Максим Касмалинский
Политолог из ток-шоу
Боб подошел к штакетнику, во дворе старушка в белом платке набирала совочком землю в пластиковые пивные стаканы.
– Добрый день, – поздоровался Боб. Хозяйка не отреагировала, – Здравствуйте, бабушка! – сказал он громче. Ноль реакции.
Он оглянулся на Тэтэ и беспомощно развел руками. Тимофеич сделал жест «Давай, договаривайся!».
Боб решительно шагнул в калитку.
– Бабуль! – рявкнул он, старуха чуть не распростерлась. – Здрасте! Вам дрова не нужно расколоть?
– Ой. Нужно, сынок, нужно.
– Ну… так давай! За две тыщи.
– Да Бог с тобой, сынок. У меня сосед поколет за восемьсот, – сказала старуха и отвернулась. Но Боб заметил ее живой и хитроватый взгляд.
– Сосед. У соседа своих дел вагон. А мы здесь и сейчас. Ладно, бабка! – Боб копировал кого-то, но кого именно он не смог бы сказать. – Полторы и твой инструмент.
– Тыща двести и сложить, – предложила бабка. И добавила, – И бутылка самогону. Самогонка своя, не вонючая.
Стороны пришли к соглашению. Правда, Тимофеич, поворчал, что дескать прибирать дрова – это другое. Это должно оплачиваться отдельно. Но было видно, что самогонный бонус его впечатлил. Я так и знал, что ты фартовый, сказал он Бобу, который почувствовал себя искусным дипломатом. Но недолго был Боб на коне, выяснилась его профнепригодность к колке дров. Как ты вообще дожил до своих лет, говорил Тимофеич, ловко топором раскидывая чурку на мелкие поленья. Боб стоял с колуном перед стоящими друг на друге чурбанами. Он знал, что нужно опустить колун четко в середину, и тогда звонкие половинки разлетятся в стороны. Но не попадал, бил все время в край. Братан, тут даже сил не надо, учил Тэтэ, вот так, берешь, подкинул и колун сам. Оп! Следующую ставим. Оп! Сосна она легко колется.
Вышла со двора хозяйка.
– Ребятки, две осиновые чурочки оставьте. Нам с дедом сидеть. Только осиновые.
Она протянула Тимофеичу бутылку, заткнутую тряпочкой, Бобу – ломоть хлеба и разрезанную на пополам луковицу.
– От души, бабуля, – Тэтэ снял со штакетника примеченный раньше граненый стакан.
Боб сначала отказался, он никогда не пил самогон, а потом… Чего уж там?
Ну как, братан? Ты занюхай, занюхай. Во! А теперь закусывай. Как оно? Виски напоминает. Какие виски, обиделся за бабушку Тэтэ, это ж ты почуй, это ж на орешках!
Удивительно, но, выпив, Боб наловчился раскалывать чурки, словно глоток самогонки разбудил в нем крестьянские гены, накопленные за двести поколений, начиная от того момента, когда скитающиеся племена решили возделывать землю, селится в избушках, обогреваемых в зиму с помощью дров. Работа пошла. В бутылке убывало.
В сумерках складывали поленницу. Смотри, Борька, здесь по краям клади клеткой крест-накрест, чтобы не поехала, а в середке уже так. Боб набирал на левую руку высокую охапку поленьев и нес в дровяник, на полпути встречая Тимофеича, и шел обратно, встречая Тэтэ груженного дровами.
Боб услышал, как напарник, что-то напевал себе под нос. Трам-тирьярьем- трам- тирьярьем – трам-пам-пам. Это знакомое… это…
Раскудрявый, да клен зеленый, лист резной! Боб начал подпевать вполголоса. Здравствуй парень, мой хороший, мой родной. Сквозь одышку, сухими губами: клен зеленый, да клен кудрявый, да раскудрявый, резно-ой!
– Хорошая песня Смуглянка, – похвалила бабулька, расплачиваясь сотенными купюрами. – Молодцы, ребятки, спасибо вам.
Тимофеич разделил гонорар, получилось по шестьсот рублей. Еще две недели назад Боб платил примерно столько за крохотную чашечку кофе, а теперь с благоговением свернул купюры, бережно убрал в карман. Шестьсот рублей – это двадцать булок хлеба. А если не ленится и ходить прямо на пекарню, то больше. Чай купить рассыпухой и овсянку. Пачек пять взять сразу, она не дорогая.
– Слышь, братан, – сказал Тэтэ. – Мы тут затравились… Ты как? Продолжать будешь?
– В смысле? Водку гулять? Нет, мне хватит. И так с ног валит.
– Ух, – с облегчением сказал Тэтэ. – Тогда это… Возьми на сохранение. Две сотки оставлю на пропой, четыреста моих придержи.
– Давай, – Боб забрал деньги, но сказал недовольно. – Две сотки на пропой не до хера?
– Так это… надо проставится, я последние разы только на хвост падал. Чтобы по-людски… Слышь, я бухой могу и стребовать с тебя это бабло. Так ты мне не давай. Чего бы я не гнал, не отдавай. Лучше завтра в баню квасу возьмем на каменку лить. Ты как к бане?
Боб не знал, как он относится к бане, но звучало заманчиво. Особенно это: квас на каменку.
– У меня друг, он дьяконом работает, – говорил Тэтэ в темноте, они шли по улице, которая никогда не освещалась. – Я к нему в баню хожу. Раньше в общественную ходил, но там платить, и вообще не то. А в свою баньку! В деревянную, с веничком березовым. Я веников по лету наломал. В самый Иван Купала наломал, успел, позже-то уже нельзя. Навязали мы с ним веников! Штука в том, что он не любит, если я пьяный в баню прихожу.
Не дойдя до дома, Тимофеич свернул в переулок, где собирался разжиться дешевой паленой водкой.
Боб вернулся один, умывался на кухне, где тосковала соседка Галина.
– А второй мудень где? – поинтересовалась она.
– Отстал.
– Колымили? Нормально? Че делали?
– Дрова…
– О! Много?
– Да не… Куба три раскололи. Заебись, что сосна. С березой бы до сих пор возились.
– А… – Гальку подмывало спросить о заработке, но были некие неписанные законы, по которым спрашивать на прямую о деньгах было не принято. – Кому кололи?
– Бабке одной, – Боб нашел в волосах маленькую щепочку. – Тут не далеко.
– Тетя Таня помрет вот-вот, – сказала Галька. – Утащили бы вы ее до больницы. В тележке как-то может.
Тетей Таней она называла жену Береснева, которая, действительно, была плоха, и место ей было, конечно, в больнице. Но Иван Сергеевич был категорически против. «Если бабка моя помрет, – говорил он, – я лягу рядышком и все».
Вернулся Тимофеич и на кухне началось празднество, к которому присоединялись другие соседи, первым примчался одноногий с первого этажа. Пьяные посиделки с искусственным весельем, где в каждом тосте была тоска и в каждом жесте – безнадега и опостылевшие лица и заезженная, много раз перемотанная беседа. Отсутствие внутренней радости компенсировалось резкими криками, натянутым смехом. Алкогольная удаль – угрозы, трусливые драки. Казалось, все не по-настоящему, будто малые дети играют во взрослых. Бытовая пьянка – бесконечный предсмертный праздник.
Боб уже давно спал, очнулся от того, что Тэтэ тряс его за плечи.
– Борька, надо сотку. Быстро. – бормотал Тимофеич.
– Нет, отстань.
– Там это, менты, приехали, надо штраф платить, – Тимофеич продолжал трясти Боба, так что тот сел на кровати, клацнул выключателем у изголовья, включив свет.
– Тимофеич! Денег я тебе не дам! И об этом ты сам просил.
Тимофеич протрезвел, ухмыльнулся, начал расстегивать свою ворсистую рубашку.
– Правильно, братан. Это я тебя проверял. Что-то мне после бабкиной самогонки не лезет спирт бодяжный. Спать буду. Главное, я с получки народу проставился. Чтоб, по-людски.
Утром Боб, бешено торгуясь, купил у Симки старые кроссовки. На кухне нашел бечевку, которую использовал вместо шнурков. Тимофеич медитировал на раскладушке, Боб попросил позаимствовать куртку. Заглянув к Бересневым, сказал, что идет в город, предложил, может что купить? Лекарств? Иван Сергеевич отказался, учтиво поблагодарив.
Пустырями, узкими проулками, через лужи, сквозь собачий лай добирался Боб до центра города. Тургород был к нему безразличен, прохожие не замечали, подростки с листовками ему не совали рекламу – разве этот работяга купит ювелирку или шубу? Клевавшие по трещинам асфальта голуби нехотя посторонились, продолжая ритмично клевать. Исть-то надо, подумал Боб. Ему сделалось весело.
Проходя мимо института, где он недавно выступал, Бобу захотелось увидеть того бородатого проректора. Узнал бы он его? А почему вы в таком виде, спросил бы проректор. Исследую жизнь, ответил бы Боб. С самых низин. Я забыл сказать, Россия – ничем не выдающаяся страна. Чем мы отличаемся, так это нищетой. Не так! Отличаемся своим спокойным отношением к нищете. Бедный человек себя приемлет с каменным спокойствием, не пытаясь что-то изменить, а богатых не бесит наличие нищих. Я куплю себе туфли к фраку, буду петь по ночам псалом… Как там Тимофеич говорил? Жрать из помойки начать легко. Ну, до этого мы… Руки есть, здоровье есть… Заведу большую собаку, ничего, как-нибудь проживем. По идее, работая руками, человек должен с легкостью обеспечить себе достойное существование. Только почему-то физический труд несправедливо дешево стоит.
Боб посетил автовокзал, где выяснил, что межрегиональные перевозки осуществляются, как и в поездах, при наличии у пассажира документа, удостоверяющего личность. Вот этого не знал. И что теперь без паспорта только на такси? Это сколько надо дров переколоть?
Здесь же возле вокзала на стихийном базарчике Боб купил средство от клопов, одноразовую бритву, носки. Еще нужна была зубная щетка и белье.
Боб стоял возле прилавка рядом с высоким полупьяным парнем с пышными баками и, смущаясь, покупал дешевые семейные трусы.
– Во-во, – сказал парень. – Обосраться можно. Шесть-один! Рапопорт в шоке.
Шесть-один Боба не взволновало, но вдруг кольнул опять информационный голод. Тогда в стеклянном киоске он купил пару газет. Неслыханная роскошь, блин. А! Гулять, так гулять! Боб заплатил за пару пирожков с картошкой. Сел на лавочку возле входа в вокзал, откусил пирожок, развернул газету.
Официальная пресса. Президент, заявил, вручил и встретился. Правительство обсудило и постановило. В Государственной Думе есть депутаты. Что-то упало, где-то пробило, кто-то погибли, а в целом стабильно. Эксперт-политолог Енот написал статью о курдах. Курды, значит. От них он так же далек, как и от жидкости против клопов. Переиначил министерский пресс-релиз, перевел французскую газету, а выдает за свои мысли. Дешевка! И я такой же. Что тут еще? Украина, понятно. Можно не читать. Интервью министра социального развития. Где квартира деда Береснева? Дальше, радужные прогнозы и сногсшибательные перспективы, гороскоп и, да, действительно шесть-один. Вывод: как далеки российские газеты от бытия российского народа! А пирожки ни че так, вкусные.
Купил еще два пирожка для Тимофеича. А то не по-людски. И остается еще целых две сотни и мелочь. Мелочь раз, мелочь два, сорок. Ого! Двести сорок два рубля! Здорово.
Боб прошелся по проспекту, пересек площадь, поглядывая на крыльцо мэрии. Криво улыбнулся гостинице «Тургород». Нет, не дождетесь, я не засвечусь. Поживу на нелегальном положении. Все равно как-нибудь выберусь. А тогда и подумаю, что со всем этим делать, с этим Стрельниковым, с этим Леонидом… а как его? Кажется, Константиновичем. Это – потом. Сейчас, главное, не загадывать, не строить далеко идущих планов. Далеко идущих планов… так правильно говорить? Наверное, нет. Да и черт с ним! У меня сегодня баня. С веником и квасом.
Но как не зарекался не думать о будущем, к смартфонам все-таки приценился. Заходил в магазин на цыпочках, видок-то неважный, стыдно немного. Даже если самый дешевый смартфон, плюс абонентская плата… Если бы неделю каждый день дрова колоть, то можно. Но спина, спина. Болит, собака. Если идти и идти прямо, то терпимо, а как поворачивать – поясница рвется.
– Подождите! – его тронули за локоть. – Борис?
Боба окатило устрашающим и противным, словно ему сунули за пазуху горсть дождевых червей.
– Подождите, – говорила рыженькая девушка лет двадцати с небольшим. Она была смущена и нерешительна. – Вы Борис?
– Нет! То есть, да. То есть… а вы кто?
– Вы нашлись! Пойдемте со мной. Пойдемте-пойдемте.
Девушка обхватила его руку и повлекла за собой. А Боб, уже привыкший к тому, что он никем не узнан, впал в ступор и только представил, как эта рыжая подводит его к огромной машине, куда он безвольно садится, а там его поджидает кто-то кровожадный. Например, высокая зловещая тень. Еще Боб подумал, что копать могилу он больше не будет, а хрястнет лопатой ближайшего гада, и пусть убивают.
Машины не было никакой. Девушка свернула во двор, где четыре хрущёвки пялились окнами на безлюдную хоккейную коробку старого асфальта. Они зашли в подъезд, поднялись на второй этаж. Она прокручивала ключ в железной траурной двери, глядя на которую Боб подумал, что больше не выйдет из этой двери, что, наверное, все. Жалко в баню не сходил.
Рыжая, скинув обувь, убежала внутрь квартиры. Боб остановился в прихожей, прислонился плечом к стене. На вешалке он увидел черную мужскую куртку и попытался представить какой амбал ее мог бы носить.
– Вы, монсеньор Альдо Моро, пошто в дверях стоите? Проходите, раз пришли.
Эндерс улыбался левой стороной лица.
Боб опустился на коврик у двери, тихо скользя виском по стене.
15.
Когда поезд остановился в Сероямске, Сергей вышел на перрон покурить и за сигареткой еще раз обдумать теорию о развитии самосознания человека. Пришел к выводу, что максима «Я – бренд» является тупиком эволюции, потому как по логике вещей мы должны идти к осознанию себя как «Я – бог».
Уже он выбросил окурок, уже поставил ногу на ступеньку, но тут заметил у других дверей вагона какую-то суету. То ли природное любопытство сыграло, то ли интуиция, но Эндерс, засмолив еще одну сигарету, двинулся по перрону туда, к этой суете.
И что он увидел? Полицейские практически выносят из вагона какого-то жулика. К стыду своему Сергей не сразу сообразил, что это его друг и начальник, он даже мысленно одобрил слаженную работу стражей порядка. Но вагон-то купейный был почти пустой, и всех пассажиров Эндерс автоматически срисовал – никто из них по фактуре, по одежде на роль задержанного не подходил. Кроме… Сергей бросился вслед полицейским.
– Ребят, а чем дело, – спросил он одного носатого, который был хоть и одет в штатское, но манерой поведения раскрывался как начальник.
– Гражданин, вы не видите? Работает полиция, – официальным тоном сказал носатый.
– Просто попутчик мой. Если какие-то вопросы, я могу ответить, – Эндерс говорил на ходу, при этом он видел, как впереди согнутый пополам Боб перебирает ногами, успевая в шаг конвоирам.
Еще он заметил возле фонаря два темных автомобиля – микроавтобус и легковой. Боба подвели к микроавтобусу, один из полицейских открыл багажник. Тогда Эндерс, не раздумывая, не сделав еще никаких выводов, вонзил горящую сигарету носатому в шею и прыгнул туда, где бесчувственного Боба грузили в багажник. Но похитители были тоже людьми подготовленными и встретил Эндерс прямой удар в челюсть, отчего и лег. Но он тут же вскочил и достал противника ногой по колену. А в глазах уже все поплыло, и тут ему добавили сзади, после чего, видимо, шокером в шею лишили сознания.
Дальше были наручники, автомобиль, лесная дорога. Носатый сидел на переднем сиденье и говорил по телефону:
– … так что того скоро привезут. А со вторым, что делать? Но… да он… да он сам полез! Принял. – убрал телефон. – Велено: этого выкинуть. А? Просто выкинуть, наверное, будет ему сладко. А?
Водитель посмеялся, носатый посмеялся. Рядом сидящий мрачный тип сжал кулаки.
Автомобиль свернул в лес, где Сергея бросили на землю и сначала пинали ногами, потом носатый достал из багажника домкрат и бил домкратом. Сергей пытался уворачиваться, закрывать голову, но несколько ударов все же достигли цели. Потом потоптались на нем по очереди и уехали. Телефон, само собой, в труху.
Эндерс прикинул, что ехали они на восток, то есть в направлении Тургорода. Логично предположить, что и Боба увезли туда. Единственное, он не знал какое расстояние они проехали в машине. Так или иначе, Сергей, как только опомнился, сориентировавшись в лесу насколько это было возможно, пошел в направлении трассы. Он не ошибся и скоро вышел на дорогу, по которой и похромал на восток. Редкие автомобили, разумеется, не останавливались, так что не малый путь до Тургорода он проделал пешком. Хорошо, что в свете луны он вдруг узнал лесные места, где бывал, когда устраивал показательный проезд армейских машин. Тут он очень удачно срезал дорогу и к утру заполз в город.
Ввалился к Наталье грязный, битый, без зубов. Наташка – лисенок мой милый! – привела доктора, который оказал необходимую первую помощь. Заживет. Стал думать, что произошло? Где Борис? Естественно, в полицию не пошел. Естественно, связался с надежными людьми. Курбатов через двенадцать часов прибыл в город вместе со всем своим детективным агентством. Они, кстати, заняли ту же самую тихую квартиру, которую мы снимали с парнями. Курбатов своими тонкими методами узнал, что полиция официально никого не задерживала в Сероямске, пробил ментовки во всей округе, выяснил, что тебя или кого похожего никто не удерживает. Теперь они разыскивают тачку, на которой я недолго с таким комфортом путешествовал. Номер я успел запомнить, только нет такой тачилы. Вернее, есть, но это списанные «Жигули». Ну, еще сделали фоторобот носатого. Я же говорю, Курбатов всем агентством приехал. Тут тебе и фоторобот, и базы данных всех разведок, и группа захвата – нормальные такие ребята. Твоим я сообщил, что командировка затянулась, форс-мажор и связи нет. Лариска – хоть бы хны, а пацан твой вроде напрягся. Возле дома тоже люди дежурят, Пашка Корабел с ними. Он, кстати, наши вещи из поезда забрал, притом до того, как я ему отзвонился. Надо премию выдать парню. А я подумал о тебе так: хотели бы грохнуть – грохнули бы. Значит, в другом дело. Может выкуп, а может кто-то строит комбинацию, где нужен известный чувак. Да и в принципе врагов у нас хватает. Потом, ты про Вдовина упоминал. Вариантов много, информации мало. Исходя из того, что ты жив, сделали все возможное. Не все, но курбатовцы работают. А я, видишь, завис у сестер. Наталья и Татьяна – они погодки. Наташка работает в телефонном магазине, я рассказывал тебе про нее. Вот. И я ей дал наводку, чтоб она смотрела, не покажется ли кто-то похожий на тебя и на других точках менеджерьё попросила отслеживать. Я подумал, что, если босс бежит из плена, то первым делом бросится трубу покупать. Видишь, не ошибся, именно в тот салон ты и зашел. Чудеса.
Обменявшись историями своих злоключений, Боб и Сергей пришли к выводу, что оставаться в Тургороде смысла нет.
– Может, ты ванну примешь, отец? Неизвестно, где шлялся, еще чесотку натрясешь в этом гостеприимном доме. Да и с одеждой… Танюха! Можно тебя? А ну глянь профессиональным глазом.
Похожая на сестру, такая же бледно рыжая Танюха окинула взглядом фигуру Боба, поиграла в воздухе тонкими пальчиками и кивнула. Эндерс достал банковскую карточку.
– Не в службу, а в дружбу, Тань.
Татьяна ушла, Боб и Сергей остались наедине – Наталья еще раньше убежала обратно на работу.
– Не поверишь, я так рад тебе, дружище! – Эндерс крепко обнял Боба, отчего тот застеснялся и немного порозовел.
– Рожа у тебя, Серега! – только и сказал он.
А рожа и правда впечатляла! Ухо распухло, шишка в пол лба, от носа к глазам скатились черные круги, с правой стороны выбиты зубы, поэтому Сергей все время поворачивался к собеседнику левой щекой. Еще рука забинтована, пара ребер пополам и хромота, но это все пустяки, главное – живые.
Потом Боб отмокал в пенистой ванне, и вяло раздумывал о дальнейших действиях. Конечно, надо уезжать отсюда. Нет, можно написать в прокуратуру: так и так, меня похитили. Но это допросы, проверка на месте, придется остаться в городке. С другой стороны, а что? Отдохнуть. Эндерс со своей Натальей в одной комнате, а я с Татьяной в другой. Породнимся. Они симпатичные, сестры. А если серьезно, то никакого смысла оглашать события последних дней нет, на Стрельникове и так розыск за убийство, его статья за похищение никак не удручит. Тем более, он здесь хозяин и все менты им куплены на корню. Спросят, а почему вы решили, что вас похитил Игорь Иванович Стрельников? Ах, он сам так сказал… Силуэт в свете фар так представился? Ну-ну. А главное, придется показывать место, где он копал себе могилку, где нашел его Тэтэ, где радиоактивный полигон. Нужна такая огласка? Нет. Есть другой вариант. Нужно выйти на заказчика и изложить ему всю историю в нужном ракурсе, не забыв упомянуть, что разбойник Стрельников обещал разобраться и с ним, не взирая на высокую должность и министерские регалии. А под этим соусом попросить увеличить оплату за тургородскую тему, а также компенсировать моральный вред и упущенную выгоду. Министр, узнав, что его заклятый враг не убежал за границу, как все думают, а лег на дно в своих землях, предпримет все необходимые меры, вплоть до войсковой операции, чтобы себя обезопасить. В таком случае и месть состоится, и денежка будет приятно пылиться на банковском счете. Еще вопрос, какова роль мэра в этом деле? Он такой безвредный на вид и, в принципе, симпатичный человек. Да какая разница?!
С распаренным лицом Боб вылез из ванны, улив водой кафельный пол, намылил щеки, начал скоблить щетину. Вдоль зеркала расставлены бутылечки и тюбики, все парами. Из короткого как рапорт рассказа Эндерса Боб знал о сестрах то, что они переехали в город недавно, квартира эта съемная. Раньше Наталья и Татьяна жили в селе, где, продолжая педагогическую династию, работали учителями начальных классов. Когда школу оптимизировали, а проще говоря закрыли, отец и мать остались без работы с мизерной пенсией, сестры стали просто безработными. Тогда Татьяна отправилась в Тургород, а следом потянулась сестра, они с детства неразлучны. Учителя не нужны и здесь, поэтому устроились в торговлю: одна в сотовую связь, вторая ждала свое счастье в магазине мужской одежды. Наталья влюбилась в Эндерса как кошка, что не мудрено, хотя у нее и имелся сезонный жених, пропадающий семь месяцев в году на вахтовых работах. Главное, сестры никак не связаны с авторитетными людьми Тургорода. Да теперь уже не важно! Боб совершенно перестал бояться. Сергей рядом, еще неподалеку люди из детективного агентства Курбатова, с которым их фирма уже несколько раз сотрудничала. Можно расслабится.
Боб облачился в халат, вышел из ванной. Эндерс налил им по чашке растворимого кофе.
– Пока ваша милость плавала за буйки, – сказал Сергей. – Курбатовцы установили моего носатого и твоего Пингвина, что, как ты понимаешь, одна и та же морда. Это Полянский Владимир Аркадьевич, – прочитал он с телефона. – Не судим. Числится в мэрии завгаром.
– Кем?
– Гаражом командует. За ним сейчас смотрят, ждут наших указаний. Я предлагаю Пингвина аккуратно выкрасть и дипломатично, посредством домкрата, побеседовать.
Боб засомневался и высказал свое предложение о том, чтобы переложить бремя наказания тургородцев на заказчика данной темы, условно называемого Компрадоров.
– Может быть, может быть, – сказал Эндерс. – Тогда Пингвина брать нельзя, спугнем. На самом деле, если вдуматься, то Стрельников прав. Что ты возмущаешься? Сам посуди, на его земле нагадили, когда он начал разбираться, прессанули самого. Потом заявились лощеные технологи и объявили, что любит наш народ всякое говно. Думаю, наказание наше справедливо. Если бы на моей родине, такое вертели, я бы загрыз! Тебе сказали, что не дозволено людям в бошках настройки сбивать, так это правильно. Я думаю, что если бы тебя твой друг-алкаш не вытащил, то чуть позже люди Стрельникова приехали бы и отвезли твое бренное тело в город, надавав душевных поджопников. Убивать не собирались.
– Тогда можно и положительные моменты во всем этом найти, – с ноткой язвительности сказал Боб. – Ты провел время с любимой девушкой. Я совершил полезное путешествие в низшее сословие. И, думаю, деньги дополнительные получим…
В этот момент вернулась Татьяна. Она принесла несколько пакетов с одеждой для Боба.
– Как в телеке, – восхитилась Татьяна, когда Боб оделся.
– У Танюхи глаз-алмаз на размеры. Профессионально, – сказал Эндерс, аккуратно водружая на лицо темные очки. – Двигаем на базу.
– Пешком?
– Обижаете, отец родной, машина подана и ждет.
Во дворе стояла Тойота с московскими номерами. За рулем вертелся похожий на ящерицу паренек.
– Это Евгений, это Борис Олегович, – бросил Эндерс, сев на заднее сиденье. – Поехали.
И снова проспект. Боб подумал, что еще утром он шел здесь, имея за радость вечернюю баню, овсянку, двести рублей. Теперь все по-другому.
– Жень, останови у церкви, – попросил Эндерс. – Зайду, пожалуй.
В стройном ряду зданий, ровно стоящих по проспекту, православный храм из красного кирпича был словно повернут на несколько градусов. Боб знал, что вход в церковь должен быть на восход.
– Я силам небесным потусторонним в один момент пообещал зайти, – словно оправдываясь, сказал Эндерс. – А тенгрианского жертвенника тут на три тыщи верст в округе нету. Зайду свечку поставлю.
– Атеист! – издевательски произнес Боб. – Рационалист!
– Как выяснилось, атеизм прекрасно лечится. Домкратом по хребту. Ты не зайдешь? Ладно. Сам соображу как-нибудь.
У церковного крыльца две невзрачные старухи собирали милостыню. Боб вспомнил, что Тимофеич тоже занимался таким промыслом. Сейчас его здесь не видно – хорошо. Боб хотел все забыть поскорее.
– Евгений, добавьте радио.
Водитель непрерывно ворочается на сидении, барабанит пальцами по рулю, ведет себя как в нервном перенапряжении.
Ретро-музыка. Спи ночь в июле… Феличита… запели «Битлз».
Сергей вернулся, зло хлопнул дверцей.
– Я понимаю, по законам жанра должно быть так, – Эндерс достал сигарету, опустил стекло. – Поехали. Должно быть так. Бездуховный мизантроп попадает в переплет, представляющий опасность для жизни, здоровья и сексуальной неприкосновенности. После чего у него происходит переоценка ценностей, он из морального урода становится моральным красавцем, спасает котят, переводит старушек и тянется к вере и к богу. Ходит в церковь, исповедуется. Но жизнь – не книжка, не кино. Так что я заявляю, что в церкви не почувствовал ничего. Просто ни-че-го!
– Религиозность такое чувство, для не совсем обычных людей, – сказал Боб.
– Религиозность – это аллергия на устройство мира с его делением на жизнь и смерть. Она может проявиться у любого человека. – возразил Сергей. – Когда осознание жизни и смерти приходит, появляется религиозность. Не обязательно христианство, может быть буддизм с реинкарнацией. Или атеизм, что тоже религиозность по жесткости убеждений.
– Афоризмами так и сыпет, так и сыпет…
– Так что в обычной жизни место религии такое незначительное, что предпоследнее. Но, кстати, есть интересный момент. Я сейчас стою там в церкви. Алтарь, ворота, свечи горят, и я так сбоку пристроился. Бородач службу ведет, распевает на славянской мове. И тут ловлю себя на мысли! Что не в этой церкви, но в другой, где антураж такой же самый, то есть алтарь, ворота. И на этом месте, где я стою, когда-то давно стоял и слушал это же пение… например, Пушкин. На такой точно службе присутствовал Глинка. Чайковский. Понимаешь? Как и я стою, стоял в свое время Кутузов, Ломоносов. Церковная служба не менялась со времен раскола. Императрицы все, цари, писатели, бунтари, все ходили на эту церемонию, где я сейчас. Интересное, я тебе скажу, ощущение.
– В последнее время говорят о переводе церкви со славянского на русский язык.
– Это ваше внутрирусское дело. Но я, как полиэтник, – усмехнулся Эндерс. – Смотрю со стороны, поэтому не советовал бы. То есть, как профессионал, я поддерживаю, мы знаем, зачем изменение культурных кодов, и кому это нужно. Но, как человек, я бы не советовал. Есть в этих обрядах своя эстетика. Традиция. Мы в детстве чучело зимы сжигали, так себе традиция, но весело же! Или колядовать. Это вообще огонь! Наберешь в мешок всяких шанешек, конфет…
– Давай остановимся, конфет купим. Сладкого хочется.
– Жень, останови. И езжай, мы сейчас придем, тут сорок метров.
В магазине, набирая россыпью конфет, Боб поймал себя на том, что он машинально высматривает на полках самый дешевый хлеб, самую дешевую крупу, отметил нефасованный картофель, и масло со скидкой. Прилепилась модель поведения. Надо перестраиваться.
На квартире долго совещались с Курбатовым – отставным оперативником с проницательным взглядом, буравящим собеседника из-под седых бровей. Решили, что пара человек остается в городе и наблюдает за Пингвином, который теоретически может привести к Стрельникову, это может пригодиться. Остальные – сворачиваются. Ударная сила детективного агентства – трое спортивных качков, беспрерывно чистящих пистолеты – были разочарованы.
Потом Боб мелочно высчитывал, сколько их фирма должна заплатить детективам, на что Курбатов только недовольно пыхтел. Эндерс в это время вел активную переписку в телефоне и иногда вставлял:
– Не скупитесь, монсеньор, не скупитесь.
Вечером детективы группами покидали квартиру. Курбатов сказал, что не стоит им кавалькадой выезжать из города, лучше потом на трассе встретится. А чтобы точно не разминуться, он вручил Бобу телефон, где были сохранены номера Эндерса, его собственный и еще двоих сотрудников.
Боб и Сергей выдвигались на Тойоте с непоседливым Евгением.
– Жень, может тебе вокруг дома несколько кругов пробежать? А то, как ты сидя будешь столько времени? – издевался Эндерс.
– А я каждые сто километров выхожу и зарядку делаю.
– Тогда сувениров не берем, валим. На последнем перекрестке тормозим, берем пассажирку. Садись вперед, отец родной, я сзади буду разговоры разговаривать.
Боб был уверен, что с собой они забирают рыжую Наталью и приготовился высказать благодарность за то, что она его узнала, что вытащила, за всю оказанную помощь. И велико было его удивление, когда Эндерс помог забросить две сумки в багажник, затянутой в кожаные куртку и штаны возрастной женщине с крашеными волосами.
– Боря. Это Марина, – представил Сергей в автомобиле. – Марина, это дядя Боря. Если его хорошо попросить, он поможет в твоей будущей блистательной карьере.
Спрашивать вслух неудобно, Боб написал СМС-кой Сергею, – «Это кто?».
«Журналистка», – пришло в ответ. «Потом расскажу».
Ну и дурак, подумал Боб. Там такая Наталья! А это – рокер какой-то.
Только выехала машина из города, как Боб начал отчаянно зевать. А вскоре и уснул, сказался напряженный, наполненный событиями день.
С остановками на перекур и перекус, неслись они по трассе в родное Подмосковье. Бобу снился сон про сон. Ему казалось, что он сейчас проснется и окажется на твердой лежанке в комнате Тэтэ, тогда Боб вздрагивал, на мгновение просыпался, видел бардачок, дорогу, приборную панель и успокаивался.
Вот длительная поездка, ты пассажир. Сидишь, спишь, ничего не делаешь. Но почему-то устаешь. При этом зачастую пассажир в дороге выматывается больше, чем водитель.
А ведь наш поселок ничем особенно от центра Тургорода не отличается, подумал Боб. Но может и здесь на окраине гниют двухэтажные бараки, где нет воды и туалет на улице, где люди добывают хлеб и водку тяжкой убивающей работой, куда не ездит Скорая помощь, а больные зубы рвутся собственной рукой ошпаренными кипятком щипцами. Много ли мы знаем о жизни на окраинах?
