Максим Владимирович Альмукаев
Оксюморон
ГЛАВА 2
Одним словом, началась наша совместная с женой жизнь с политики и закончилась тоже политикой. И надо было мне кусаться с ней из-за такой мелочи, думал с досадой я, подумаешь, президент ей понравился. Бабам, я слышал, вообще нравятся мужики при власти. Это у них вроде даже заложено на генетическом уровне. И потом, если говорить честно, то на фоне президента я и впрямь выгляжу не очень выигрышно. Не говоря о том, что прошло вот уж две недели как магазин, в котором я работал охранником, закрылся в связи с экономическим кризисом, и я остался без работы. Да и с фасадной точки зрения было к чему приложить усилия, ибо у меня появился ощутимый животик. Должно быть сказывалось увлечение пивком. Да и зарядки надо делать каждое утро, а не раз в месяц. Чего удивляться, что моя супруга, вполне ещё молодая женщина, обратила своё внимание на здорового, подтянутого мужика, который, при этом состоял ещё и при власти, а уж то что у него водились деньги так это уж точно. Истина, как известно, не требует доказательств, но требует труда в её постижении. Это я к тому, что мне раньше нужно было думать головой, тогда возможно бы сидел бы сейчас дома на диване перед телевизором, а не слонялся бы сейчас по душному городу не зная где приклонить головы.
Мне вдруг вспомнилась одна из наших с Леной бесед после очередного просмотра телевизора:
– Тебе таким как он никогда не стать – сказала обиженно Ленка, после моей очередной колкости в адрес президента.
– конечно не стать, ответил я, у него всё есть. А у меня что есть? Даже квартира в которой я живу и то твоя.
– Лёшик, у тебя сейчас хорошее настроение? – сказала она грустно глядя на меня.
– Хорошее, – ответил я, не ожидая подвоха.
– Ты уверен в своём настроении?
– Уверен.
– А хочешь, Лёшик, я сейчас испорчу тебе твоё настроение всего лишь несколькими словами?
– Попробуй, – ответил я.
Она подошла ко мне и заглянула мне прямо в глаза.
– Знаешь, – сказала она, – что вас, я имею в виду таких как ты с ним, различает?
Мне показалось тогда, что в её спокойном голосе я услышал нотки отчаяния. – Ну и что же, – изобразил я избыточную озабоченность на лице.
– А-то, – она кивком головы указала в сторону телевизионного экрана, – что имея возможность есть по сто раз в день, он держит себя в прекрасной физической форме. А ты и тебе подобные, не умея толком наесться всего-то три раза в день, через несколько лет после свадьбы становитесь похожими на неуклюжих жирных тюленей.
Я, признаться, некоторым образом, с какого-то времени стал забывать, что у меня имеется, то что принято называть мужским самолюбием. Однако слова моей супруги отчётливо проявили, что подобная, ну скажем так опция во мне мало того, что предусмотрена природой, но и вполне работоспособна. Её последняя фраза включила свет в моей голове. Моё настроение и впрямь в тот миг свернулось в коврик. Помнится, я что-то пробурчал в ответ. Но что именно сейчас уже не припомню. Зачем я сейчас вспомнил всё это? Не знаю. Наверное, за тем чтобы попытаться снова прожить пусть даже только в собственной фантазии, наиболее яркие моменты собственной уже прежней семейной жизни. Один умный человек говорил, что поскольку человеческая жизнь – субстанция, не имеющая по природе своей притязаний на повтор, то сам человек как очаг этого духовно-биологического процесса лишён возможности судить о правильности или ложности спонтанных своих деяний, из которых в сущности жизнь и состоит: каждый раз в нашем распоряжении лишь одна попытка сделать выбор, и ни одного шанса на повтор прецедента. Все-таки жизнь – не лабораторный эксперимент. И всё-таки я бы, наверное, много дал чтобы вернуться на несколько часов назад и всё изменить.Я шёл вперёд и думал, что в сущности моя супруга права, и тогда перед телевизором, и сегодня утром на кухне.
Извини меня читатель я кажется в пылу речи, забыл представиться. Спешу исправится. Меня зовут Носков Алексей Иванович. Мне следовало бы, пожалуй, начать с того, чтобы набросать свой словесный портрет, но как говаривал в подобных ситуациях Иван Бунин, “прежде чем начинать описывать свою жизнь, необходимо прежде всего дать понять читателю в итоге какой жизни я появился на свет. Всё-таки надо же прежде всего сказать если уж не о вселенной, в которой я появился в её известный миг то хотя бы о своей стране”. Но дабы не уходить слишком далеко, я расскажу о том городе в котором я родился и по одной из улиц которого теперь я еду.
Итак, я родился и вырос в Москве. Моё детство прошло среди тенистых тополей нашего района, мороженного за несколько копеек и песен тогда ещё действительно мальчика – сироты Юры Шатунова, а не теперешнего усиленно молодящегося миллионера Юрия Васильевича, усиленно поддерживающего свой имидж сироты. Мои родители были обычными российскими инженерами с утра до вечера пропадавшими на работе. Мать трудилась в каком-то секретном институте. Одном из тех о которых в советскую эпоху никто не говорил в слух, но про которые все и так всё знали из слухов и анекдотов. Отец был заместителем начальника одного из строительных трестов. Я закончил самую обычную советскую школу, в туалетах которой все стены были исписаны нецензурными словами, а завуча ребята боялись больше чем инспектора по делам несовершеннолетних – долговязого пацана-милиционера в плохо сидящей форме. После окончания школы и последовавшей сразу за ней армией моя судьба мало чем отличалась от судеб большинства таких же российских молодых людей.
Одним словом, я по настоянию родителей поступил в один из столичных вузов. Несколько лет я проучился неизвестно как, неизвестно чему и главное неизвестно зачем. До сих пор не понимаю, как мне, не понимавшему того, что писал на доске мой преподаватель на столько, что начни он писать египетскими иероглифами я, клянусь небом, не смог бы найти границу между тем что относится к моему предмету и тем что не относится, удалось все эти годы успешно сдавать зачёты курсовые и экзамены, однако факт остаётся фактом. Правда позже, размышляя над этим я всё же пришёл кое к каким выводам. Возможно секрет заключался в том, что принимали экзамены у нас такие же как мы, испытывающие сочувствие к собратьям по интеллектуальному увечью. Да-да-да, то самое пресловутое яблоко, которое вот уже столько веков никак не откатится от злополучной яблоньки.
После окончания института я работал, вернее делал вид что работаю, на одном из подмосковных предприятий. Но вскоре задули ветры перемен и предприятие моё, воспитавшее не одно поколение преферансистов и виртуозных очковтирателей, благополучно и согласно всем справедливым и не очень законам конкуренции, добродушно, и особо не сопротивляясь, как всё большое и глупое, пошло ко дну.
Несколько последующих лет я позволю себе опустить, тем более что и почти ничего из них я толком не запомнил. Не запомнил скорее всего по тому, что моё сознание, защищая меня, отказывалось запечатлевать творящийся вокруг ужас. Теперь оглядываясь назад я могу сказать с уверенностью, что, пожалуй, всё моё поколение провело это незабываемые для страны годы в каком-то странном наркотическом полусне. В сознание мы пришли благодаря вышедшим в тираж представителям зарубежной, да и нашей попсы. Которые оплаченные вероятно кем-то, кто, справедливо, надо заметить, полагает, что война не закончена, пока с этим не согласился последний солдат, принялись восстанавливать в головах граждан сломанную парадигму минувшей эпохи. И надо сказать они в этом заметно преуспели. Как говорится клин клином вышибают: если джинсы, жвачка, умно поданная через фильмы ложь про свободу смогли в конце концов так взнуздать орды хомо-советикус, что они, не помня себя от радости, с олигофреническим счастьем в глазах, разнесли свою…скажем аккуратно, среду обитания, превратив её сначала в зону выживания, а после постепенно в зону вымирания, то почему не возможен обратный процесс, спросил чей-то пытливый ум. И, о чудо, оказалось, вполне возможен. Несколько трудно проверяемых по причине вечного российского бардака во многих архивах фактов. Несколько прямых подлогов типа “а в союзе образование было бесплатное, или что-нибудь вроде, квартиры давали за просто так”. И всё. И дело в шляпе. И вот уже снова эти же толпы бредут под красными знамёнами. Но прежде чем совать в головы скучные экономические выкладки, нужно создать надёжный фон. Так сказать, тот самый соус, под которым и подадут главное отравленное блюдо. Этот соус и называется парадигма. Вот её то и призваны были создать все эти вышедшие в тираж не первой свежести певцы и актёры.
Я где-то слышал, что у древних кельтов был обычай перед смертью петь умирающему колыбельные песни. Эти затянутые в какие – то странные кожаные предметы туалета, сисястые тёти и полысевшие мужики, изображавшие настоящих мужчин с таким рвением, что ни у кого не оставалось ни малейшего сомнения в том, что они латентные педерасты, каким-то чудесным образом сумели внушить нам, только-что пришедшим в себя бывшим узникам советского лагеря, что если мы и пребывали некогда в лагере, то уж во всяком случае нам достался в том самом лагере не самый плохой барак, а то и место в хлеборезке. Что наша жизнь в той канувшей в небытие стране, не только не была ужасной, но и что уж совсем не поддаётся никакому осмыслению, была довольно комфортной и приятной, и дай Бог всем такой жизни. И что всё последовавшее за её закатом не есть логический и заслуженный финал, а просто происки зарубежных врагов, и прочих глашатаев сионизма, которым удалось столкнуть поезд несущийся на полном ходу в счастливое будущее в предсказанный гением Платонова “Котлован”.
Вот в этом-то мире я и пришёл в себя. Точнее было бы сказать не пришёл в себя поскольку приходить было уже некуда. К окончанию первого десятилетия нового века, я подошёл тридцати пяти летним мужиком, с рано проявившейся лысиной, и уже начинающим отвисать животом (честно пробовал избавиться, не получилось). Не имеющим серьёзного постоянного заработка по причине изложенной выше, зато обладающим огромным количеством претензий.
Теперь дорогой читатель, ты имеешь довольно полное представление о том, кого в моём лице потеряла моя бывшая жена. Правильно: она потеряла одну большую, толстую, облысевшую и некрасивую, проблему. Детей нам с дражайшей супругой Бог так и не дал, хотя говорили мы об этом много. Помнится, как-то в порыве раздражения после очередного воспевания нашего президента я попробовал намекнуть ей о ребёнке решив воспользоваться случаем.
– Хочешь угодить ему я? – кивком головы указал в сторону телевизора – Давай сделаем ребёнка! Вот это был бы подвиг достойный верной дочери своей отчизны.
Логика моей жены оказалась бронебойной.
– Родить одного ребёнка – сказала она не поворачивая головы – это в нашем отечестве совсем не подвиг, дорогой ты мой, а лёгкий ченч в общем майнстриме мастурбаций.
После этого разговора я даже не пытался затрагивать тему детей.
ГЛАВА 3
Так за воспоминаниями о прежней жизни я добрался до небольшого двухэтажного здания, построенного в духе старых московских особняков девятнадцатого столетия. Возле здания были вкопаны две старые деревянные скамейки, выкрашенные в нежно-голубой цвет. Я опустился на одну из них и подставил лицо под поток свежего ветра, внезапно вынырнувшего невесть откуда.
Между тем приближался вечер. Нужно было решать что-то с ночлегом. Я неверно употребляю слово «решать», ибо может сложиться впечатление, что у меня в кармане лежал длинный список с адресами квартир где мне были бы рады как последней надежде, как противогазу во время газовой атаки, как лучу маяка в штормовую ночь, а между тем это отнюдь не так.
Не знаю, как ты, читатель, но я полагаю, что это не тот, кто пьёт с тобой по субботам в гараже, и не тот, с кем вы трахаете баб в сауне. Друг – это тот человек, который в трудный час найдёт в своей однокомнатной, тесной квартирке на окраине города, для вас место для ночлега. Так вот, таких людей вокруг меня как раз и не было.
О том, чтобы напроситься на ночлег к кому-нибудь из моих бывших собутыльников не могло быть и речи. Мне приходилось выпивать несколько раз в их квартирах, и в моей памяти ещё живы были воспоминания о тех достославных днях. И в особенности те моменты, когда их жёны, вернувшиеся с работы выталкивали меня в шею, мои знакомые, ещё несколько минут до этого являвшие собой чуть ли не эталон мужественности, которой самое место на рекламе супер дорогих презервативов, или за штурвалом сверх современного истребителя, превращались в банальных подкаблучников, которые если и могли что сказать, то только какое-то жалкое «Марина не кричи так громко, ну пусть он хоть нормально шнурки завяжет». Нет, вариант забуриться к кому-нибудь из моих бывших собутыльников я отмёл сразу.
И вместе с тем нужно было что-то делать. Сначала я думал направить свои пути в квартиру родителей, в ней жил мой младший брат со своей семьёй. После смерти родителей он остался в ней, я же после армии ушёл сначала в институтскую общагу, затем некоторое время снимал жильё, а после свадьбы перебрался к Ленке. Но подумав немного я решил отказаться от временного возвращения в родовое гнездо. Во-первых, мне вспомнился тот взгляд с которым меня встретила однажды Наташка – жена моего брата. А во-вторых я подумал о том, что свалившись им на голову я всё равно внесу суету в их и без того не лёгкие дни. Я стану для них ещё одной проблемой. Ну в самом деле не виноваты же они в наших с Ленкой проблемах. Ну и моя гордость конечно не осталась в стороне. Ну не хотелось мне предстать перед моим братом и его женой – стервозной девицей, приехавшей несколько лет назад откуда-то из-под Рязани, самым обыкновенным лузером. Особенно мне не хотелось предстать в таком амплуа перед женой брата и тем самым пополнить её и без того великий арсенал упрёков, которые мой брат, обычный московский врач-стоматолог, вынужден был терпеть с утра до вечера. В этом арсенале такие перлы этого не иссякающего искромётного жанра как «у тебя вся семья как недоделанная» считались чуть ли не комплиментами, к которым прибегали только по большим праздникам. Наташа когда-то приехала в столицу за счастьем. Подчёркиваю, не создавать своё счастье, а просто за счастьем. Как говориться читатель-почувствуй разницу.
Как и большинство красивых и умных девушек едва закончив школу, она поняла, что фразу «Если выпало в империи родиться лучше жить в глухой провинции у моря» мог написать только человек имеющий постоянную прописку в Москве или Питере.
Провинциальная действительность уже давно внесла свои поправки в эту освежающую сентенцию. Случись сказать эти слова человеку, рождённому в провинции то они звучали бы скорее всего так «Если выпало в провинции родиться, так лучше было б вовсе не родиться». Нет, и этот вариант я отмёл не задумываясь.
Последним в списке к кому я мог напроситься на ночлег был мой школьный друг, Саня. Этот вариант не сулил мне ни каких препятствий. Мы дружили с Саней ещё со школьных лет. Кажется, класса со второго. Когда Саня пришёл к нам в класс все девчонки сразу влюбились в него. Он был хорош собой, весел и умел увлекать людей. Вдобавок ко всему он был круглым отличником. Каждая его фраза случись ему оказаться в окружении девчонок переливалась и искрилась юмором. Кажется, выше я сказал, что дружил с Саней с раннего детства, но сейчас глядя с высоты своих лет, я, пожалуй, могу набраться смелости и признать, что дружбой наши отношения называл я. Саня к ним относился как-то по-особому. Пожалуй, лучше всего наши отношения могла бы охарактеризовать фраза, «Один дружит, другой позволяет с собой дружить». Я отнюдь не пытаюсь тут играть словами, просто дружба, как ни крути, всё же подразумевает хотя бы намёк на равенство между друзьями. У нас с Саней ничего похожего не было даже близко. Во всём чем доводится заниматься ребёнку, Саня превосходил меня на голову. Лучше учился, был остроумнее, инициативнее. Единственное, что я умел делать лучше Сашки, это драться. Во всём же остальном он превосходил меня на голову, а потому, думаю, что не погрешу перед истиной если скажу, что я дружил с Саней, а Саня позволял мне с собою дружить. Я был для него чем-то вроде фона, на котором все его достоинства должны были выглядеть ещё отчётливее. Не скажу, что меня это обстоятельство тяготило. Отнюдь. Напротив, мне наши отношения приносили даже ощутимую выгоду. Из всех моих знакомых Саня обладал наибольшим опытом переведения своих желаний в область ощутимой реальности. У него первого в нашем классе появился компьютер, он первым съездил, или как тогда говорили «смотался» за границу, и он был первым из моих знакомых сверстников, кто попробовал настоящий секс.
Последний пункт был тем самым кирпичиком, который увенчал тот величественный зиккурат воздвигаемый мною долгие годы моего детства в честь моего школьного друга Сани. Я решил быть похожим на него.
Постепенно мы сблизились, и я стал бывать часто у него дома. Его родители хоть и занимали какие-то важные должности в каком-то министерстве, но дома были людьми радушными и приветливыми. Однажды, когда я пришёл к Сане в гости, его мать – Мария Ивановна, – полноватая женщина с краснощёким добродушным лицом, похожая на тётушку-метелицу, проводила меня к дверям его комнаты. Входить в комнату она не стала, интеллигенция, однако. Я постучал.
– Заходи Лёха – раздался из-за двери голос Сани.
Я вошёл.
Саня лежал на диване который одновременно служил ему и кроватью. В руках его был какой-то журнал. Закрой за собой дверь и иди скорей сюда, сказал он мне шёпотом. Я закрыл дверь и подошёл к нему. Хочешь посмотреть, спросил Саня кивнув на журнал. А что это, спросил я, не догадываясь, о чём идёт речь.
– Это, – осклабился Саня, при этом став поразительно похожим на задорного Джокера, какими их изображают на игральных картах, – это старик нечто. И это такое нечто, по сравнению с которым всё остальное ничто.
– Гляди, – и он открыл передо мной журнал и одновременно сам не ведая того навсегда перевернул страницу моего детства в книге моей судьбы, ибо возлежащие в завлекающих позах обнажённые девицы, смотревшие на меня с глянцевых страниц, навсегда заслонили собой те детские, наивные желания, которые так и не были мною воплощены в жизнь. Эти девицы позвали меня в иные пределы бытия.
Это было в те годы, когда в деда-мороза я уже не верил, а снегурочки ещё не верили в меня. И Саня стал тем пастырем, который согласился провести меня по этой долине терний. Он считал, что у меня слишком уж затянулась пауза в общении с противоположным полом. Вообще то он был не прав, ибо пауза, как ни крути, предполагает точку обрыва некогда всё же имевшего места действия. Я же в этом смысле представлял собою абсолютно чистый лист. Саня взял надо мной шефство в этом пикантном вопросе ещё в школе.
Поднявшись со скамьи я зашагал в направлении автобусной остановки. Меж тем раскалённый пахнущий бензином и асфальтом воздух душного московского дня уже начал по не многу уступать место прохладе, которая казалось вытекла из густых зарослей сумасшедшей сирени и звенящих шмелями акаций едва дождавшись своего часа.
– Сейчас приду к Сане и пусть он только попробует меня выставить, сводник херов – думал я, шагая мимо длинного крупноблочного белого дома.
В одном из окон первого этажа я увидел морщинистое лицо старика, который наблюдал за мной немигающим взглядом. Это заставило меня на время отвлечься то мыслей о ночлеге и подумать о том, что пройдёт не так уж и много времени, и я буду так же сидеть у окна и смотреть, как протекают чужие жизни. Я вдруг ощутил сильную злость ко всей этой тщетности наших желаний, к неистовому разбазариванию жизненной энергии и к тому омерзительному концу, что ждёт нас всех рано или поздно.
Думая так, я подошёл к автобусной остановке. Последней мыслью, связывавшей меня с тем стариком, была мысль о том, что если не боятся высоких слов, то, пожалуй, можно сказать, что старики в каком-то высоком смысле похожи на звёзды. Дело здесь вовсе не в их эпическом прошлом. Просто рядом со старыми людьми все житейские проблемы кажутся несерьёзными и мелкими. Такое же ощущение у меня возникает всякий раз стоит поднять глаза к звёздному небу.
Остановившись я глянул на часы, они показывали половину четвёртого. «Успею» подумал я, хотя никуда в общем-то не торопился. До дома Сани пешком можно было дойти за час.
– Нет, думал я, перебирая в кармане мелочь, уж лучше снова прокачусь.
Пока я стоял в ожидании автобуса, меня снова посетили мысли о том, что произошло утром. Нет, пожалуй, всё-таки сам я виноват в той ссоре, которая произошла у меня с Ленкой. Давно пора повзрослеть и перестать цепляться к людям по пустякам. И с работой давно пора уже навести порядок, а то строю из себя мужика, а работаю или точнее до недавнего времени работал охранником в гипермаркете. Разве это работа для настоящего мужика? А сейчас я вообще безработный. Нет, конечно она права, и настоящий мужик должен зарабатывать деньги, а не изымать их из семейного бюджета, если конечно он не циничный гусар, который намерен жить за счёт других, зная, что никто никогда не решится попросить у него денег обратно. От этих мыслей меня оторвал подъехавший автобус. Забравшись в его грязное чрево, я вновь поехал по унылым улицам Москвы думая о что бы предпринять, чтобы воссоздать свою жизнь или хотя бы спасти то, что от неё осталось.
В салоне автобуса я был один. «Хорошо бы весь путь так» – подумал я с глядя в окно, по которому пробегали временами блики, отбрасываемые витринами магазинов. Мне хотелось подольше оставаться наедине со своими мыслями. Но моим надеждам, на поездку в одиночестве не суждено было сбыться. На следующей остановке, едва дверь открылась как в автобус с громким смехом вбежали пятеро маленьких чумазых цыганят. Весело перекрикиваясь мальчишки расселись по сидениям при этом иногда бросая на меня свои взгляды. Вслед за ними в автобус вошла старая цыганка. Посмотрев на меня она виновато улыбнулась. Я улыбнулся в ответ.
Вскоре автобус остановился. Это была моя остановка. Выйдя из автобуса я посмотрел по сторонам. Вдали шумел вековой сосновый лес. Это место ещё не попало в лапы всё пожирающего прогресса. Здесь чувствовалось что-то первобытное. Эдакое настоящее с большой буквы «Н». Это было одно из тех мест, о которых порой приятно помечтать перед сном, дескать послать бы к чёртовой матери всю эту цивилизацию и поселиться где-нибудь в далёкой тихой деревеньке или на худой конец в таком месте. А проснувшись осознать, что самое приятное в этих мечтах это их несбыточность. Меня, к слову сказать коренного москвича, всегда удивляло одно странное качество, присущее моему родному городу. Это качество заключалось в умении этого города, глуша нещадным шумом и давя суетой, внезапно окунать в прозрачные и тихие омуты таких мест как это. В таких местах словно былинный поросший зелёным мхом далёких дремучих веков богатырь, спит дух старой боярско-стрелецко-старообрядчесской Москвы.
Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что такие места есть в каждом старом, да и не очень, городе. Как правило находятся они, либо на пустырях за какими-нибудь заброшенными строениями, либо возле гигантских полумёртвых заводов. Кажется, что в такие места не дотянулась цивилизация, или побрезговав прошла мимо. Кажется, что поставь в таком месте избу, и в её двери не постучится не один человек, проживи ты здесь хоть сто лет. К таким местам в Москве несомненно относятся известные всему миру, благодаря бессмертному творению Булгакова, Чистые пруды.
Раньше мы с Ленкой часто гуляли на Чистых прудах. В тихие и прохладные утренние часы, когда не выспавшееся прохладное солнце, ещё не успевшее подняться над землёй, сверкает в обвислых ветвях ив словно драгоценный гребень. В воздухе царит непередаваемая свежесть. И в этой свежести, словно новорожденный ребёнок, тянет руки к миру, уже готовый принять крещение вечностью новый день. Тишину тревожат изредка птичьи голоса, и робко проникают звуки людских голосов и автомобилей. Мне вспомнилось вдруг одно утро. Когда мы подошли к ограде за которой поблёскивала зеркальная водная гладь, Ленка взяла меня за руку и тихо сказала:
– А хочешь я расскажу тебе почему эти пруды называются чистыми?
И рассказала. Я знал историю обретения нового имени этих водоёмов, но счёл тогда за благо дать ей блеснуть эрудицией. Когда она закончила свой рассказ сказал ей, что если она права, то именно с чистых прудов начала умирать старая Русь и нарождаться новое государство – Россия. Возжелавшая стать дочерью старой Европы, но так и оставшаяся для последней нежеланным и непредсказуемым подкидышем. Помню супруга улыбнулась и посмотрела на меня с таким видом словно желая сказать: «всё то ты Лёшка у меня знаешь». После обнявшись мы долго гуляли по набережной. Потом сидели на скамейке. Ленка положив голову мне на плечо сощурив глаза, с явным удовольствием подставляла своё лицо под потоки свежего ветерка. После той прогулки она словно расцвела. Нужно будет взять за правило бывать здесь почаще, сказала она мне, когда мы вернулись домой.
После этого мы ни разу вместе не гуляли на Чистых прудах.
Место где я находился сейчас навевало точно такие же ощущения какие я испытал во время той прогулки много лет назад на чистых прудах, когда моя матримониальная жизнь, с бывшей казалась прочной цитаделью. Сейчас вспоминая тот далёкий день у меня отчаянно защемило в груди. Удивительно, как легко можно проскочить мимо того самого момента, который возможно и покажется то тебе самым банальным, но который позже, по прошествии лет, покажется самым счастливым. И он то, именно он, возможно, и оправдает когда-нибудь всю твою жизнь.
Немного постояв, я направился к виднеющемуся в дали скоплению новостроек, за которыми чернел полукруг чёртового колеса.
Войдя в зловонное чрево подъезда, и лавируя, между лужами блевоты, кучками кошачьих фекалий и прочими атрибутами обычного среднестатистического российского подъезда, я поднялся на пятый этаж
Наверное, такие подъезды, думал я, существуют специально для того, чтобы, напоминать людям о их грехах. На протяжении всего моего восхождения меня сопровождал запах, который пребудет с нами во веки вечные – запах бедности. Квартиру в этом доме Сане выхлопотали родители. Это было последнее что они успели для него сделать, пользуясь положением, занимаемым ими в советской иерархии. Ибо спустя всего несколько месяцев приказало долго жить и само советское государство. А спустя ещё месяц, и министерство в котором они работали, прогибаясь под задорным ветром перемен стало усиленно сокращать штаты. Под это сокращение попали и родители Сани. А когда Саня учился в институте его родители и вовсе разошлись.
Подойдя к двери Саниной квартиры я нажал кнопку звонка. Из-за двери раздалось звонкое соловьиное пение. Саня живёт один и обычно бывает рад разделить своё жильё с кем-нибудь. Конечно не с кем попало. По большей части его жилище в своих отевроремонтированных недрах привечало молодых красивых и длинноногих представительниц женского пола. Мужиков Саня, конечно, тоже пускает к себе, но только тех, кого знает, и тех, кто не забывает прихватить с собою “магарыч”. Я был пуст как зимний скворечник, но меня не покидала надежда, что у моего жизнелюбивого и любвеобильного друга всё же найдётся местечко в доме для несчастного бездомного, который к тому же как никак является жертвой его собственного эксперимента. Нажав кнопку звонка, я стал ждать. Прошло минуты три-четыре. Каждая из минут пробивалась словно росток через асфальт. У меня появились неприятные пред чувствия.
Обычно Саня отвечает быстро, но не в этот раз. Нажав на кнопку звонка ещё несколько раз, я обречённо смирился. Сани не было дома. «Наверное, сидит сейчас у одной из своих многочисленных подружек – думал я спускаясь вниз – и пьёт коньячок под её усыпляющий лепет, при этом поглаживая её коленки». Выйдя из подъезда, я подумал, что зря столько усилий, да и денег пропало даром. Надо было сначала позвонить, а так нечего без приглашения бродить по знакомым.
Эта мысль натолкнула меня на другую столь же неутешительную. Мой мобильник остался дома. Замечательно. Выходит, я остался и без связи. Что дальше?
Оставался правда ещё вариант позвонить тёще и наврав ей с три короба напроситься на ночь к ней.
Нина Ивановна проживала в Митино. Она была высокой суховатой особой с чертами лица. которые выдавали в ней дочь какого-нибудь аристократического древнего как мир, рода. Хотя я где-то читал что самые красивые цветы вырастают на помойках, а аристократы в своих бесчисленных гемофелийных реинкарнациях страшны как смертный грех. Не знаю, может так оно и есть. Моя тёща была без сомнения красива той красотой какой бывают красивы древние мраморные изваяния если вы истинный ценитель и привыкли деликатно не замечать на их поверхности щербины и трещины.
Держаться с людьми Нина Ивановна предпочитала с брезгливостью истиной аристократки. Помнится, как-то ещё до свадьбы я пришёл к Ленке в гости. Самой её дома не оказалось. Зато Нина Ивановна таки оказалась.
– Проходите Алексей на кухню – сказала она мне сухим дежурным тоном – будем чай пить.
И, видимо заметив мою нерешительность, добавила:
– Да не бойтесь вы, я вас не съем.
Слово «Вас» она произнесла таким тоном словно Лену она уже съела. Не знаю, как там у других, но за одно это чаепитие все рассказанные мне в течении всей моей прошедшей жизни анекдоты в которых главными действующими персонажами выступали тёщи и зятья из коротких новелл с парадоксальным концом слились в трагический эпос в котором стирались чужие судьбы и жизни.
В принципе, я знал свою тёщу очень плохо. Когда она приезжала к нам в гости, а случалось это крайне редко, за что ей спасибо, наше общение сводилось к нескольким дежурным фразам, и бурчанию по поводу долгожданных внуков. Я знал, что работает она врачом-фельдшером в одной из больниц Москвы. Знал, что у неё есть брат, на двенадцать лет её старше, а стало быть рождённый в далёком сорок пятом году. Знал я что зовут её брата не много не мало Адольф.
Согласись, мой уважаемый читатель, что назвать ребёнка Адольфом в день победы над страной, руководимой Адольфом всех времён и народов это отнюдь не то же самое, что называть своих дочерей рождённых первого мая Даздрапермами в той же стране. Сейчас я понимаю, вдумайся я тогда поглубже я увидел бы сколь необычна семья у моей супруги. Вообще то если на секунду убрать лирику за скобки и забыть прошлое, тёща вроде не плохо ко мне всегда относилась, но, во-первых, видел ли ты читатель когда-нибудь тёщ которые бы не знали о ссоре их дочерей с мужьями спустя десять, максимум двадцать минут после произошедшего? А во-вторых даже если приём пройдёт нормально, то порции моралите и основ правильной семейной жизни мне в любом случае будет не избежать. Нет, не поеду я к вам Нина Ивановна. Сидите спокойно в своём Митино и поливайте герань на окне. Прошлого было не изменить, а будущее упрямо не подгонялось ни под одну из придуманных мною теорий.