Лариса Яковлевна Шевченко
Надежда
– Что же вы до сих пор не женаты, если такие «способные»? – искренне удивилась я.
Мой вопрос не застал их врасплох.
– Девушка что птица-пустельга: шуму много, да толку мало. А свадьба – торжественная сдача в эксплуатацию двух дураков. Брачный приговор. Совершенно невыгодная сделка. Романтичная комедия! Вон Славка по молодости втюрился, надел мученический венец женатика и мается теперь. Пропал безвозвратно! Нам с бабами нравиться вязаться. Лень охмурять и умасливать девчонок. Ужасная канитель! И хомут неохота на шею вешать, погулять вдоволь надо. Экая невидаль, любовь! Женишься, а потом жена будет тобой вертеть, словно кобель хвостом. Ищи-свищи тогда свободу как ветра в поле, – под неприличный гогот ребят, не моргнув глазом, необоснованно самоуверенно высказался вертлявый Петюня, на ходу энергично уминая огромную скибку хлеба.
– Еще не родилась мне достойная! – заявил один из дружков.
– Моя еще в люльке качается, – вклинил свое словцо другой.
– Красотку ищу, – уточнил третий и подмигнул Петьке.
Тот, с набитым ртом, поддакнул ему.
«А сам-то далеко не артист Тихонов. Какое самомнение?» – удивилась я, оглядев его невзрачное лицо, сильно потрепанные туфли и видавший виды балахонистый костюм. И подумала едко: «Как, в сущности, ничтожна разница между ними! Никакой индивидуальности, кроме внешней. Террариум единомышленников!»
Не сдержавшись, я прыснула в ладошку:
– Есть анекдот: «В шестнадцать лет девушка о парне спрашивает: «Какой он?», а в двадцать: «Кто он?» Вы остановились на первом вопросе. Значит, не взрослеете, не умнеете? – подколола я Димкиных друзей. – Почему мужчин всегда интересует только красота женщин, как будто другие достоинства не важны? Глупо так рассуждать, вам же не четырнадцать лет, когда мозги еще набекрень.
– Мы не нуждаемся в умных женщинах, – побагровев от злости, возразил Артем, завсегдатай этой компании, пухлый увалень с нездоровым цветом лица.
– Вы боитесь их, поэтому унижаете и оскорбляете, – отрезала я вне себя от досады.
– Если женщины такие умные, что же они попадаются в мои сети? – развязно спросил неунывающий, назойливо эмоциональный Славка, высветив в вульгарной улыбке крупные бескровные десны.
Он самый старший в компании. И внешне ничем не примечательный, но слухи о его «похождениях» были на селе притчей во языцех.
– Насколько я знаю, девчонки считают, что ты здорово умеешь языком кружева плести. Опытный сердцеед, – ответила я.
– Тронут! Оценили! Звенят литавры! – осклабился Славка в довольной улыбке.
– Смотрите-ка! Деревня содрогается от радости! – ощетинилась я. – Молоденькие верят! Не понимают, что твои слова – сусальные фальшивки. Будь моя воля, всыпала бы тебе по первое число.
– Неуместное побуждение глупой детской души. И почему со мной на «ты»? – холодно спросил распутный любитель наивных девочек.
– «Вы» надо заслужить! – с достоинством и вызовом отчеканила я.
Славка от удивления так и прилип ко мне глазами, а потом произнес с жесткой усмешкой:
– А ты фрукт! Не так проста, как кажешься. Своенравная. Наивной дурочкой прикидываешься? Стерва!
– Ты бесстыжий, а я справедливая, – запротестовала я.
– С женщинами трудно спорить. Мы всегда решали свои проблемы с позиции силы – кулаком, а они – словами. Опыт у них многовековой, – с шутливым надрывом произнес Славка и скривил губы. – Сблаговоли утихнуть. Покамест ты глупая. Дрын по тебе плачет.
Я решила не услышать его слов.
Дмитрий не встал на мою защиту, пропустил мимо ушей ругательство в мой адрес. Внезапно я поймала себя на мысли, что в такой ситуации не стоит самой нападать, но все равно не смогла затормозить, и в слепой ярости кинулась в атаку на обидчика:
– Как бы мне это выразиться помягче? Ты гад, хлыщ, обманщик! Ты просто козел, который любит свежую капусту. Ты материал для перегноя! Чего зыркаешь глазами? Таких, как ты, надо гнать отовсюду в зашей. Одну мою взрослую знакомую муж все время долбит только за то, что она один раз с тобой ошиблась. Я его избить готова, когда слышу их ссоры. Даже после тюрьмы считается, что человек искупил свою вину. А этот подонок издевается над женой уже второй год. И, наверное, всегда будет ее мучить. А ты исковеркал ее жизнь и спокоен, да еще выставляешь пошлую натуру как наилучшее свое достоинство. Кто же ты после этого? Какое у тебя жизненное кредо?
– Не слишком ли ты умная и дерзкая для своего зеленого возраста? Не суйся не в свое дело. Не встревай, куда не просят. Не позволяй себе судить о людях вслух. Не докучай намеками на мою личную жизнь. Дома, небось, ходишь перед родителями на цыпочках, а тут распоясалась!.. Знаю, о ком говоришь. Помню бабенку со взглядом раненой козочки. Трогательное, беспомощное существо, худенькие плечики, кроткие влажные глаза… Конечно, мужику юбку не задерешь, не проверишь, сколько у него было женщин… Только у меня так: сегодня я люблю, а завтра дело видно будет. Любовь – временная подлунная болезнь, – злорадно ухмыльнулся Славка.
Мне стало не по себе от его слов. «Ладно еще, если бы он так рассуждал в шутку. Ведь на полном серьезе говорит. Почему девушки соглашаются быть его кратковременным приключением? Так врет же им, в любви навек красиво клянется!» – думала я тоскливо, понимая безнадежность своих наскоков.
И все же продолжала кипятиться:
– Разве можно насмехаться над несчастьем человека!?
– Понимаешь, детка, человек состоит из души и плоти, – нарочито вежливо, тоном, поверяющим нечто сокровенное, отвечал мне Слава, при этом отступая, притворно прикладывая руку к сердцу и кланяясь. – Тебе хочется душу напоить радостью, а мне – тело. Душевные оттенки женщин не интересуют меня. Знаешь, что такое эротика, экстаз и его предвкушение! А как сильны испепеляющие сердце приступы любви и ненависти!
Мне было противно его кривляние, и я зло возмутилась:
– Не слышала таких слов. А как же твоя жена? Ей только ребенок и домашние заботы остаются?
– Дело вкуса. Каждому свое, – растянул губы в довольной улыбке Славка.
– Когда ты целый год в больнице лежал, твоя жена не бегала к соседу. (Я видела ее: неуверенная, слегка горбится, голову в плечи втягивает, всегда под ноги смотрит.) А теперь она в положении, и ты сразу нашел себе вдовушку. Это порядочно? Ты думал о чувствах жены? У подруги моей матери сын Ванечка родился с отклонениями, потому что секретарша мужа, ей, беременной, доложилась о его похождениях. Тот тоже говорил, что у него потребности, а потом оставил ее с двумя детьми. Подонок! Зачем тогда женился? Болтался бы с такими же, как он, беспутными женщинами!
– Мужчине уют, забота нужны, – гадко засмеялся в ответ Славка.
– Так нечестно! – чуть не плача, закричала я. – Мне понятно, что человеческий мир не построен на справедливости и гармонии, но ведь всем хочется хорошей жизни!
– Для себя, а не для других, деточка, вот в чем секрет, – заметил на это Славка и противно захихикал. – К тому же всякая нравственность имеет материальный эквивалент.
– А я хочу счастья для всех! – закричала я в отчаянии, ничего не поняв насчет эквивалента.
– Опять двадцать пять! Хрен тебе с маслом! Счастье для всех – вечная дилемма, давняя заскорузлая мечта романтика! Фантастическая вера в прекрасное будущее человечества. Бредни! Кому нужна твоя патетика! Вот вам еще один социалист-утопист! Кто тебя надоумил на такую глупость? Книжонки почитываешь? Неразбериха у тебя в мозгах. Не на свою мельницу воду льешь. Не бывает абсолютного добра без примесей. А человеческие пороки, черт возьми? А бес-искуситель и нестерпимо соблазнительные желания? Забыла о них? А мне ветер про них на ухо нашептал, – насмешливо закончил мой оппонент.
– Затхлые, абсурдные слова! С пороками надо бороться! Все нормальные понятия у тебя спутаны, искажены. Для пущей правдоподобности швыряешься грубыми словами, оскверняя прекрасные идеи. Только ты не в состоянии переубедить меня. Судя по всему, тебе кажется, что гадкому человеку лучше живется? – недоброжелательно заметила я.
– Мне проще, – спокойно ответил Славка.
От недовольства собой я смешалась и в запальчивости закричала:
– А я создам сказку в своей семье! Все силы на это положу! Буду, как Татьяна Ларина, верна одному любимому человеку.
– Сказку в семье, все равно, что коммунизм в отдельно взятой стране? Глупые посулы для легковерных. Малоубедительно. Ты – безнадежный мечтатель! – насмешливым взглядом пришпилил меня Димкин дружок.
Ирония звучала в голосе моего неприятного собеседника. И глаза смотрели злорадно. Я почувствовала, что он намного «подкованней» своих приятелей. А я в этот раз, похоже, ударила в грязь лицом, хоть и осипла от крика, доказывая прописные истины.
– Я верю, что счастье возможно! – снова с воодушевлением заговорила я.
– Черта с два! Пустой поток слов. Оставь бредовые мысли. Может быть, конечно, тебе повезет, если найдешь себе такого же идеалиста. Жди. В один прекрасный день явится к тебе идеальный муж. Только потом не пеняй на себя, – рассмеялся Славка, глядя на меня глазами замороженной рыбы.
– Пойми ты: я говорю не вообще об идеальном человеке, а об идеальном в моем представлении! Чего хвост распушил и грудь выпятил? Найду такого! Не меряй всех людей на свой аршин! – грубо оборвала я очередную издевку.
– Для полного счастья мне только тебя и твоих выпадов не достает. Не заносись! Не охаивай меня огульно. Я неотесанный, явно неучтивый, не на твой вкус, но не дурак, как ты уже успела понять. Даю тебе бесплатный совет: обрасти грубой кожей, тогда не будешь заводиться из-за всякого пустяка, – серьезно посоветовал Слава.
Потом, поморщившись, оглядел меня злобно и добавил:
– Не суди других да не судима будешь. Топай-ка лучше отседова на своих двоих, пока скулу тебе не своротил!
В его тоне я уловила затаенную все усиливающуюся враждебность. Со взглядом полным ярости и с трудом сдерживаемого спокойствия он походил на дикую, тощую собаку на цепи. Тот же свирепый оскал, та же напряженная поза зверя, готового в любую минуту броситься на любого, посягнувшего на его территорию. Но я не испугалась. Знала, что при Диме он не позволит приблизиться ко мне.
Я была задета лавиной пошлости, принимала хвастовство Димкиных дружков за чистую монету, злилась и в силу своей вожатской привычки считала своим долгом пытаться помочь оступившимся, растолковать, что жестоко развлечения ради вести себя таким образом с девушками, которые им доверились. Но ребят не интересовали чувства других. Они думали только о своих победах. От бессилия у меня брызнули слезы. Петя тронул меня за рукав: «Да будет тебе, чего обо всех волноваться. О себе думай». Я сердито передернула плечами.
Ребята продолжали хвалиться, и я поняла, что у них три темы в почете: девушки, воровство и выпивка.
Петька первым начал с невыразимым оптимизмом докладывать о своем «крещении». От девчонок я уже была наслышана, что он шустрый «шибзик», шаловливый, озорной весельчак, баламут, славный малый, упрям, неистощим на выдумки. Подвизается в Димкиной компании в качестве шута. Радуется жизни, будто весь мир создан для него одного. Шубутной, и язык у него как помело. Не остановишь, хоть на цепочку привязывай. Говорит цветисто, вычурно, замысловато. Его речь подчас отвратительная, но своеобразная мишура. И кличку имеет соответствующую: «Речистый». По всему по этому я с интересом смотрела на совершенно детское, без всяких тайных помыслов лицо. Оно сияло как начищенный самовар и выглядело на удивление счастливым!
– Провернул дельце! – начал он, смешно, как утенок, вращая головой. – А вы думали, я не горазд! Все в один голос: «Завалящий, никудышный, бросовый…» Все кому не лень и в хвост, и в гриву меня… Не спасовал я, не обмишулился! За сегодняшнюю ночь на велосипед гречки «перемахнул» через забор нашей крупозаводской шараги. И концы в воду. Не зря говорят: «По Сеньке и шапка». Удача небывалая. Судьба меня потешила. Наверное, у меня легкая рука. Без продыху вкалывал, с остервенением, старался изо всех сил, чуть не загнулся. Устал смертельно, уработался. Все честь по чести выполнил. Понял: пока дают, надо брать! Смекнул, с ходу вник и усек, что любой товар сгодится. Глаза боятся, а руки делают. Извилистая дорога в большой мир ведет! Теперь целую неделю буду жить припеваючи, предаваться своим желаниям сколько вздумается. Проведу время приятнейшим образом! А то нет?! Гуляй – не хочу! Сегодня, к примеру, храпел до полудня. Ну что за жизнь раньше была: от седа до седа и все! Бывалоче даже голодал, горе мыкал. Обрыдло такое существование. А теперь я и впрямь всем героям герой. Хочу завтра еще дерзнуть попытать счастья, может, еще проворней получится. Если дело выгорит, так и больше заполучу. Теперь меня никто не переплюнет. Задам всем жару!
– Зачастил! Пошел лепить горбатого, балабон чертов! Чего буровишь, заморыш? Какие напыщенные фразы! Не забегай далеко словами, а то сам не догонишь. Наверное, свербит в одном месте, если не болтаешь? Быль и небыль в кучу мешаешь. Главное твое достоинство – трепаться можешь. Раскусил я тебя, – блаженно зевнув, беззлобно усмехнулся Слава. – Вздор несешь, братец-кролик.
– Вот те крест святой! Не вру, провалиться мне на этом месте, – горячился Петюня.
И его юношеский тенорок соскакивал на фальцет.
– Сподобился. Очумел, одержимый дурацкой идеей? Заблудился в лабиринте самомнения и возвеличивания? В тебе говорит тщеславие, вознесенное до небес. Водрузил себя на пьедестал! Чересчур ревностная дурь. Не поддавайся на изощренные увещевания самолюбия. Надо точно знать границы своих возможностей. А у тебя еще глупость колобродит в мозгах. Недоносок! Жертва аборта. Долго мне еще тебя пестовать? Додумался судьбу испытывать? Рано. Выждать надо, пока муть осядет. В каждом деле нужна собранность, жесткий верный расчет. Вот недоумок! Рехнулся совсем от первой удачи. Охолонь. Ты сегодня блистателен. Но в этой игре ты мелкая сошка. Каленым железом надо выжигать в тебе беспросветную глупость. Запомни отныне и вовеки: «Будь скромней в желаниях, не вверяй себя слепо и фатально судьбе, мозгами шевели, иначе весь досуг в тюряге коротать станешь. Пропадешь зазря, ни за понюшку табака, если не пойдут впрок мои лекции. Сгоришь. Это было бы еще полбеды. Остальных за собой потянешь, голова садовая! Смотри мне, чтоб без перехлестов! Самолично проверю исполнение», – строго уверенно и твердо наставлял Слава молодого горячего неопытного дружка.
Петюня на миг нахохлился, а потом весело и чуть льстиво отчеканил:
– Слушаюсь!
Слава добавил мягче:
– Давай, валяй дальше, все выкладывай.
«Видно не зря Славка прослыл осторожным и непроницаемым», – подумала я с некоторой долей уважения. Но тут же вытряхнула из себя попытавшуюся прорваться положительную оценку действий заводилы неприятной компании.
Петя посерьезнел, выдержал приличествующую ситуации паузу и продолжил:
– Однако мы отвлеклись от темы. Расскажу, как дело было. Пришел к заводу затемно. Как раз сполохи небесного огня затухали. Накануне принял на грудь для спокойствия. Ни в одном глазу! Прошелся туда-сюда, разлегся на земле, лежу как бревно, Макса поджидаю, семечки гарбузные лузгаю. Чувства копошатся лирические. В башке мечты пестую, житейские юдоли баюкаю. Между делом заметил, что звезды где проступили, где уже расцвели. Онемевшие деревья задумчиво застыли.
– Эй, ты! Тюха-матюха! Не прикидывайся придурком. Стихи пришел читать? Окоротись! – сердито одернул Валера Петю.
– Ребята не восприимчивы к изящной словесности, – поддакнул Славка.
– Заметано, – согласился покладистый рассказчик и разразился новым шквалом подробностей. – Жду. Нет напарника в назначенный час. Ни слуху ни духу, словно в воду канул. Куда запропастился? Может, я сам слегка припоздал? Так нет. Ну, думаю, наверное, Макс напутал чего и на полпути застрял или по нерадивости проспал. Ведь не почешется, не поторопится, хоть убей. А может, на шармочка захотел проскочить за мой счет, на чужом горбу в рай въехать. Слякоть, а не человек, если к делу спустя рукава относится. На него серьезная миссия возлагалась. Не впустую же я заявился сюда?
Чихать я на него хотел! Болван занюханный, черт длиннобудылый! Обиделся я на Макса. А вдруг он сам пустился во все тяжкие, а меня бросил на произвол судьбы? Плохо, когда человек не надежный, а так с серединки на половинку. Во всяком случае, я так считаю. Но больше всего злило, что теперь один корячиться должен.
Но делать было нечего, приходилось ждать Иваныча одному. Встал, побродил, отыскал уединенное местечко неподалеку от заветного лаза. Здесь и обосновался. Сижу, само собой глаз не смыкаю. В таких делах надо всегда быть начеку. Не полез за забор. Не подобает бесцеремонно вторгаться в чужие владения, невежливо ломиться без приглашения. А место препротивное: помоями несет, гнилью, тухлятиной, уборной «благоухает». Букет! Ничего пообвыкся, привонялся, принюхался.
– Розы ему подавай, – беззлобно ухмыльнулся Леонид.
Петя не откликнулся на реплику.
– …Казалось: тыщу лет там сижу. Оголтелые комары заедают. Набросились огромной мохнатой остервенелой, писклявой стаей. Ну, думаю, ничего со мной не станется, не съедят. Зарылся в фуфайку, один нос торчит. Только все равно холодно, словно у пугала за пазухой. Потому, что от земли сыростью отдает. Даже штаны вогкие (влажные) сделались. Курю до одури, как заводская труба. Скука смертная. Вроде бы впал в забытье.
Вскорости начало мниться, будто ноги шаркают по дороге. Звук приостановился с резкой внезапностью. Я сохраняю полное присутствие духа. Опять возобновился. Тут я опасливо насторожился. У меня паническое желание прервать его, но я укрощаю свои чувства. Высвободил голову из воротника, гляжу – кто-то маячит. Нет. Стоит, смахивает на каменное изваяние. Что за ерунда на постном масле? Выждал малость. Скоро видение наполнилось жизнью, задвигалось, топчется на месте. Чего, – думаю ошиваются здесь, чего затевают? Сердце мое в пятки ушло. Час от часу не легче! Что за наваждение? Может, привиделось?
В одно мгновение понял: надо действовать. Что в лоб, что по лбу, все одно – шишка. Проворно залез на верхотуру разлапистого дуба, чтоб разглядеть, что за «прыщ» на ровном месте объявился? Хитроумный маневр! Вижу: двое пацанов подвалили. Вот тебе раз! Где, когда увязались за мной, куда наладились архаровцы, сразу не разберешься. Сомнительные личности. Незнакомые хари. Вот некстати! Не ко времени явились – не запылились. Издали разглядел: один здоровый, мордастый такой. Выпугал, упырь чертов. Второй малый не внушал опасения. Затравленно огляделся. Мираж превратился в мандраж. Очумел я от страха. Едва чувств не лишился. Не в силах с места двинуться. Где искать заступничества?
Соображаю: «Чего шныряют? Чего выискивают? Не случилось бы чего непредвиденного». В голове зазудело: «Отколошматят как пить дать, скальп снимут. Чистой воды хулиганство выйдет. Дело швах! Не сносить мне головы, пропащая судьба. По уши в дерьме, впору удавиться. И дело сорвут. Пресекут мои надежды». Вижу: у самого заветного места остановились. Забор в пляшущих сумрачных пятнах, живые колеблющиеся тени непрошеных гостей скользят по траве.
– Не увлекайся, дорвался до трепа, обалдуй непутевый. Небось опять заврался, голова садовая? – для острастки прикрикнул на Петю Леонид.
– Пальцем в небо попал. Не сбивай с панталыку, – недовольно огрызнулся Петя. – …Ума не приложу, что с ними делать, как выкурить? Путаница в мыслях, смятение холодной вьюгой налетело. Даже на миг поник как увядшие листья салата. Потом тряхнул головой. «Так, – рассуждаю, – неважнецкие дела! Стало быть, надо уповать на удобный либо счастливый случай. Надеюсь, что все само собой устаканится. К чему неоправданный риск?»
Однако согласитесь, глупо долго ждать. Иногда промедление губительно, даже смерти подобно. Сижу разгоряченный, взвинченный. Лихорадит меня от неистового нетерпения, переживаю, что ненароком сорвут широко задуманный план. Мысль обожгла: «Не видать мне райские кущи!» Засуетился, спохватился. Проблеск в сознании высветил: «Они часом не из охраны?! Застанут врасплох Иваныча, прищучат с потрохами! Расколют как орех и расправятся. По-видимому, не все в моем деле обстоит благополучно».
Ничего, думаю, улажу дело, не ударю в грязь лицом. Чего заранее сеять панику? Ну, отдубасят на худой конец! Дар речи ко мне вернулся. Спикировал с дерева, аж кости хрястнули. Очутился на земле, подкрался, а они увидали меня и стали папиросы канючить, мол, часом нет ли курева, охота разживиться табачком на крайний случай. Пригляделся: судя по внешнему виду нездешние молокососы! Набрался нахальства, говорю: «Ша, ребя! Отвяжитесь. Валите отседова! Сматывайтесь. До фонаря мне ваши потребности». А у самого сердце ходуном ходит. Сказать по совести: дал маху, с головой выдал себя, напоролся на собственную глупость. Каюсь, опрометчиво поступил. Зря напропалую кинулся. Распсиховался, отринул осторожность. Чуть было не пострадал от нервного характера. И все по той простой причине, что хотел поскорее покончить с этим делом.
А они не уходят. Несговорчивые. Чего артачатся? Увел их от лаза. Психую дальше некуда, говорю, что надоело их пустопорожнюю болтовню выслушивать, глаза бы мои вас не видели. В раздрай пошел, возвысил голос: «Мол, не перечьте, катитесь подальше. Скатертью дорога. Уносите свои козлиные атрибуты, пока по морде не схлопотали».
Гаркнул, шуганул их. А сам признаюсь себе: «Ошибочный ход! Зря вольничаю в словах. Может, припутать сюда мнимое свидание с девчонкой?» Верите: тягу дали, в бега ударились! И след их простыл! Не стали озоровать. Впрочем, сам диву давался. Вдогонку выпалил все, что о них думаю. Для проформы, для видимости. Они и рассосались в темноте. Опасливо огляделся и вздохнул с облегчением: отделался, избавился, наконец! Гора с плеч свалилась. Отшил, слава богу, и сам остался цел и невредим.
Как получилось прогнать, убей меня, не пойму. Нахрапом ли взял, с перепугу ли сами умотались? А может, правильно развил свой замысел, хитрую коварную комбинацию, ловко нашелся? Оказывается – могу обнаруживать сильный, дикий характер! Меня не проведешь, не обжулишь! Выпутался! Хохотал потом без удержу, разряжался после бешенства. Знаю – действовал довольно бестолково, но забавно. Беда обошла стороной. Стало быть, все шито-крыто. Успокоился я. Переменил позицию. Хорошо! – торопливой скороговоркой докладывал Петя.
– Трепло! Заткни фонтан красноречия! Не вдавайся в подробности. Довольно! Нарываешься на неприятности? Я не в состоянии видеть тебя около себя. Думаешь: моя чаша долготерпения нескончаема? Знаю наверняка: сведу когда-нибудь с тобой счеты, бузотер чертов! Перестань паясничать, расхвастался не в меру. Умника из себя строишь? Гений среди нас сирых отыскался! Прогорклая твоя хвала. Дурак с инициативой. Потчуешь тут всякой дрянью. Нет, вы посмотрите на него! Заважничал! Некому тебе зад крапивой надрать, – зло сплюнув, презрительно закончил на редкость длинную речь Анатолий, который всю дорогу молчал и с тяжелым унылым вниманием следил за разговором тусклыми, блеклыми, словно припорошенными нетающими льдинками, глазами.
– Под завязку напичкан моралями, – спокойно отреагировал Петя и, торопясь излить восторги своего самого счастливого, по его мнению, дня, продолжил: – Тут мысля мелькнула, что не худо бы перекусить: закинуть чего либо в рот на потребу желудка. Кишки марш играют. Из страха обрек себя на голодную смерть. Оголодал как троглодит, не терпелось дорваться до ужина. Водворил себя на место, собрался накинуться на жратву. Но не успел притронуться к бездонным карманам, вдруг выстрел! Как жахнет, аж эхо потревожило все окрест! Его отголоски далеко разлетелись. Вот хоть стой, хоть падай! Матерь божия! Подпрыгнул я как ужаленный. «Что стряслось, черт побери! Череда последовательных невезений? Что-то здесь неладно», – думаю.
Стараюсь не терять над собой контроль, но сердце уже оборвалось. Чуть не поперхнулся от волнения. Неведомый наделяющий ужасом страх овладел мной. Сробел я, запаниковал. Враз скукожился, спрессовался. Вот такой неприятный момент вышел. В голове пронеслось: «Боже правый! Охрана, язви ее душу! Теперь всех собак на меня навешают! Никакая фата-моргана не поможет. На собственной шкуре узнаю почем фунт лиха. Финал трагедии! Триумф обернется позором…
Петька нервно зевнул.
– Ну, ты и острослов! Бедный бледный призрак просвещения. Слова-то какие? Триумф! Финал! Откуда? Не чересчур ли ты привержен к спиртному? – ехидно прервал Петю Славка.
– Училка по русскому была хорошая. Александра Андреевна. Читать здорово приучала, – потупив глаза, объяснил Петя и энергично продолжил щедро разворачивать события ночи: – Ну, думаю, – сплоховал! Ничего, отопрусь. Под простачка-дурачка стану косить. Мол, разнесчастный, беден как церковная крыса… станут уличать во лжи, так заплачу. Не буду чураться детских способов. Слезы – самое действенное средство.
Вот какая оторопь меня сначала взяла. Неподъемный страх придавил. Я затаился. Дышать перестал. Потом одумался, проворно вскочил и как сигану в сторону от потайного лаза! Во всю прыть перемахнул через ров, мягко спружинил коленками и шасть за бугор! Впопыхах запнулся за корень и шмякнулся со всего размаху наземь. Опять вскочил, отступил назад. Снова оступился. Навзничь упал. Чувствую, заплутал в темноте, попал не туда, куда метил. Продвигался ведь по смутному наитию. От страха чуть в портки не наделал, рисковал совсем утратить здравый смысл. Муторно стало, взмок, взопрел сразу. Так скрутило, хоть подыхай! По гроб жизни не забуду. Потом совладал с собой, успокоился, пробрался на карачках поближе к забору, шмыгнул в ямку. Решил отсидеться в траве, затеряться среди кустов.
Но что-то угнетало меня. Поелозил по земле, обратился к зеленому змию. Извлек на свет божий «пизирек» мутной заразы. За неимением лучшего и эта сгодится на худой конец! Присосался, клюкнул малость для поддержания духа. Чую: кишки бормочут о чем-то, невесело переговариваются. Закусил. Не морить же себя голодом зубы на полку положивши! В два счета всю жратву смолотил, уплел и жажду утолил. Конечно, не капитально подкрепился – от моей еды не раздобреешь, но червячка заморить удалось. Духом воспрял.
Потом залег на боковую. Здорово проняло. Лежу в счастливом похмелье тихо, как немой. Все мне трын-трава. Такая вот приятная штукенция! Совсем окосел. Страхов явно поубавилось. Соображаю: «Может, зря тягу дал? На кой черт несся очертя голову себе на погибель? Пожалуй, теперь это ровным счетом ничего не значит».
Петька опять не устоял перед искушением похвалить себя:
– Развеял остатки неуверенности, сомнений. Победоносный стук в голове, заздравный мотив, всеохватывающая радость в теле. Спокоен как лед. А, думаю, была ни была, все одно, все едино: или ишак подохнет, или шах помрет. Потом начисто забыл, зачем пришел. Дохлый номер! Глаза слипаются, смыкаются поневоле, носом клюю, голова падает на грудь, точно ее свинцом накачали. Встать невмочь. Сон безумно одолевал. Мешком привалился к дереву.
Всхрапнул, наверное. Очухался, продрал глаза, стряхнул дремоту. Думаю: «Хватит дрыхнуть». Нормально скоротал время, только промерз до костей. Дрожь не могу унять. В животе холодно, будто лягушку проглотил. Чуть не окочурился. Зуб на зуб не попадает. Переминаюсь с ноги на ногу, шепотком заунывно и нервно напеваю: «Уж полночь близится, а Германа все нет». Завелся как испорченный патефон. Приуныл чего-то, не в меру раскис, голову повесил. Даже затосковал. Потом маленько поблукал впотьмах для сугреву. Чувствую теперича ни в одном глазу.
Вспомнил, ради чего околеваю. Не прозевал ли? Нет! Охотничий азарт снова появился. Уходить не хочу, дело-то подходящее, выгодное. Снова ждать вознамерился. Ночь тихая-претихая. Темень такая! Зренье тонет. Не кошка ведь. Ночная бездна притомила меня. Припомнил страхи. В круговороте чувств опять вызрело сомненье, и смятенье растревожило душу. Тут осенило: «Наверное, спросонья выстрел померещился? Наваждение. Испуганное воображение чего ни придумает? Где только ни блуждает человеческий разум в потемках! И все же лишком много случайностей: ребята, выстрел. Не выйдет ли все это мне боком? Насколько помню, вроде не дремал».
– Да ты, небось, на самом деле в штаны наделал! – заржал Славка.
– Да нет! – не обиделся Петя, и его веселый лягушачий рот расплылся в улыбке. – Впрочем, скоро совсем расхрабрился, запрятал в глубоком чреве страх и вернулся к заветному месту. А Иваныч тут как тут, подоспел вовремя. За забором уже стоит, мешки с гречкой держит. «Куда запропал?» – шепчет. Он воистину маг-волшебник. Я раздвинул доски, мешок стал пропихивать. На что-то наткнулся. Замер в нерешительности. Случайно отпустил задрожавшую хлесткую ветку куста и опять вздрогнул как от выстрела. Иваныч с глухим проклятьем присел на мешок. Страх всю плоть мне прожег, но руки горят от нетерпения.
Еще каверзная деталь! Мертвенный свет луны выпугал, потому что кругом выползали и шарахались черные тени. Оторопь взяла. Чуть отхлынет страх и опять подступает. Дрожу как шаловливая девка от проказ. Страсть моя иссякла, померкла. Ну, совсем как замороченный! Обозлился я на себя. Невзначай замечаю: опять тучи сомкнулись, и расползлась непроглядная темень. Сумрачные объятья ночи охватили, предрекая удачу. Темнота в таком деле играет на руку.
Раз пять кряду за мешок хватался. Но вот ведь закавыка: не удавалось его протащить сквозь щель. Получается, дело не на раз-два и в дамки! Абы кто не справится. Это тебе не баклуши бить. Каши я мало ел. Квелым оказался. Вконец измученный, отступил. Воодушевление пропало. Смотрю на мешки разинув рот. Стыжусь. Несподручно Иванычу со мной на дело ходить.
Резиновое подвижное лицо Пети меняло выражение сто раз в секунду. Я с неослабеваемым любопытством изучала интересный артистичный экземпляр, примеряла его на разные роли в школьном спектакле. «Занятный парень. Для нас он мог бы оказаться просто кладом! Жаль, – такое добро пропадает! Вот так и любой талант можно разменять на мелкие звонкие монеты, – взгрустнула я. – А речь какова! Не ее ли обзывала Александра Андреевна «словесным поносом»? Кстати, в меньшей степени, но я тоже им страдаю, когда не в меру заведусь».
А Петя вдохновенно продолжал:
– Надо отдать должное Иванычу, с большой натяжкой можно назвать его стариком. Подсобил. Чуткий сердцем. Сам в момент мешки через забор перекинул! Тщательно сработал. А для меня «амуниция» тяжелой оказалась. Максим по своей природной жадности очень большие мешки передал. Тут Иваныч приказал: «Твой черед пришел вкалывать. В самую пору. Шибче беги. У меня не больно заленишься». И подсобил, на спину мне первый мешок взвалил.
