Максим Владимирович Альмукаев
Оксюморон
ГЛАВА 13
Мы вышли во двор где нас уже ожидал автомобиль Маруси. Усевшись на мягкие, кожаные сидения, мы тронулись в путь. Пока мы ехали я отметил, что город Кошкари оказался гораздо больше, чем я думал изначально. Когда наш автомобиль, или точнее говоря, наше произведение автомобильного искусства, стоимость которого, наверное, озонировала воздух вокруг, остановилось возле высоких чугунных ворот водитель одетый в тёмно-синий костюм и фуражку, им был тот самый дед, который встретил меня у ворот, несколько раз просигналил.
Огромные кованные ворота медленно раскрылись. Въехав на территорию особняка мы оставили машину с водителем на парковке, а сами пересекли изумрудную лужайку, причудливый лабиринт кустов, извергавших в чистый свежий воздух звонкое птичье многоголосье и, выбравшись из которого очутились перед высоким красивым зелёным особняком, окружённым с одной стороны теннисным кортом, а с другой – конюшней. За домом на лужайке виднелся овальный бассейн, смотрящий в небо своим широко раскрытым зелёным глазом.
Какой-то человек, сидел на траве лужайки в позе Роденовского «Мыслителя». Облачён он был в какую-то странную одежду. С виду его одеяние было чем-то средним между тогой древнеримского сенатора и древнееврейского пророка. Приглядевшись повнимательней я понял, что это не что иное, как халат, только очень странного покроя. Завидев нас, незнакомец вскочил на ноги, стремглав бросился в сторону дома и скрылся за массивными дверьми.
Когда мы приблизились к широкой лестнице нам на встречу вышла седовласая женщина в форме горничной. В самом центре двора располагался великолепный украшенный изящной лепниной фонтан. Недалеко от фонтана прогуливался огромного вида человек с бесстрастным лицом в чёрной форме. Судя по всем идентификационным признакам – это был охранник. Завидев нас с Марусей, он сделал какое-то движение всем телом. Мускулы его рук при этом, задвигались под кожей как змеи под кайфом.
Немного поодаль от фонтана, возвышалась красивая беседка. То зрелище, которое предстало перед моими глазами, я не мог вообразить в своих самых смелых фантазиях. В беседке в плетённом кресле сидел розовощёкий белокурый мальчик лет десяти в чёрных шортиках и белой рубашке с короткими рукавами. Перед ним на коленях сидел мужичок лет сорока. Перед собой на вытянутых руках мужичок держал полукруглую стеклянную чашку полную грецких орехов. Время от времени мальчик опускал в чашку руку, брал орех, приставлял его к голове мужика и разбивал орех деревянным молотком, который он сжимал в другой руке. Фраза, которую я пишу, это ровно та фраза, которую ты читаешь дорогой читатель.
Кажется, Беккон говорил, что дети заложники нашего успеха. Глядя на этого маленького негодяя, я подумал о том в каком же цинизме нужно было воспитывать ребёнка, и какие примеры должны были пройти у него перед глазами, чтобы к столь юному возрасту из него получилось отъявленное чудовище.
– Судя по дому, с успехом у Викентия Ермолаевича, всё было в полном ажуре, однако ему не откажешь в оригинальности подхода в вопросе воспитания подрастающего поколения. – сказал я обращаясь к Марусе стоявшей рядом.
– Подрастающего поколения говоришь, – усмехнулась моя спутница – звучит неплохо, надо запомнить.
– Я надеюсь, – продолжал я не в силах справится с нахлынувшим гневом – у Викентия Ермолаевича только один сын. А то ещё пара таких, – я ненадолго замолчал подавить в себе желание произнести слово “гадёныш” – отпрысков, и не долго на вилах очутиться всему благородному семейству.
– У Викентия Ермолаевича ещё нет детей, – произнесла Маруся, оставив без внимания мою тираду – и вообще, дорогой мой гость, держите свои пошлые мыслишки при себе. Викентий Ермолаевич, извините что мешаем вам – обратилась она к мальчику.
Тот отвлёкся на секунду и посмотрел в нашу сторону. Мне признаюсь стоило не малых усилий не показать своего изумления.
– У него домашняя челядь в прошлом году взбунтовалась и они убили его отца: главного чиновника по дорогам – прошептала, мне на ухо Маруся.
Я вспомнил дорогу, по которой я въезжал в город и мысленно примкнул к армии недовольных.
– А что потом? – спросил я не громко.
– Что потом, как что потом – переспросила Маруся – что и всегда. Я же говорила тебе на балконе, дома. Побуйствовали и успокоились. Сами то они убогие чего без нас могут.
Пока Маруся говорила всё это с её лица не сходила брезгливая полуулыбка.
– Не мудрено что люди взбунтовались – сказал я, имея ввиду то что я видел несколько минут назад.
– Нет это то как раз мудрено, ибо люди в наших краях бунтуют крайне редко, – сказал Маруся, и добавила – говоря языком торговцев сотовыми телефонами такая опция в их конструкциях не предусмотрена. Если ты думаешь, гость залётный, что та невинная забава, которую Викентий Ермолаевич позволяет себе три раза в день, и которую мы только что видели, может заставить нашу чернь взбунтоваться, то глубоко ошибаешься. Ты ещё не видел скачки, которые устраивает наш уважаемый Вакитка по Воскресеньям, или скажем охоты с загоном.
Вскоре мужичок, чьё лицо заливала кровь, поднялся на ноги, поклонился изобразив при этом на лице крайнюю степень раболепия и удалился сжимая под мышкой чашку до верху заполненную ореховой скорлупой. Вакитка поднялся из кресла, потянулся, затем посмотрел в нашу сторону. После медленно спустившись по ступеням на выложенную кирпичом дорожку он не спеша направился в нашу сторону.
Первым делом он внимательно осмотрел меня с ног до головы. От его взгляда у меня возникло острое желание ощупать свой лоб. Потом малолетний изверг посмотрел на Марусю.
– Марушка, дорогая, как вы? – пролепетал он, при этом галантно поцеловав девице ручку.
– Вашими молитвами благодетель вы наш – с этими словами Маруся наклонилась к мальчугану, который ей едва доставал макушкой до талии и громко чмокнула его в щёку.
– Ну-ну ни к чему всё это – ответил мальчуган при этом как бы не хотя отстраняясь. В прочем делал он это не особенно настойчиво.
– Марушка, вы кажется ко мне по делу.
– Да, – ответила девушка – вот – она кивком головы указала на меня – приехал из Ультей от Оляпы.
– И что старому хрычу надо? – произнёс с усмешкой мальчуган, эти слова он произнёс таким тоном, что мне стоило больших усилий, чтобы удержаться от того, чтобы не влепить ему затрещину.
Я не знаю за кого они тут принимают старика, но я то, я был здесь. Мои то чувства надо тоже принимать в расчёт чёрт бы их подрал.
– Сам Оляпа ничего не хочет – продолжала заискивающим тоном Маруся – он просил передать вам низкий поклон и звал к себе в гости, на охоту и баньку.
Я не успел опомниться как она вывалила перед этим тщедушным сосунком с дюжину обещаний и пожеланий якобы привезённых мною, о которых я сам ещё минуту назад и понятия не имел.
– Пусть он побудет до вечера у вас, уважаемый Викентий Ермолаевич. – произнесла девица – Мне нужно успеть в клуб, а вечером я за ним заеду.
Всё это она произнесла таким тоном, словно речь шла о любимой собачке или котёнке.
– Эх молодёжь – вздохнул, в прочем довольно фальшиво, Вакитка.
На какое-то мгновение мне показалось, что все здесь находятся в сговоре. Разумеется, кроме меня.
– Ну ладно, Марушка, – ответил Вакитка – езжай, развлекайся.
Девица благодарно захлопала в ладоши и наклонившись вновь громко чмокнула его в розовую покрытую нежным пушком щёку.
Скажи дорогой читатель приходилось ли тебе когда-нибудь, уже став взрослым человеком, подыгрывать детям, когда они, изображая из себя взрослых начинают тебя поучать? Если да, то ты поймёшь, как я себя чувствовал во время этого странного мероприятия. Правда в моём случае лёгкая снисходительность, которая обычно всегда сопутствует этим невинным детским играм, начисто нивелировалась осознанием того, что никто из присутствующих судя по всему и не думал шутить.
Когда Маруся ушла Вакитка устремил на меня пристальный взгляд. Какое-то время мы смотрели друг на друга. Наконец он спросил:
– Вы пьёте кофе?
– Пью,– ответил я.
– Какой кофе вы предпочитаете?
– По-турецки – ответил я, хотя до этого о кофе по-турецки я всего только раз читал в какой-то книге.
– Прекрасно – ответил Вакитка, при этом окинув меня уважительным взглядом.
Признаться, этот взгляд неожиданно для меня самого заставил меня испытать какое-то подобие гордости. Хотя ещё совсем недавно единственное, что мог бы вызвать у меня подобный взгляд ребёнка, которым по сути и был Вакитка, был бы только смех. Вот уж не ожидал обнаружить в себе такое малодушие, да ещё к тому же в подобных обстоятельствах.
– И ещё одно. Прежде чем мы перейдём на ты, – сказал Вакитка – Мария уехала не познакомив нас. Скажите как бы вам хотелось, чтобы я к вам обращался.
Я хотел сказать, что меня можно называть Алексеем. Но вспомнив как меня встретила Маруся и экзекуцию свидетелем которой я стал совсем недавно я решил воспользоваться случаем и включил официальный тон.
– Меня зовут Носков Алексей Иванович – произнёс я, отчётливо при этом глядя ему прямо в глаза, – я не хочу показаться не вежливым, но я знаете ли, не привык чтобы люди, не входящие в круг моих близких друзей или родственников, обращались ко мне на ТЫ, а посему вы меня очень обяжете Викентий… Ермолаевич – подсказал он с любезной улыбкой, при этом изящно склонив свою вихрастую, белокурую голову – Ермолаевич, если будете обращаться ко мне на “ВЫ”.
Закончив произносить всю эту буффонаду склеенную на скорую руку из случайно в прошлом запавших в мою память велеречивых оборотов различные романы и фильмы о жизни в прошлые века, я испугался, не перебрал ли .
Я вообще-то не ханжа, и в принципе не имею ничего против обращения на “Ты”, но ровно до того момента когда это форма обращения выражает искреннюю дружбу и любовь между людьми.
Но выражение лица моего визави развеяло все мои опасения. Оно просияло.
– Я сразу понял, что вы человек достойный – сказал он, и протянул мне свою хлипкую ручонку.
Ручонку я пожал крепко, по-мужски, по-настоящему. Ладно уж. Бывает, что и с детьми можно, сам в детстве дяде руку тянул.
– Ну что же – сказал Вакитка – тогда прошу вас следовать за мной, уважаемый Алексей Иванович, я буду очень счастлив принимать Вас у себя, (нет–нет, дорогой читатель, это отнюдь не опечатка, ибо мой собеседник интонационно произнёс слово “Вас” с большой буквы) в качестве гостя в моей скромной обители.
Пройдя по покрытой всё тем же ровнейшим изумрудным газоном лужайке, мы поднялись по ступеням на террасу. На террасе нас уже ждал изящный и явно очень старый стол возле которого стояли три стула на красиво изогнутых ножках. На столике стоял высокий изящный кофейник, сливочник, кажется так называется посуда для сливок, хрустальная чашка с сахаром и три чашки из которых поднимался живописный пар.
– Я думал Маруся с нами останется – сказал Вакитка, по всей видимости, объясняя мне смысл нахождения на столе третьего прибора.
Усевшись на стул он взял свою чашку и сделал маленький деликатно-дипломатичный глоток. Поставив чашку на место, он вновь внимательно посмотрел на меня. Признаться, мне всё труднее было выдерживать на себе этот взгляд. Странный это был взгляд. Не помню кому из великих прошлого принадлежат слова, что дети, это очень древние души в очень молодых телах. В тот момент за тем столом я был готов подписаться под каждым словом этой когда-то показавшейся мне довольно надуманной сентенции. Когда на меня смотрел Вакитка мне казалось, что на меня смотрит кто-то другой. Кто-то кто не в силах сорвать скрепившую его темницу-тело печать вынужден вершить предначертанное ему руками этого тщедушного существа. И в данном случае этот кто-то совершенно явно имел отнюдь не самую добрую природу.
– Алексей Иванович – сказал хозяин – по вашим глазам я вижу, что вы хотите меня о чём-то спросить. Если да, то прошу не стесняйтесь и берите сливки, они исключительно свежие.
Я решился.
– Маруся рассказала мне, что ваш отец был чиновником и его убили, это правда?
Не знаю зачем я задал именно этот вопрос. Наверное, затем, чтобы вызвать в нём настоящие эмоции, которые не в силах будет скрыть та непроницаемая холодная маска которую в данный момент представляло его лицо.
– Правда, – ответил он.
В его голосе я уловил или мне показалось что уловил какие-то новые, тёплые нотки, хотя на его лице при этом не дрогнул не единый мускул.
– Маруся сказала, что вы заменили отца на его служебном посту.
– Устаревшая информация – ответил Вакитка поморщившись, словно мы пили не кофе по-турецки, а прокисшую информацию.
– Маруся отстала от общественной жизни – сказал он – скажу вам, Алексей Иванович, по секрету она напоминает мне всё больше ту глупенькую актрису, которая ещё пытается кривляться перед камерами, в то время как все её подруги уже в открытую живут проституцией.
Я не знал какую именно актрису имел в данном случае он, но в моём понимании под подобное определение могли бы попасть многие известные мне “актрисы”.
– Совсем перестала вникать в жизнь города. – закончил он, смешно по-детски хмурясь.
– Об этом она тоже говорила – улыбнулся я.
– Я временно замещал отца, – продолжал мальчуган – а сейчас я вернулся на свой прежний пост.
– Какую же должность вы занимаете теперь? – спросил я.
– Я – глава комитета по беспризорникам – сказал он, и тут же резко повернув голову посмотрел в сторону, словно оттуда вот-вот должна была появиться толпа беспризорников которая сметёт его с занимаемого им поста.
– А что, взрослых для этого в городе нет?
– Для этого нет – довольно резко отрезал Вакитка.
– Извините, – решил я сменить тему разговора – но когда я, то есть мы с Марусей, увидели вас, вы кажется были заняты тем, что…
– Почему кажется? – перебил меня Вакитка – Я Владимира наказывал.
– …В связи с этим мне бы хотелось спросить у вас, – я решил не упускать нить разговора из своих рук – как вам самому кажется, у людей, которые убили вашего отца были на то какие-нибудь основания, учитывая те методы, которые вы применяете по отношению к ним? Взять хотя бы того же Владимира.
Честно говоря, задавая свой вопрос я не до конца был уверен, что выбрал удачную формулировку, но дальнейшее показало, что все мои опасения были напрасны. Этот ребёнок был дьявольски умён.
– Видите ли, Алексей Иванович, – сказал он, сделав перед этим очередной маленький глоток из своей чашки – я понимаю ваш интерес. Вас должно быть возмутила увиденная вами процедура там, в беседке. Но всему этому есть простое объяснение. Вот вам, дорогой гость, наверное, кажется, что люди бывают плохими и хорошими. И вы, разумеется, застав меня за тем, показавшимся вам не хорошим занятием, не мудрствуя лукаво отнесли меня в разряд плохих. Но позвольте изложить вам своё видение этого вопроса. Не на хороших, и плохих, и уж не приведи бог на чёрных и белых с моей точки зрения делятся люди. Нет. Это было бы слишком просто. Люди, дражайший мой гость, делятся на тех, кто достоин уважения, и тех, кто уважения не достоин. Вот и вся недолга.
– Интересно, – сказал я, чувствуя, как во мне поднимается холодная волна гнева – давно хотел задать вопрос кому-нибудь вроде вас: а кто решает достоин человек уважения или нет?
– Ну дорогой Алексей Иванович, – Вакитка осклабился – тут вы как говорится может и не хотели, но в птицу попали, задав этот вопрос именно мне. У меня ответ давно готов. Решение поэтому, к слову, весьма не тривиальному вопросу принимает никто иной как сам человек. Сам, собственноручно, добровольно и будучи в здравом уме. Остальным лишь остаётся делать выводы по поводу его решения. Другое дело, что не всегда человеческая природа, введённая в заблуждение шестой главой книги Бытия, и его истинное место под солнцем, занимаемое им в соответствии с его потенциалом, находятся в полном согласии. Тогда нужно применять методы стимуляции. Как гласит древняя китайская пословица: “Везде, где есть китайские крестьяне, Бог посадил бамбук”. Метко замечено, не находите?
Я согласно кивнул. Он продолжал.
– Китайская, настоянная на веках наблюдательность, очень чётко провела прямую зависимости между осознанием своего места в муравейнике каждого китайского крестьянина и возможностью применить росший по всюду бамбук в качестве палки к его натруженной, терпеливой спине. Понимаете? Вижу что мне следует развить свою мысль. Ну что же попробую объяснить попроще. Вот взять хотя бы вас…
При этих словах я невольно насторожился.
– Понимаете ли, дорогой Алексей Иванович – продолжал Вакитка – в нашем доме есть очень древняя традиция, ну или скажем мягче, чтобы не вносить в беседу излишний пафос, у нас есть семейное хобби, мы коллекционируем людей, которые просят обращаться к ним по имени отчеству и на “вы”.
– Интересно – протянул я.
– Очень интересно – подхватил Вакитка – вы даже не представляете себе какое это увлекательное занятие. Вы, и я искренне вас поздравляю с этим, к слову сказать, замкнули десятку счастливчиков.
– Что вы говорите – сказал я придав своему голосу оттенок сарказма, думая про себя, что по-видимому мне довелось лицезреть как этот малолетний негодяй упражняется с тем кто имел несчастье не попасть в его странную коллекцию. Но Вакитка пропустил весь мой сарказм мимо ушей.
– Да-да, – улыбнувшись подтвердил он, и добавил – я вас от всей души поздравляю.
«Хорошо, что руку не протянул для поздравления» – едва подумал я как ко мне через стол протянулась хрупкая детская ручонка, освещённая лучезарной улыбкой.
– Буду гордится и обещаю соответствовать, – произнёс я в пол голоса, пожимая руку Вакитки, и допивая чашу унижения до дна – Интересно знать, – сказал я – а как вы обходитесь с теми кто не попал в вашу коллекцию? Надо полагать их не приглашают пить кофе.
– Нет разумеется, нет! – рассмеялся Вакитка. – Всё зависит от того, от какого занятия они нас отвлекли. Вот к примеру: сегодня мне захотелось орехов, и я даже нашёл молоток чтобы их колоть, но вот на чём колоть долго не мог решить. Не стол же портить в конце концов, это как никак чей-то труд, и он любовно провёл ладонью по полированной поверхности стола.
Я никак не мог понять юродствует он в данную минуту или же говорит серьёзно.
– И, о удача, – продолжал Вакитка – ко мне по делу зашёл человек, который на вопрос как бы ему хотелось, чтобы к нему обращались потребовал, чтобы к нему обращались по имени отчеству, и когда я уже было исполнился уважения к его персоне, вдруг ни с того ни с сего взял да и позволил говорить с собой на ТЫ. Я его спрашиваю: как любезный к вам обращаться. Он отвечает, что зовут его Владимиром Ивановичем, но мне дескать он разрешает называть его просто Володей. А я не удержался и уточнил: ну раз вы, драгоценный, разрешаете мне называть вас просто Володей то уж позвольте с присущей мне детской непосредственностью поинтересоваться не будете ли вы оскорблены если порой в пылу нашей беседы я просто в силу моей пока ещё не совершенной природы и не законченного образования буду называть его Вовкой-морковкой? Вот это экземпляр! Тут хоть новую коллекцию открывай! Видно взял ноту да вытянуть не смог.
В восхищении поцокав языком он взял чашку и сделал очередной маленький глоток. Поставив чашку, он откинулся на спинку стула и устремил свой взгляд в небо поверх моей головы. Какое-то время я не решался нарушить его молчание. Наконец, когда пауза несколько затянулась, я сказал.
– Викентий (как не пытался, а слово “Ермолаевич” так и не смог из себя выдавить), вы мне так и не ответили, за что убили вашего отца?
– За то, что он плохо выполнял свои обязанности – он посмотрел мне в глаза и ответил равнодушным тоном.
Какое-то время я смотрел ему в глаза силясь понять не харахорится ли он. По всей видимости он и впрямь так думал.
– Знаете, Алексей Иванович, – сказал вдруг Вакитка – вы не сильны случаем в астрономии?
– Нет – ответил я, не понимая куда он клонит.
– Жаль, – произнёс он продолжая глядеть в даль, – я слышал от кого-то из моих учителей, что какая-то планета, не помню точно какая, совершает оборот вокруг солнца, за сто шестьдесят пять лет. Наш земной год, протекай он на той планете, растянулся бы до бесконечности.
– Кажется, эта планета называется Нептун – сказал я.
– Что? – переспросил Вакитка.
– Планета на которой оборот вокруг солнца равен ста шестидесяти пяти земным годам называется Нептун – повторил я.
– Да, Нептун. Бог моря – сказал Вакитка – Вот этот самый водный бог и разорвал ту проклятую трубу.
В его голосе я услышал плачущие нотки. Сейчас это был обычный ребёнок. Только изуродованный жестокостью и цинизмом.
– Скажите Алексей Иванович, вам приходилось терять близких? – спросил он посмотрев на меня. В его глазах стояли слёзы.
Да-да, читатель это были самые настоящие человеческие слёзы.
– Приходилось, – ответил я.
– Так вот, – сказал Вакитка – тот год, когда убили моего отца, показался мне бесконечным. У вас было так же?
–Не помню, сказал я пожав плечами. Много времени прошло.
Он помолчал какое-то время смотря куда-то в сторону, а после посмотрев мне в глаза произнёс, – Я хочу попросить вас, Алексей Иванович, пожалуйста, не говорите об этом разговоре Марусе, обещаете?
– Обещаю – ответил я.
– А ещё я порошу вас не говорите о том что увидите сейчас – сказал он и в тот же миг расплакался.
Я не знал, что мне делать. А потому поступил как вероятно должен поступать взрослый мужчина, когда рядом с ним плачет ребёнок. Я просто поднялся со стула подошёл к нему и позволил ему уткнутся мокрым от слёз лицом в мою куртку. Положив одну руку ему на плечо, второй я гладил его непокорные светлые кудри. Так прошло несколько минут. Я снова посмотрел на особняк и чтобы отвлечься мыслями позволил себе поразмышлять. Не знаю как для тебя дорогой читатель, но по моему мнению мало что являет собою картину столь же пугающую и безотрадную, как выстроенный в стиле чопорной роскоши особняк, большие окна которого больше походят на витрины крупного магазина.
В таких домах, где бы они не находились, наверное, должны жить поколение за поколением самые странные обитатели, каких только видывал свет. Фанатичные приверженцы странного культа роскоши. Культа, который сделал их добровольными изгоями, среди себе подобных. В этих домах они должны были процветать вне тех нравственных ограничений, что сковывали их сограждан, но сами при этом оказывались в постыдном рабстве у часто весьма мрачных порождений собственной фантазии. В отрыве от себе подобных все душевные силы этих отшельников устремлялись в совершенно неизведанные русла, а болезненная склонность к самоограничению и жестокая борьба за поддержание завоёванного статуса среди себе подобных развили в них самые мрачные и загадочные черты характера, ведущие свое происхождение из мрачных глубин человеческого естества. Практичные по натуре и циничные по воззрениям, они не умели правильно грешить, то есть разрешать себе только те проступки, за которые потом можно было бы извиниться если не перед богом, то хотя бы перед собственной совестью и перед пострадавшими от их грехов. И как следствие, когда они грешили, ибо человеку свойственно ошибаться, то единственное, что их заботило так это чтобы их грязное тайное не сделалось грязным явным, и потому постепенно теряли всякое чувство меры в том, что им приходилось скрывать.
Но как известно шила в мешке не утаишь. Как там в Библии сказано? “Отцы ели кислый виноград, а у детей на губах оскомина”. Божья кара, отдохнувшая на родителях, отыгралась на их детях. О, Бог отцов моих, во истину во всём Твоя слава и Твой закон.
Я дождался пока его всхлипывания затихнут и вернулся на своё место.
– Скажи Вакитка, – спросил я, почему-то после того что только-что произошло мне показалось не уместным сохранять официальное обращение в беседе а поговорить что называется “ без галстуков” – а простой человек может стать чиновником в вашем городе?
– Нет, Алексей Иванович Носков, – ответил Вакитка тоном подчёркивая каждое слово, тем самым возвращая меня с небес на грешную землю – и потом я же говорил, что человек сам решает достоин он уважения или нет. Да поймите же вы на конец, ведь это же так просто понять, простой человек ставший в нашем городе чиновником это уже не простой человек, а простой человек не ставший чиновником это уже не человек.
Я понял, что промахнулся. К моему собеседнику по-видимому снова возвращалась форма. Передо мной снова сидел упивающийся своим положением малолетний негодяй.
После Вакитка долго и подробно отвечал мне на мои вопросы.
В оставшееся время до вечера я был предоставлен сам себе. Удивительно, как долго может тянуться время, если делать нечего и потому, когда приехала Маруся, я был ей рад как последнему шансу. Усевшись в рядом, на этот раз она была за рулём, мы поехали домой.
– Ну что, поговорил с Викентием Ермолаевичем? – обратилась ко мне Маруся, когда особняк скрылся из виду и наш автомобиль выехал на дорогу.
– Поговорил – ответил я.
– Ответил он на твои вопросы?
– Ответил.
–Он очень несчастный и хороший человек, никогда не отказывает людям. Он благороден, это знает весь наш город.
Не знаю, как там город, но и я теперь знал кое что о благородстве этого человека, но промолчал. Вечером, после ужина, который состоял для Маруси из нескольких листиков салата, а для меня из тарелки жаренной картошки и огромной котлеты, Маруся обратилась ко мне.
– Сегодня переночуешь у меня, – сказала она – а завтра в путь-дорожку спозаранку, так что выспись хорошенько.
При этих словах на её устах будто бы промелькнула насмешливая улыбка. В прочем на дворе уже сгущались сумерки и это мне вполне могло показаться.
– А у нас тебе делать больше нечего, – продолжала Маруся, таким тоном словно минуту назад я валялся у неё в ногах умоляя оставить меня погостить – понимаешь мне сейчас нужно собираться в клуб, сейчас за мной подруги заехать должны. Не хватало только чтобы они твой драндулет увидели возле моего дома. Мне тогда точно от позора вовек не отмыться. Подойдя к двери она нажала на маленькую кнопку в стене. Спустя мгновение в комнату вошёл всё тот-же старик- водитель. Одет он был вновь в тоже убогое одеяние в котором я увидел его утром. Проводи его в комнату для гостей. –сказала Маруся кивнув в мою сторону. Старик кивнул и низко поклонился. После она повернулась и ушла не прощаясь. Я стоял и слушал, как её высокие каблуки возмущённо выстукивали по плитке дорожки.
Для ночлега мне отвели комнату в другом конце дома. Комната эта была довольно обширной и имела все удобства, которые, как и полагается удобствам в дорогих огромных особняках были довольно неудобными. Сначала я хотел принять душ, но так и не смог разобраться в причудливой системе регуляции температуры воды и в конце концов оставил свою затею. Но в целом если не считать недоразумения с душем я остался вполне удовлетворён. Спать мне предстояло на огромном диване, при виде которого мой уставший организм дал мне ясно понять, что дальше терпеть не намерен. Раздевшись я нырнул под мягкий плед. «Интересно – думал я погружаясь в сладкую бездну сна – выйдет ли завтра эта расфуфыренная лахудра меня проводить?»