Рахиль Гуревич
Тайный покупатель
− Да ладно? – напрягся я.
− Он же говорил на суде. Ты не слышал?
− Н-нет. – наврал я.
− Да не упади ты. Там же перила, держись за них. – Дан старался замять дальше тему, кто этот мужик.
На самом деле я сыграл удивление. Я прекрасно помнил допрос на суде, мужчина был потерпевшим. Савва – погибшим по моей вине, а челик – потерпевшим. Он говорил, что он детектив, Дан врал. Я не мог перепутать. Машина у потерпевшего – древний москвич, но отреставрированный, и все внутренности – новые, он больше всего жаловался именно на это, машина только что отреставрированная, челик ехал реально фары чинить – они не работали, он рассказал на суде, что его мечтой было поучаствовать в автопробеге ретро-автомобилей, и он-таки поучаствовал. Я тогда ещё вспомнил нашего декана – он тоже помешанный и участвует в ретро-пробегах. Дэн меня дурил просто внаглую, неужели он считал меня ещё и глухим. А не сошёл ли он с ума?
Значит, меня должны были бросить на дороге, и Баскервиль… и Владимир ещё подъехал бы… должны были меня прикончить? Но получается Савва забыл заблокировать двери и всё пошло на смарку. Савва никогда бы не стал меня выпихывать, он драться и не умел. И Дэн не стал бы. Интересно: не Староверов ли всё это организовал? Неужели Тоня права? И как Староверов так быстро узнал об аварии − неужели в ГИБДД тоже есть любители рукописных псалтирей? Но нет: Староверову я нужен был живым. Впрочем, и без меня у него дела шли прекрасно. Кому нужно это переписывание, если есть три-де принтеры…
− Они тебя всё равно прикончат, Тох…
− А тебя – нет?
− А мне плевать, − заорал Дан. – Пусть! И тихо сказал: − Тот детектив тоже мертвец, от инфаркта помер… – Дан помедлил: – якобы от сердца. – Дан потёр ладони и сказал: − А следующий – ты, ты, ты. Жорыч ресторан продал, они в Сочи переезжают навсегда. Смотри не выплачивай ущерб. Пока не выплатил, ты им нужен. Выплатишь – уберут.
− Я за жизнь не держусь, Данила, − я решил схитрить. – Но ты мне скажи: кто заказчик?
− Понятия не имею. Мне задания давал Савва.
− А я думаю тот, кто нам в зад дал, вынес нас на встречку, тот и заказчик, – сказал я.
− Вот и я Тох, те же мысли, мы теперь с тобой – безногий и слепой богатыри. Мне Лиза эту сказку каждый вечер читает. Это такая сказка, такая… Читал? – Дан заговаривал зубы, уходил от ответов.
− Нет, Дан, успокойся. Что тебе приказали делать?
− Ничего. Мама всё рассказывала мне, я – Савве. По возможности должен был тебя ночами контролировать. Тоня твоя – Шерлок. Она меня раскусила. Она приезжала зимой. Я стоял курил, ну мне мама позвонила – она видела, что Тоня во дворе. Тоня угрожать стала, ну что я за тобой слежу.
Значит, Тоня была права. В Москве меня контролировала Оксана. В Мирошеве тоже не упускали из вида. Доводили в Мирошеве:то одно – то другое. Именно – доводили. Вели к краху. Но зачем?! Замкнутый круг.
Дан залился слезами, как маленькая избалованная девочка, я так и не понял, знал он или нет о заказчике, или просто слепо следовал указанием – а с него станется, он только с железками своими решения самостоятельно принять может, а делал мне олимпиадную презентацию – замучил вопросами, каждую ерунду уточнял, я тогда радовался, а сейчас думаю: Дан ведомый, ему надо всё указывать.
− Савва-то не погиб, его убили, − сказал вдруг Дан. − Машина перевернулась. Удар на тебя пришёлся, я-то даже сознание не потерял.
− Что ты видел?
− Нашу в кювет занесло, порш стал вилять, ну судорожно уже, завалился поршик на бок. Звон стёкол, а может и нет. В спине боль, немота в теле, вроде тела нет, и дышать тяжело. И как-то приспособился, лежу и жду, гибддешников жду – хотел уже крикнуть. Слышу – голоса. Думаю, раз голоса, то спасут же. А они ругаются, голоса. Возня какая-то, и мне под спину − тёплое потекло. Я думал, моя это кровь. А это Савву прикончили, я так считаю. Я не уверен, предположение моё такое. Если сразу он мёртвый был, так сразу бы и кровь под меня текла. Понимаешь?
– Да ладно. Кровь же медленно вытекает.
– Сразу понятно, что ты самурайские фильмы не смотрел. Сори, Тох, и не посмотришь, – Дэн усмехнулся. – Там с одного удара – фонтан.
– В фильмах тебе и не такое покажут.
− Не верю, что хозяин «Москвича» с выключенными фарами случайно ехал, – сказал я (я чуть не проговорился, что узнал в нём босса в бейсболке на суде), – они все втроём были в сговоре, а мы оказались в ловушке.
− Случайно! Клянусь! – горячо убеждал Дан, и я почти поверил. – Да что там говорит. Его в живых-то нет. И я думаю, его Жорыч укокошил. Ну не сам понятно. Нанял какого-нибудь мужика, мужика Загоскина, Филипчика кста, вполне себе. Следующий на очереди – ты. – Дэн наслаждался этим.
– А ты?
– Так я ж сказал, прокричал, – Дэн закрыл уши и заорал: – Мне всё равно. Всё равно мне! А ты не выплачивай, не выплачивай покойнику-то, да и Жорычу тебе назначили. Выплатишь – и прибьют. Ты часть заплати, чтобы надеялись. А можно и вообще ничего. Всё равно прибьют.
– Я не знаю, как такое возможно. Враньё. Везде враньё.
− Не убивайся. – сказал Савва в ответ на «враньё», значит, он был согласен, что вокруг ложь, неужели и сам лгал мне сейчас? – Естественный отбор, слышал? Мы попали под каток. Всё из-за тебя-ааа!
− Я не могу понять, у меня в голове не укладывается. Раз хотели выкинуть меня из порша, так выкидывали бы.
− Случайность. Что-то у Саввы щёлкнуло. Отвлёкся может, забыл блокануть двери. И ещё он азартный. А я тебе говорю – мотик, бэха эта, просто нас пасла, ну напоминание Савве, где тебя выбросить, ну или выставить. А он с ним – бодаться.
− Так он меня и посадил за руль.
− Неважно. Он же ракетницей в него стрельнул. И тот – в перчах, тоже в раж вошёл. У него вилка – ты видел? Сори. Только рёхнутый такую закажет.
− Но зачем? Зачем?
− Всё, Тох. Прощай.
− Зачем?
Он понимал: я не отстану. Ну и он хоть и без ног, я-то без глаз. Я теперь сто процентов хуже его, наконец сбылась его мечта. Он не второй, а первый. Я от него завишу. Но, положа руку на сердце, мы теперь с ним оба сотые, хорошо не двухсотые.
− Не знаю, зачем, ничего не знаю, – нервно огрызнулся Дан и прошипел явно с неохотой: – Попросили сказать, что за рулём был ты всё время. Два года условно – это ни о чём вообще, а мне медкомиссию теперь не пройти, − зарыдал Дан. – Жду – не дождусь, когда Лизок права получит. Не бросила, – сказал он с гордостью, с намёком наверное, что я-то один, а он, Дан, – с Лизком: – С Лизком стану гонять по нашему смертельному маршруту, вспоминать дела давно минувших дней (Он прав: между августом и декабрём не четыре месяца, а сорок лет!), летишь – и вроде как ноги есть, жду-не дождусь. Всё из-за тебя-я-я… что ты там натворил в своей Москве, что тебя в Мирошеве заказали-иии?..
Он идиот, он сошёл с ума. И Савва идиот. И Баскервиль дебил. Надо валить.
− Всё, Дан, я пошёл. К тебе клиент.
− Лиза! – позвал Дан и ту же настороженно спросил:− Ты увидел, что кто-то пришёл?
− Не-ет, ну что ты, − я скорчил наивную гримасу, − у меня теперь слух, как у ищейки. Слышишь: тук-тук по лестнице…
− Беги, Тоха, пока не поздно, пока не труп! Вали с нашего города навсегда, – он просвистел так противно, − всё равно найдут и мочканут. Лиза!
Меня задел клиент, протиснулся, сходя с лестницы, горячо извинился. Дедок, которого я видел давным-давно, лет пять назад, проковылял мимо меня, опираясь на неизменную палочку – мы с ним из одной команды. А дедок вроде живчик и помирать явно не собирается, судя по тому, как он бодренько общается с Даном, как трясущимися руками достаёт очередной смартфон, убитый повзрослевшим внуком… да уж. Как давно это было, когда я притащил к Дану Тонин айфон. Какие мы тогда были счастливые и даже не догадывались об этом.
Лиза помогла мне выйти. Я чересчур часто трынькал перед собой тросточкой, чтобы все видели, какой я навсегда слепой. Я видел, как жалеют меня соседи, они по моему, специально вышли на улицу посмотреть, кажется, они сторожили у подъездов, ждали у окон, когда я покажусь из дома быта. Надо притворяться слепым, раз уж вышел на всеобщее обозрение. Притворяться! Притворяться несчастным и дезориентированным, принимать помощь сострадальцев, пусть доведут до дома, хоть я и вижу подъезд. Я раньше-то выходил с мамой под руку, но впервые один. Только «слепота» могла меня спасти от неминуемой смерти. А вдруг меня выцеливают из какого-нибудь окна? Снайпер какой? Тогда надо стремительно гнать в подъезд. И я побежал… Плевать, что Лиза увидит, другие бегают же, паралимпицы, вот и я пробегусь. Мне казалось, что из окон, с деревьев, с крыши котельной меня взяли на мушку. Они везде и повсюду: осведомители, тайники, стукачи, ясновидящие… Дан своё получил, на всю жизнь, до конца дней. Получается и он, и Савва, − это я размышлял, вернувшись домой и запершись в ванной, ненавидели меня. Ну хоть бы кто-то сказал правду, спалил бы заказчика!
Чем дольше я находился в ванной, тем меньше хотелось выходить. Что-то невидимое, вязкое, накрывало меня, не давало успокоиться, просто сесть, как например вчера, и полистать детские книги под специальной лампой. Позвонила мама, огорошила, что переночует в Москве – она решила, кроме посольства зайти в консульство за документами насчёт меня, «обрадовала», что задержится: какая-то нелепая справка будет готова лишь завтра, а без неё никак, можно подумать, что справки сами себя готовят… Я запаниковал:
− В век высоких технологий какая-то справка?!
− Понимаю, Антоша, – безобразие. На том и стоят.
− Мама! Где ты остановишься?
− Не волнуйся. Я хостел сняла на ночь.
− Мама!
− Ну а что? Переночую.
К вечеру мне стало совсем не по себе. Я сел в ванну, в кармане зашуршало письмо Инны. Сейчас придут, найдут письмо и тогда точно прикончат – это улика против них. Нет! Я хочу жить! Жить долго и счастливо! Я сжёг письмо в пепельнице, а пепельницу разбил и растоптал. Я стал маниакально перемещаться по квартире и выть. А ночью я проснулся от звонка в дверь. Я подошёл к двери, посмотрел в глазок – стояли Инна и Баскервиль. Меня абсолютно не смутило, что вижу их на удивление чётко. Баскервиль держал пистолет. Значит, Инна тоже лгала: Баскервиль жив и пришёл меня добить. Я крадучись отошёл от двери, заперся в ванной, сел в ванну и задёрнул шторку, и почувствовал, что в квартиру вошли… Отлично, что я сжёг письмо, я ничего не знаю, ни о чём не догадываюсь. Они шарились, они что-то искали и угрожали мне последними словами… Они искали письмо! Я не знал, куда мне деться, я взял телефон, свет экрана больно ударил по глазам, очки куда-то запропостились. Я нашёл номер Староверова и решил ему всё написать. Но буквы на экране я не видел. Буквы плыли, но я писал, писал, чтобы потом смогли прочитать следователи, я всё ему высказал: он – убийца!
Староверов тоже оказался у меня под дверью. Но я хитрый. Я прятался в ванной. Рядом со мной притаились у двери Инна и Баскервиль. Тогда Староверов позвонил, карман завибрировал, я ответил – телефон-то в кармане.
− Не впущу и не надейтесь!
− Антоний! Впусти меня! – услышал я сразу из двух источников: из-за стены и с задержкой − из телефона…
Я вышел из укрытия – в квартире тихо. Я посмотрел в глазок и ничего не увидел, кроме тусклого света. Я не собирался пускать убийцу.
– Антоний! Я сейчас вызову МЧС и мы выломаем дверь! – сказали из-за двери и из телефона Староверов. Эхо… странное эхо…
Помирать – так с музыкой, я достал из кармана связку с ключами, отомкнул.
Глава одиннадцатая. Конец
Прошёл ровно год, как я позвонил Староверову. Я живу в старом добротном доме на улице Профессорская. Дом перестраивается и обустраивается, но внешне остаётся соцреалистической щитовой дачей – он как «Москвич», с которыми мы столкнулись: начинка новая, а из старого – кузов и редкие запчасти. Я, кстати, видел в сети тот зелёненький «Москвич» − он как игрушка. И дом мой, как игрушка, в доме жил писатель, семья обнищала и частично вымерла. Где-то здесь недалеко должна жить Тоня. Но я в центре, а она в лесу, на окраине; Профессорская − элитная улица. Рядом со мной, за непроглядным забором − потомки ковалера трёх орденов Славы, он был разведчиком в войну и брал языков, в посёлке он работал сторожем, сын его спился, а внучка вполне себе крикливая женщина. Соседи справа – так же как и Староверов выкупили участок, когда-то его хозяином был известный учёный, архитектор, там целый терем-теремок, тоже они реставраторов наняли, как и Староверов, теремок такой в патриархальном духе, с резными окошками и флюгером-петушком. Чиновничьи бонзы на Профессорской не живут, они прячутся в лесах и оврагах, ну и дороги асфальтовые к себе прокладывают – если в дремучем лесу вдруг асфальт – верный признак дворца – Староверов рассказал. Сам я редко выхожу с участка, только когда навещаем со Староверовым бабулю. Она держится бодрячком. Староверов организовал ей антенну, бабуля освоила скайп и общается с мамой и Антонио. Староверов отвозит меня в полицию, в УВД – я должен отмечаться ещё год. Дождусь погашения судимости и уеду к маме, может и раньше получится, а может и не уеду, или уеду и вернусь.
Когда я написал Староверову, он как раз был на Профессорской, он только-только купил дом, и жил-поживал, наслаждался – так он сказал. На самом деле, он очень занят, он – постоянная неутомимая деятельность, он – мозг всего, Мариарти мира рукописных и печатных копий. После нашей ссоры он полностью был погружён в свой бизнес. Эта дача – его третий скрипторий.
После разговора с Даном (он знал, что я всего боюсь, знал и специально пугал ещё больше!), у меня начались натуральные галлюцинации. Староверов утверждает, что никакие сообщения от меня не получал, просто мама позвонила и попросила меня проведать. Я, впустил Староверова и стал доказывать, что видел Инну и Баскервиля, они заходили в квартиру и искали письмо. Но ни в письмо, ни в оружие в руках Баскервиля Староверов не верил. Тогда я попросил найти в моём телефоне сообщение про бандероль. Староверов вместо копания в моём телефоне вызвал частного врача-психиатра, оказалось, что у меня был острый психоз – это бывает при шизофрении, а бывает и от сильных переживаний. Мне прописали таблетки. Я ни разу не пил таблетки, оставленные доктором на крайний случай – вдруг ещё кто-то придёт, но всегда держал их рядом, до сих пор держу. Поначалу в моё новое убежище ежедневно заезжал доктор и мы с ним беседовали. Староверов убедил меня: о даче никто не знает, но это невозможно в наше время, кому надо, узнают. Я не передаю Староверову мой разговор с Даном. Я рассказал ему не всё, не стал про Тоню. Я спросил о Владимире − Староверов красноречиво молчит в ответ. Но по-моему он не общается с Владимиром. Он не вспоминает ни о нём, ни о жене. Совсем недавно я случайно узнал, что он развёлся и переехал в Мирошев навсегда, иногда у него резко портится настроение, а на лице появляется маска ненависти. Я всё-таки склоняюсь, что Владимир заказал меня, причин я не то, что не знаю, а даже предположить не могу. Но вот Дан с Саввой согласились бросить меня на дороге. За что? Но не бросили по случайности, невнимательности Саввы. Что он подумал, когда понял, что не выаолнил просьбы и я сейчас поведу? Жаль, что я так был напуган, что не обращал на него внимания, только выполнял его команды как дрессированный пёс. Савва – это то, что нельзя было просчитать. Они хотели идеальное убийство, но Савва, как пишут в тырнетах, сломался. Наверное, я вызываю странные чувства у людей, от меня почему-то везде хотят избавиться. Сейчас я живу так – прошлого нет и не было. Надо забыть и спокойно жить, так мне советовал врач.
Полгода выполнял рекомендации врачей: глотал витамины, они приезжали с аппаратами, прямо на дому проводили процедуры и даже мини-операцию: ничего такого – просто луч, и я в него смотрел. Гимнастика в разных очках. Теперь я спокойно читаю, но в очках, пишу тоже в очках, каждый месяц мне меняют очки – зрение пока «гуляет», но амплитуда всё меньше. К весне я стал читать нормальные книги, почти не напрягаясь, к лету стал пробовать переписывать, я вернулся к знанию и книгам, и счастлив. Сложно начинать заново, втягиваться, я даже старославянский подзабыл, не понимал, но устав всегда со мной, устав − мой конёк. Староверов и уставом был недоволен, он требовал, ругался, но щадяще. Оказалось, что переписывание – лучшее лечение зрения, самая эффективная гимнастика. Я хорошо теперь вижу, вполне себе так. Мы много разговариваем со Староверовым, я осваиваю заставки, тренируюсь по расцвечиванию миниатюр – краски дорогие, натуральные. Читаю священные тексты с радостью. Но больше люблю нерелигиозные древнерусские памятники. Там такой абсолютно староверовский практицизм, а если перечитать внимательно – буквально культ капитализма, зря говорят, что наши предки жили в темноте, а в Европе была цивилизация – мы просто многого не знаем. Я не страдаю один абсолютно. Староверов заменяет всё общение с лихвой. Мне никогда с ним не скучно. А ему со мной. Мы что называется – команда. Я переписываю – и меня это успокаивает, я наслаждаюсь. Последние месяцы были подчинены уникальным рукописным копиям, ну – полурукописным, если начистоту. Староверов-то поторапливал – заказов очень много, но я и он уверены: дальше дела пойдут быстрее, я буду всё сноровистее и сноровистее. Деньги от реализации всего двух экземпляров ещё полностью погасили выплаты потерпевшим – по мнению Дана этого делать ни в коем случае было нельзя, получат все деньги и тогда прикончат. Но я не жду смерти. Если это Владимир, то ему теперь придётся прикончить и меня и отца, потому что если прикончить только меня – Староверов прикончит Владимира, совершит сыноубийство как Тарас Бульба. Ведь прикончил Баскервиля отец Саввы – мы с Инной так считаем, она заезжала в гости на правах бывшей начальницы. Она совсем не боялась Староверова и очаровала его.
Сознание, что мои книги в хороших руках, что они бесценны и нужны – вдохновляет, воодушевляет и примиряет с действительностью. Мне достаточно этой территории в восемнадцать соток. Я гуляю по ней. Я занимаюсь на турниках, бегаю вдоль забора, специально для меня – гравиевая дорожка, я много двигаюсь и живу как герои «Таинственного сада» − мама, когда я сейчас заново начинал читать, купила мне эту чудную детскую книжку.
Когда Староверов узнал, что я считал его виновником своих бед, он расхохотался:
− Да куда ты делся бы? Пожил бы как хотел лет до тридцати, а потом всё равно ко мне попросился. Каллиграфия – твоё призвание. А все твои страсти – ошибки молодости.
− Но не всем они так дорого обходятся.
− Уверяю тебя, Антоний, − серьёзно ответил Староверов, – всем. У других трагедия жизни растянута во времени, будет накрывать сожалениями постепенно, и, уверяю тебя, все, как и ты, теряют друзей. Навсегда теряют, а то и навечно. Тебя выкосило за три года. Или за два, а? А как ты любил этот мир… − Староверов растягивается в плетёном чеховском кресле и улыбается, он больше не меняет маски.
Староверов уверяет: весь мир – скрипторий. Человек думающий, духовный всегда будет одинок. Лучше жить в гармонии с собой в маленькой келье, чем в системе, где прожигает дни большинство. Но я заспорил. Я утверждал, что мир – это серпентарий, а не скрипторий.
Реставраторы здесь всё лето и осень, совсем не мешают, я их не замечаю в своей «келье» − так я называю свою рабочую комнату. Переплётчик и химик, технолог по чернилам, приезжают ко мне – я сам открываю им ворота. Я живу в гармонии, в бесконечности и ощущаю себя одним. Есмъ, переписчик, проводник мысли и слова древнего, мост между прошлым и современностью…
Мама живёт в Италии, в маленьком городке близ Милана − почти как Мирошев. Живёт мама в коттедже, с Антонио, котом, велосипедом, мама занимается садом. Но там – земля родит, а у нас − суглинок. На фото – поля, стога, скрученные рулонами, и мама на велосипеде. Всё, вся земля, расчерчена на квадраты как в Зазеркалье, в Европе мало места, не то что у нас в посёлке. По весне там − удивительные деревья с разными цветами на соседних ветках, в средневековых постройках − винные склады и ослики, навьюченные крынками с вином, морское побережье, виноградники. Мама ведёт видеоблог, у неё многочисленный паблик − русских в Италии много, а ещё больше желающих поехать, посмотреть, как она когда-то, туристом. Но без колледжа она превратилась просто в гида, пусть и с сотнями лайков; она прилично выучила язык и ждёт нас со Староверовым к себе в гости. Я наконец увидел своего тёзку, человека, который, имея винные предприятия и крупный бизнес, нянькой просидел со мной, слепышом, два месяца, в самые тяжёлые мои два месяца. Чем-то и я ему помогал, учил языку, объяснял. Антонио оказался подтянутым, спортивным, коротко стриженым, с залысинами и тоже в тёмных очках, как и я, он с удовольствием общается со мной по скайпу и спрашивает про мамины непонятные выражения, вроде «шуба − валенки идут» − я отвечаю, что это сленг, обыкновенный пионерский сленг и спрашиваю у Староверова ещё смешные выражения, но Староверов злится и молчит.
У меня в доме газовый пистолет без ствола, есть и ракетница, и сильный шокер, есть дубинка – я тренируюсь защищаться, я метаю ножики – у меня специальный щит для ножей. В посёлке летом бешеный барсук напал на девочку, но я скоро буду за таким забором, что вряд ли барсук или собака смогут пролезть, а вот белки перепрыгнут, у нас на участке много елей, развесистых таких, скрывающих дом. И на елях много белок, а под елями растут грибы. Белые! Красота! Чудо! У нас тень даже в самую жару. И зимой не скучно, слышны голоса, по нашей улице в школу ходят, я люблю послушать, выйти из дома и просто послушать под забором детские голоса, отроков не терплю – они много матерятся и гогочут, юродствуют. Я могу их всех видеть на экранах, у нас повсюду камеры наружного наблюдения. Но я люблю слушать, и глаза отдыхают. Я часто слушаю на аудио сказку о безногом и слепом богатырях, и вспоминаю Данька: как он, что с ним?
Когда я только переехал, боялся выйти из дома. В доме тогда не было даже элементарного туалета – надо было выходить на улицу. А я не выходил, отказывался есть и пить. И врач сказал Староверову, что надо срочно поставить новый забор – чтобы я не беспокоился. Пришли рабочие ставить временный забор, я сидел в доме и смотрел по камерам, как они валят старинный писательский штакетник, штакетник трещал, а я вздрагивал и сердце ёкало и ныло от испуга. Пошёл снег, первый в бесснежную зиму снег, и мне показалась в свободном неограниченном ничем пространстве: по дороге вроде бы идёт Тоня, в шапке, вроде походка её, семенящая такая и стремительная. Она идёт, и с интересом смотрит на рабочих, на дом, мне показалось прямо на меня, но перед окном мотаются еловые лапы. Я поверил, что это Тоня, но сейчас не уверен – Тоня полноватая, а та девушка – вообще нет. Да и видел я тогда ещё не очень резко. Тоня… Она здесь неподалёку, я не хочу с ней встречаться. Тоня – подарок судьбы, она предупреждала о слежках и подставах, но ошиблась в заказчике, в Староверове. Тоня – лучшее, что у меня было, ещё случай, когда я пытался остановить время, ну и поездка Петербург на всероссийскую олимпиаду, и как я на всех этапах звездил с презентацией сделанной Дэном. Конечно, я бы мог переехать к Тоне, как она и предлагала, и сейчас жил бы с Тоней, но тогда я не смог бы стать таким переписчиком, связью времён. Времени вне меня нет, всё замерло. Время течёт сквозь меня. Я – затворник.
Но я не забывал разговор с Даном. И себя подстраховал – написал, как всё произошло. «Открыть после смерти» − так называются мои сброшюрованные страницы, я несколько таких конвертов держу у себя, один экземпляр мы с адвокатом Константином Марковичем оформили нотариально, он меня возил к нотариусу, в знакомую уже мне контору. Пока ждали в коридоре у двери, я увидел Дэна. Он был на костылях. Он не заметил меня, то есть не узнал наверное – я сильно изменился, очень всхуднул, стал такой как Дан по комплекции, оправа бифокальных очки изменили моё лицо кардинально, и потом – я сидел, среди других «просителей». Ковылял Дан вполне сносно и наступал на ногу! Рядом с ним – беременная Лиза. Значит, не совсем он позвоночник-то переломал – ноги-то начали работать! Я прошёлся к кабинету, из которого они кажется вышли, присел. Из кабинета вышел босс в бейсболке. Значит, Дан врал насчёт его инфаркта, снова хотел напугать меня до полусмерти. И снова это ему далось. Интересно: какие у них дела с лысым детективом? Наверное какое-нибудь новое задание. Но вряд ли будет привлечена его мама – вряд ли объект, как я живёт в том же дворе. Я думаю Дана вынудили служить после той облавы на их точку в доме быта, всё везде у нас подконтрольно, своё дело нереально открыть и ни от кого не зависеть, никому не отстёгивать, слежка за кем-то, задание – тоже своего рода взятка. Но я Дана не оправдываю, просто пытаюсь понять.
