Рахиль Гуревич
Тайный покупатель
Не буду углубляться в разговор, он был долгим, сначала всё больше вспоминали прошлое с Саввой, Жорыч-то ушёл на кухню. Савва искренне удивился, что я собираюсь жениться после трёх недель знакомства, и ещё больше его поразило, что я собираюсь жениться, не имея практически ни копейки за душой в долгосрочном периоде. В общем, я дал слабину и решил попробовать поработать в ресторане с условием: после Нового года пусть ищут мне замену. Как-нибудь перетерплю четыре месяца, денег на свадьбу заработаю, − так вот стал я рассуждать под нажимом Саавы, и женюсь на Тоне весной. Весной поженимся. Опять же мама пока всё-таки со мной. Надо ловить последние редкие моменты. Про маму я кончено же ни слова не рассказал, да они и не спрашивали.
Мы договорились о моих обязанностях, о режиме работы. Я проторчал в ресторане до вечера, знакомясь с кухней. В суть работы меня вводил Жорыч. Он сказал, что всегда на месте, по возможности:
− Такая обстановка, такой вид, это счастье, наша гора и пейзаж. Не хочется уходить. Любуюсь ежесекундно, ежеминутно, круглогодично, моё детище… Скучаю по «Мужикам» дома. – довольно и сыто лыбился Жорыч. – Надеюсь и ты втянешься, ресторан станет тебе родным. Ещё невесту сюда перетянешь. Лучше места не найти!
Я неопределённо кивал, я не очень-то верил, что ресторан станет родным, но на данном этапе работа вполне себе, может быть даже лучше предыдущей. Всё лучше, чем страдать в разлуке.
Глава вторая. В универе
Я так устал, до ночи входил в курс дела. Савва подбросил до дома на шикарном порше-кайене с помятой дверью. Я не посмел отказаться, а хотел же прокатиться домой на скейтборде, подышать, отдохнуть, но пришлось снова строить из себя буржуазного умника и поддерживать разные пустые разговоры о преимуществах одной модели машины над другой. Устав от Саввиных похвалюшек лашадьми (о «турбо» и «турбо-эс») и разной там наворотах, пневмоподвесках, о немцах (в смысле тачках) и заводе в Лейпциге, а также о строящемся заводе в Словакии, я решился и попросил время до следующей недели. Не нравилось мне в ресторане. То есть, ресторан можно пережить, но Савву – как-то не очень. Скребли кошки на душе, чувствовал я неохоту, но так же я чувствовал себя на стажировке, когда начинал работать в салоне связи. Я себя успокоил, что привыкну, деньги обещали хорошие и без разных там испытательных сроков, сказали нести трудовую книжку.
− Мне надо смотаться за трудовой в Москву. − Несколько дней подождут в «Мужиках», раз ждали месяц?
− Как? – Савва притормозил от неожиданности.
− Начальник обещал выслать по почте после отпуска, но курьер так и не приехал.
Это была сущая правда. Уже неделю я открывал почтовый ящик – вдруг кинул курьер в моё отсутствие, и на почту ходил – вдруг бандероль там лежит, я даже завёл личный кабинет на сайте почты и привязал адрес к телефону: но нет – заказного письма так и не было. Забыли они, что ли? Баскервиль же обещал – отпуск, затем увольнение. Не знал, что и предположить. И поймал себя на мысли: всё больше рассуждаю Тониными конспирологическими теориями. Это не есть хорошо.
В Москве надо было где-то жить. Я поехал в родное общежитие и снял гостевой номер для родителей, наврал, что собираюсь договориться насчёт аспирантуры.
− Иначе в армию заберут? − комендант обрадовался, он, как и многие, хорошо ко мне относился. Я никогда не водил к себе в комнату девочек и никогда не задерживал плату, почти никогда…
− Вполне весомая причина, − неопределённо отозвался я на смеси канцелярского и косноязычного – язык, который охранники и военные уважают.
− Повезло, что второе сентября. Родичи своих балбесов снарядили, обустроили, отчалили. Прикидываешь, Антоний, к холодильникам в личных номерах я привык, но тут припёрлись со стиралкой и требовали подключить, сечёшь? Как я им подключу? У меня инструкция, у меня специальная комната для стирки − прачечная. А они настаивают, чтобы в санузле прямо в номере. Говоришь им: техника безопасности. Да что им? Ставь машинку и всё.
− Повезло, что плиту в комнате не захотели ставить с газовой колонкой.
− Повезло без вопросов. − Комендант перекрестился почему-то по-католически, слева направо – ему везде мерещились КЗ и пожары, он запрещал девчонкам готовить в духовке. Примета: если на этаже крик коменданта, значит на кухне пекутся пироги.
− На сколько ты к нам?
− Денька на три.
− Так и оформлю. Через час, в полдень, вещи заноси.
Я оставил вещи, небольшой рюкзак и скейт, на вахте и первым делом направился в университет. Чтобы меня не узнали, я, взяв пример с босса в бейсболке, нашего доморощенного мирошевского частного детектива: напялил бейсболку, натянул капюшон толстовки; как правило в институт я ходил в пиджаке, мне Староверов отдавал пиджаки, которые ему становились малы – у него росло пузо…
У моего руководителя диплома заканчивалась лекция – об этом я узнал в деканате, там ко мне отнеслись на удивление приветливо, секретарша меня не узнала, а Виктор Александрович, декан, которого я так раздражал, признал меня сразу и первый протянул руку, стал трясти меня воодушевлённо.
− Надолго в Москву?
− Надолго, – наврал я. − Вот пришёл засвидетельствовать, так сказать.
− К отцу, к брату? – Виктор Александрович знал всё про всех. Мне ещё Староверов говорил, что прошли те времена, когда деканами были учёные, теперь деканы – это первейшие интриганы. Я в очередной раз пожалел, что приходится жить в таком ущербном мире, где остаётся всё меньше места науке, в том числе и древнерусской литературе, да и вообще филологии.
− К батюшке с посылкой от матушки.
− Антоний ты в своём репертуаре – радовался Виктор Александрович. – Выражаешься старомодно, − он погрозил мне пальцем, − это нравится приличным девушкам. Запомни Антоний: приличным. А неприличные нам и не нужны.
Бывает такой тип преподов, которые просто тают, когда видят молодых студенток. Сами старые женатые, приводят на ёлки внуков, а туда же. Они сыплют сомнительные комплименты во время лекции, на семинарских занятиях буквально глупо улыбаются, если перед ними сидит девушка с вульгарным декольте. Были конечно и другие преподаватели. Некоторые никак не реагировали на красивых девушек, может тщательно это скрывали, а некоторым реально было на девушек наплевать. Они не особенно валили на зачётах и экзаменах, снисходительно кивали в ответ на благодарность, расписываясь в зачётке: мол, девушка и есть девушка, что с неё взять. Только третий тип преподов оценил бы Тоню по заслугам.
Я шёл в новый корпус, там большие аудитории для поточных лекций. Виктор Александрович изволили шутить, но я не забыл, как он отказал в аспирантуре, обозвал меня «барыгой». А видно у Староверова дела идут совсем неплохо, подумал я, раз Виктор Александрович стал мехом внутрь, а после снова шубой (сфлюгерничал или переобулся, как пишут в тырнетах) и сама милота. А между тем он лишил меня будущего: научной и преподавательской карьеры. И он не при делах, вообще без стыда и рефлексий, такие люди всегда и везде правят миром. Со Староверовым он никогда не был на короткой ноге, но в бытность мою обучения на вечернем, Староверов, когда заезжал за мной после семинаров, иногда беседовал с деканом: они выпивали на кафедре или шли в библиотеку.
Во мне сквозил вопрос, цель. Вместо того, чтобы обдумать, как говорить с профессором, руководителем обеих моих выпускных работ, я всё думал о Староверове. Так не хотелось начинать в ресторане всё с нуля, так ещё режим сна перестраивать. А может Тоня права? Может сдаться и вернуться к Староверову, но поставить условие насчёт аспирантуры? Нет уж. Потяну ещё. Поработаю в ресторане, а там видно будет, может и в Италию съезжу. Освоюсь и поступлю в Италии в универ. Продолжу обучение там. Я топтался под дверью аудитории, ждал конца лекции, ни одна мысль, как начать разговор не посетила мозг. Проскакивали лишь слова из штампов и клише общения с покупателями: вам помочь? вам подобрать? чтобы вы хотели? Чёрт! Записалось всё-таки на подкорку, вот тебе и дрессура общества потребления. Я смотрел на девчонок по-деловому снующих по коридору и цокающих каблуками, вспоминал Тоню. Она сейчас тоже на лекции или на элективе сидит, в последнюю встречу она советовалась, какой электив выбрать… Наконец лекция закончилась и я вошёл, точнее – прошмыгнул, протиснулся в аудиторию за мгновение до того, как меня смыло бы потоком студентов. А так я успел. Мне опять повезло. Вопросов Фёдору Максимовичу никто не задавал − не освоились первокурсники. Он вынимал флэшку из ноутбука, наверное транслировал берестяные грамоты на экран, памятников древнерусской клинописи раз два и обчёлся.
− Антоний! – он обрадовался. Но не как хитромудрый декан, а искренне.
− Здравствуйте Фёдор Максимович.
− Как жизнь Антоний?
− Средне, Фёдор Максимович. Кому я нужен.
− Ну не скажи. Ты молод красив, умён.
− «Умён» − на третьем месте? С каких это пор?
− Ты не обижайся, расставил по своим приоритетам, − рассмеялся он, приобнял меня, потряс руку: − Ни молодости у меня, ни красоты, увы и ах.
Фёдор Максимович блистательный препод, «приоритеты» − слово, которое никто на кафедре никогда не произнесёт, но Фёдор Максимович нога в ногу со временем. Всегда так было. Он мог увлечь. Он работал, в общем-то, не в самом крутом универе, но не выказывал недовольства по поводу тупости студентов, объяснял нашу скучную дисциплину на понятном им языке, что не просто, это должна быть врождённая способность.
− Как ты, всё-таки? – внимательный взгляд.
− Неважно, раз приехал с вам поговорить.
− Ну так садись, поговорим. – Профессор захлопнул ноутбук, мы сели на лавки первого ряда. − Сейчас же большая перемена.
− Я знаю, поэтому и пришёл.
− На кафедру не поведу, сам понимаешь.
Мы сидели в огромной пустой аудитории и казалось всё вокруг – стены, окна, электронные доски − слушают наш разговор.
− Хочу спросить вас.
− Спрашивай, − сказал он серьёзно.
− Скажите мне как профессор бывшему студенту, получившему пинок под зад от кафедры. Что произошло, когда я учился? Сначала хвалили, агитировали на научную деятельность…
− В научную деятельность.
− Да. Звали. А потом – сквозь зубы приветствия, хилые пожатия со скошенными в сторону зрачками. Про аспирантуру молчу, то есть не могу молчать. Что случилось? Ответьте, пожалуйста, мне это очень важно.
− Хорошо Антоний. – Фёдор Максимович был абсолютно спокоен. Как удав. − Я отвечу тебе. Ты же в курсе, что отец твой организовал бизнес?
− В курсе.
− И ты в курсе, что он ушёл с работы в минобре?
− Из департамента?
− Нет, он в минобре был. Топ-чиновник от образования. Сначала никто не понимал, почему − почему директором, в провинциальную школу?
Я не стал уточнять, что я и есть ученик той самой школы.
− Твой отец начинал как учёный, потом странным образом ушёл в чиновники, а дальше, как говорится, по накатанной. Связи, общение, путешествия… Ты в курсе, что он сделал копии с некоторых редких книг из фонда университета?
− Из библиотеки МГУ? Знаю.
− Нет, из библиотеки нашего задрипезного, прошу прощения, университета.
− Разве у нашего университета есть редкие книги?
− И такие, которых нету ни в одной библиотеки МГУ!
− Ну ксерокпии-то есть в Ленинке.
− Нет, Антоний! Нету!
− Такого не может быть.
− Может! Это уникальные книги. Случайно к нам попавшие. Их нет нигде. Они – что называется фетиш и талисман, ну и выгодны – цена-то год от года растёт.
− Сколько таких книг? Где они хранились?
− Они хранятся в библиотечном сейфе. Книг всего две. Это наследство нашей кафедры, псалтирь рукописный и первый в России письмовник.
− Ой да письмовников − море, в Литературном музее их как грязи.
− Первый у нас. Второго издания навалом. А первые сгорели все в войну двенадцатого года.
− Значит, на вторых изданиях написано «первое»? Я эти письмовники видел же, листал.
− Именно так. На втором написали «первое».
− Хорошо. Он снял копии? – Я знал: Староверов везде снимал копии на суперсканер.
− Да снял. Кто-то донёс – в Ленинке копии появились. Твой отец подсуетился, и вроде как бесплатно подарил Ленинке пробник…
− Пробную копию? Это он в рекламных целях.
− И ты понимаешь, что кое-кто на кафедре обиделся. Мирок-то тесный. Одни и те же люди повсюду. По идее отец по собственной инициативе сделал просветительский проект. Оцифровал уникальное издание, неучтённое издание. Скоро по всему миру все желающие смогут насладиться, прикоснуться.
− Бесценные раритеты в библиотечном университетском сейфе? Мда…
− Семья первого нашего завкафедры продавала квартиру и еле умолила, чтобы кафедра приняла библиотеку. Книги бесценные отыскались среди сотни томов. Их положили в сейф до лучших времён. Тлели книги в сейфе. По моему, у нас все стали считать себя немного акционерами, а книги – общей собственностью. Ты не находишь, что это ненормально? – Фёдор Максимович был склонен к дотошному анализу и морализаторству, как философ Лосев.
− Обыкновенные собаки на сене. Разве эти редкие книги не были оцифрованы до Староверова? Ну хотя бы кем-нибудь?
− В том то и дело, что были. Но качество копирования! Отец твой всё правильно сделал. Он идёт в ногу с технологиями, с прогрессом и открывает уникальные издания всем желающим. Ну и себя не обделяет.
− Фёдор Максимович! Я не понимаю, не въезжаю даже. Он что? Снял копии и откупного не дал? На него непохоже.
− Понимаешь Антоний. Тут не только деньги, кому-то он из наших дал. Тут зависть, человеческая обида. Он давно нас всех знает и, понимаешь, он не то чтобы кинул, выражаясь на блатняке, но люди всё старой закалки, обижаются, что попользовался и бросил. Неблагодарный, по их мнению.
− То есть книги лежали взаперти – это нормально. А сделать очень качественные копии – это попользоваться и бросить?
− Дальше смекнули, скажем так, предположили, что рукописные фолианты будешь переписывать ты. Все о твоём таланте знают.
− Я и не скрывал свою страсть к каллиграфии. Но это же печатные книги, разве нет?
− Печатные.
− То есть − вы додумали, дофантазировали, дорисовали и получили – неблагодарного меня. − Я предположил, что Староверов мог быть настолько прозорлив, чтобы просчитать эту ситуацию, то есть перекрыть мне на кафедре воздух специально. Но нет! Не может быть! А может и может.
− Тут ещё слухи поползли, знаешь же: мир наш древнерусский тесен, слухи разлетаются с быстротой пущенной стрелы. Вроде говорят, отец твой, ну…очень прибыльный бизнес оказался…
− И все тупо хотят бабла, пардон муа за мой французский. Ещё хотят денег, считают, что не додал?
− Это правда, что он деньги лопатой гребёт? – спросил Фёдор Максимович в лоб.
− Понятия не имею. Я наотрез отказался работать с отцом в скриптории.
− Дали добро на оцифровку, а дальше локти кусают. Все же сейчас жлобы, каждый сам за себя и мнит себя чуть ли не княгиней Ольгой. Оскорблёнными. Я тебя любил и люблю не за отца, Антоний. За способности, за интерес к проблеме. Ты мне веришь?
− Спасибо вам, Фёдор Максимович, спасибо.
− Людей, что называется, жаба душит. Им обидно. По слухам кто-то из нашей среды тоже решил ровно такой же бизнес организовать. Кадры решают всё. Твой отец везде вхож, он не из простых, и крайне увлечённый книжной темой человек, он болеет книгой, вот и нашёл себя. Никто не знает, откуда у него такие суммы на старт. Ещё из-за этого, как говорят некоторые приблатнённые граждане, сидят на измене, – я улыбнулся Фёдору Максимовичу. Специалист по старославянскому и памятникам, он сыпал прибаутками вплоть до арго.
Я решился задать второй волнующий меня вопрос, раз Фёдор Максимович сегодня словоохотлив.
− А скажите, Фёдор Максимович, вы случайно не в курсе: моё эссе, на вступительных экзаменах… есть подозрения, что мне натянули там баллы, а так плохо я написал?
− Приёмной комиссии не касаюсь, − Фёдор Максимович ответил неохотно.
− Могли быть злоупотребления на вступительных?
− Антоний, дорогой. Это как говорится запретная информация. В странное время живём Антоний. Не находишь?
− Не знаю: время как время.
− Вот ты – способный, интересующийся, перспективный, но в наш университет тебе путь закрыт. Некому мне получается знания передать.
− Всё-таки думаю в другие универы постучаться.
− Попробуй постучись, − воспрял духом Фёдор Максимович. − Мысль хорошая. Это очень хорошая мысль. Что мы − на нас клином свет не сошёлся. Конференции остались, да и те по инерции. – Фёдор Максимович встал, приосанился и спросил: − Ответь, Антоний, не хотелось бы тебе сбежать из этого мира к нашим предкам?
− Смотря к каким, − я тоже встал. − Что-то на колу не хочется сидеть как Дракула-воевода, – я рассмеялся.
− А мне кажется сейчас похуже кола есть методы. И безболезненные. – Фёдор Максимович любил покритиковать современное общество. − Я вот часто последнее время горе-злосчастье вспоминаю. Какой образ, какой точный образ нашего времени не находишь? Куда не сунься − повсюду горе-злосчастье.
− Я вам банку варенья принёс, это в нашем городе фермеры делают, – я вспомнил, что держу в руках пакет.
− Спасибо Антоний. Чай попью, но дома. А коллегам – Фёдор Максимович погрозил пальцем в направлении почему-то окна, − коллегам не дам!
− Вы достаньте, посмотрите.
Он из вежливости достал варенье, покрутил банку. Я с удовольствием наблюдал как меняется его выражение лица
− Антоний. Твоя рука?
− Ну что вы. Я архитектурным не пишу.
− А я и смотрю. Неуравновешенная какая кириллица, не находишь? И фермеры в твоём городе так каждую банку от руки подписывают?
− Представьте себе.
− Скандал, просто скандал! Это ж самородки!
− Вас порадовать зашёл. Знаю. Вы оцените. Варенье наивкуснейшее.
− Неужели из домашней клубники? Внукам отнесу, окей.
− Окей, − рассмеялся я.
− Но ты всё-таки не пропадай. Как тебя найти? Если вдруг, что изменится, я тебе сообщу.
− Спасибо, Фёдор Максимович. Я не буду больше надоедать, раз такое отношение.
− Вроде взрослые люди. И такие вот злобные злопамятные мстительные, да что там говорить. Маленькая кафедра, вот и на понтах, как говорит молодёжь.
− Фёдор Максимович, молодёжь давно так не говорит – улыбнулся я, надел бейсболку, натянул капюшон. И мы попрощались.
Большая перемена заканчивалась, в аудиторию входили студенты, аромат духов вперемежку с куревом и запахами сдобы, впрочем пирожками могло пахнуть и из столовой − когда их пекли, запах разносился-разбегался по этажам.
Глава третья. В кружке
Не буду тут описывать подробно, что я чувствовал. Получается, меня вышибли из научного мира из-за ложных подозрений. Таких, кого вышибли, но по-прежнему фанатиков (страсть ведь не зависит от статуса) я встречал в кружке древнерусской литературы. А почему бы не съездить и не прозондировать почву в самом кружке? Вдруг Староверов и там наследил?
Старая Москва никогда не восхищала меня. Староверов был просто фанатом и таскал меня по центру еженедельно. Особенно смешно, когда он показывал фото старых снесённых домов и Китайгородской стены – у него были какие-то ценнейшие фото, он покупал копии в архиве. Помню однажды он просто не явился в школу в один из мартовский дней: архив один день в году открывал бесплатный доступ в банк фотографий.
Замоскворечье, куда я и почапал, я как и все провинциалы, всё-таки любил. Тогдашняя купеческая окраина (сейчас-то центр Москвы) не сильно отличалась от домов того же Серпухова или Мирошева, да по всему нашему Подмосковью они ещё сохранились, но разрушаются, и рано или поздно будут сметены с лица земли.
После занятий кружка я любил бродить с братом Владимиром по мостам, вдоль Яузы. Брат Владимир в бытность нашу приятелями, говаривал:
− Замоскворечье раньше всегда было можно узнать по запаху – там пахнет конфетами, в две тысячи третьем году закрыли карамельный цех, а не так давно весь остров стал арт-объектом. А между тем ещё в войну на «Красный Октябрь» приезжала жена Черчиля, она дала фото своих детей и ей отлили шоколадные фигуры, внутри которых почивали фото. Первая леди говорила, что Уинстон ест шоколад исключительно «Красного октября». Вот такая история. Теперь же пахнет конфетами на Красносельской.
Я вошёл в одноэтажное здание, где дислоцировался кружок. Тихо – день. Я потоптался около доски объявлений. Филиал исследовательского института древнерусской филологии работал два раза в неделю. По всей видимости сегодня у них нерабочий день. Даже охранника не было на месте. Я отыскал бухгалтерию. Бухгалтерия − надёжное место, здесь работают самые здравомыслящие люди, никогда не витают в облаках. Но бухгалтерия закрыта, и я пошёл по кабинетам – всё было закрыто. Я спустился в подвал. Там, оказалось, кипит жизнь. Картина «Всюду жизнь». На мои шаги из отдела цифровой печати или фотолаборатории выбежала девушка поспешно поправляя юбку и скрылась за дверью дамского туалета. Я зашёл в эту дверь. Ну конечно же я увидел знакомое лицо из кружка. Это был парень, точнее уже мужчина, с залысинами и пузцом, я его видел на всех занятиях, но никогда и словом не перекинулся. Парень всё время сидел. уткнувшись в пухлые книги, периодически поднимая голову и участвуя в дискуссии. Все его редкие замечания были по делу, а не для того, чтобы промычать всё равно что, лишь бы промычать. Он тоже меня узнал:
− Антоний. Какими судьбами?
Я был рад, что он мне обрадовался.
− Да вот… О кружке хотел узнать…
− В конце месяца. Мы теперь раз в месяц собираемся, затухаем, загниваем. – Он как-то озаботился, смущение пробежали по его лицу: − Но ты, Антош, не приходи – побить могут, − улыбнулся он неловко.
− А что такое?
− Слухи о Леонид Львовиче ходят.
− Какие слухи? – Вот интересно: в кружке получается тоже знали, что я с ним связан. Но откуда?
− Он копии продаёт, типография у него специальная!
− У вас тоже типография
− Скажешь − тоже. У нас оцифровка.
− Так и у него оцифровка.
− Скажешь тоже. Он копии продаёт высокохудожественные, то есть лучше, чем оригинал.
− И что?
Парень-мужчина засуетился засмущался, стал вроде бы что-то искать и бормотать:
− Ксерокс что надо, лазерный. У меня ризограф − поломанный, вон косится на нас.
Я подумал: странно, мой собеседник живёт с принтерами и по всей видимости прекрасно с ними ладит.
− Хорошо. Львович Львовичем. А я причём?
− Так ты у него каллиграф. Ты книги вручную копируешь по компьютерной разметке?
− Я? Я в своём городе в салоне связи работаю!
Он посмотрел недоверчиво:
− Тяжело, да? Не выдержал, да? Ушёл?
− Клянусь тебе, я и не приходил ни в какую типографию.
− Но в мою-то, вот, пришёл – смущённо захихикал парень. Он казённую фотолабораторию считал своей – оригинально! Он не верил мне – это факт. Для него я – скриптор у Староверова, и точка.
− Значит, информация устарела? – без энтузиазма уточнил он.
− Откуда информация-то?
− Володька твой. Он сказал.
Опа! Значит Владимир. К чему бы это?
− Володька сказал − капусту с Леонид Львовичем рубите.
− Кто рубит? – я в первый момент и не понял.
− Ты и Львович. Европейские всё больше издания. Так что опасно тебе здесь…
− Клянусь тебе, – я копался в памяти, пытаясь вспомнить, как его зовут и не мог: − Я вообще не при делах, веришь?
− Все сейчас не при делах. Я, думаешь, при делах? – Он махнул в сторону экрана. – Так и Марсель был не при делах. Мужик – эрудит, статьи интересные писал, интеллигент, но ментально остался в девяностых, вот и погорел.
От обиды, что Староверова уже подозревают в сокрытии доходов, и меня с ним заодно, я совсем возмутился. О Марселе рассказывал мне и староверов, все в полиграфии знали, как с ним обошлись налоговики и жалели.
− Петицию ты же тоже подписывал? Ах, нет, ты тогда молод был. Да и кому охота налоги платить? Я понимаю, понимаю, − забормотал он. – Извини. Занят я.
Я чуть не выпалил по поводу незастёгнутой его ширинки, но в последний момент сдержался: занят он, ага. А парень всё бормотал:
− Да-аа. Слухами земля полниться. Можайло будет морды кривить, знаешь же какой он. Можайло все твои автографы вынул из-под стекла и себе забрал.
Можайло был руководитель кружка и академик. Когда я ходил на кружок, я по просьбе Можайло с подачи, понятно, Владимира, где-то месяц возился в Ленинке с копиями различных буквиц. Можайло утверждал, что для стенда просвещения, для привлечения внимания и детских экскурсий.
− Зачем они ему?
− Не знаю, забрал домой или кому-то отнёс, на стенд лубочные картинки запендюрил – экскурсии водим по народным, так сказать, ярмарочным книжонкам – для детей, и по газетным листкам – для студентов. Зарабатываем чуть-чуть. Не гребём, как вы, но тоже копеечка, у меня и костюм экскурсовода есть… − он бормотал и бормотал, неразборчиво, заунывно, этот парень-старичок.
− Ну спасибо, тебе за инфу. Пошёл я, не буду отвлекать. – Я потряс ему руку, решил схитрить, подпустить хороших эмоций. − А ты-то почему на меня не обижаешься, как Можайло и ко?
− Да мне по фиг. Я за тебя обрадовался. Ты талантище, Антоний. Владимир за тебя так радовался. Часто посещает кружок. Рассказывал: ты у него на практике был. Пишешь в свободное время-то?
− Криптограммы-то? Конечно! − если я находил неизвестные шрифты в интернете, я их копировал в специальную тетрадь или блокнот. Это меня успокаивало.
− Не-ет, − тянул парень, − я имею виду не научные вещи: научпоп, биографии или нон-фик? Мог бы заняться альтернативной историей, это сейчас набирает обороты. Владимир говорил, ты про какого-то неизвестного святого материалы нарыл.
− В смысле – неизвестное житие? – опешил я.
− Такое случается, а что?
Владимир ходит на кружок? Рассказывает о моей курсовой четырёхлетней давности? Странно… Жизнеописание старца мне подкинул Староверов. Это бы всем известный прототип отца Зоисмы из «Карамазовых». Прототип-то известный, а житие – новое. Реально как альтернативка – всё-то парень-старик догоняет, во всем сечёт и помнит все разговоры.
− Да, пишу, пописываю, – успокоил я осторожно.
− Я в армии писарем, а ты? Как там сейчас? Всё компьютеризировано?
− Отсрочка после магистратуры.
− В аспирантуру разве − нет?
− Да вот: пытаюсь стучаться.
− И не пытайся. Все знают, что ты в скриптории, никто не возьмёт.
Я ещё раз попрощался и пошёл по коридору прочь из этого пропахшего картриджами и пылью подвала. Мне в спину зашумел вентилятором включенный принтер. Из двери бухгалтерии на первом этаже выглянул девушка, поджала губы и захлопнула дверь. Да уж. Что за народ? Если ты со Староверовым, реально теперь везде персона нон-града. И зачем Владимир им врал про мои несуществующие писательские поползновения?..
