Матильда Аваланж
Академия Хозяйственной Магии
ГЛАВА 19
Едва зайдя в свою комнату, я тот час же стала выплетать заклинание проявления ауры интерьера, несмотря на то, что за сегодняшний богатый на события день сильно устала. Жуль убежал на ночную охоту – я с огромной тревогой проводила взглядом полосатый пушистый хвост, скрывшийся за поворотом коридора, но делать было нечего – мой енотик не мог не гулять по ночам.
Мне же нужно было убедиться, что в моей комнате не поселилась та же самая липкая чёрная тьма, что и в комнате Мартына Задоя.
Слава богам, интерьер оказался практически кристально чист. Даже на удивление чист – ведь в старых комнатах всегда есть какие-то небольшие сгустки, хранящие энергию событий, которые в них происходили. Решив, что это дело рук барабашки, который тут обитал, я мысленно преисполнилась к нему благодарности.
Около письменного стола, правда, обнаружилось небольшое свечение, свидетельствующее, что во время моего отсутствия в комнате кто-то побывал. Синий цвет свечения говорил о том, что намерения неизвестного посетителя были довольно-таки туманны. Но, по крайней мере, оно не было чёрным, тревожно-красным или противно-коричневым.
Подойдя к столу, я обнаружила на нем книгу, которой раньше здесь не было. «Тёмные сущности Гиблой Пустоши» – издание со слабо искрящейся маркировкой библиотеки. Обычная книга в сером переплёте.
Скорее всего, кто-то увидел на примере Мартына Задоя, что задолженную библиотеке книгу лучше вернуть. Подобное рвение, конечно, похвально, вот только почему должник принёс книжку мне, а не на абонемент, как полагается? Впрочем, наверное, просто поленился, а, может, боялся, что в библиотеке выпишут штраф…
Я раскрыла книгу на первой попавшейся странице и из нее тут же выпал засушенный цветок бледно-лилового цвета, на коротком стебельке. Как романтично! Хотя я не люблю сухие цветы – в них есть что-то угрюмое, напоминающее об увядании и смерти.
Взяла цветок за стебель, задумчиво его разглядывая. Вдруг показалось, что линии лепестков складываются в какое-то изображение… Нехорошее изображение, прямо в ответ на мои мрачные мысли.
Череп.
Лепестки, причудливо изогнувшись, засохли в форме черепа…
Я резко отбросила цветок, точно ядовитого паука, но было уже поздно.
Он упал на страницы книги, ожил и распахнулся грязно-лиловым соцветием, раскрывшейся пастью черепа, который взвился в воздух, подрагивая и истекая серым туманом.
Отскочила от стола, попыталась развеять череп, наложить на него блок, выстроила мгновенную защиту, но все было бесполезно. Белёсый туман пролетел сквозь щит и… сквозь меня, обдав могильным холодом и сладковато-гнилостным запахом.
Я задержала дыхание, а когда выдохнула, поняла, что снова вдохнуть уже не могу. Облачко тумана хлынуло в лёгкие, высасывая кислород, напитываясь им, напитываясь мною и распространяя внутри меня свой ядовитый аромат.
Яд в цветке, вложенном в книгу. Сильно. Ведь заклинание ауры интерьера не смогло его выявить – цветок был надежно скрыт переплётом.
И яд тоже сильный. В магполице на первом курсе мы прошли пока только простейшие яды, а с таким я никогда не сталкивалась и не знаю, как нейтрализовать его действие…
А это значит, что мне придется умереть.
Царапая ногтями горло, в которое будто насыпали стеклянной крошки вперемешку с камнями и мелкими железками, в судорожных попытках вдохнуть я сделала несколько шагов к двери, но упала.
Барабашка… Из последних сил пихнула ногой шкаф, в слепой надежде, что нечисть вылезет и позовет на помощь, но то ли барабашки не было, то ли он был рад избавиться от жилицы его комнаты и, запасшись воздушной кукурузой, наблюдал за ее мучительной смертью.
Не хотелось верить, что это конец, что я и правда умираю…
Умираю?
О боги, нет, конечно же, нет! Возможно, это какая-то глупая шутка, возможно, сейчас все как-то разрешится… Но с каждой секундой мне становилось все хуже, я задыхалась, а перед глазами плыл мерзкий белёсый туман.
И тогда, собравшись с последними силами, я позвала того, с кем у меня был самый сильный за прошедший день тактильный контакт. Пальцы не слушались, вязь заклинания призыва получалось кривой, пестрела дырками и ошибками, какими-то уродливыми загогулинами… Ничего не получалось, вязь просто-напросто расплеталась в воздухе.
Жить мне оставалось не более пары минут.
– Фил… – плача сухими, без слез, глазами, мысленно позвала я, понимая, что он услышит. – Фил, помоги…
И закрыла глаза, пытаясь магией продлить последние минуты своей жизни. Черпала из резерва сильно, помногу, чувствуя, как внутри меня яда становится все больше, а моей собственной магии все меньше.
Вот и все…
У смерти грязно-лиловый цвет лепестков засохшего цветка, приторный запах гнили и пустые глазницы черепа, сотканного из ядовитого тумана…
– Фрэнни! – глухо, как будто нахожусь под толщей воды, слышу голос Фила Шепарда.
Он обнимает меня, поднимает на руки и прижимает к себе.
– Фрэнни! – в его голосе переливаются ноты отчаяния. Впервые не отстранённо-бесстрастный, или мне только кажется, ведь я слышу его с трудом. – Фрэнни, зачем ты взяла в руки лебен? От него нет противоядия, понимаешь, Фрэн, нет! Он забрал твое дыхание и расцвёл!
Это уже не имеет значения, Фил. Мне больше не нужно дыхание. Я не дышу. Мой магический резерв исчерпан до капли.
– Фрэн… Все, что угодно… Фрэнни… Фрэн… – непонятно шепчет Фил, прижимая мою голову к своей груди. А потом его голос вдруг становится спокойным и твёрдым. – Я отдам свое. Я его разделю. У нас с тобой будет одно дыхание на двоих.
Я лежу в темноте – уже не чувствую боли, не чувствую себя, и мне кажется, что я мертва. Но слова Фила вызывают какой-то проблеск мысли.
Делить дыхание… Это же самая чёрная магия, Фил. А у такой магии всегда есть цена.
– Я знаю, – он как будто слышит меня. – Но какой бы она не была, она все равно будет мала по сравнению с тем, что я могу тебя потерять. Фрэнни… моя Фрэн…
Фил осторожно гладит меня по лбу, а затем его теплое дыхание касается моих пересохших губ, которые сами собой распахиваются ему навстречу. Но его губ я не ощущаю, только дыхание, которое вливается в меня жизнью, свежестью, силой. Горло, полное осколков стекла и железа перестаёт раздирать страшной болью, мягко и мятно становится в моей груди.
Но вдохнуть я не могу.
Темнота по-прежнему окружает меня со всех сторон, но осязаемость возвращается: ощущаю, как Фил Шепард разрезает корсаж моего платья, полностью обнажая грудь, и кладет на нее ладонь. Меня кидает в дрожь от этого прикосновения, но затем его ласковые пальцы сменяет что-то острое и холодное.
Чуть-чуть приподнимаю веки, которые кажутся такими тяжёлыми, будто налиты свинцом и мутным, расплывающимся взором вижу над собой силуэт голого по пояс Фила с ритуальным кинжалом в руке.
Он плетёт заклинание, и я вижу, как его черная, незнакомая мне вязь опутывает нас, тянется витиеватыми зловещими узорами, пронзает его насквозь и входит между моих грудей, оставив после себя зудящую рану и кровь на моей коже.
А Шепард посыпает эту свежую рану солью, заставляя меня выгнуться и взвыть от боли.
Фил впечатывает в мои губы пламенеющий, точно раскалённое железо, поцелуй.
Он для меня – невыносимое блаженство, счастье, глоток воздуха.
Я жива! Я могу дышать!
И я вдыхаю полной грудью, а затем снова падаю в темноту, но в этот раз она не враждебная и безвозвратная, а напротив – умиротворённая и как будто успокаивающая в том, что скоро отпустит меня обратно.
Очнулась в комнате с очень высоким потолком и стенами, крашеными белой краской и расписанными синими магическими символами, которые должны были способствовать скорейшему выздоровлению.
Лежу на кровати, скрытая ширмой, а рядом со мной на стуле сидит целитель в синем балахоне, расшитом белыми узорами. Белое и синее действуют умиротворяющее.
В отличие от вони, от которой меня едва не выворачивает наизнанку.
Гаврил Берн удовлетворённо кивает и отставляет в сторону какой-то пузырёк, от которого несёт чем-то едким, аж глаза режет. Едким… Я испуганно закрываю лицо руками, хотя понимаю, что ничего плохого Берн бы мне вдохнуть не дал.
– Не бойся, – целитель дотронулся до моей кисти. – Это всего лишь настойка для приведения в чувство. Травы, спирт, кой-какие химические элементы…
– Как-то машинально получилось, – пробормотала я, невольно вспоминая, запах цветка, который меня чуть не угробил. – Теперь, у меня, наверное, разовьётся аллергия на резкие запахи.
– Ну, хватила! Аллергия у неё разовьётся! – усмехнулся Берн и, смерив меня долгим-предолгим взглядом, добавил, – Черная магия в стенах Академии Магического хозяйства… Чудны дела ваши, боги!
– Ну, у нас в ВИМП к ней иногда студенты прибегали, – пожала плечами я. – Заговоры, порча, привороты, отвороты…
– Привороты и отвороты – детские шалости по сравнению с тем, что сотворил с тобой Фил Шепард, Фрэнни. И с собой… – покачал головой целитель. – Когда ректор узнал об этом, по-моему, он был готов убить Шепарда на месте.
– Да, наверное, по мнению ректора, мне лучше надо было тихо-мирно сыграть в ящик, лишь бы только не портить энергетический фон в академии, – закивала я. – Только скажу по секрету – он и так того… Не особо благоприятный… Вы комнату Мартына Задоя посмотрите.
– Шепард рассказал нам и показал, – отозвался целитель, сцепив кончики пальцев. – Вернее, попытался показать, но заклинание проявления интерьера комнаты Задоя ничего не показало… Чисто там.
– Как чисто? – мне аж поплохело. – Да там все черное! Тьмой истекает! Вы нормальные вообще? Я своими глазами видела…
– Возможно, так оно и было, а, возможно, Фил Шепард просто хочет отвлечь нас от недозволительного ритуала, который он совершил, – Гаврил прикрыл глаза. – В любом случае, разбираться с этим будут те, кому положено. Скоро из столицы прибудет специальная комиссия во главе с полицейским магом и проверяющим из Ведомства Образования. Фила Шепарда, к слову, скорее всего, посадят в тюрьму.
– Что за глупости? Он же спас меня! – воскликнула я с возмущением и каким-то затаённым страхом.
– Да, но в вашем случае это грозит обернуться катастрофой, – целитель с задумчивым видом откинулся на спинку стула. – Что ты знаешь о завете Одно Дыхание на Двоих, дитя?
– Только то, что проходили по Оккультным Наукам в институте, – призналась я. – Он упомянут в реестре строжайше запрещённых в нашем королевстве заклинаний. И все на этом, собственно…
– Шепарда могут судить уже за одно то, что он его знает… – отозвался Берн негромко. – Но в вашем случае – благодарение богам, что знал и смог применить, иначе мы с тобой сейчас не разговаривали, душа моя.
– Какова цена завета? – до боли стиснув пальцы, спросила я.
– Дыхание мага – это очень сильная составляющая его магической сущности. Теперь, когда у вас одно дыхание на двоих, вы с Филом Шепардом связаны довольно-таки болезненной, но неразрывной связью, – тихо ответил Берн. – Фил Шепард многим пожертвовал ради тебя, Фрэнни, ибо дыхание редко кто отдавал добровольно. Черные маги обычно забирали его… забирали насильно, желая подчинить себе того, кого они обокрали… Зачастую это проделывалось с молодыми и красивыми девушками… Отныне Шепард постоянно должен совмещать свое дыхание с твоим… правильнее говоря, своим – тем, что принадлежит изначально и по праву ему. Поцелуи необязательны, но – максимально близкий контакт. Иначе он будет испытывать весьма болезненные ощущения… – целитель замолчал и вскинул на меня ярко-синие, под стать своему одеянию, глаза. – Сродни с ощущением удушения, нехватки воздуха… Ты теперь хорошо знаешь, что это такое, не так ли, Фрэнни?
Не в силах больше выносить его взгляд, я спрятала лицо в ладонях.
О Фил! Ты знал, как тебе придется расплачиваться за применение завета, но ты все равно пошел на это…
– Да, Фрэнни, теперь ты имеешь над Филом определённую власть весьма интимного свойства, которую он сам дал тебе в руки. Ни к чему хорошему, как правило, Одно Дыхание на Двоих не приводило, – Берн вздохнул и наклонился вперёд, прищурившись. – Но ты же не черный маг, милая, ты не будешь терзать этого молодого человека, который пожертвовал ради тебя едва ли не самым ценным?
Я покачала головой, не отмыкая рук от лица, пытаясь собраться с мыслями. Я была совершенно сбита с толку тем, что сообщил целитель.
Что все это значит? Как принять это? Как быть дальше? Как себя вести с Филом?
– Я не хочу власти, не хочу никого мучить, не хочу, чтобы от меня столько зависело… – в смятении проговорила я.
– И тем не менее, вы теперь связаны и связь эту невозможно разорвать, – перебил Берн. – Хочешь знать моё мнение на этот счет? Я восхищен! Восхищен сильным поступком этого парня. Тем, что ему вообще пришло это на ум, ведь счет шел на секунды! Тем, что ему хватило смелости на это непростое решение! И, наконец, тем, как мастерски он провел ритуал. Недрогнувшей рукой вырезал сигл… Да, да, вот здесь…
Нахмурившись, я потянула ворот рубашки и увидела на своей груди аккуратно вырезанную перевёрнутую пятиконечную звезду размером с пол ладони, заключённую в круг. В каждый луч был вписан непонятный символ. Но странное дело, расцарапанная кожа не болела, только в глубине раны проступал чёрный контур.
– Это сигла Открытие, – проследил за моим взглядом Берн. – У себя на груди Фил Шепард вырезал такую же. Без этого невозможно было совершить завет. И ведь надо же, как оригинально запечатал сигл! Солью! Чтобы больше никто не смог им воспользоваться и получить неограниченный доступ к твоему духу и, разумеется, к твоему телу. Если только грудь ритуальным ножом не разрезать…
Я нащупала сигл, потрясённо глядя на целителя.
– А что ты хотела? – пожал плечами он. – Это черная магия.
– Можно ли как-то сломать Завет? – спросила я в отчаянии, не в силах выразить всю глубину своих эмоций. – Я же не могу… Это все слишком…
– Я уже написал в Высшую Академию Целителей с подробным описанием вашего случая, – кивнул Берн. – Если там не смогут придумать, как разорвать установившуюся между вами связь, то никто не сможет.
– Но хотя бы малейшая, хоть самая крошечная вероятность есть? – я схватила целителя за руку.
– Знаешь, Фрэнни, где точно могли помочь, так это в Институте Оккультных Наук, в Тартеринском княжетстве, да вот беда – его уже лет сорок, как не существует, – помолчав, выдал Гаврил.
Поднялся.
– Отдыхай, Фрэнни, набирайся сил… Я велел к тебе пока никого не пускать… кроме Фила Шепарда. И да, чуть не забыл… Вот это тебе от ректора.
Он поставил на тумбочку корзинку, полную крупных красных ягод – внутри каждой как будто горело маленькое солнце.
– Что это? – вскинула брови я. – С чего бы ему делать мне такие подарки?
– Когда ректор узнал о произошедшем, он был в жутком состоянии… Никогда его таким не видел! Опрокинул свой письменный стол и разбил – в щепки. Он был в ярости. А ягоды… Это княженика, очень редкая и дорогая ягода, которая не растёт в наших лесах. Только в соседнем королевстве, на границе с Льдистыми Землями. Ее называют арктической малиной. А ещё она обладает редчайшим свойством – полностью восполняет магический резерв. Твой высосан до капли, потому я бы на твоем месте княженикой не пренебрегал.
С этими словами Гаврил Бирн скрылся за ширмой, оставив меня в состоянии полнейшего разброда мыслей и чувств.
ГЛАВА 20
О моей матери отец вспоминать не любил. Они познакомились на новогоднем балу: отец – весьма перспективный выпускник Высшего Института Магической Полиции, представитель одного из знатнейших в королевстве домов, за которым уже тогда закрепилась репутация записного ловеласа и мать – молоденькая провинциалка, которую только вывезли в свет. Чувства вспыхнули мгновенно, буквально через месяц после знакомства они поженились, а через восемь месяцев родилась я.
Отец был на седьмом небе от счастья, и высший свет с удивлением признал, что он остепенился, позабыл все свои амурные похождения и с головой погрузился в свое маленькое семейное счастье. Однако беда пришла откуда не ждали: когда мне исполнилось два годика, моя мать сбежала в неизвестном направлении с каким-то мелкопоместным дворянчиком.
Профессор Чортрис, на глазах которой все это произошло, рассказывала, что папа был просто убит горем, хотя довольно-таки быстро утешился виконтессой Дюваль, про которую Чортрис, поджав губы, сообщила, что она «та еще…».
Когда моя мама одумалась и написала папе письмо с мольбой позволить ей вернуться в семью, ответил ей спокойным отказом, однако написал ещё, что никаких препятствий к тому, чтобы видеться с дочерью, то есть со мной, он оказывать не станет. Она и виделась, я ничего не говорю, но, правда, потом у нее случился бурный роман с каким-то баронетом, который увез ее в свое поместье, и встречаться мы стали реже.
Про себя могу сказать, что отца однозначно любила больше, чем маму, хотя, может, это и неправильно. Женщины в его жизни приходили и уходили, но он любил повторять, что его единственная и неповторимая – это я, я вне всякой конкуренции, и он лучше лишится своего магического дара, нежели чем повторно сочетает себя узами брака.
Кстати, парадоксально, но отец сохранил прекрасные отношения с родственниками мамы, а с ее младшим братом они и вовсе были хорошими друзьями, хотя я сама этого брата ни разу не видела: по словам отца, он жил в какой-то глуши и редко куда-либо выбирался. Иногда отец сам ездил к нему – в тех местах была прекрасная охота. А охоту папа любил – не только за сердцами прекрасных дев, но за шкурами двухголовых вепрей. У него в покоях на полу даже была расстелена такая шкура. Судя по ее размерам и оскаленным пастям вепря, чудовище это было ещё то!
Тем больнее было осознавать, что за, в общем-то, невинную проделку, отец отослал меня так далеко и с тех пор я не получила от него ни единой весточки. Сначала я порывалась написать отцу письмо, в котором хотелось рассказать все-все, что приключилось со мной: что чуть не умерла, чуть не задохнулась, что Фил Шепард меня спас, и мы теперь связаны странной связью, что я не знаю, как мне быть, у меня на груди теперь нацарапан знак черной магии…
Мне нужно было выговориться, нужен был совет близкого взрослого и мудрого человека, слова поддержки и утешения.
Однако в итоге такое письмо я написала и отправила своей маме. Она со своим новым мужем, герцогом Ливандским, находилась в свадебном путешествии, и сейчас вроде бы они остановились в одной из самых фешенебельных гостиниц Ринорина.
Запечатав письмо сургучом, я прикрепила его к лапке почтового голубя и выпустила птицу в окошко лазарета. И сразу почувствовала себя спокойнее. Матери, скорее всего, опять не до меня, но отцу я писать не буду. Вот не буду и все! Обида, конечно, не лучший советчик, но через себя я тоже переступить не могу.
А вот интересно, то, что папа полностью и вроде как бесповоротно забыл о существовании у себя некогда горячо любимой, но непутёвой дочери – это, может, какая-то его новая педагогическая метода?
В окно ворвался порыв холодного осеннего ветра, и я поспешила захлопнуть створку, да ещё и задернула его занавеской. Честно говоря, мрачный вид постанывающего на ветру леса и силуэт водонапорной башни на фоне сумеречного неба энтузиазма не добавляли, скорее наоборот.
Сейчас даже не представляю, как у меня хватило когда-то смелости отправиться туда на ночь глядя, чтобы помыться! Я никогда не была трусихой, всегда запросто решалась на самые отчаянные авантюры, даже не задумываясь о последствиях, но ядовитый лебен и заклинание Фила Шепарада, кажется, что-то изменили во мне… Я как будто стала уязвимой, боязливой… А может, просто чуть более взрослой?
Раньше я бы уже бежала из лазарета навстречу новым приключениям… и опасностям, которые так и липли ко мне со всех сторон. Помню, как-то я страшно простудилась (один парень в магполице наколдовал на спор ведро восхитительнейшего ананасового мороженого – так как ананас в наших краях фрукт редкий, то ведёрко мы вместе с друзьями уничтожили в рекордно короткий срок) и мой папочка, явно потирая руки от радости, что сбагрит дочу, на которую каждый день поступают жалобы, запер меня в больничном крыле.
А дело было как раз накануне Новогодья, которое в нашей столице (да и в провинции тоже) отмечают с большим размахом – всю ночь на улицах города шумит беззаботное празднество и свет в домах не гаснет до самого утра. Разумеется, такое веселье я пропустить не могла, потому свистнула в окошко горгулью, которая спустила меня вниз, после чего я тайным ходом выбралась из замка и уже через час пировала вместе с друзьями в знаменитом баре «Принцесса и портной».
Кстати, у местной травяной настойки (названия хоть убей не помню, зато помню, что она была ядовито-зелёного цвета и при этом горела синим пламенем) оказались потрясающие лечебные свойства: на следующий день о простуде я забыла совершенно… Так же, как и о том, что происходило в последнюю четверть вечера и о том, как попала обратно в институт.
По дощатому полу тянуло и я, поджав босые ноги, поспешила забраться в постель. Прижала к себе дремлющего на покрывале Жуля, который фыркнул, недовольный тем, что его потревожили, но потом прижался ко мне и затих.
Эх, жалко в лазарете сейчас, кроме меня, никого нет, даже словечком перемолвиться не с кем! А впрочем, может, оно и к лучшему: лежал бы на соседней койке какой-нибудь Феофан – мне бы от одного его только вида хуже стало.
Мой взгляд упал на корзинку с ягодами, которая стояла на прикроватной тумбочке. Я взяла одну ягодку и положила в рот: вкус потрясающий, в тысячу раз лучше ананасового мороженого… Да и вообще, всего, что я когда-либо пробовала. У княженики был отдаленный вкус ананаса, это да, но к нему примешивалось ещё несколько – прохладный, сладкий, ароматный, но в то же время пикантный…
А ведь эта вкуснятина ещё и обладает поразительными свойствами: быстро и безболезненно восстанавливает магический резерв. Я съела всего лишь несколько ягод, а уже чувствую, что мой полностью истощённый наполнился почти на четверть.
Интересно, с чего Пантилеймону Ортодеусу делать такие дорогие подарки в виде корзины с этой дорогущей ягодой? Странно… Мне казалось, что он с самого начала не проникся симпатией к моей персоне… Все не может забыть тот поцелуй в столовой?
Но этот поцелуй был забавой, игрушкой, по сравнению с поцелуем Власа… и Фила. Фил Шепард поцеловал меня… Я почти что отключилась, но я помню, каким горячим и жадным был этот поцелуй! И немного неловким, неумелым… Наверное, это как-то связано с ритуалом, иначе с чего Филу меня целовать? Он же меня на дух не выносит! Или выносит, раз спас от страшной смерти? Хотя тут его врождённое благородство, он просто не мог поступить иначе… А ведь перед тем, как начать ритуал, Фил сказал какие-то странные слова. Слова, которые не вписывались в рамки его обычного поведения…
Моя Фрэн… Так, кажется, он сказал!?
Но эту мысль я не додумала. Уткнувшись лицом в мягкую шерсть Жуля, я провалилась в сон.
Сны я смотреть любила – мне в основном снилась какая-то забавная ерунда, весёлый бред…
Но не теперь…
Я шла по вереску за фигурой в чёрном балахоне, которая держала фонарь, слишком слабый, чтобы разогнать подступающую тьму. Но это были не те яркие цветы, не тот солнечный свет и голубое небо из моего детского воспоминания про Фила Шепарда и качели. Это был серый вереск, сухой, неживой вереск и все вокруг было мёртво и серо, сумерки опустились на призрачные холмы, страх сжимал мое сердце ледяными пальцами, я знала, чувствовала, что не должна следовать за черным балахоном, если я не хочу пропасть среди пустошей, в этих проклятых богами колдовских землях.
Но я шла и шла, и мне казалось, что по серой земле, прячась в вереске, за мной ползут чёрные тени.
Я металась на постели, хотела проснуться, но страшный сон не отпускал. Фигура и призрачный фонарь, дающие какую-то пусть слабую, но надежду, отдалялись от меня, превратившись в неясный силуэт, а вскоре и вовсе исчезнув из виду.
Чёрные пятна, извиваясь с ловкостью змей окружив меня со всех сторон, стали подниматься из мертвого вереска уродливыми горбатыми тенями. В отчаянии и безумном страхе я закричала, потому что поняла, что мне суждено сгинуть в этом сером краю по-настоящему, но услышала чей-то голос:
– Тихо… Все хорошо. Сейчас ты очнешься. Посыпайся, моя маленькая…
Как он и сказал – я распахнула глаза в тот самый момент, когда жуткие тени набросились на меня среди вересковой пустоши. Они жадно, глухо взвыли, и этот вой продолжал стоять у меня в ушах, хотя я была уже не в призрачном сером краю, а в лазарете академии, на своей постели.
Ровным тёплым светом горит фонарь на прикроватной тумбочке. Около моей постели сидит тот, кого я больше всего хотела увидеть в этот момент. Тот, от кого веяло надежностью и спокойствием. Тот, с кем я ощущала себя защищенной.
– Влас… Ты пришел…
– Разве я мог не прийти к тебе, девочка? – он усмехнулся, глядя на меня с нежностью и какой-то туманной тоской. – С тех пор, как я повстречал тебя в лесу, я только о тебе и думаю…
Он сжал мою руку, поглаживая костяшки пальцев. Его ладонь мозолистая, с огрубевшей от работы кожей, но от того прикосновение ещё нежнее.
– О, Влас, мне снился такой страшный сон… – с трудом сдерживая порыв прижаться к нему, так, чтобы он заключил меня в объятия своих сильных рук, бормочу я.
Я не узнаю себя – воистину маленькая девочка, которая отчаянно жаждет его защиты, хочет на него опереться.
– Прости, Фрэнни, – мужчина горько качает головой. – Прости. В том, что случилось с тобой, виноват лишь я один.
– Да с чего это? – я округлила глаза. – Глупости какие!
– Я обязан был защищать тебя от любой опасности, – спокойно говорит он. Без посыпания головы пеплом и самобичевания. Просто констатирует факт. – Я обязан был разобраться в том, что тут творится и отвести от тебя, и от других студентов беду. Я отвечаю за вас.
А я вдруг обратила внимание, что рубаха его с поднятым воротником, хоть и простого кроя, но из очень дорогой ткани, а тёмно-синий казакин украшен серебристым аграмантом невычурного, но весьма искусного плетения. Хромовые сапоги напоминали те, что в нашем королевстве носило высшее военное руководство, я не раз видела на парадах…
А ещё… Уровень магии. Как он тогда болотника огненными сферами закидал! Но главное, что бросилось мне вдруг в глаза и заставило крепко задуматься – манера поведения Власа. Он вел себя как…
Как хозяин.
– Влас, а ведь ты не простой конюх, – проговорила я негромко, стараясь казаться спокойной. Я как будто впервые на него смотрела и находила все больше подтверждений вспыхнувшей в моей голове догадке. – Ты… Ты помощник Пантилеймона Ортодеуса?
Он засмеялся. Так искренне и просто, как будто я сказала что-то действительно уморительное. И хотя видно было, что Влас смеётся не надо мной, а просто в силу ситуации, которая показалась ему забавной, я почувствовала себя дурой.
– Ну, вообще-то Фрэнни, это Пантилеймон у меня в помощниках ходит, – проговорил Влас с усмешкой. – Мой заместитель, который занимается формальностями и бумажной работой.
Я бросила на него быстрый испуганный взгляд. Соображала я вроде бы быстро, а потому…
Нет!
Нет-нет-нет…
Только не это!
– Ректор? – вскричала я, не в силах совладать с эмоциями. – Ты – ректор Академии Хозяйственной Магии?
– Не подозревал, что ты умеешь так орать… Аж уши заложило… – поморщился Влас, закрыв мне рот рукой, за которую я вознамерилась его укусить.
Ректор! Семихвостый его раздери, это же ректор! Как мой папа! Простачком прикидывался, а сам! Сам – воплощение того, против чего я всегда бунтовала: строгости, взыскательности свода правил, системы…
О боги, ну вот час от часу не легче! То этот завет Одно Дыхание на Двоих с Филом Шепардом, то теперь выясняется, что я целовалась с ректором! Хотя последнему мой родитель бы, может, даже порадовался в надежде на то, что ректор (какой бы то ни был) хорошо на меня повлияет.
Никогда не забуду, как во время весенних балов папочка велел мне явиться на какой-то утонченный светский раут. Как потом выяснилось, он подыскал мне подходящую партию – молодого чиновника из канцелярии его величества, рядом с которым, по замыслу папы, я тот час бы превратилась в утонченную леди.
Парнишка оказался честь по чести – какой-то зализанный болван, после десяти минут беседы с которым я начала потихоньку пухнуть со скуки. Сплетни из жизни канцелярских крыс, пусть и крыс его величества, навевали зевоту, и, к вящему сожалению, паренёк больше ничего поведать не мог. Тогда я решила развлечь чиновника сама, затеяв разговор о нижнем белье, и даже с удовольствием продемонстрировала ему свои чулки (красные с бантиками), заботливо поинтересовавшись, нравится ли ему.
Увы, мой папа, появившись в самый неподходящий момент, испортил всю прелесть нашего с молодым чиновником разговора (правда, в ту секунду он был больше похож на вареного рака, нежели на чиновника, но не суть).
Кстати, он потом меня буквально заваливал любовными письмами, этот парень. Но я не составляла труда даже отвечать на них – я навсегда запомнила, как он краснел и заикался перед моим отцом.
– Так какого же семихвостого вас, господин ректор, раздери, вы разгуливаете в окрестностях своей академии в обличье простолюдина, выполняете самую черную работу, тем самым сбивая с толку юных дев? – ядовито осведомилась я, но в то же время все никак не могла свыкнуться с информацией, которую только что узнала.
– Ректоры, они, вообще-то, сидят в собственных кабинетах. Руководят образовательным процессом. Являются предметом обожания и вожделения всех студенток академии. Имеют кучу любовниц! – вспомнив о своем родном отце, добавила я.
– Никогда не любил сидеть в кабинете, – пожал плечами Влас. – А руководить образовательным процессом можно и из конюшни. Я люблю работу, Фрэнни, люблю тяжкий физический труд. Он уравновешивает мой магический резерв… Впрочем, ты права, девочка… – он тяжко вздохнул и надолго замолчал. – С некоторых пор, еще до того, как ты приехала, я почувствовал в академии что-то неладное. Это не объяснить словами, это практически невозможно обнаружить магически. И в самом деле, ничего такого я не обнаружил – никаких черных дыр, темных энергетик… И все-таки что-то не так. Я чувствовал это. Не как маг. Как человек. Странная и чужеродная ворожба… Я искал зеркало истины, девочка. Зеркало, которое давным-давно подарила моему предку женщина, которую он безумно любил. Вот только женщиной она была не простой, и подарок ее был не простым…
– Ты (семихвостый, может, мне теперь после подтверждения его ректорского статуса на вы его надо?)… о Пресветлой Деве сейчас говоришь? – выдохнула я.
– Легенду тебе рассказали, – кивнул Влас. – Но вряд ли рассказали главное – у этого зеркала особое свойство – показывать вещи в их истинном свете. Конечно, вещица с характером. В том, что оно отображает, ещё разобраться надо, но оно важно для меня скорее, как родовой артефакт, память о предках. Возможно, оно уже разбито… не знаю, зеркало бесследно исчезло, когда я был совсем маленьким. Я надеюсь найти его, и с его помощью обнаружить чужеродную ворожбу, которая завелась в этих краях…
