Максим Владимирович Альмукаев
Оксюморон
– Вообще то можно было бы убрать этого старого пердуна воеводу – сказал старичок о вполне ещё молодом мужике, годившемся ему самому самое малое в сыновья.
Пока старик говорил, я краем глаза заметил, что мой провожатый куда-то пропал. Это обстоятельство меня немного насторожило. В конце концов Древко был той единственной ниточкой, которая пусть и причудливым узелком, но всё же связывала меня с тем миром, который был мне понятен. Старик меж тем продолжал: – нам в Ультях одного Ярушки, – старик движением головы указал куда-то за спину – вполне достаточно, но жалко мужика, сопьётся совсем, да и пользу он какую-никакую приносит. Вести из окрестных сёл приносит. Холопы, когда он в сбруе к ним заявится, я слыхал, уважают его по старой памяти. А может только вид делают что уважают, а сами за такого дурня его почитают, что не боятся при нём говорить о планах на очередной набег на Ульти. Не знаю. Впрочем, что уважают, это вряд ли. Я тут давеча, признаться как-то раз пробовал напрячь свою память, порыться стало быть, в ней, чтобы отыскать за что бы такое нашего бравого, – при этих словах он усмехнулся – можно было бы уважать? Так вот ведь ни задача какая: ни черта не нашёл. А старше моей памяти в Ультях – нет.
– Эй Забавушка, – крикнул старичок – готова банька?
Тут у меня за спиной раздался довольно громкий звук открываемой двери, я обернулся и увидел Древко. Одной рукой он отряхал с одежды налипшую грязь а в другой держал за горло двух мёртвых жирных уток. Птицы явно ещё совсем недавно были живы с одной из них в свете факела была видна сочащаяся из раны кровь. «И когда он только всё успевает?» – подумал я.
– И когда ты только успел, леший? – крякнул довольно старик.
Древко смущённо пожал плечами.
– Шустрый ты, однако – тяжел произнёс Оляпа – Ну ладно, – это, он кивком головы указал на уток – отдай Забавке, пускай с луком зажарит. Ну что, гость дорогой, не желаешь ли с дороги в баньке грехи смыть? – обратился ко мне старичок. Древко попарь-ка гостя.
ГЛАВА 10
Баня была прекрасной. Самой что ни на есть русской была баня. В прочем, а какой она ещё могла бы быть в таком месте, как это, где “РУССКОСТЬ”, была возведена в последнюю степень. С дубовыми веничками была баня. Ушаты с резными ручками полные чистой холодной колодезной воды.
Говорят, что после бани человек рождается заново. Я это подтверждаю. Я вышел на двор и сел на скамейку. Вокруг стояла тишина только в сарае, что стоял у частокола, кто-то возился. Я подумал, что должно быть это свиньи. В прохладном воздухе ночи ощущался запах дыма и навоза. Я посмотрел на небо. Оно было сплошь усыпано крупными звёздами. Послышался крик какой-то птицы словно кто-то давно забытый мною позвал меня из другого мира. Этот же крик заставил меня подумать о том, что меня окружало в данный момент времени.
«Что здесь происходит?» думал я. Всё это было слишком странным чтобы мой мозг мог согласился принять на веру всё происходящее. С другой стороны, думал я, что мы, москвичи, вообще знаем о той стране, которая простирается за пределами столицы, ну ладно, ладно за пределами ближнего Подмосковья? Что связывает нас с ней, кроме железной дороги, проложенной ещё при царях, телевиденья и языка? В прочем с языком, как показали недавние события, всё уже отнюдь не так просто обстоит. Ведь Москва, если вдуматься и не врать самому себе, уже давно перестала быть нашей общей столицей.
Нет-нет, читатель, не спорь ты лучше сначала проследи за ходом моих рассуждений: итак, столица предполагает как-никак государство, которое она призвана возглавлять. Согласились? Прекрасно. А Москва уже давно представляет собой отдельное государство. И это не мнение чванливых подростков, чьим родителям, к слову, очень часто таким же лимитчикам, которым удалось какими-то правдами или неправдами закрепиться в Москве. Нет. Это объективная реальность, которую формируют мысли миллионов и миллионов людей. И ещё я подумал о том, что мы, москвичи, живём в искусственных террариумах наших квартир и дворов и, пожалуй, телевизоров, полагая наивно, что это и есть самая настоящая жизнь. В каком-то смысле мы стали сродни тёмным крестьянам, полагающим, что мир заканчивается пределами вотчины их барина. Но с другой стороны, как бы там ни было, что бы там не менялось, ну не могли эти перемены быть столь разительными, чтобы за порядком присматривали урядники, размахивающие палицами, которые, к тому же носят кольчугу. Не говоря уже о холопах и воеводах. И потом этот странный старик, как его, Оляпа. О всё это невозможно было поверить, однако, как говорил Жеглов в бессмертном фильме “ствол один перевесит тысячу улик.” Вот так и кольчуга перевесила все мои, как мне казалось, разумные доводы.
Ничего не оставалось делать, как ждать. В конце концов, если бы мне хотели причинить вред, то сделали бы это уже давно без лишних увертюр. Уж во всяком случае обошлись бы без бани. Человеколюбие, судя по всему, не входит в этих краях в перечень записных достоинств, я вспомнил девчушку на повозке дров, и двух сгорбленных людей, впряжённых в повозку. Нет я не боялся, по крайней мере не на столько чтобы желание спасаться бегством воцарилось в перечне ближайших приоритетов. И потом мне уже самому стало интересно. Да-да, читатель, ты абсолютно прав, меня охватил азарт.
«Старик – думал я, подбадривая себя – это же самое настоящее приключение. Разве не предупреждал тебя об этом ветер, который провожал тебя по дороге, и разве не об этом ты сам мечтал столько раз? Ну, когда тебе такое ещё придётся пережить? Однако можно было посмотреть на сложившуюся ситуацию и под другим углом.
«Нет, думал я, нужно держать ухо востро, а то, кто знает, что им в голову взбредёт. Подумать только, воевода, холопы, которые могут поднять на вилы. Нет это надо же такое удумать. А может не удумать, может всё только начинается, а? А почему бы собственно говоря и нет? Вот помоют покормят дадут выспаться, а утром меня свеженького сведут на какой-нибудь невольничий рынок и продадут вместе с парой коз и бычком.»
Я представил, как меня связанного ведут на рынок, а на шее или лучше сказать на вые, табличка “ПРОДАЁТСЯ В ХОЛОПЬЯ БЕГЛЫЙ АЛЁШКА СЫН ИВАНОВ. СНОРОВИСТ, И ЕСТ НЕ МНОГО”
Внезапно мои мысли снова прервали звуки, доносившиеся из того сарая в котором как я предполагал находились свиньи. Мне вдруг почему-то очень захотелось посмотреть на хрюшек. Поднявшись с пенька, я направился в сторону сарая. Но когда я уже почти приблизился из недр сарая донеслись звуки, которые свиньи испускать никак не могли. Осторожно приблизившись к сараю, я заглянул внутрь.
Сначала я ничего не смог различить, но постепенно мои глаза привыкли к мраку, и я увидел лежащего на брюхе огромного бурого медведя. Длинная шерсть на холке зверя слиплась в комья. По всей видимости это и был тот, кого здесь ласково именовали Ярушкой, и которого между прочим спускали на каких-то докучливых холопов.
Мне почему стало не по себе. Сразу вспомнилась сцена из “Дубровского” где слуги барина Троекурова втолкнули молодого Дубровского в клетку с медведем. Чем там закончилось я не помнил…
Тут в доме открылась дверь и серое пятно тени расплылось по жёлтой дорожке света.
– Эй, гость дорогой, пожалуйте в дом – сказала тень голосом Древко – примите на грудь, после баньки оно не во грех, и откушайте, не побрезгуйте.
– Иду – произнёс я, направляясь к дому.
На пол пути к крыльцу я остановился у вкопанного прямо по среди двора столба. На гвозде, вбитом в столб висела кольчуга Древко. Я не удержался и потрогал её рукой. Мои пальцы ощутили прохладу металла.
Приходилось ли тебе читатель, перебирать найденный на чердаке деревенского дома через много лет после смерти любимой бабушки её старинный сундук, или хотя бы обнаружить во время ремонта под обоями в своей квартире газеты столетней давности. Если случалось ты сможешь понять, что чувствовал я в тот миг у столба ощупывая кольчугу. В такие моменты испытываешь благоговейный трепет перед Его Величеством временем.
Хочешь знать читатель, что на самом деле заставляет нас застывать над старыми сломанными прадедовскими часами или бабкиной серебряной брошью? Это то самое чувство, которое заставляет нас умолкать над могилами. Да-да, и в этом, как, казалось бы, на первый взгляд чистейшем из душевных порывов проявляется эгоистичная природа человека. Вещи из прошлого напоминают нам что все мы в этом мире лишь гости. Маленькая безделушка из позапрошлого века способна одним своим видом превратить смерть из полезной, но всё же абстрактной метафоры, смысл которой должен открыться нам только тогда, когда мы сделаем на этом свете всё, что должны, и полностью, до последней запятой, отгуляем после этого свой законный отпуск, в нечто неизбежное и неотвратимое как ледокол, никоим образом не зависящее от человеческих раскладов. Вот и я, прикоснувшись к кольчуге, и ощутив кожей пальцев прохладу металла, застыл в не решительности, ощутив на своём лице холодное дыхание вечности. Постояв какое тот время, я вспомнил что меня ждут и направился к дому.
Всё в этом доме дышало стариной. Старина сочилась отовсюду. Здесь не было ни одного предмета способного связать меня с тем миром откуда я прибыл. Нечему было убедить меня в том, что всё что происходит сейчас, есть лишь умело организованный аттракцион, сродни бутафорским скачкам и джигитовкам, которые разыгрывают перед наивными туристами гордые кавказские мужчины, зарабатывающие таким образом на оплату учёбы сына или дочери в престижном столичном вузе, новый компьютер или на худой конец последней модели сотового телефона. Напротив, всё здесь было каким-то избыточно настоящим, сусальным, домотканым, кондовым и сколоченный из грубых досок стол стоящий у окна и развешанное по стенам холодное оружие: палицы, мечи топоры кинжалы искусной работы, и огромная, в пол горницы, русская печь, задумавшаяся о чём-то известном только одной ей, да ещё, пожалуй, остроумному Михаилу Осоргину. Я много лет не видел настоящей русской печки и, признаться, уже почти забыл, как она выглядит. Спасибо хозяевам, напомнили. Венчал всё это великолепие стоявший у окна огромный обитый железом старый сундук.
За столом на лавке сидел Оляпа. Древко в горнице не было.
– Проходи к столу, садись. – сказал старик
– Так как, говоришь, тебя зовут гость дорогой? – спросил он, когда я сел на один из табуретов – Уж не сочти за труд повтори, уважь старика.
Я представился с трудом оторвав взгляд от натюрморта, расположившегося на столе. Прямо передо мной на широкой доске лежали с десяток пластов розоватого с прожилками сала, несколько больших ломтей зернистого чёрного хлеба в глиняной тарелке лежала пара очищенных ещё исходивших паром картофелин, рядом стояла такая же тарелка с квашенной капустой пряный аромат, исходивший от неё, был просто потрясающ. Посреди стола возвышался чёрный чугунок. Тут же стояла огромная бутыль с мутноватой жидкостью и несколько глиняных стаканов. По всей видимости мой приезд нарушил обычный распорядок, принятый в этом доме. Видимо заметив, каким взглядом я разглядываю разложенные передо мною богатства, Оляпа пододвинул ко мне тарелку с картошкой и положил рядом кусок чёрного очень с виду похожего на бородинский хлеба. Последнее было единственным составляющим возлежащего передо мною натюрморта которое меня не порадовало. Признаться, я терпеть не могу бородинский хлеб.
Без лишних разговоров я принялся за еду. Тем временем не отводя от меня цепкого взгляда, Оляпа взял бутыль и наполнил стаканы. При этом не спускал с меня глаз, не переставая странно улыбаться. Мы выпили. Это была какая-то самодельная ягодная настойка, в прочем довольно приличной крепости. Я почти сразу ощутил, как по моему телу растеклось огненной речкой весёлое тепло.
Поев, я решил было, сообразно ситуации, встать и поклонится в пояс хозяину, но подумав немного, просто поблагодарил старика и девушку которая появилась на зов Оляпы со скоростью, намекающей на подслушивание. Убрав со стола она принесла большой пузатый самовар, два блюдца, большую тарелку, на которой горкой возлежали большие куски сахара. и плетёную корзинку в которой призывно поигрывая запечёнными боками дружной кучкой лежали баранки.
Девушка налила в блюдце из заварника густой заварки разбавила её из самовара кипятком. Поставив блюдце на стол перед стариком она проделала ту же процедуру с моим блюдцем. После, вытащив из сахарницы большую головку сахара она взяла нож и ловким ударом расколола головку на две почти равные части. Одну половинку она положила передо мной вторую перед стариком. При этом я заметил как встретившись со стариком взглядами она покраснела и улыбнувшись потупила взор. После девушка удалилась. Проводив её взглядом, старик взял свою половинку сахарной головы и окунув её в блюдце принялся посасывать по-прежнему не сводя с меня глаз при этом щурясь от удовольствия. Я повторил за ним все его манипуляции. Так мы сидели несколько минут и сосали свои сахарные головы.
Повисла неловкая пауза.
– А скажи-ка мне откуда ты? – наконец произнёс Оляпа.
Я рассказал старику откуда я и как оказался в их городе. При этом я зачем-то добавил, что в моём родном городе воеводу народ сам себе выбирает. Правда только на четыре года.
– Град, дескать, отстроили и Москвой назвали – промурлыкал в бороду Оляпа когда я закончил свой рассказ – это кого же там угораздило имя то граду славянскому чухонское дать? Такая погань разве только спьяну извинима. Так стало быть и ты из этой самой Москвы приехал к нам?
– Стало быть так – ответил я пожав плечами.
– А что, и в правду у вас воеводу себе народ сам выбирает на четыре года? – спросил старик при этом хитро прищурившись.
– В некотором роде да – ответил я.
–На вече?-
–Если можно так сказать.-
– А после чего с воеводой деется? – спросил он, снова отхлебнув из своего блюдца, и устремил на меня вопросительный взгляд.
Признаться, мне больших усилий стоило чтобы в этот момент не перейти на тон, которым взрослые разъясняют чрезмерно любопытным детям банальные вещи.
– Ну, скажем так – сказал я – он передаёт своё место следующему воеводе, тому, кого опять же, выберет народ. – сказал я, но подумав добавил – ну так во всяком случае предлагается считать. Я, знаете ли, не вхож в господский терем.
Оляпа замолчал, и сунув свои костлявые пальцы в свою бороду, погрузился в размышления, временами бросая на меня быстрые взгляды.
– Н-да, ну и дела – произнёс он.
Затем подняв со стола своё блюдце он увидел, что оно пусто.
– Забавушка! – крикнул старик.
Статус этого старика в этом доме мне был не вполне понятен, но судя по тому как быстро на его зов пришла девушка, в местной иерархии место он занимал отнюдь не последнее.
Войдя в комнату, девушка снова низко поклонилась. Её заспанное лицо выглядело до того по-детски, что я не вольно испытал к ней жалость. К груди она прижимала спящего ребёнка, которого вероятно не решилась оставить одного. Я снова получил шанс рассмотреть её повнимательней. Признаться, за мою жизнь мне не раз и не два приходилось встречать настоящих красавиц. Но той, что стояла передо мной все они не годились в подмётки. Разве что с ней могла сравнится та, которую я видел в доме Древко. Это была истинная красота берущая своё начало от природных, звериных, чистых истоков. В лице девушки было что-то по-настоящему родное, и вместе с тем оно несло на себе отпечаток лёгкой чужести. На неё хотелось смотреть не отводя взгляда. Бросив на меня короткий взгляд, она подошла к столу.
– Разлей-ка нам чайку с гостем – пробубнил старик, поставив свою чашку под краник самовара.
Положив ребёнка на лавку, который тут же, почуяв отсутствие матери издал какой-то жалобный вздох, девушка поспешила исполнить повеление старика. Сказать, что в тот момент я чувствовал себя негодяем, значит ничего не сказать. Наполнив наши чашки, девушка подошла к лавке на которой лежал ребёнок, бережно подняла его и бережно прижав к груди вышла из комнаты закрыв за собой дверь.
В комнате ещё долго витал оставленный девушкой нежный аромат каких-то полевых цветов. Мне вдруг вспомнился рассказ Чехова, названия которого я не помнил, о крепостной девочке, которая была приставлена к колыбели хозяйского ребёнка. Чем кончилась та история я тоже не вспомнил, как ни старался. Может ты читатель помнишь.
Старик молчал и прихлёбывая из блюдца думал о чём-то о своём. Я снова вернулся мыслями к красивой девушке, которой самой природой было наказано быть счастливой и любимой, а судьба поместила её в этот дом, где ей приходится по первому зову исполнять среди ночи чужие приказы.
Честно говоря, прожив довольно долгую жизнь я так до конца и не определился с тем, каким человеком являюсь: хорошим или плохим. Во всяком случае на помощь людям я всегда, ну или почти всегда, приходил без особых раздумий. И здесь, сидя в этой комнате-горнице мне, наверное, следовало пожалеть этого несчастного ребёнка не потому, что она хороша собой, а просто потому что она тоже человек и ей повезло гораздо меньше чем мне. Но увы, и здесь в этом странном городе я, оставался по-прежнему только мужчиной. И гормональные механизмы моего эгоистичного существа уже работали во всю, эволюцией вложенную в них силу. У меня мелькнула мысль о том пожалел бы я её не одари её природа столь щедро? Признаться, по правде это был очень хороший вопрос. Все остальные мысли были целиком и полностью посвящены тому, что сложись моя судьба иначе, и ребёнок, которого она держала на руках, вполне мог бы быть и моим.
По всему видать прав был старик Фрейд, говоря, что все отношения мужчины и женщины обусловлены сексом. Можно сколько угодно врать себе. Наверное, можно даже обмануть себя, но нельзя обмануть природу.
От моих мыслей меня оторвал шум, доносящийся из-за двери. Не прошло и минуты как в комнату ввалился воевода, а следом за ним Древко. Какое-то время они стояли у двери переминаясь с ноги на ногу. Было видно, что они несколько обескуражены.
– Ну? – строго спросил старик, переводя взгляд с одного на другого.
– Всё сделали, кормилец, как ты велел.
Не сказав ни слова, старик махнул рукой отпуская обоих. Когда дверь закрылась и в комнате снова воцарилась тишина, старик отхлебнул из своего блюдца и произнёс, о себе ничего рассказать не желаешь?
Я пожал плечами,– мне нечего о себе рассказывать. Вот я бы про ваши порядки с удовольствием бы послушал.
Старик улыбнулся предвкушая длинную беседу,-говоришь про порядки наши узнать желаешь? Похвально. Что же, уважить гостя это мы в раз завсегда. Давай-давай, потолкуем об этом милок, – сказал старик – ночь у нас с тобой впереди длинная, схожу вот только собак проверю.
С этими словами он поднялся с лавки вышел из горницы оставив меня одного. Спустя несколько минут я услышал как во дворе звякнула цепь и задорно гавкнула собака, а после снова всё стихло. Вскоре вернулся старик. Усевшись на против меня он сказал
– Под небом люди живут, так сказать, по-разному, сказал старик.
Я отметил, что старик интонационно выделил “по-разному”.
– Город наш лежит, как ты верно заметил, у дороги. Все мы живём у дороги, на которой тебя и остановил Древко-дурак, – при последнем слове старик довольно осклабился как это делают те, кому доставляет особое наслаждение унижать всякого кто стоит ниже их на социальной лестнице.
– Так говоришь, у вас воеводу выбирает народ?
Я кивнул.
– А спустя четыре года воевода свою власть сам передаёт последышу?
– Ну, примерно так – ответил я.
– Вы там похоже… – не договорив фразу, он вкрутил в висок указательным пальцем невидимый шуруп.
Я молчал, не зная, что мне говорить.
Старик снова отхлебнул из блюдца, а после глубоко и тяжко вздохнул словно внутри у него распростёрся огромный океан. Поставив своё блюдце на стол, он погрузил пальцы в бороду и уставился в пол. Какое-то время он прибывал в какой-то прямо-таки трактирной задумчивости. Затем подняв на меня взгляд, уставился мне прямо в глаза. С минуту мы смотрели друг на друга. Затем он снова устремил взгляд себе под ноги. И скорее, чтобы нарушить молчание которое к слову уже начало меня тяготить я спросил.
– А у вас тут как-то по-другому разве жизнь устроена?
Очевидно не заметив в моих словах сарказма, Оляпа произнёс, не поднимая от пола глаз:
– А у нас тут как-то по-другому жисть устроена.
Он вновь поднял на меня глаза и сказал изменившимся тоном.
– А ты как думал, гость дорогой. Шутка сказать, две тысячи десятый год на дворе. Мы чай сами с усами, живём своим разумением и правим собою сами как предки нам заповедали. Ну, правда ко мне иной раз приходят за советом, прежде чем вынести какое-нибудь решение, а так решаем заботы и суд вершим все вместе. Я вот правда случая такого не припомню, чтобы хоть одного воеводу не пришлось батогами править, чтобы он наконец не уразумел, что не есть он более власть когда вече его сымет со стола. Но это что, вот раньше бывало вместе с теремом палили.
– А как вы решаете когда время пришло менять воеводу, – спросил я.
–А не мы решаем,– сказал старик, глядя словно бы сквозь меня,– жизнь, гость дорогой, сама решает. Возмутится люд чем-либо, придут в терему воеводы попросят добром уйти, тот возьми да и пошли люд подальше. Люди пожгут терем. После обыкновенно недельное гуляние. А после соберутся погутарят да и примутся заново терем возводить. И вот тут –то, во время работы воевода будущий сам и проявится. Работа гость дорогой штука интересная. Она сама всех на свои места расставляет. Кому в воеводы а кому на огороды.
– Как это? – удивился я.
– А вот так, старик лукаво прищурился, работают значится мужики топориками, стучат, и среди них к концу дня проявляется самый расторопный, самый смекалистый. Вот он то и берёт власть в свои руки. Сперва над работой, а уж после над жизнью. Ну а когда приходит время его менять то три раза просят добром уйти, ну а уж после не обессудь, мил человек. Поджигают терем вместе с хозяином и всем его живьём. Так что в каком-то смысле сам себе, касатик, поленницу каждый воевода складывал.
– Значит живёте вы здесь не скучно – сказал я, сразу почувствовал, как цинично прозвучало моё замечание.
– Что есть, то есть – согласился старик – скучать нам милок совсем не досуг.
И он так живописно подмигнул, что мне сразу стало понятно кто отец ребёнка, которого носила на руках девушка.
– Что делать, гость дорогой, – сказал старик прихлёбывая из блюдца – мы любим тех, с кем нравимся себе, и он довольно осклабился обнажив жёлтые зубы. Возможно вы найдёте мои слова излишне циничными, но мне удобно полагать именно так.
– Живёт, живёт Забавушка теперь в моём доме, – прожурчал старик – приютил несчастную с малюткой, как никак свои – древляне. Она дочь одного из прежних наших воевод. Сиротой осталась.
Мне вдруг пришла в голову мысль, впрочем, довольно пошлая, что слово Забава более походит в качестве клички какой-нибудь проститутки с тверской, чем в качестве имени красивой девушки, которой, возможно, просто не повезло в этой жизни. Впрочем читатель, тебе возможно захочется спросить у меня, в чём собственно заключается принципиальная разница между проституткой с Тверской и красивой девушкой, которой не повезло в этой жизни, и которая в связи с обстоятельствами вынуждена проживать в чужом, хм… ладно, тереме, и делить постель с хозяином этого терема? Отвечу честно, с ответом затрудняюсь.
– А что с её отцом случилось? – спросил я.
– Как что, изумился старик, я же говорил как у нас с властителями случается, которые излишне проникаются заботой о народе, и не желают в положенный час власть отдать. Её отец решил мельницу строить. Собственно это его почин и был на нём он и выделился и власть взял. Да к сроку окончить не успел. Пришли к его избе. Он. Старик хохотнул, так этой мельницей загорелся, что даже терем себе срубить не успел добротный. У нас ведь здравым взглядом окинь, так по чести каждый вновь избранный воевода две трети срока только тем и занят бывает что от постройки терема под себя не отходит ни на миг. Так что пожарище такое что в Кошкарях видно. А этот, и старик досадливо махнул рукой, как жил раззява в родительской избе так в ней и спалили его,-ответил невозмутимо старик, отхлебнув из своего блюдца. Ну о себе не думаешь, так хоть людей порадуй. О них подумай.
–Так разве он, когда мельницу решился возводить, не о людях заботился, -сказал я.
–Так то оно может и так,-прищурился старик. В этот момент он походил на маленького домового. Вот только злого или доброго, я никак не мог определить,
–Мельница, это конечно дело хорошее. Ведь как ни крути. а у нас нет мельницы, хлеба поспевают, а молоть муку негде. Так что каждый как сумел дома приспособился. Но муку мелют по осени, а власть то случилось менять вначале лета. Он закрылся и кричит,– дайте хоть до осени срок. Мельницу закончу, а там сам власть отдам. Пропади она пропадом проклятая. Не дали. И знаешь, что скажу тебе по секрету гость дорогой, не дали не потому, что устали под ним жить. Нет. Радости возжелали, праздника взалкали вот и спалили бедолагу. Ох и радости то было в тот день. А она, он кивнул в сторону двери, за которой скрылась девушка, в тот день по лесу с младенцем гуляла. Вот и убереглась по случаю, по счастью. Теперь вот со мной живёт.
После этих слов он затих и снова погрузился в какие-то ему одному понятные думы.
–Скажите, -сказал я, дождавшись пока старик отхлебнув из блюдца, поставил его на стол, – вот вы сказали, что воевод у вас переизбирают и даже особо упрямых сжигают. Старик кивнул. А почему ваш дом по-прежнему стоит, между тем вы, явно, не последний человек в этом городе. А по тому, гость дорогой, что я не власть.
–А кто же вы?-
– Я тот гость дорогой, – сказал Оляпа, хитро прищурившись,– без кого ни одна власть на свете существовать не может. Я, если угодно, память. На моём лице по всей видимости отразилось непонимание. Во всяком случае старик поспешил объяснить свои слова. Вот скажем дом в котором мы сидим, он обвёл взглядом старые бревенчатые стены, он сложен много лет назад. И сложен без единого гвоздя. Вот скажи мне гость дорогой, почему он стоит так долго и не падает. Я молчал не зная, что ответить. -А потому,– сказал старик смешно подняв к деревянному потолку крючковатый палец, -что каждая деталь есть результат чьей-то памяти, которая сохранила и в своё время сообщила мастеру способ её изготовления. Вот так же и я, – всякий раз, когда приходит нужда вынужден напоминать своим власть имущим остолопам, кем бы они были не случись им обрести власть. Получит наш ясновельможный от меня под задницу пинок на мгновение ощутит себя маленьким и жалким. Тут же ужаснётся от такой перспективы, встрепенётся как каплун пред несушкой и глядь, и вот уже не человек, а свет ясный. Я постепенно начинал понимать его логику. Его странную, но всё-таки логику. Я почему-то вдруг представил его не в этой засаленной хоть и обширной горнице за грубо сколоченным столом, а в московском уютном кабинете в дорогом костюме при галстуке. И белокурая длинноногая “Забавка” тоненьким голоском осведомляется по телефону не желает ли шеф чего-нибудь. И как ни странно у меня всё получилось.
– Скажите, сказал я, решив воспользоваться внезапной паузой, вы сами-то бывали когда-нибудь в Москве?
– Нет – ответил старик – никогда не бывал. Я и услышал то про эту самую Москву от тебя впервые. Я увидел на лице старика странное выражение. Словно он хотел, но не решался спросить у меня что-то.
– Вы хотите задать мне вопрос? – сказал я. Задавайте, не стесняйтесь.
Немного помявшись старик спросил, -Неужели у вас ни разу не сожгли ни одного тереме с воеводой?
–Нет,– ответил я,– ни разу. Точнее говоря давно уже это не практикуется.
–Неужто не за что?
– Нет, сказал я,– я не говорил, что не за что. Пожалуй, там откуда я приехал, поводов-то по более наберётся, нежели простая народная усталость, и жажда праздника. Просто с каких-то пор сжигать воевод с теремами выпало из нашей традиции.
После старик надолго погрузился в свои думы.
Я думал о своём. В окно упрямо скреблась узловатая ветка. Я посмотрел в окно и вдруг понял, что то что считал веткой было ничем иным как самой настоящей медвежьей лапой. Я почувствовал, как по позвоночнику у меня пробежал ледяной муравей
Скорее, чтобы нарушить тишину я спросил,
– Скажите, вы случайно не знаете, куда ведёт дорога, у которой лежит ваш город?
– Вот в этом то всё и дело! – сказал старик – никто не знает куда она ведёт. Старики говорили, что ведёт она в долину где у лесистых гор живёт туман. Кто говорил, хотя таких совсем мало, что оканчивается она мёртвым городом. Другие говорят, что оканчивается она морем – океаном. Сам я не знаю, да мне и не интересно. Коль тебе интересно, так прокатись сам по ней. Кузовок у тебя спорый.
Мы проговорили ещё примерно с пол часа. После старик поднялся из-за стола и сказал. –Ну что гость дорогой, пора и ко сну отходить. Я не возражал.
–Сейчас я скажу Забавке, чтобы проводила тебя в покои,– сказал старик,– ночью не вздумай из дому выйти, а то с Яркой побеседовать придётся. Он совсем недавно человечинкой отведал, а у него ведь, как ты понимаешь, тоже своя память есть.
Девушка с красивым именем Забава, явившаяся на зов старика на этот раз без ребёнка, проводила меня в отведённую для меня спальню. Спальней комнату разумеется называл я – парень из далека, к тому же явно со странностями. Моя провожатая, как в прочим и полагается всем нормальным людям, а не чудакам, утверждающим что дескать в их краях воевод с теремами не сжигают, называла её “почивальней”. На прощание она тихо сказала, что если мне вдруг что-нибудь потребуется, надобно просто громко позвать её. Сказав это она тепло улыбнулась давая мне понять, что будет мне очень признательно если я не воспользуюсь до утра её услугами.