полная версия

Максим Владимирович Альмукаев
Оксюморон

P.S. нет худа без добра ибо расставшись с курткой я нашёл себе жильё. Тот кто отнял у меня куртку пригласил меня жестом следовать за ним. Пока мы шли люди сидевшие вокруг других костров, а их к слову оказалось не мало, махали моему провожатому руками и с несмываемыми улыбками на устах выкрикивали –Брг! Брг! Мы пришли к одному из множества вагончиков-бытовок, кажется так называются эти сооружения. Это было его жильё. Когда мы вошли внутрь мой провожатый повесил куртку на вешалку словно некогда с неё её снял и указал на один из двух топчанов расположенных по обе стороны от покрытого грязной клеёнкой стола, и коротко сказал –Тут. Спать. С этими словами он вышел оставив меня одного. Вот тогда, оставшись один я и принял решение вести дневник, который надеюсь доживёт до того дня, когда попадёт в твои Максим руки. Да поможет мне Бог.

Второе Ноября. Сегодня утром я проснулся от того что почувствовал сквозь сон что кто то возится у меня в ногах. Открыв глаза я увидел, что грязный взъерошенный подросток самодельным ножом пытается перерезать шнурки на моих ботинках. Это было уже слишком. Но едва я попробовал приподняться на локтях как две руки с крючковатыми грязными пальцами прижали меня к доскам лежанки на которой я лежал. Оказалось, что пока один пытался меня разуть другой сидел у меня в головах. Потому то я и не заметил его сразу. Знаешь Максим грешно говорить такие вещи, но случись в тот миг у меня пистолет у меня нет ни малейшего сомнения что я бы решился воспользоваться им. Возможно ты, тот, кто знал меня долгие годы и скажешь, что я не смог бы. Увы Максим, увы, уверяю тебя, смог бы. Мне помогли бы мои инстинкты. Они, проведшие меня через века в бесчисленной череде поколений и тогда не бросили бы меня несмотря на то что я когда-то отрёкся от них.

Эти двое без сомнений справились бы со мной. Тем более что второй оказался гораздо старше и сильнее первого, но на моё счастье в этот миг дверь открылась и в вагончик вошёл мой хозяин. Увидев его они вскочили на ноги и быстро залепетали,– Брг, брг туда, туда, и они указали грязными пальцами на выход. Хозяин строго глядя на незадачливых грабителей отошёл в сторону освобождая проход. В который с быстротой молнии и юркнули.

Сегодня утром случилось одно событие о котором я хочу тебе поведать. После завтрака состоящего из жаренного на угольях мяса я решил прогуляться в окрестностях этого странного посёлка. Извини меня Максим, грешу против истины, но никакого другого слова я подобрать не смог. Едва я отошёл на несколько сот метров и поднялся на невысокий холм как увидел в дали город. Да-да Максим самый настоящий город. Я едва не закричал поражённый своим открытием. Но только из моих уст вырвался крик как мимо меня пролетел тяжёлый камень. Обернувшись я увидел в кустах взлохмаченную голову. Приглядевшись я узнал одного из несостоявшихся грабителей. Уж не знаю какие у него были намерения на этот раз. Толи он просто следил за мной толи был приставлен ко мне в качестве надсмотрщика. Кстати я ещё не выяснил свой статус среди этих людей. Мои намерения ими явно в расчёт не принимались. Остаётся только надеяться, что статус в котором мне предстоит пребывать пока я буду среди них не сильно будет мне препятствовать. Парень поманил меня и я понял, что он хочет чтобы я вернулся в посёлок. Когда мы возвращались в посёлок я увидел странную картину. На холме чуть более высоком чем тот который совсем недавно покинул я стояло множества людей. Здесь должно быть собралось всё население посёлка. Был среди них и мой хозяин. На этот раз он был облачён в мою куртку. Все они смотрели в одну сторону. Все они смотрели на далёкий город.

Третье ноября. Сегодня с утра я попробовал поговорить с моим хозяином о городе. Всякий раз когда я произносил какую-нибудь фразу обращаясь к нему я видел как он пытается удержать мои слова в своей памяти, словно запасаясь ими про запас. В конце концов я оставил свои попытки. Честно говоря задавая вопросы я не рассчитывал на его ответы. Я решил ориентироваться на его реакции. Я видел как вы смотрели на город, сказал я, ты знаешь что это за город спросил я. Услышав мой вопрос он испуганно посмотрел на меня. затем на дверь словно ожидая что в неё войдёт кто-то кто покарает нас обоих. Нет города сказал он скороговоркой, мираж есть, города нет, нет города. Мечта есть, цель есть, города нет. И он по-детски приложил указательный палец к губам. Я решил не продолжать разговор. Я понял чем являлся для этих людей тот город. Он был для них примерно тем же чем для нас с тобой является рай небесный. С той лишь разницей что им не нужно в него верить они видят его каждое утро своими глазами. Во истину их удел куда более счастливый чем наш с тобой мой друг. Пути господни неисповедимы. Я оторвался от чтения. Тут было над чем поразмыслить. Выйдя из вагончика на свежий воздух я не без удовольствия расправил плечи.

Погода была чудесная. Жара ещё не вступила в свои права. В небе висела длинная цепь перистых облаков, протянувшаяся до самого горизонта. В ветвях высоких деревьев шелестел ветерок. Я посмотрел в сторону города. Если верить дневнику, эти люди верят в то, что город не просто пуст, а его вообще нет. Что это если угодно сродни фате-Моргана в пустыне. С того места где я стоял было видно обширное озеро. Оно казалось искусственным, вырытым людьми, покрашенным в синий цвет и обставленным холмами из папье-маше. Посёлок жил своей обычной жизнью. Горели костры играли ребятишки. Возле некоторых вагончиков женщины длинными ножами срезали с подвешенных за крюки собачьих туш мясо и бросали их в стоящую подле посуду. На всех лицах без исключения я видел всю ту же улыбку. Я подумал, что мне не легко будет добиться от них того за чем я здесь. Понимаешь Максим хоть религия и учит что впадать в уныние есть худший из грехов, но положа руку на сердце сможешь ли ты, я, признаюсь сколько не старался так и не смог, назвать случай, когда бы люди вспоминали по-настоящему о Боге пребывая в достатке и благополучии. А у этих людей радость обретала какую-то непостижимую природу. Грешно сказать, но если бы смысл религии был бы в радости, и здесь имелся бы какой –ни будь культ. То скорее они меня обратили бы в свою веру, а не наоборот.

Далее было вырвано несколько листов. Возможно они понадобились хозяину для растопки печи или тот, кого здесь звали Грустные страницы нашёл правильным что бы они ни когда не увидели свет, но так или иначе следующей датой было одиннадцатое Ноября.

Одиннадцатое Ноября. Максим я наверное должен извинится перед тобой ибо не пристало рассказчику прерывать беседу на столь долгий срок, но в последние дни было столько забот что едва я приходил домой как тут же падал на кровать и засыпал. Я не стану рассказывать тебе всё что мне довелось тут увидеть своими глазами. Я не судья этим людям ибо получи я от них вопрос где был столь всесильный по моему мнению господь когда они год за годом погружались в трясину ничтожества я тоже не нашёлся бы что ответить. Но поверь картины которым я был свидетелем потрясли бы самую извращённую фантазию. Чего только стоит один случай когда однажды прогуливаясь по посёлку я услышал доносящиеся из-за небольшого сарая странные звуки. Сначала я подумал что там сношаются собаки или кошки. Уж не знаю какой в тот момент демон обрёл власть над моей душой но меня охватило сильное любопытство. Каково же было моё изумление, когда, заглянув за угол я увидел двух подростков мальчика и девочку лет десяти которые самозабвенно предавались плотскому греху. Открытие моё столь сильно шокировало меня что некоторое время я не решался о нём никому говорить решив, что меня сочтут лгуном. Когда же я поведал о том, что видел моему хозяину тот лишь пожал плечами. Я подумал было что он не понял меня, ибо пока я говорил он только улыбался. Господи прости меня, но мне кажется я уже ненавижу эту улыбку. Мне пришлось прибегнуть к помощи жестов. Но и этот вариант не привёл к нужному мне результату хотя понял, и в этом я уверен, он больше чем в первый раз. Во всяком случае когда я жестом изображал, о господи стыд то какой, половой акт его улыбка стала пошловатой. Позже я поймал себя на мысли что я прихожу в ужас при виде всего этого как человек цивилизованный. Именно цивилизованный. И моё понятие безнравственности и греха – это понятие, пропущенное через цивилизационную призму. А здесь я не видел ни школ, ни библиотек ни даже книг. Положение вещей здесь таково Максим, что мало что может помочь цивилизованному человеку не впасть в грех отчаяния. Грубость и отупление, вот как я охарактеризовал бы окружающую меня действительность попроси ты меня об этом. Здесь нет ничего из того, что могло бы принести пусть не истину, но для начала хотя бы понимание того, что есть хорошо, а что плохо. Знаешь дорогой мой друг, в писании есть место, где спаситель обращаясь к апостолам говорит “На путь к язычникам не ходите ибо греха они не ведают”. Так вот, здесь я понял страшное, – эти люди и есть самые настоящие язычники, которые не ведают греха. Они просто идут туда, куда ведут их инстинкты. Мы не можем оценивать содеянное ими в критериях не только “грех” и” благодетель”, но и” хорошо” и “плохо”. Они безгрешны друг мой Максим, ибо не осознают нравственных аспектов свершаемых ими поступков. Ведь грех, это отступление от осознаваемого человеком пути, проложенном за долгие века цивилизацией. Именно осознаваемого. А они? Разве они осознают, что убивая друг друга в драке они поступают плохо или те дети что предавались плотским утехам, что ещё Максим они должны были бы испытывать кроме удовольствия? Стыд? Да они просто отвечали на зов инстинкта как это делают дикие звери вот и всё. Но главное друг мой заключается в том, что мы цивилизованные люди больше не в праве судить их по законам цивилизации по тому что цивилизация здесь спасовала и отступила. Они дикари. Да-да Максим эти люди нуждаются не в священнике а в миссионере которые некогда приходили в варварские племена и жили с ними. Не хотелось бы прозвучать самонадеянно, но я ощущаю себя миссионером. Этот путь может оказаться для меня чреват большими неприятностями, ибо я знал из курса семинарии чем чаще всего для этих проповедников заканчивались такие вояжи, но другого пути я не вижу. Да –да Максим друг мой не вижу. Моё положение усугубляется тем что совсем не далеко от того места где расположен наш посёлок есть город. Самый настоящий город, который мне не доступен. Нет-нет не по тому что я не волен в поступках, хотя, как я уже говорил, кто знает не есть ли мой охранник одновременно надзирателем. Я не могу покинуть этот посёлок поскольку этот поступок будет равен поражению. Они не могут пойти туда ибо город, и это мне уже доподлинно ясно является для них недостижимой мечтой. К которой они как оставленные матерью дети тянут руки каждое утро. Только здесь я понял, что лучшего места для укрепления своей веры мне не найти. Помнишь Максим у нас с тобой состоялся спор в пылу которого ты сказал мне что церковь это прежде всего место где пристанище обретёт всякий, кто скажет себе “ Я хуже Господи, чем мог бы быть с твоей помощью, приложи я усилие и призови на помощь имя Твоё”. Тогда я нашёл твой довод правильным, но здесь Максим, среди этих полу детей, и, страшно вымолвить, полу животных, я вдруг поймал себя на мысли что проповедуя им слово бога милостивого не впадаю ли я в грех гордыни наделяя себя правом нести своё представление о боге им. Именно своё представление. Пожалуй, далёкий мой друг здесь я должен задержаться и объяснить тебе, что я имею ввиду. Знаешь Максим мне на кануне подумалось, что когда и если придёт время уходить на покой я поселюсь в каком ни будь городе полном разврата и мерзостей греховных. Я почти уверен друг мой что это моё решение удивит тебя, но признай Максим, что не велика трудность быть святым в пустыне. Гораздо более труден путь того, кто возжелал отгородиться от мирских соблазнов в городе, где искушениями пропитан сам воздух. Я вспомнил недавно как один мой знакомый рассказал мне историю о том, как в одну из стран запада был приглашён последователями, некий восточный гуру. Надобно тебе заметить, что, у себя на родине этого человека почитали едва ли не святым. Какого же было изумление последователей этого святого, когда придя в гостиницу на следующий день, они не обнаружили его на месте. Метрдотель отеля сообщил им что старик в странной одежде ушёл спозаранку и до сих пор не вернулся. Ученики в тревоге бросились искать своего учителя, опасаясь что с ним могут произойти несчастья в их городе полном греха. Долго они не могли его найти. Надо сказать что главным образом они сосредоточили свои поиски на местах духовных как-то синагоги, церкви, мечети, пологая что не довольствуясь своей мудростью их учитель взалкал чужой. Но все усилия были напрасны. Старик как сквозь землю провалился. И вдруг, о чудо, старик нашёлся. Один из учеников проезжая по городу заметил возле одного из киосков торгующих журналами шафрановую мантию. Это был гуру. Но занят он был очень странным занятием а именно он пристрастно выбирал себе порно журналы. Суть этой истории заключается Максим в том, что ошибка этих людей заключалась в том, что когда они бросились искать своего учителя по духовным местам, искали они не своего гуру, а своё представление о том каким должен быть их гуру. В то время как их гуру был всего лишь старым человеком, измученным воздержаниями исход которых всё равно предрешён ибо сколько не восседай в позе лотоса а коса смерти справится и лотосом. Нельзя жить душой на небе, а телом на земле. Нельзя. Именно здесь я понял насколько в опасном положении находится вера там где сейчас пребываешь ты. Ведь там в циничном и весёлом мире в скором времени все наши ценности будут непременно подвержены строжайшей ревизии. И скажи мне мой дорогой друг, положа руку на сердце выдержит ли эту ревизию наша религия? Нет-нет друг мой я говорю не о священниках –педофилах и не о богатстве наших владык, которое уже стало притчей во языцех. Не станем опускаться до материального. Но прикоснёмся к более возвышенным фракциям этого вопроса и что мы увидим здесь. ЛИЦЕМЕРИЕ. Ведь говоря о всепрощении разве можно забыть про газовые камеры концлагерей, в которых умирали безвинные дети. О сверкающих на солнце пряжках с надписью с “ С нами Бог”. О бравых солдатах, лихо разрубающих палашами беззащитных младенцев. И как итог, о той стране, которая открыто отвергла Бога, но победила этих солдат, да ещё и восстала из пепла, накормив не только своих детей, но и многих голодных детей мира. Так где же был Бог тогда? Где его всеблагая воля, когда женщина доведённая до отчаяния нищетой вынуждена делать аборт или выбросить новорожденного ребёнка в мусорный контейнер? Где отец семейства вынужден красть с работы чтобы прокормить семью ибо его родное предприятие не платит ему заработную плату на протяжении многих месяцев. Или, скажем, что бы он сказал на то, что у снайпера вспомнившего вдруг заповедь “Не убий” дрогнула рука, в тот момент, когда он нажимает спусковой крючок перед этим поймав в перекрестие оптического прицела террориста захватившего детский садик. Да что я тебе рассказываю. Ты сам обо всём этом прекрасно знаешь. И у этих людей Максим, дошедших в отчаянии до дикости, я уверен, спроси они меня за что им всё это, я не нашёлся бы что ответить. Они деградировали, и это правда, а это значит, что говоря этим детям о боге и добре я волей не волей буду пользоваться их неразвитостью. То я есть буду ни больше ни меньше как вором. Ибо забирая у них их мир я не дам взамен своего мира. Поскольку для того чтобы подготовить их к восприятию того, что я хочу до них донести нужно время, много времени. А вот его то у меня как раз и нет. И это правда. Но я не хочу быть вором. Тем более вором держащим в руках библию. Вот что я придумал. Если уж я здесь для того, чтобы отнять у этих людей их мир посредством загробного обетования, то и я сам пока буду пребывать среди них, клянусь богом, да простит он мне этот грех, ни шагу не сделаю по направлению к городу как бы трудно мне не пришлось. А соблазн велик. Знаешь друг мой, после сегодняшней ночи когда я проснулся от холода и в животе урчало от голода, я вышел из своего вагончика и пошёл к тому месту откуда виден город. Глядя на город я кажется понял, что имел ввиду наш спаситель, когда в пустыне вознеся его на высокую гору Диавол показал ему царства земные. Да искушение велико, но я не поддамся искушению. Да укрепит господь силу того, кто несёт его слово и страдает во славу его. Я стану одним из них Максим. Я пропитаюсь их бытом. Я увижу мир в таком свете в каком его видят они. И когда это случится я с полным правом скажу обращаясь к ним” О братья мои”. И всё это время Максим я буду говорить им о вере, которая вела людей сквозь голод и холод сам при этом испытывая настоящие голод и холод. Признайся друг мой положа руку на сердце, когда последний раз ты испытывал настоящие голод и холод? А когда я почувствую, что надежда оставляет меня, я снова стану говорить им о вере, которая светила столетия заплутавшим в ночи. Которая возвращала самые заблудшие из душ на путь света. Которая и меня привела сюда. В прочем мне пора. Меня зовут к столу. Очередная собака готова.

Далее несколько листков отсутствовало.

Тринадцатое Ноября. Максим случилось то, чего я опасался. Я заболел друг мой. Страшно заболел. Ещё накануне мне нездоровилось, но отчего то я полагал что обойдётся. Возможно я думал так по тому, что подсознательно понимал, что заболей я лекарств мне тут достать будет негде. У меня совсем нет средств. Несколько обнадёживает как это ни странно, что и у здешних обитателей их нет. Во всяком случае я ни разу не видел их ни у кого из местных. Между тем лечатся же они здесь как-то. Проснувшись ночью я понял что пока я спал температура поднялась. Едва открыв глаза я увидел как сквозь окно на меня смотрит чей то жёлтый глаз. После я понял что это всего лишь луна. Но того усилия которое потребовалось моему сознанию чтобы наделить ролями оказалось достаточно для того чтобы ко мне вернулись мучившие меня накануне мысли. Ложась спать на я дожидался когда мой хозяин уснёт об этом свидетельствовало мерное посапывание и запирал дверь на засов это вероятно излишняя мера ибо с того дня как меня едва не разули никаких поползновений в мою сторону я не встречал но так мне было спокойнее. Я лежал и чувствовал как чем сильнее поднимается температура тем быстрее меня покидают силы. Наверное, к утру я буду представлять для местных жителей лёгкую добычу. Если конечно до утра не умру. Правда мой хозяин по всей видимости решил взять меня под своё покровительство, и пока в этом отношении он был безупречен, но кто знает, как он поведёт себя найдя меня в моём теперешнем состоянии. Может он сочтёт что экономнее будет прикончить меня. Знаешь в приключенческой литературе есть такой устоявшийся штамп: дикари воспринимают миссионера богом с белой кожей, но случись им увидеть его кровь или найти его больным как ореол сакральности как ветром сдувает, и он из бога превращается в лёгкую добычу. В самый обыкновенный кусок мяса. В прочем уповаю на бога и будь что будет. К счастью рядом был мой дневник с помощью которого я могу друг мой говорить с тобой. Моя рука с большим трудом удерживает карандаш.

Далее снова были вырваны страницы. По всей видимости бумага понадобилась хозяину дневника для более важных нужд. С наружи донёсся громкий лай собаки. Но вскоре всё стихло и я вернулся к чтению.

Восемнадцатое ноября. Максим все прошедшие дни я был в бреду и лишь ненадолго приходил в себя. За мной ухаживают двое. Мой хозяин и один из тех двоих, что хотели оставить меня без обуви на следующий день после моего прибытия. Возможно таким образом он пытается попросить у меня прощения. Впрочем, вряд ли, ибо как ни старался я после, а своих часов я найти так и не смог. Прошло уже довольно много времени, с того момента как я прибыл в этот посёлок, но до сих пор так и не приступил к своим прямым обязанностям. Должен признать, что болезнь и некоторые бытовые трудности меня изрядно задержали. И вот наконец сегодня я решил впервые произнести проповедь. За время что я провёл среди этих людей я сделал некоторые наблюдения. Я заметил, что у них есть устоявшиеся традиции. Например по вечерам они все, от мала до велика, собираются вокруг одного большого костра. Только представь себе. Тьма. Огонь, блики которого выхватывают из ночного мрака лица твоих товарищей. Что бы ты мой друг Максим подумал на моём месте? Правильно. Лучшего случая для проповеди не найти. Над тем местом из священного писания с которого как мне показалось будет правильным начать их знакомство с религией я не думал ни минуты. Нагорная проповедь. Завтра Максим я расскажу, что из моей затеи вышло. Пожелай мне удачи друг мой. И помолись за меня.

Девятнадцатое ноября. Первая неудача. Едва я начал читать как вдруг ощутил возникшее напряжение. Вокруг костра наступила полная тишина нарушаемая только моим голосом и треском сгораемых в огне веток. Посмотрев по сторонам я увидел, что на меня смотрят злые глаза. Я оторвался от чтения и впервые о господи милосердный я увидел. что они перестали улыбаться. Но не радость охватила меня. ибо глаза их сделались злыми. Нет Максим это были не люди. Несколько из них поднялись и двинулись ко мне с угрожающим видом. Они конечно без труда бы справились со мной если бы между нами не встал мой хозяин. Он широко расставил руки словно опасаясь чтобы его не обошли со стороны. Грустные страницы грустные страницы сказал один из них. И указал на мою библию. Грустные страницы повторил за ним мой спаситель и посмотрев на библию тут же перевёл взгляд на огонь. Я понял, что он хочет чтобы я бросил Библию в костёр. Я предпочёл ретироваться. Но на этот раз Максим поверь мне я испугался не за себя. Отойдя на некоторое расстояние от костра я услышал радостные крики. Повернувшись я увидел как они изображали какие то странные танцы. Впрочем называя те странные телодвижения танцами я почти уверен, что ошибаюсь просто у меня нет другого слова. Люди прыгали на месте и кричали что-то нечленораздельное. Порой мне удавалось уловить за этими беспорядочными движениями хоть какой-нибудь порядок, но в ту же секунду он ломался и снова торжествовал хаос. Признаюсь тебе друг мой что в тот момент мною овладела обида. И в этот самый миг мне ответила надежда. Я подумал, что если мне удастся подавить в себе обиду то я смогу полюбить этих несчастных. И в этот самый миг Максим я понял, что почти люблю ложь. Не суди меня друг мой строго. Вернувшись домой я подальше спрятал библию на случай если, плохие настроения местных обитателей не останутся у костра. Не знаю друг поверишь ли ты мне, но я совсем не испытываю страха. Как бы то ни было в эту ночь я собираюсь спать.

Засыпая я видел перед собой страшные лица и вдруг поймал себя на мысли что за всё время что я нахожусь среди этих людей мне лишь сегодня представилась возможность пусть и ненадолго увидеть на их лицах что то ещё кроме осточертевшего мне порядком олигофренического счастья. Знаешь Максим моё положение должно бы по мнению многих наших с тобой знакомых заставить меня впасть в уныние, но странное дело я сам нахожу его, нет-нет, не приятным. Если воспользоваться выражением профессора Хайдеггера, которым, ты мой друг так долго и, увы, безуспешно пытался меня увлечь в дни нашей юности, я нахожу ту ситуацию, в которой оказался, позволяющей смотреть в сторону возможного и надеяться на чудо. Если мне суждено здесь погибнуть, то хорошо, что в этот момент меня не увидит никто из того мира откуда я прибыл и где находишься сейчас ты. Просто мне не хотелось бы чтобы ещё кто-нибудь высокомерно усмехнулся глядя как сломился очередной поп. А я Максим чувствую, что случись, что я не выдержу и стану взывать, но не к господу, а к моим мучителям с просьбой сжалится надо мной. В конце концов я тоже человек. Поверь, я не пытаюсь такими словами усилить, что называется драматическую линию, отнюдь. Такая возможность вполне реальна. Да, конечно, пока я нахожусь под защитой моего хозяина, но мои вещи которые не достались тем двоим в первое моё утро в этом посёлке всё ещё при мне. Может быть случись это раньше, я унёс бы с собой некоторые иллюзии несостоятельность которых увы подтвердилась.

Двадцатое Ноября. Я наконец кажется нашёл помещение для будущей церкви. Мой хозяин, Брг, обратился ко-мне когда я сидел за столом и читал. Грустные страницы, сказал он и поманил меня рукой. Как много можно выразить жестом. Пока мы шли по посёлку я всё время озирался на встречающихся мне по дороге людей, но ни каких следов от вчерашних эмоций которые вызвала в них моя проповедь не было. Это снова были лучезарные, улыбающиеся лица. Некоторые из них в особенности дети указывали на меня пальцами и кричали – Грустные страницы, грустные страницы. Дети друг Максим, по всюду и всегда всего лишь дети.

Вскоре мы остановились возле одного из вагончиков. Мой провожатый указал на болтающуюся на одной петле дверь из-за которой смотрела неприветливая мгла и коротко бросил. Жить. Остальное мне по всей видимости предлагалось додумать самому. Но я всё понял и без слов. Наконец-то. Это был мой первый храм друг мой Максим. Как передать тебе ту радость, что охватила меня в тот миг. В порыве чувств я обнял моего теперь уже бывшего хозяина. Он продолжал улыбаться. Не выдержав я первым делом нашёл неподалёку пару досок и забросил их на крышу. После проворно взобрался следом. Хотя в последний раз имел подобный опыт когда мне было кажется лет семь или восемь отроду. Соорудив из досок крест я водрузил его на крыше нового храма. Ах какой символ могли бы найти в этом художники, грешным делом подумал я в тот миг. Я посмотрел вниз где стоял Брг. Он улыбался глядя на меня. Я глядел на него и тоже улыбался. И в тот короткий миг мне хотелось верить Максим, друг мой мне так хотелось верить, что глядя на меня, стоящего на ржавой крыше строго строительного вагончика, удерживающего одной рукой свой сколоченный из досок крест, он, широко улыбаясь, ещё и разделяли со мной мою радость. Оторвавшись от чтения я вспомнил сгоревший вагончик с укреплёнными на крыше досками. Должно быть это и была церковь. С наружи послышался шорох. Я прислушался. Шорох больше не повторился зато повторился собачий лай. Как-ни странно этот лай меня успокоил. Собаки везде, только собаки. Я вернулся к чтению дневника.

Двадцать первое ноября. Утром выйдя из моего вагончика которому в скором времени предстоит стать церковью я увидел, что большая группа обитателей посёлка собралась у костра, разведённого недалеко от моего вагончика. Я поймал на себе несколько восхищённых взглядов. Признаться, мне не легко каждое утро видеть их выражение лиц словно они видят меня впервые. Извини меня друг мой за подобное сравнение, но порой мне кажется, что их головы словно компьютеры, вынужденные открывать для себя всё заново после включения в сеть. Но сегодня они смотрели на меня как-то по-особенному. В их глазах я увидел что-то похожее на интерес к моей персоне. Едва я приблизился к ним чтобы поздороваться как они вскочили на ноги и принялись кричать на перебой тыча в меня пальцами. Они называли меня Грустные страницы. У меня кажется появилось прозвище. Не могу сказать, что мне это приятно, но помятуя, что пришлось претерпеть тем чьими трудами истинная вера укреплялась в мире я смиряюсь. Признаюсь, что в тот момент я был горд собой. Не помня себя от счастья я вернулся домой и сделал эту запись в дневнике. Я думаю, что мне следует воспользоваться этим шансом. Сегодня вечером, когда они соберутся на свой сход я попробую снова проповедовать святое слово. Пожелай мне удачи друг мой и молись за меня.

Двадцать второе ноября.

Я подавлен. Я не знаю насколько ещё меня хватит. Моё терпение на пределе. Вчера вечером я снова проповедовал. Я выбрал для проповеди послание Павла к Коринфянам. То место где говорится, что в огне испробуется дело всякое. Ты помнишь Максим как я любил повторять его. Пока я говорил они смотрели на меня с улыбками на лицах. Сколько не старался я так и не смог заставить себя поверить, что это были те же улыбки, которые я видел, когда стоя на крыше своего вагончика, удерживал сделанный из досок крест, но так и не смог. Нет это были снова лица идиотов. Но едва я дошёл до места где апостол говорит о том, что люди к которым он обращается в послание есть храм божий и горе тому кто осквернит храм божий, все изменилось. О Максим друг мой как передать что тут началось. Мои последние слова потонули в криках и в меня полетели камни и горящие головни. Мне чудом удалось бежать. И на этот раз я уверен, что бежал я от смерти. Вновь лишь на мгновение, на короткое и жуткое, мгновение я остался один на один со смертью и снова бежал. Несколько часов я малодушно скрывался точно вор во мраке дожидаясь пока посёлок затихнет. Я долго лежал в траве и слушал как плакали тёплые ветры внимая безмолвию мира вокруг. Вернувшись домой я у порога обо что-то споткнулся. Я наклонился и поднял с земли распятие из досок, которое водрузил на крыше накануне. Войдя в дом я зажёг светильник и увидел, что мой дом подвергся нападению и разорению, и осквернению. На столе высилась горя фекалий. На полу распростёрлась огромная, пахучая лужа. Усевшись на кровати я горько и долго плакал. Я вдруг отчётливо понял, что все мои усилия тщетны. И дело не в том, что культура отступила от этих мест оставив плацдарм дикости, хотя будучи не только рукоположенными пастырями, но и образованными людьми мы понимаем, что религия, это часть культуры, да простят мне эту вольность в суждениях наши с тобой учителя, и стало быть её развитие возможно лишь в среде уже в какой-то степени подготовленной к её восприятию, но я хочу заострить твоё внимание на другом аспекте. И аспект сей весьма важен, ибо вдумавшись в то, что я тебе сейчас скажу друг мой, ты поймёшь, что всё гораздо страшней, нежели это представляется досужим умам. Сегодня я стал свидетелем случая, который подвинул меня к страшному в своей безысходности выводу: здесь эволюция двинулась в обратном направлении. Я конечно не биолог и не знаю возможен ли подобный процесс, но, по-моему, дело обстоит именно так. Ты прекрасно знаешь Максим, что когда пал Рим под ударами варваров, тоже был кризис многих институтов. Образование, медицина, инженерия, военное дело. Даже хлеб сеять пришлось учиться заново. Люди позабыли латынь и многое другое. Но осталось главное, то, что стоило всех вместе взятых достижений прежнего мира. Тот факел, который должен был вывести и вывел человечество из тьмы к свету. Этим факелом было священное писание. У людей осталось представление об идеальном человеке воплотившемся в Христе. Именно это Максим и позволило остаться в истории человечества многим интенциям. Например, переписывая святое писание, “некто” даже не понимая ни слова просто перерисовывал значки, а потом старался понять то, что вышло из под его пера. Потом люди проникались пафосом слова. Потом пришла схоластика, а от неё до науки Бекона уже рукой подать. Если бы человечество отвергло слово божье, и я верю в это как дитя, была бы катастрофа в эволюционном смысле. Человек превратился бы в примата. Тогда нас к счастью миновала чаша сия, но сейчас, здесь, глядя на этих пока ещё людей я вижу, что, то, что не смогли сделать века, увы, смогли сделать десятилетия. Я встаю на колени для молитвы Максим и прошу господа нашего укрепить меня в моей вере. И ты друг помолись обо мне. Слава Богу отправляясь на кануне проповедовать, я спрятал надёжно дневник и благодаря этому ты узнаешь о случившемся. Надеюсь, увы теперь уже надеюсь, узнаешь.