Максим Касмалинский
Политолог из ток-шоу
Боб мерно рассказывал, не претендуя на внимание публики. Публика не претендовала на яркую лекцию. Из всей раскидистой переписки, ведущейся в это время из здания института, к Бобу относились лишь немногие реплики.
Dek2001: Политолог из телека речь толкает. Надо посидеть послушать. Задержусь, пожрать оставьте.
Fanni: Страшненький, но умный.
Zyb0990: Политолог лексически бесподобен, но образ его довольно-таки блядский.
Dek2001: Они там в телеке все такие.
Nores00: У меня матушка ихние передачи смотрит. Говорит этот – самый безвредный.
Madein: В кои-то веки в нашей дыре такой известный человек. И говорит правильные вещи, врагов России мы должны знать! Если душа народа в его литературе, то и пиндосскую литературу нужно представлять.
Welda: Если он меня в москву заберет, я ему дам сколько, когда и где можна.
После американской литературы Боб перешел к американской политике. На эту тему ему рассказывалось проще – все слова, термины, эпитеты от многократного повторения к губам приросли и произносились уже машинально.
Zyb0990: У таких типов дети в Гарварде учатся и дом в Майами, а он втирает тут, что Америка враг.
Nores00: Встать бы и спросить, ты че, олень, несешь? Я бы спросил, да диплом нужен.
Мало чем отличаясь от остальных студентов, в аудитории затесался Влад, он зависал в инсте своей девушки.
На почту Боба в это время пришло письмо от Егора – приятеля Артура по зоопарку. К письму приложен рассказ среднего литературного качества. Сейчас лучше и не пишут. Незачем. Например, есть культовый писатель Олег Тараканов, имя его раскручено. Он может способ варки макарон издать, а люди будут думать: в чем тут глубокий смысл? А какой-нибудь известный критик (тоже на контракте у издательства) заявит: для того, чтобы понять таракановский «Способ варки…» нужно иметь глубокие познания в области непальской мифологии, а поскольку таких познаний никто не имеет, верьте мне на слово: Тараканов – гений. Всё! Жизнь Тараканова – смутна и непонятна, его творчество – непонятно и модно, его книжки пишет компьютерная программа. Не Бог весть, какая сложная. Такую программу и старшеклассник напишет.
Боб свои лекции писал сам. Вернее, у него была одна лекция, которую он корректировал и читал как новую перед разной публикой. А еще в процессе чтения лекции он точно чувствовал хронометраж, его можно было прервать на любом слове, и он с точностью до секундного десятка сказал бы, сколько времени прошло от начала речи. Так и в этот раз он спокойно, не сверяясь с часами, уложился в отведенные сорок минут, после чего предложил задавать вопросы. Предложил с отчетливой надеждой, что вопросов не будет.
В первом ряду подняла руку инертная девушка с блеклым лицом, «рыбья кровь» судя по внешности.
– У меня такой вопрос, – тихо сказала она. – По поводу семьи, патриотизма и прочих традиций. Эрих Фромм считал такие явления, вытекающими из непреодоленного Эдипова комплекса…, – она вкрутила в свой двухминутный вопрос и Фромма, и Фрейда, и какого-то типа с именем на «Ю», то есть это был не вопрос выступающему, а поза перед присутствующими преподами.
– Это интересное мнение, – ответил Боб также аморфно. – Мнение авторитетных ученых всегда интересно, но стоит ли его безоговорочно принимать на веру? Очевидно ясно, что на ту или иную сущность в философской мысли имеются различные суждения, зачастую противоположные по смыслу. Думается, что, прежде чем делать окончательные выводы, нужно изучить все имеющиеся аспекты. Анализ может быть окончательным, но и пренебрегать новыми данными нельзя.
Следующий вопрос прилетел из средних рядов.
– А как вы думаете, – белесый парень с танцующей головой. – Герои О. Генри, жулики, Джеф Питерс и Энди Такер, если бы жили сегодня в России, чем бы занимались?
– Ха! Интересный вопрос, – одобрил Боб. – Очень интересный. Вы намекаете, что сегодняшняя Россия и Америка О. Генри… Да, есть сходство, определенно есть. Был такой персонаж, как «калиф над подземкой», если я правильно помню, я знаю таких людей. А Питерс и Такер…
– Они госдолжности продавали, – крикнул с места белобрысый.
– Олигархами они бы стали, – прозвучало сзади.
– Блогерами, – предположил кто-то.
Боб облокотился локтями на трибуну.
– Блогерами – это интересно, – сказал он. – Наверняка, благородные жулики не обошли бы вниманием Интернет. Также очень популярны сегодня экстрасенсы, астрологи, нумерологи…
– Политологи, – предложил кто-то наглый.
– В Интернете, – не обратил внимания Боб. – Есть где разгуляться, Питерсу и Такеру, но есть такое соображение. Смотрите, во время золотой лихорадки более всего преуспели не золотодобытчики, а скупщики, торговцы, владельцы салунов. Я не скажу, что блогеры – золотодобытчики. Что-то другое они добывают, не золото. Это не новаторство давно. Дело в том, что сословие блогеров стало многочисленным, распространенным, это такие цифровые мещане. Буржуа, подданные Фейсбука. Это как раз те персонажи, которых и разводили Джеф Питерс и Энди Такер. Хитроумную аферу с блогерами они бы придумали. Но олигархами я этих персонажей не вижу. Политиками – возможно, хотя здесь также, как и с блогерами. Питерс и Такер скорее разводили бы современных российских политиков. Интересный вопрос, тут есть над чем подумать.
Боб нашел взглядом Влада, тот скалился во весь рот, на уровне груди поднял руки с большими пальцами вверх.
– А Джордж Мартин? – заголосил кто-то. Боб замотал головой, ища источник голоса. Проректор, листающий бумаги за крайним столом, громко сказал: «Руки! Руки поднимаем!».
– В «Игре престолов», – за поднятой рукой привстал неопрятный юноша с заячьей губой. – Белые ходоки – это русские?
– Я так не думаю, – сказал Боб. – Я весьма поверхностно знаком с этой сагой, поэтому малокомпетентен. Учитывая, что Мартина вдохновляла война Алой и Белой розы в Англии, сомневаюсь, что там есть отсылка на русских и Россию того времени.
– А похоже, – прозвучал трескучий басок. – Главного мертвеца убили, и всем привет. Наша тема…
Прошуршали смешки. Проректор привстал и строго сказал в аудиторию:
– Сергей Александрович! Вы хотели высказаться или у вас вопрос?
– Можно и вопрос, – над столами вырос широкоплечий смугляк в костюме, судя по всему человек популярный, потому что присутствующие студенты разом заинтересовано повернулись в его сторону.
– Аспирант наш, – кислым тоном сказал Бобу проректор.
– Я бы спросил следующее, – спокойно проговорил аспирант Сергей Александрович. – Есть известная книга замечательного Збигнева Бжезинского. Вам безусловно знакомая, – Боб кивнул. – Книга не новая, и в ней автор, анализируя международную обстановку, делает попытку заглянуть в будущее, при этом прогнозирует шаги некоторых субъектов мировой политики, в том числе Российской Федерации. При этом он указывает какие ходы России для Америки выгодны, какие нежелательны…
………………………
… следующий вопрос задавала полная противоположность предыдущей студентке – встала рыжая хабалка с верхним вызывающим вырезом. Она вышла в проход между рядами, демонстрируя и нижний вызывающий вырез.
– В нашем районе есть военная ракетная часть, – сказала она.
Влад, глядя на Боба, развел руками, без слов говоря, мол, я не понадобился.
– Ракеты с ядерным зарядом, – звонко говорила рыжая. – Бывает, что ракеты запускают. А как летают ракеты сейчас мы хорошо знаем. Падают они!
Теперь проректор вжал голову в плечи, а преподаватели за своим столом покачнулись.
– Это представляет опасность для города и области. Если власть не может безопасно эксплуатировать такие вещи, нужно отказываться от них. Это что, мы в ожидании своего Чернобыля получается?
– Вы знаете, я не специалист, – сказал Боб. – Но обвинять режим в том, что ракеты падают, думаю, не стоит. С таким же успехом можно сказать, что участившиеся аварии говорят о вырождении русской интеллигенции. Да. Именно техническая интеллигенция разрабатывает и испытывает новые виды техники. А можно сказать, что виновата интеллигенция в сфере образования, которая не в состоянии подготовить специалистов. Аварии, неполадки – вещи неизбежные. Что теперь? Допустим, вам надо развести в лесу костер. Вы достаете спичку из коробка, а она ломается. Ну давайте рассуждать о кризисе спичечной промышленности, о режиме и правительстве. Можно декларировать, что спички – пережиток и нужно переходить на зажигалки. Только за время этих разговоров вы замерзнете без костра. Поэтому, сломалась спичка – достань другую. А теория – потом, отдельно. Аварии не должны вести к отказу от технологий. Что касается размещения ракетных войск в вашем районе или в любом другом, то население об этом не спрашивают и это, считаю, правильно. У армии есть задача – обеспечить обороноспособность страны. Они ее выполняют. И наши территории никто еще не захватывает именно потому, что есть армия, есть ракеты. Пока армия охраняет рубежи России, нам с вами ничего не грозит! Россия – ядерная держава, это свершившийся факт…
Боб поговорил еще пару минут на тему вооруженных сил, незаметно делая проректору условные знаки.
На паузе проректор завершил встречу, благодаря Боба, бросая ненавистные взгляды на рыжую.
Влад выскользнул из аудитории в числе первых, Боб долго разговаривал с преподавательским составом, а аспирант Сергей Александрович рассказывал собравшимся вокруг него студентам что-то занимательное и, судя по вспышкам дурацкого смеха, чрезвычайно забавное.
Вернувшись в гостиничный номер, Боб заказал ужин, позвонил сыну, тот не ответил, потом просмотрел почту, где висело письмо от Егора.
10.
Здравствуйте, Борис Олегович, как договаривались, выслал рассказ.
Это Егор, мы с вами познакомились в парке, когда вы искали Артура.
Очень прошу дать ответ в любом случае.
рассказ
Без шансов
К полудню едем мы обратно, в унылый свой поселок отдаленный. На заднем сиденье – Витька и Лёха в одинаковых ватниках, рулит еще один Лёха, чтобы не путать называемый нами Лёнькой. Я на пассажирском сиденье сижу, передо мной – рыбка из капельницы, шрам на лобовом, Сергий Радонежский осуждающе смотрит, Пресвятая Дева Мария сокрушается: «Что же вы творите?!». Совесть острым коготком скребется изнутри, глушу ее табачным дымом.
Смотрю назад: Витёк в размышления впал. Он интроверт на грани аутизма – это я так шучу. Особенность Витька в том, что он периодически отключается от внешнего мира, ныряет в себя, как ловец жемчуга шарит на дне подсознания. Иногда находит, бывает неглупо. А чтобы показать глубину и сложность своей мысли, Витёк достает из внутреннего кармана обсыпанные табаком тонкие очки, протирает их и веско произносит: «Да-а уж». Рядом с ним – Лёха, тоже дружище. Человек хороший, штаны всегда зашиты. Правда, без двух пальцев на правой руке, но за двадцать пять лет нещадной эксплуатации организма всего два пальца потерять – это успех. Так он говорит.
Со мной рядом Лёнчик рулит, пыхтит, но без слов; «пятерка» фырчит, грязные брызги разбрасывает. Дорога сегодня как брикет масла – с виду вроде крепко, а надави – мажется.
Именно по поводу дороги Лёнчик и ругается. Но не этот повод, так другой. Его главная черта характера – недовольство. Он всегда ныл, сколько его помню, вот и теперь ворчит – все не как у людей, жижа эта, как и не в Сибири живём, ноябрь месяц, а погода весенняя, а я соглашаюсь – у меня, говорю, даже коты под окном в недоумении.
Лёнчик мечтает – щас приедем, похаваем. Мамка пельменей налепила полфляги, а тут мороз перестал. Надо сжирать… Литрушку раздавим.
Я усмехаюсь пренебрежительно – чего там литрушка, а он такой – всё-таки… И потом, всё относительно. Что такое триста грамм, например? Пива, водки – кропаль. А помните, в детстве? Году в двухтысячном к нам завезли эту… колу в жестянках ноль тридцать три? Так я неделю баночку тянул.
Некоторое время едем молча навстречу тучам. Я слежу за водителем, но он губы поджал и придал лицу выражение поразительной непогрешимости.
Прикол – объявляет Витек. Вынырнул, значит. Излагает прикол – китайский доктор, мужской пластический хирург по имени «Длинь Ше».
Мы с Лёнчиком усмехаемся, через некоторое время Лёха – а-а, понял. Мужской хирург, чтоб подлиньше.
А откуда они вообще взялись, пластические хирурги? – озадачился вдруг Лёха, я тут же, в общем-то, считая себя самым умным, отвечаю – думаю, изначально они были необходимы. Мало ли люди калечились. Война, пожары. А следом какой-то жавер додумался это поставить на коммерческую основу. И, как они и действуют в таких случаях: реклама, мода, телевизор, и побежали бабы носы уменьшать и сиськи увеличивать.
«Сиськи» – матерок! – радостно орет Лёнчик, я отмазываюсь – это нормальное слово.
– Матерок!.. – Литературное!.. – «Сука» тоже литературная. А мне пришлось… – Ладно, – я сдался.
Блин! Ещё десять отжиманий. Итого за сегодня, шестьдесят.
Это мы так боимся с собственным сквернословием, система штрафов. Мне – отжиматься, а Лёнчику, например, учить сонет Шекспира. Кому что сложнее. Это надо видеть, как эта ортодоксально деревенская ряха делает трагический вид и произносит: «Зову я смерть, мне видеть невтерпёж…».
Можно высоковольтную линию перебить, свалить несколько опор – это Витек опять подал голос. На наше – «???», отвечает – чтобы какое-то время в районе ни телека, ни интернета. Людям делать нечего, а мы им будем книжки раздавать. Добрые. Газеты со смыслом: эй, пробудитесь!
Один уже добудился, – угрюмо говорит Лёха, а я – откуда у нас газеты?
Сами напишем, распечатаем – предположил Витька, а Лёха в сторону эдак зло – один уже дописался.
Лёнчик, успевая проглатывать маты. – А больничка? А школа? Да ты сам дома чаю захочешь, будешь костер разводить? Идея, б..! Й-ерунда! Это… Это надо не электричество рвать, а валить мобильные и телевышки. Притом, наглухо, чтоб наши починить не смогли. Притом в такое время, когда через перевал не проехать, и чтоб оттуда не проехали. Тут надо всё-таки обдумать всё. А хотя… спутниковые тарелки-то… Забыл? Не получится.
Витёк согласился – не додумал тут. Это я что-то… вспомнилось про «высоковольтку».
Сидящий рядом с ним Лёха обернулся к Витьку и с деланым подозрением всматриваясь ему в лицо – Витюня! А что это тебе вдруг вспомнилось про опоры? А до этого про «длиньше». Насколько нам известно, уж кому-кому, а у тебя… Случилось чего?
– Вспомнилось так. За счастье… – За что?.. – Да так. Было дело… – Расскажи.
И Витёк рассказал за счастье – Я ещё «щеглом» был, когда пошел в район «высоковольтки» по грибы. Даже не столько за грибами, сколько по лесу побродить в одного. Всё путём: фуфайка, сапоги, сетка от комара. Хожу, брожу, спотыкаюсь, продираюсь. Думаю обо всём, иногда гриб срезаю. Долго шарился, обо всём передумал. И тут выхожу к обрыву, а с обрыва там равнина… ну вы знаете. Долина ровная, гладкая, и трава почему-то не зеленая, а цвета… вот, сигаретного дыма. И речка наша сверкает по равнине как кардиограмма – стук, стук и вжжж, дальше по прямой. Стою на косогоре у корня сосны, а следующая сосна – уже только верхушка перед глазами. Я в сумерках, в паутине многолетней, а впереди!.. Дальше солнце, долина и одинокое ветвистое дерево, на котором качелька самодельная, и она качается очень-очень медленно. Туда-сюда, туда-сюда. Такая светлота и качели. Вроде ни о чём, а чую: счастье. Я тогда прямо в мох сел и заревел. плакал, плакал… Вот… А потом домой пошел.
Н-да, странное счастье. Я думал, про баб – ворчит Лёха, тогда я ему предлагаю – расскажи ты про счастье и баб.
Лёха, начиная рассказ, закурил – счастье и бабы. От баб скорее несчастья. Н-нда. Бывают, конечно, и приятные моменты, но чтоб, прям, счастье. Не знаю. С Юлькой мы, когда дружили, это близко к счастью, наверное. Тогда говорили, не дружили. Ходили. Помнишь, раньше: с кем ходишь? С этой хожу. Н-да. Долго мы уже к тому моменту дружили. Провожаю ее опять, значит, – Лёха говорил небрежно, но всё больше увлекался. – По зиме дело было. Снег такой, знаешь, хлопьями. Возле Юлькиного дома, в ограде там фонарь. Тёть Рита не вырубала пока Юлька, значит, не зайдет. И в фонаре снег этот, такой вальяжный, как барин добрый. Почему как барин? А, не важно. Стоим мы возле ее дома, уже нагулялись по всей округе. А тогда у всех были куртки бесформенные, только у Юли моей – пальто. Очертания фигуры просматривались. Талия. Я варежки снял и за талию ее обнимаю. Рукам холодно, но, как бы, к телу ближе. Щечки у Юльки красные, тугие. Почему тугие? Ощущение такое, что твердые, тугие. Я ж ее тогда путём и не касался. Стоим, обнимаемся. Она смотрит на меня снизу вверх, и конопушки эти на носике… А на лбу прыщики, она их чёлкой зачесывает. Стоим, обнявшись, и пошатываемся немного, потому что холодновато все равно. Я смотрю на нее, и тут огромная снежинка, вихрясь, как шмель на ромашку, ей приземляется на кончик носа, сюда вот. А я, не думая, не прикидывая ничего, сам от себя не ожидал, и этого шмеля ей с носика губами так шшик… снимаю. Голову сразу в жар, как в бане, даже волосы закипели. Н-да. А Юлька смотрит на меня хитрой кошечкой и говорит так: «И это всё?». Я: «Му-хрю»; чего сказать? Она меня тогда за шею притягивает и в губы, значит. Тут у меня в глазах ка-ак светанёт! Я как-то на солнце в бинокль глянул, типа того. А она мне потом на ухо такая: «Я тебя лю…». Лю! И домой забежала. Лю! И пошел я домой, а мы тогда еще в старой избушке – помнишь? – жили. Иду – не поверишь! – подпрыгиваю. По пути из-за забора собака: р-р-р! Я её в ответ: р-р-р! За другим забором тоже псина заорала: вау-вау-вау! Я ей: вау-вау! Потом бежать давай, потом остановился, давай этих шмелей ротом ловить. Н-да. Хорошо, что ночь, народу нет. До дому прибежал, в калитку не пошел – полез через сарайку! Зачем? Не знаю. В снегу весь, ё-моё! Зашел в избу. Там вонь такая кислая! Глаза слезятся. Печка погасла, холодно. Спать прилег, еще тулупом сверху накрылся. Рядом дед на койке стонет в отключке, за стенкой мамку кто-то наяривает, а я – счастливый! Н-да. Только засыпаю, и мысль: стоп! Как же спать-то? Тут такое! Ё-моё! Я на диване сажусь, рот распялил, будто ору и руками ещё машу беззвучно. Всю так и вскакивал, так и не заснул…А больше я про счастье ничего не знаю.
Всё-таки. А чё ещё надо? – ворчит Лёнчик и после паузы мне говорит. – Объясни нам, умник, чё это за счастье?
На такие общие вопросы общие ответы у меня заранее заготовлены – мне чтобы чувствовать себя счастливым нужно жить сегодняшним днем и чтобы не было сомнений, а также плюс двенадцать, солнечно и сухо. Лёнчик уточняет – как это, чтобы без сомнений, я своё – главное, говорю, не сомневаться в себе, в людях. Самое глупое – сомневаться в будущем. Быть уверенным, что всё происходящее – это всё так и надо. Денег нет – ну и ладно, будут. Мамка заболела – хорошо, что вовремя спохватились, вылечили. Свои проблемы – решай, тренируй смелость. Свои неприятности – заслужил, терпи. Не иметь сомнений в справедливости мироустройства.
А-а! Всё понятно! Это тебе шаман твой в уши надул.
Я говорю – Ну да, Тахон. Мудрый, между прочим, человек. Если человек.
Это не про счастье. Это про гармонию – заключил Витек, а Лёнчик не доволен – не, насчет завтрашнего дня я соглашусь. О! А чё не согласится, когда Христос об этом же говорил? Так что тут – да. А как быть если ты уже чего-то сделал крайне х-х… Не сказал, не сказал!.. Плохое сделал и тебе либо людей стыдно, либо перед собой совестно. Как тут без сомнений? Ведь всё время себя грызешь: надо было не так! Надо было вот так! Маешься.
– Зря. Не надо маятся!.. – Только не надо говорить, что прошлое не изменишь и нечего переживать!.. – И не скажу. Тут надо просто понимать, что все прошлые поступки совершены, в принципе, другим человеком. То есть, человек – это не постоянная. Это – переменная. На каждом участке имеет разное значение. Это Тахон видит, говорит, что аура меняется, и он может и не узнать, к примеру, меня сегодня. Я уже по-другому в его зрении выгляжу. Не знаю про ауру, но ведь, действительно, в человеке столько всяких процессов происходит на клеточном уровне. Организм постоянно умирает и восстанавливается, Кровь бежит по- разному, нервные окончания работают так или иначе. Потом, подсознание – это вообще неизучено. Вчера у тебя один пласт подсознания сверху, завтра – другой. Так что, Тахон, наверное, где-то и правильно говорит, любит, правда, туману напустить, так это… работа такая… А смысл в том, что «Я сегодняшний» может и не поступил бы как «Я вчерашний», но «Я вчерашний» поступил единственно возможным образом, в силу своих душевных, физических, психических свойств, которые были вчера, и которые уже изменились и больше не повторятся. Это как трава, которая растет только вверх. Она, правда, корнем тоже растет, но это же, типа, афоризм. Как- то так.
Но ведь «Я вчерашний» и «Я сегодняшний» всё равно один и тот же человек – Ленчик спорит.
Я отвечаю, что человек один и тот же только потому, что он себя так воспринимает. И другие люди его так воспринимают. А природа видит человека в движении, потому что она сама есть вечное движение и изменение. Например, семечка, росточек, кустик и дерево для нас разные штуки, а на деле это одно живое существо. Год назад ты был семечка, а сегодня – травинка. Короче, я в смысл еще не въехал. Хочешь, давай сгоняем к Тахону, сам спроси.
Если уж на то пошло, то природа смотрит на тебя, – говорит Лёнчик. – И видит миллиард живых клеток, множество организмов. А также глистов и лобковых вшей периодически, поэтому надо к людям всегда на «вы». Так что ли? Пурга какая-то. Ты бы с этими шаманами, чабанами, всё-таки поменьше бы общался. Странный народ! Угорщина кочевая. То нет их, то глядь, целая деревня ихняя стоит. Потом опять пропали! Что? Где? Как!? Ничего не понятно. Я думаю, может они из другого времени выскакивают?
– Ага, из бронзового века… – А чё? Бывает. Я раз забухал, так выскочил в будущем. Три дня из жизни!.. – Так ты-то, Лёнчик, что за счастье думаешь? – Ничего не думаю. У меня будничное, повседневное счастье. Одна секунда, но каждый день. Я ж уже полтора года засыпаю ровно в полночь. Даже если раньше срублюсь – без пяти полночь просыпаюсь. Перебираю прошедший день. Родители живые, все на месте. Я – живой. Тоже на месте. Вы, трое придурков, нормально? Отлично. Всё! Кончился еще один счастливый день. И я засыпаю тоже очень счастливый.
Слышна только судорожная работа двигателя, все задумались о чем-то.
А себе еще одну зарубку сделал. Счастье – это когда есть друзья, притом, когда твои друзья и твои соратники и единомышленники, те же люди. Други мои. Как-то так.
Молчание затянулось, рассказываю черный юмор – смеются: Витек – беззвучно, будто ёжик принюхивается; Лёха – визгливо, как старую калитку треплет на ветру; Лёнчик басом хохочет художественно, неестественно.
Въехали в лес. В отличие от оттепельной трассы в перелеске зима зимой, только снегу маловато пока, а так – приятно смотреть: всё беленько, свежо, смиренно.
– А все-таки красиво у нас!.. – Ага, не то, что в там. Природа!..
Может, споем? – говорю я.
– А что?.. – Можно военное… – Надоело уже военное… – А новых песен и не пишут. Теперь пишут только треки, – слово «треки» Лёнчик произносит с презрением.
Давайте сами придумаем песню – предлагаю я, и Лёнчик не против – а что? Давай. «Треки» эти сочиняют тоже, я смотрю, не шибко таланты.
Но написать песню мы не успели, приехали.
Дядя Ваня то ли во дворе дожидался, но только мы подъехали, высоченные ворота начали медленно распахиваться, как мост в рыцарском замке из фильмов.
– Ну? Как? – суетился дядь Ваня, поочередно вглядываясь в наши рожи, – Пап, всё нормально… – Точно? Ну, я там всё приготовил. Картошка в мешках. Целлофан в рулоне на полке. Клавк! А, Клавк! Вернулись.
Лёнкина мамка выглянула из дома – Слава Богу! Ой, что говорю! Грех. (Она мелкими движениями двоеперстно наложила на себя три четверти крестного знамени) Надо пельмени ставить. У меня кастрюля есть большущая. Прям, для такого случая. Большущая кастрюля, бочка просто.
Лёнчик хлопнул дверью «пятерки», по- хозяйски прошел по двору к уличному погребу, исчез за дверью. Лёха прикуривал, видно было, что нервничает. Я тоже немного нервничал и курил. Витёк невозмутимо напяливал верхонки. Лёнчик помахал из погреба: «тащите».
Мы достаем из багажника куль из мешковины, волочим в погреб. Тяжело, даже втроем. Не столько тяжело, сколько неудобно: обхватываешь – соскальзывает, а за веревку браться – руки режет. Еще и скользко.
– Внимательно осмотрели? Не получится как в тот раз?.. – Внимательно…
Спускаем вчетвером куль в погреб.
Ступеньки высокие, проход узкий. В погребе – яма.
– Он, лежа, не войдет. Сидя прикопаем?.. – Значит, сидя!.. – Как-то не правильно. Не по-христиански… – Он и есть кореец… – Китаец… – Да? А какая разница?
Утрамбовали мертвеца в яму, Леха говорит – Извиняй, значит, «маде ин чина»! Не мы к тебе пришли, – и горсть земли мерзлой бросил.
Засыпали землей, сверху – перца от души, чтоб никто не унюхал. Тут уже Витёк начал подавать мешки с картошкой. Тридцать мешков – не шутка, правда, в мешке по три ведра, но всё равно тяжко. И кто теперь скажет, что картошка здесь не с сентября?
Нет тела – нет дела. А будет дело, так нас не пришьешь. А даже если, то обыск здесь никто не санкционирует. ХитрО, хитрО. Век живи, век учись. Совершенствуемся.
***
Потом в бане сполоснулись, и к столу. По полстакана за трофейного чужака. Дядь Ваня окосел сразу, принялся изливать свою злость и негодование, каковых и без него у нас было с избытком. Он ругался страшными словами, при этом поминутно обращаясь к Силам Небесным, что у нас территория как две Бельгии, какой был раньше леспромхоз! Что нас бросили сволочи, продали!
Совсем старый стал дядя Ваня, подрубленный. Это понятно.
Когда несколько лет назад предприимчивые чужаки принялись оперативно скупать земли в двух районах, лежащих к югу от Тохарского перевала, а потом непостижимым образом граница стремительно поползла на север, первым, кто забил тревогу, был старший сын дяди Вани, брат Лёнчика – Стас.
Он и нас подбил на активную деятельность. Письма в Москву, обращения к депутатам на всех насестах ни к чему не привели. Казалось бы, есть Интернет, уж можно, что угодно обнародовать, тем более важнейшую государственную проблему, но и тут нас ждало разочарование. Страна была увлечена разводами в шоу-бизнесе, спортивными достижениями и поражениями, политикой в США, в которой вдруг начали разбираться все поголовно. Никому не было дела до нас и нашей земли.
Тогда Стас распустил Организацию (так мы, шутя, себя называли), отстранился от активных дел. Ну, в самом деле, сказал он, что нам больше всех надо? Есть официальный ответ, сказал он, что территориальных претензий нет, что бла-бла-бла и всё в рамках международных договоренностей.
Как выяснилось позже, Стас просто не хотел нас втягивать, считая младшего брата и его друзей «щеглами» и «салагами».
Стас решил действовать самостоятельно. Среди русскоязычного населения он никаких союзников, естественно, не нашел и попытался наладить связь с местным коренным народом – рудиментарными скифами и подбить их на борьбу с хоть и мирной, но настойчивой экспансией. Но для этих кочевников сам факт существования каких-либо государственных границ представлялся какой-то несерьезной детской игрой. Там совсем другое мировоззрение – мудрая древняя сибирская культура. В их песнях такая вечность! В их истории вчера только царствовал хан Чингис – весьма бестолковый, одно беспокойство.
Тогда Стас пошел ва-банк – это уже позже стало известно – он встретился с лидером чужаков на нашей территории и заявил ему от лица несуществующей Организации, что мы не потерпим, и мы примем меры, нас много и мы вооружены.
Чужак покивал, «продзинькал» что-то успокоительное.
Через пару дней в наш район высадился десант следственного комитета. Стаса приняли возле лесопилки на работе. Я видел, но думаю: а что они сделают? Главное, я и не понял, что это по поводу его борьбы с чужаками. Может, думаю, Стас зверя добыл, который в ихней Красной книге числится, может в райцентре погулял, да статью нагулял.
Вменили ему угрозу убийством и разжигание чего-то там (это тот чужак настучал).
В общем, когда Стаса забрали за перевалы, на Большую землю, мы с парнями немного напряглись. Решили, что если нас по этой теме будут тягать, то уйдем в тайгу. Вечно искать не будут. А в лесах мы можем хоть полвека пересидеть, староверам не привыкать.
Через некоторое время пришло известие, что Стас совершил самоубийство в следственном изоляторе. Лёнчик в это до сих пор не верит. Считает, убили. А я думаю: неволя способна до крайности довести – попавший в капкан волчонок себе отгрызает лапу.
Так или иначе, но ситуация не изменилась, и схема чужаков продолжает работать: откупается участок земли, изживается с этого участка местное население, завозятся тоннами суетливые рабочие, а потом хоп! Пограничный пункт. Причем двусторонний, с табличками на русском языке.
Где сегодня проходит граница, мы и не знаем.
Дядя Матвей Селиверстов охотился в тайге – застрелили. Нарушитель. Так это он первый только был…
Не знаю, кто так сливает территорию – местные власти, пограничники или действительно так решили на правительственном уровне, не знаю.
Я не понимаю, как этим россиянам всё безразлично?! Такая земля уходит по-тихому! Такая земля! Может, потому что земля богатая, но суровая, так, что эти богатства не так-то просто взять? К тому же, лень.
А чужаки лезут, просачиваются.
Я против них ничего не имею, но пусть живут на своем месте. Наши «пра-пра» еще до Ермака пришли в Сибирь. Мы здесь сами как-нибудь…
Нам многие говорили, что простым нормальным людям без разницы столица будет в Пекине или столица в Москве – одно непроходимое расстояние. Но мы решили, что своё не отдадим. Образно говоря, где волки ходят, рептилиям не место.
И вот на маленьком клочке земли защищаемся с Божьей помощью от экспансии. «Сколько у нас ножей? – Четыре! – А сколь карабинов?! – Четыре!!». Разберемся.
За полтора года охоты мы разобрались во всех нюансах. Простых чужаков травить нет смысла – их тьма. Бить надо по вожакам-землевладельцам.
Но была проблема. Первые три забоя вышли в пустую. На месте мертвой головы дракона, немедленно вырастает другая. Вывод – голова должна быть не мертвой, а как бы пропавшей.
Например, начинают чужаки кедр валить, приезжают наши лихие лесничие: где хозяин. А никто не знает, где хозяин, может уехал. Рубку пр-рекратить! Приедет хозяин, пусть зайдет в контору, а там посмотрим. Лесники – народ мрачный и опасный, браконьеры-монополисты. С ними спорить себе дороже. Всё! Работы не ведутся, трудовые резервы бездействуют, начинают маленькими группами смываться к себе на юг.
