Рахиль Гуревич
Тайный покупатель
− Думаешь, машину купил и крутой, с понтами, с распальцовкой?
(Дан после у меня спрашивал: «Что такое распальцовка?» − «Из девяностых выражение», − отвечал я другу. « А почему она пальцы сгибала, как кошка?» − «Это она показывала распальцовку» − мне пришлось объяснять Дану, что так делали крутые чуваки в девяностых, те которые хотели показать, что они хозяева, а жест этот переняли юмористы для телека.)
− Да, я такой, − ответил Дан. А что он должен был ответить? Признать, что не прав? Он считал, что он в своём дворе может делать, что хочет, а все его должны ждать. Так он стал её ещё учить: − Вон тротуар, вот там и ходите!
Это был верх, как говорится, зашквара. В нашем дворе, чтобы выйти в определённом направлении (в следующий двор) абсолютно неудобно ходить по тротуару у домов.
После того, как он стал указывать женщине буквально рукой, где ей ходить, она сказала:
− Да у меня дочь такая же как ты. И между прочим, на бюджете учится. А не как ты – на минимальный балл сдал.
Дан потом меня мучил: откуда тётка могла знать, что он так сдал ЕГЭ? (А он реально очень плохо для себя сдал матемку, ошибся просто в результате, а «русский» у него всегда хромал.)
Дан после этого совсем расстроился и сказал женщине:
− Хотите, чтобы вас на колёса намотало, пожалуйста – и дальше топайте за багажником, можете даже там спрятаться.
Тётка ответила: «если только на твои колёса», сфоткала номер его машины и вызвала ДПС.
Дан извинялся, просил, чтобы «потерпевшая» забрала заявление, но она не забрала и его лишили прав чисто символически – на пять месяцев.
В общем, Дан был не в духе. Савва всегда просил не кривить рожу, и замечал, что надо нормально разговаривать с людьми, когда неправ.
− Я устаю в доме быта, − жаловался Дан. – Устаю я.
Иногда Дан ездил с нами на своей машине, без прав. Но редко, он опасался кончено. Как правило ездил в будни:
− Где-нибудь среда-четверг, когда дпс-ники не ловят из-за укрытий. Самый-то опасный день – выходные и утро понедельника, вот тогда точно словят, − объяснял Дан.
Мне не нравились претензии Дана, его вечно недовольное выражение лица. Я понял, что обожаю скорость. Мы с Саввой были на одной волне. Дан же – нет. Он ругался и объявлял, что больше не поедет с нами. Но почему-то не пропускал ни одной ночной поездки.
Однажды мы катили по ночному шоссе в среду. Савва на радостях выпил, он пил редко, но если пил, то больше нас с Даном, мы сами удивлялись. За рулём порша был я. Позади рулил Дан (без прав), но он отставал. Скорость приличная для меня, но Савва летал быстрее. Мне нравилась ночная дорога, но не до фанатизма, и мне всё больше казалось, что Савва зависим от дорог и поездок, чем ближе я его узнавал, тем чётче понимал: он человек страсти.
А май дурманил дальше, вдохновлял на подвиги, склонял к экстриму. Катясь по шоссе, я вспомнил поездку в Петербург, и то, что я обещал Тоне эту поездку, потом вспомнил, что так и не поблагодарил её за подарок на день рождения. На дороге случилось озарение, я ругал сам себя: какой же я гад, как я мог о ней забыть, нет мне прощения, пусть она там кто угодно, но я тосковал по ней; и я решил написать Тоне или позвонить, возобновить с ней отношения и не вспоминать о прошлом. Прошлое неважно, только грядущее, как утверждал великий символист. Светало, солнце почти поднялось над лесом и скакало со мной наперегонки, вдоль обочины попадались голосовавшие люди – значит, мы заехали далеко, к соседнему городу. Савва задремал, а я мчался, пока Дан не начал сигналить. Я затормозил, прибился к обочине.
− Так и думал. Петровичев храпит, − зло сказал Дан и пнул ногой покрышку (хорошо, что не бампер, с Дана станется). Он завидовал, что у Саввы порш, что я с Саввой, а не с ним в салоне. Дан обижался на нас с Саввой. Он сказал:
− Я вроде хвоста за вами.
− Поной, Дан.
− Да что ты: поной – не поной, − Дан злился всё больше. − У тебя вообще машины нет, ты как приживал.
Я внимательно посмотрел на Дана. Дан прав: я всё с Саввой, а стал забывать хорошего друга, хоть и жили мы в одном дворе.
− Что ты всё бесишься Дан?
− А что нельзя? – он нарывался на перепалку.
− Слышь, Данёк! Дорога успокаивает даже психа, Савва становится на дороге почти удавом, жаль, что, когда не спит, азартным удавом. А ты? Я вижу – тебе не в кайф. Зачем ты себя мучаешь? Так ещё и огрести можешь без прав-то.
Дан сел на асфальт, опёрся о дверцу, посмотрел в небо, злорадная улыбка, улыбка таинственная и мстительная пробежала по его лицу. Я похолодел. Никому не пожелаю наблюдать такую улыбку у своего ближайшего друга, которому ты доверяешь, которому ты благодарен, считаешь его чуть ли не самым близким.
− Я не знаю для чего живу, Антон. Плохо мне. Тоска какая-то. Мне всё кажется, что за нами кто-то следит. У тебя нет такого ощущения? – и внимательно выжидающе поднял на меня глаза. Спектакль разыгрывает, что с ним?
Я стал себя винить: я бросил Дана. Ему просто хочется быть с кем-то, общения хочется, а мы от него улетали. Больше он никогда не ездил с нами на своей машине, даже когда вернули права, иногда, раз в месяц, составлял нам компанию, но сидел только на заднем сидении, хоть Савва и предлагал ему поводить.
Глава седьмая. Цвет фруктовых деревьев
Когда вокруг ресторана расцвели фруктовые деревья, а художники, писавшие шедевры обыкновенно вдали, на косогоре, подтянулись ближе к ресторану, те, кто посмелее − к веранде, Жорыч кайфовал, прохаживался, любовался этюдами. Он любил художников, но пейзажи не покупал. Для ресторана он выбирал огромные многофигурные полотна всегда из прошлых эпох, ему их писали на заказ. Я как раз закончил работать, был голоден, и Савва тоже. Жорыч предложил нам продегустировать красное вино, якобы марочное и всё такое, но «для своих». Подтянулся и Дан, и мы потягивали вино, вполне себе заурядное, приторное, мускат, но крепкое – я стал хорошо разбираться в винах, клиенты меня благодарили, один раз − со слезами на глазах. Искреннее «спасибо» – мне не хватало этого на прежней работе. Я любил общаться, и благодарность клиентов ценил выше всего. Я реально начинал себя лучше чувствовать… поэтому серьёзно взялся за дегустацию – чтобы не попасть впросак перед людьми, для которых вечер − праздник. Жорыч шутил:
− Самелье из Мирошева рекомендует…
Решено было взять, если скинут тридцать процентов на десять бочонков, Жорыч нас оставил и указал на часы – он носил часы на цепочке, мы все в ресторане носили жилеты и часы на цепочках – мужики ж Загоскина.
− Полчаса и брысь отсюда – улыбнулся Жорыч. Он любил на грани фамильярности, но по-отечески, указывать, сколько мы можем сидеть.
− Окей, − и мы продолжали сидеть.
Никогда ещё весна не действовала на меня так сильно пьянящим ветерком, ожиданием перемен, надежд на счастье. Может быть, в этом был виноват живописный вид и вся архаичная, абстрагированная от реальной жизни атмосфера и обстановка «Мужиков Загоскина», а может я всё чаще мечтал о переезде вслед за мамой.
− Заметил: ты очаровываешь деловых людей. Что Староверов, что твой новый избранник, − сказал я маме недавно.
Но мама ответила:
− Не напоминай мне о нём.
− Почему?
− Он приходил в колледж.
− Мама!
Я всё больше скучал по Староверову, ничего не мог с собой поделать. Всё понимал, и – скучал. В ресторане чувство обострилось. Как и во всех высококлассных ресторанах на сцене выступали коллективы. Часто заказывали мужские хоры, что-то от цыганщины что-то от Шаляпина – лубочный репертуар, рассчитанный на иностранцев. Но даже с этими слезливыми романсами, застольными плясовыми и прочими хитами прошло-позапрошлого веков, с аляповатой аппликацией декора, я тосковал о вчерашнем, таким недавним и таким далёком. Профессор, читавший нам русскую словесность иногда снился мне, он не дожил до того времени, когда ко мне стали холодно относиться в универе, он умер сравнительно молодым. Остались его учебники. Когда я ему сдавал экзамен он, достаточно жёсткий и скупой в оценках, сказал, что если бы можно было ставить «шесть», он поставил бы мне «шесть»… «Мужики Загоскина» напоминали о Староверове. Кулебяки, сбитни, прочая атрибутика меню и всей обстановки толкали меня вспять, в девятнадцатый, в восемнадцатый, в семнадцатый век. А там и до Средневековья рукой подать. Чем больше вспять, тем меньше знать, говорил Староверов. Я скучал по нему и боялся себе в этом признаться.
− Он приходил ко мне в колледж.
− Зачем?
− Просто поговорить.
− О чём?
− О тебе конечно.
− Обо мне? – я усмехнулся. − И что ты сказала?
− Антоний, что я могу сказать? Ты взрослый, самостоятельный, у тебя друзья. Первый год мы живём с тобой как соседи. Увы, по моей, вине.
− Мама! Ты заслужила личную жизнь, хорошую жизнь.
− Я рассказала, что ты работаешь, что из салона связи уволился. Он спросил причину.
− Ты ответила?
− Сказала, что ты утомился, не потянул должность управляющего. Так же?
− В «Мужиках» зарплата больше и всё по-домашнему, по-русски.
− Я так и сказала: в «Мужиках» по-русски.
− А он?
− Снова звал к себе. Есть заказы, очень выгодные заказы. Сказал, что ты зарываешь талант в землю.
− А ты?
− Антоний! Я сказала, что жизнь твоя, а не моя. Всё-таки Антоша, несмотря на ссору…
− Безобразную с его стороны.
− Без сомнения, Антоша, с его, с его стороны. Всё таки, он останется здесь единственным твоим родным человеком. Пока тебе визу не дадут…
− А бабуля? Не хорони раньше времени.
− Что ты, Антоша! Но бабушка не сможет тебя поддержать.
− Она прекрасно меня поддерживает. Чтобы поддержать достаточно выслушать, а не пропустить мимо ушей, − я злился. − Староверов знает, что ты на чемоданах?
− Я ему призналась.
− А он?
− Покраснел, побелел, знаешь, как это у него. И стал про тебя спрашивать. Но я видела: расстроился сильно. У него там в семье неприятности.
− Какие?
− Не знаю. Но судя по сентиментальному монологу на полчаса, неприятности серьёзные. Скучает он Антоша по тебе, очень скучает. Жаловался, что не нужен стал тебе.
− А тебе?
Мама сделала неопределённый жест в сторону окна и в сердцах, с досадой выпалила:
– Ты не представляешь, Антоша, как мне всё осточертело. Я видеть не могу это всё. Да и что я видела! Мирошев, кабинеты черчения и рисунка. Тупых студентов и скандальных родителей, завистливых коллег? У меня кроме твоего отца и не было никого.
− Раньше ты его боялась.
− Он изменился, Антоша. Сбылась его мечта. Он сказал, копии продаются. Жаль, рукописных нет. Он скучает по тебе, Антоша. Ты не просто сын, ты его детище.
− Мама! Закончим, прошу тебя. Не хочу о нём говорить.
− Я уеду − он будет приходить к тебе в гости.
− Зачем?
− Мне так спокойнее.
− Он разве не в Москве?
− Не знаю. В колледж зашёл, мы погуляли в парке.
− Ой, мама. Больше всего я рад, что он не сможет с тобой гулять, когда ты насовсем переберёшься…
− Ты вбей его новый телефон, у него ещё один номер.
− И не подумаю. – Но подумал и вбил его номер…
− Любовь витает, не находишь? – спросил Дан, наверное он читал по лицу.
− Данёк-романтик, – рассмеялся Савва, он выпил больше нас, он любил терпкое и сладкое в отличие от меня, его разморило в вечерних лучах, он запьянел.
− Антоний! А как там твоя Антония?
− Антонина.
− Вот. Не хочешь ли ты снова со своей?
Я пожал плечами – мне не хотелось говорить на эту тему.
− Ну так что? – не унимался Дан.
− После всего, что случилось?
− Ну а что случилось?
− Скажешь – не ты ей писал о наших приключениях в Петербурге?
− Что за приключения? – насторожился Савва, он был совсем не сплетник, у него полностью отсутствовала эта страсть Дэна знать, кто как и кто с кем.
− Я напился, а Дэн меня спалил.
− Ага. Я просто поделиться хотел, пожаловаться, как мне тяжело. Я тоже был, между прочим, нетрезв.
− Да ну, − Савва потерял всякий интерес к разговору.
− Но я нетрезвый Лизе твоей не пишу ничего. Всё, Дан, − я поднял ладонь, успокаивая его. – Я не хочу даже вспоминать. Будем считать, что этого не было.
− Ну так что Тоня твоя? Пишет? – не унимался Дан.
− Писала.
− Ну а ты?
Я проигнорил вопрос.
− Ну, а почему, Антоний? – спросил серьёзно Дэн. Дэн такая прилипала!
Я не мог им рассказать всего, всю подноготную, они только знали, что я случайно вышел на Тоню когда остался один и захотел прикупить варенья. Савва даже пробовал варенье, я ему приносил. Он раздумывал, пекари одобрили, кондитеры забраковали. Я с удивлением узнал, что у Тони не варенье, а среднее между вареньем и джемом.
− Почему Антоний? – спросил и Савва.
−А почему вас это беспокоит?
− Да просто интересно. У вас была любовь…
− Была. И что?
− Да так. Странно просто
− Что странно?
− Честно скажу. Я тебе завидовал.
− Мне? Тебе нравилась Тоня?
− Да, – упёрто ответил Дэн и выпил ещё вина.
− А как же Гуля, Лена и Адель? – это были девушки с танцпола ресторана-конкурента, куда мы иногда захаживали.
− Тоня не модель. Но она так тебя любила. Я её видел зимой. Она похорошела. Вся такая меховая.
− Когда ты видел её? – опешил я.
− Она тебе подарок привозила, ну заходила к тебе. Я курил стоял, а она мимо идёт…
− Всё. Я не хочу о Тоне говорить.
− Смотри, Антон. Отобьёт её Дэн у тебя, – смеялся Савва. Он обожал шутить насчёт того, кто у кого отобьёт, уведёт, соблазнит, да и вообще был лёгкий с девушками. Я всегда думал, если бы девушки знали, какой он замороченный на работе, они бы испугались.
Я не мог им рассказать всего, всю поднаготную, они только знали, что я случайно вышел на Тоню, когда прикупил варенье. Савва даже пробовал варенье, я ему приносил. Он раздумывал, пекари одобрили, кондитеры забраковали. Я с удивлением узнал, что у Тони не варенье, а джем.
− Но она же приезжала к тебе? – спросил и Савва.
− Я был на работе. Мама встретила. Я не хочу о Тоне говорить.
− Смотри, Антон. Отобьёт её Дан у тебя, – смеялся Савва. Он обожал шутить насчёт того, кто у кого отобьёт, уведёт, соблазнит, да и вообще был лёгкий с девушками. Я всегда думал, если бы девушки знали, какой он замороченный на работе, они бы испугались.
− Да пожалуйста, – брякнул я. Я был в смятении.
− Так просто отдаёшь такую девушку? Редкая девушка − варенье варит, – смеялся Савва.
− Я не просто отдаю, − я сам не понимал что несу, я взбесился. – Я предупредить хочу. Она с завихрениями.
− Да ну?
− Какая девушка без завихрений, – сказал Дан абсолютно серьёзно. Кажется он всерьёз собирался заняться моей Тоней, моей Тоней!
− Она странная, понимаешь ты или нет? Смотри не пожалей.
− Из дома странных детей, что ли? – Савва смеялся своим заразительным хохотом как когда-то в школе – художники у террасы стали на нас оборачиваться.
− Нет. Она из обычного дома.
− Так в чём странность? – спросил Савва.
– Гонишь! Она не похожа на странную, − Дан хотел налить ещё вина, но вино в графине закончилось, и Дан допил из моего бокала: свинтус! ненавижу его!
− Я о странности не догадывался, она в последний момент призналась.
− В чём? – Дан не сводил с меня внимательных глаз.
− Ерунда.
− С ней что-то не так? – спросил Савва, он протрезвел, он резко пьянел и резко трезвел.
− Может в физическом плане? – уточнил Дан. – Лиза, например, первый раз когда стала раздеваться…
− Нет, нет в физическом всё в порядке, − заверил я побыстрее.
− Ну а что тогда? – Савва смотрел с интересом.
− У неё видения, − выпалил я.
− Ясновидящая ведунья? – улыбнулся Савва.
− Именно. Она так утверждает.
− Чё: рили? – опешил Дан.
− Угу.
− По серьёзке?
− Угу. – Я внимательно смотрел на реакцию Дана.
− Не завидую тебе, – сказал Савва. – С больными на голову тяжело. – Ага: а сам он не больной, конечно же, на голову.
− С людьми работаю, заметил: среди тёток нормальные не водятся. Все чёкнутые. Ну это когда в старости, − пояснил Дан.
− Она видит не всё будущее, а кто какой будет как раз в старости, − ляпнул я и заржал как конь.
Ни Дан, ни Савва почему-то не смеялись и смотрели на меня сочувствующе.
− Охереть, – сказал Савва, он ругался в исключительных случаях. – Не общайся с ней, Антоний, на фиг таких Тонь. Мы тебе Антонию найдём вместо Антонины.
− Но я не Клеопатр.
− Бан, полный бан, − сказал Дан. А Савва рассмеялся моей каламбурной шутке.
Мы пошли прогуляться по центру и больше не заводили разговоров о Тоне. Я был почти рад, что её «рассекретил». Но на прогулке то ли от вина, то ли от погоды и атмосферного давления я почувствовал сожаление. Так и Дан, когда стал строчить жалобу Тоне из Петербурга и спалил меня. Зачем я всё это рассказал, мучился я. Ещё Дан возьмёт ей и напишет снова, с него станется. Тоня ему нравится, я и раньше замечал.
Глава восьмая. «Предсказание»
Событие может казаться абсолютно обыденным, рядовым, случайным. Когда оно приводит к роковым последствиям, то сразу поедом едят разные мыслишки о роке и божьей каре. А может это ад соскучился по нам? Всегда в таком случае есть общее, одинаковое − событие происходит неожиданно, его невозможно было просчитать.
Не вовремя заболел тамада. Тяжело заболел и надолго – после празднества, которое он вёл, умудрился сломать обе ноги, так ещё пешком до дома дошёл – я не мог представить, как такое возможно, но он дошёл, он был сильно пьян, может шок у него был, ходят же смертельно раненые в фильмах и даже без головы курица бегает. Лето на пороге, пора свадеб, выпускных, юбилеев и посиделок. Жорыч приказал − именно приказал!− в срочном порядке становиться ко всему прочему ещё и тамадой, ведущим мероприятий. В «Мужиках» приветствовался лубочный стиль под старину, раз попробовав, я погружался в смрад дурновкусия всё глубже.
Я стал намного больше уставать, но всё это оплачивалось. Сценарии мне посылал Савва. Дома под руководством мамы я заучивал стихи наизусть, она всячески меня поддерживала, проверяла, делала замечания – она была преподавателем с идеальной речью. Выучив стихи, которым больше подходили под определения «нескладушки» и «стишата» с рифмой «день-олень» я почувствовал, что стал быстрее соображать. Я вымарывал все глупые глагольные рифмы, посидел в интернете, полазил в книгах, не поленился и сходил в библиотеку − состряпал собственные сценарии праздников. Жорыч меня ещё больше зауважал. Июнь, июль, август. Я работал на износ. Я искренне радовался, что у нас высокие цены: чем выше цены, тем меньше желающих организовать праздник, пусть все валят к конкурентам. Я понял, что мне нравится устраивать детские праздники. Они всегда днём, иногда даже утром. Утром у меня голова лучше работала. Детей встречали аниматоры, а я читал стихи из своего детства, детские шутки из копилки Староверова… Я был в курсе почти всех героев мультиков – я по-прежнему выбирался в кино, но тут бОльшую часть работы брали на себя аниматоры, я же, когда после игрищ дети жрали торт, общался с их матушками. За шарики отвечал тоже я. Не буду об этом распространяться, особенно о том, как взорвалась установка для накачки шаров… Детские праздники у нас всегда заканчивались выходом Михайло-жнеца, в него наряжался незаменимый Филипчик. Да и кенди-бар всегда навязывался рестораном в одной тематике – Михайло-жнец. Жорыч запретил в меню «ненашинские» слова, но кенди-бар всё равно требовали как кенди, а не как русский буфет. Чтобы порадовать Жорыча, я уговаривал родителей на сбитень, а детей на морс, и на пирожочки-мини, а не канапе (Жорыч запрещал канапе, называя это «хрень на спичке»). Ближе к концу августа, когда детских праздников стало особенно много – дачники прощались с летом, − к веранде подошла Тоня. Я заметил её ещё издали. На ней была та же ветровка, что год назад, Тоня надела её в последний наш день, когда похолодало. Тоня стояла вдалеке и смотрела на детей, на аниматоров, на всю эту игрушечно-шаровой кич. Праздник заканчивался, к шести вечера должны были подойти Дан и Савва. Я не хотел, чтобы они её видели. Но и прогнать её не смел. Я читал заключительные рифмовки о радости жизни и счастье быть с друзьями под смачное чавканье подвыпивших отцов семейств. Дети уплетали прощальный торт с символикой героев вселенной, слизанной с древнегреческого Олимпа.
Я спросил у всех, не нужно ли чего, мамочки немного расслабленные от сбитня сказали, что если что, позовут, отцы семейств объявили, что я свободен. Я извинился и вышел на поляну, за террасу, к Тоне.
− Привет, – улыбнулся я.
− Привет, – она радовалась и не скрывала этого.
− Решила навестить?
Она начала что-то сбивчиво говорить о художнике в их посёлке, который тут рисовал − он изобразил на террасе меня, Дана и «ещё парня-блондина, похожего на тебя», а вокруг фруктовые цветы − розовые и сиреневые, добавила она. Заметила, что сирени не видит:
− Сирени что-то не видать.
− Сливы видишь? −я указал в сторону стоянки, по периметру которой желтели сливами деревья. – Они цветут сиреневым. Замучились их подбирать, кислятиной несёт.
− Так давай я подберу, дай мне миску или пакет.
− Нет, нет, Тоня. Мы сами. Тут есть уборщики. Чужим не надо. Ты извини, Тоня, я на работе…
− Я понимаю. – Она смотрела на меня влюблённым преданным взглядом. Будто и не было года разлуки и обид.
− И при чём тут художник? Ты же знала, что я здесь работаю.
− Я тебе писала − ты не отвечал.
− Я устаю, Тоня. Заболел тамада, я всё лето как белка в колесе.
− Знакомые видели тебя за рулём чёрного порша.
− Какие знакомые? У меня нет машины.
− Ты был не один, в салоне были люди. А другие знакомые видели тебя за рулём внедорожника, это ещё осенью.
− Тоня! У меня нет внедорожника.
− Но ты тоже был не один в салоне. И с прицепом.
− В салоне с прицепом?
− Бабушка всем разболтала про тебя, что ты меня бросил. Весь наш посёлок тебя выслеживает и мне докладывает.
− Тоня! Ну что ты! – я старался её успокоить, я умолял её, такой неудобный момент. − Я тебя не бросал. У меня мама переехала в Италию, я теперь бабулю, поддерживаю. И работа же.
− А ты остаёшься?
− Где?
− Или тоже в Италию уедешь?
− Да, остаюсь. Пока остаюсь.
− Значит, ты будешь монахом в Италии. Вот в чём дело.
− Почему монахом? − Такое ей не стоило сейчас говорить, вот именно сейчас.
− Ты забыл, кем я тебя видела? А я-то думаю: что-то не то. Ты просто был, католическим монахом, то есть будешь…
Я разозлился:
− Тоня! Зачем ты настаиваешь? – Я не стал добавлять насчёт Староверова, насчёт того, что он её подучил.
Она проигнорила вопрос и упрямо заявила.
− Подожду, пока праздник закончится.
− Сейчас мои друзья подойдут, − я подумал, вдруг она не захочет видеть Дана, она ж его не любила.
− Те с картины?
− Да. Те с картины, − и я вернулся к гостям, подальше от неё.
− Антоний! – крикнула она. Это был даже не крик, а хрип, она готовилась разрыдаться. Такое бывает у детей, когда они сильно ударятся: вскрикивают, потом замирают, а после уже завывают от боли – наблюдал на детских праздниках не раз.
Я вернулся к ней:
− Тоня! Сейчас придут друзья, посидим и поболтаем. Ну не могу я сейчас, извини. Умоляю, подожди!
Не мог же я её прогнать, да и, зная её характер, уверен, она не ушла бы, ещё бы кинулась сливы подбирать. Вид у неё стал несчастный, побитый, она поправилась за год: смотрела преданно, но непреклонно, упрямо, по-волевому, как прапорщик на военных сборах. Я решил: пусть будет, как будет. И вернулся к гостям. Я был сама любезность и боялся признаться: хочу показать Тоне, какой я необыкновенный и обворожительный. Мамочки таяли от моих стихов, моих разговоров и заученных с аниматорами сценок-шуток. Какой-то отец, завалящий и худой, явно знавший когда-то лучшие дни, смотрел на меня угрюмо, враждебно, нелюбезно, даже агрессивно. Ревнивец. Вышел на террасу Савва. Он стал спрашивать мамочек, как вообще впечатления и так далее – типа он такой пиар-менеджер. Они стали отвечать, я знал: Савва их не слушает, но прилежно кивает. К моему счастью аниматоры закруглились, дети подрались из-за последней шоколадной фигурки Михайло-жнеца. Официанты в срочном порядке вынесли ещё фигурки – у нас их всегда навалом − не помогло, кто-то из детей расплакался, все стали разбирать шары и уходить. Детские праздники часто заканчивались драками, я давно к этому привык. Дети устают и начинает требовать всего-всего и побольше. Мы с Филипчиком, замурованным в ростовую куклу Михайла вручали волшебные кульки. Это действовало на обиженных стопроцентно, но и стоили эти подарки недёшево. Оговаривая прайс, я всегда просил не экономить на заключительных персональных наборах с символикой ресторана. Наборы − как шлейф на празднике, как частица воспоминания, в волшебном кульке были съедобные именные открытки, милые душевные, пастила, нуга и медовые ручной росписи пряники… По тропинке к террасе прихрамывал Дан – во время последней нашей поездки он разозлился, ударил ногой по покрышке, непонятным образом отбил пятку. Жорыч обычно всегда сидел с нами. Но сейчас он уехал в мэрию – его вызвали для подготовки дня города. Я подумал, что Тоня пришла довольно кстати – Жорыча ввечеру нет, это редкость.
Я представил Тоню. Дан нагло пялился, всем показывая, что он-то старый знакомый. Филипчик подмигнул, принёс четыре прибора.
− Слышал о вас, Тоня – сказал Савва обворожительным голосом, он явно был заинтригован. – Варенье ваше дегустировали.
Прикатили подносы с закуской – мясо с грибами и салат − повар по привычке приготовил четыре порции (Жорыч же), а так бы мне пришлось идти просить на кухню. Савва разлил вино.
− Хорошее у вас варенье, Тоня.
Тоня молчала. Она не притронулась ни к еде, ни к вину. Она собралась, как змея перед броском, сидела скованная.
− Тоня! Я тебя умоляю. Не надо сидеть, как партизан на допросе. Расслабься и поешь. Очень вкусно, Тоня.
− Да Тонь, − сказал Дан. − Что ты как неродная. Если ты на Тоху обижаешься, то зря. Он сохранял тебе верность весь год. Савва подтвердит.
− Без вопросов, – серьёзно подтвердил Савва.
Я улыбнулся.
− Если ты думаешь, что Тоха тебя не любит, так он тебя очень любит, все уши прожужжал, – сказал Дан проникновенно. – Я, честно, Тоня хотел с тобой, ну познакомиться…
− Приударить, − подсказал я.
− Да, – кивнул и Савва. – Мы как-то по пьяни решили тебя у него отбить.
Тоня посмотрела вопросительно, улыбнулась и подняла бокал.
− За знакомство, за знакомство тебя и Тохи. (Тоня испуганно вылупилась на Дана – ей было неприятно, что Дан, как она наеврное считала, знает нашу личную историю.) Годовщина была не так давно, ты поэтому пришла? – Дан выпил.
− Как вино? – деловито спросил Савва.
− Обалденное, – ответила Тоня.
− Антоний говорил: ты вино ставишь?
− Да, ставим. Яблочное в этом году.
− Яблочное? – Савва поднял брови.
− И сливовое.
− Аммоний кладёшь?
− Хлористый.
− Что хлористый? – встрял Дан. Он с аппетитом ел. Значит, не было времени перекусить на работе: перед сентябрём у него всегда много работы, вызовов и мелкого ремонта.
− Хлористый аммоний, Данила. В вино шепотка, так Тоня? – пояснил Савва. Савва впился глазами в Тоню. Он её изучал не как Дан и большинство мужчин. Савва в глубине души, не афишируя, отдавал предпочтение умным девушкам.
− Чайная ложка на десять литров.
− Где достаёшь аммоний? – Савва спрашивал не из праздного любопытства. Хлористый аммоний случался проблемой у фермеров, поставляющих домашнее, не марочное вино.
− М-мама с работы п-приносит, − Тоня нервничала, кажется она впервые сидела за столиком сразу с тремя парнями. − Для того, чтобы не превращалось в уксус вино, − объяснила мне Тоня. Учтивая Тоня! Я сидел и смотрел на неё, я чувствовал: Дан и Савва прикалываются, или станут прикалываться. Мы всегда так себя вели с девушками. Издевались, но в завуалированной форме. Я совершено расслабился, растерялся. Пусть будет, что будет… Не надо было Тоне приходить. И почему я перестал отвечать ей на сообщения? Я всё читал, но молчал. Ответил − глядишь, не приехала бы.
− И варенье у тебя отличное. Хорошее варенье. Очень хорошее. Ты молодец. – Савва пускал пыль в глаза, усыплял бдительность. Я знал, чем всё закончится, но молчал.
Тоня успокоилась, перестала нервничать, потихоньку стала есть, до этого просто ковырялась в тарелке. Савва подлил ей вина. Он был мастер по части этикета и светских бесед, а также по части спаиваний.
− Ну а как ты, Дан? − начал Савва. − Что-то давно не виделись.
(Виделись мы два дня назад, когда он пятку отбил.)
− Пахоты много. – поддержал игру Данёк. − Хотел забить сегодня. Народ тупеет, а всё талдычат о компьютерной грамотности бабушек. Ни фига не учит их жизнь. Сообщение чтобы прочесть идут ко мне. Устал. Школьницы почти не ходят в ремонт, всё их бабки…
− Как в институте у тебя Тоня? − спросил Савва. − Как сессию сдала? Антон рассказывал, ты на дизайне среды?
Тоня посмотрела на Савву затравленно, и я видел, как она изменилась в лице. Лицо красное, злое становилось постепенно белым, глаза стали как стеклянные, мне показалось, что зрачки на долю секунды закатились за верхнее веко. Она стала похожа на зомбяка из ужастиков. Но только на долю секунды. Её столько раз обижали, ей знакомы все эти приёмчики. Разговоры как ни в чём не бывало, будто всё нормально, а на самом деле сигналящие: ты лишняя, пшла!
− Н-нормально учусь, − очень мягко, доверительно, подобострастно сказала она.
− Учат чему-то стоящему? Как программы, преподы?
− Законам восприятия учат, зрительному расширению среды, сочетанию несочитаемого, и программам учат: фотошопу, зибрашу. Макетирование весь год.
− Ну а как тебе хай-тек?
− Нормально.
− Ну а всё-таки?
− Он модный, современный.
− Ну а тебе-то нравится?
− Не нравится.
− Это хорошо, – Савва, как и отец, любил старину, традицию, он ненавидел всё современное, но интересовался антиквариатом. Он покупал у художников полотна для ресторана – всё в стиле таком классическом, без разных там условностей. И всегда сюжет присутствовал, жанровая сценка в усадьбах с животными и людьми.
− И как тебе, Тоня, наша среда?
− Я…
− Как тебе вообще вся это русскость?
− Атмосфера трактира? – уточнила Тоня.
− В точку, Антонина. Ты молодец.
− К Антонию всё такие девушки липнут, глупые, пустые, ничего не знают, – сказал Дан. (Ну что такое-то? Зачем он топит меня?!)
Тоня отодвинула тарелку.
− И не стыдно тебе, Данёк, при девушке? – Савва качал головой. – Бесстыдник.
− Прости, Тонь. – винился невозмутимый Дан. − Мы так всегда. Привыкли в чисто мужской компании. Да, Тох? Мы раки-отшельники, неспа, Тох? – Дэн прикалывался, я ж учил французский и потихоньку общался с туристами.
− Чего ты добиваешься? – надавил я на Дана. – Сидит себе человек, угощается, что ты юродствуешь-то?
− Не подумал, прости Тоня. Университетов не заканчивал.
− Тон − кремень. Он всем так и говорит: у меня есть Тоня, она видит людей в старости, – сказал Савва с абсолютно серьёзным лицом.
А друзья-то мои – коварны. Зачем? Это не друзья. Именно тогда у меня промелькнула мысль: они против меня что-то замышляют. Промелькнула мысль и, увы, улетучилась, не оставив следа.
