Лариса Яковлевна Шевченко
Надежда
Тамара подошла к Наде и, заглядывая ей в глаза, тихо попросила:
– Приведите папу к моей бабушке. Она лечит шариками, которые вырастают на листьях дуба. Только вашему папе надо иметь большое терпение. Моя бабушка многим помогла.
В глазах Нади появились слезы радости. Но уже через минуту она строго сказала:
– Становитесь парами. Репетицию проведем во дворе.
НА ОГОРОДЕ
Солнце прогрело землю и позвало людей на поля и огороды. «Пойдем, я научу тебя делать грядки и сажать овощи» – позвала меня бабушка субботним вечером. Мы вскопали две полоски земли и принялись высаживать маленькие луковицы в рыхлую землю.
– Реже сажай, – объясняет бабушка, – растению простору хочется. Да и полоть легче будет. Ох, как спина у меня болит! Хорошо, что помощница появилась.
– А Коля? – заикнулась было я.
– Он еще маленький, – поспешно объяснила бабушка.
«Какой же маленький? Первый класс заканчивает. Я еще до школы умела полоть», – подумала я, но ничего не сказала.
– Клара в детстве хорошей помощницей была. Ох, намаялись мы с ней! Под огороды давали лесные участки. Все жилушки повытягивали, пока пни корчевали да каменья перетаскивали. А тут землица чистая, жирная как творожок мартовский или молозиво, – с улыбкой добавила бабушка.
– Что такое молозиво?
– Первое молоко, которое появляется у коровы после отела. Самое жирное и витаминное. Я же давала тебе, когда Марта появилась.
– Не помню, – произнесла я отстранено.
Сажаем лук, а я думаю: «Вот уже четыре месяца я здесь. Странно живу. Не живая я какая-то. Может болезнь есть такая – безразличие к жизни? Дома вслух говорю очень мало и коротко. Трудно мне слова произносить, вроде как язык не слушается…»
Бабушка набрала горсть земли, растерла между ладонями, понюхала и сказала:
– Через пару дней чернушку сеять будем.
– Что такое чернушка?
– Лук-севок. Семена у него как черная крупа. Учись. На земле живем.
Я молчу. Надо так надо. На свежевскопанную землю опустилась оранжевая бабочка. Веселые морщинки на лице у бабушки встрепенулись:
– Красота какая, Господи!
Я увидела на меже отцветающие ранние одуванчики. Их венчики, словно нимбы святых. Сорвала один. Подула на него. Теперь он похож на лысого деда с белой окладистой бородой. Грачи и какие-то серенькие птички по-хозяйски расхаживают по огороду, червячков выискивают. Не боятся, у самых ног крутятся. Я вдыхаю весенний воздух и думаю о том, чего нельзя увидеть, но можно представить или почувствовать.
На соседнем огороде возится бабушка Матвеевна. Тоже лук сажает. Внучок лет пяти крутится возле нее:
– Ба, а ба! У тебя рот как у акулы, когда снизу смотрю, – говорит он, разглядывая бабусю, будто впервой.
– Ах ты, постреленок! – сердится соседка и тут же смеется. – Малец, что с него возьмешь!
– Тундра неэлектрифицированная! – сердится на кого-то из своих домочадцев всегда хмурый озабоченный сосед, который живет справа от нас.
Он постоянно ругается с женой. Что бы она ни предложила, у него на все один ответ – нет.
– Привычка противоречить – болезнь ума, – шепчет бабушка.
– А привычка молчать – признак тупости? – спрашиваю я.
Не скажи! Умно промолчать тоже надо уметь, – улыбается она.
Я тоже силюсь улыбнуться. Не получается. Мешает что-то внутри меня.
– Еще поработаем? Спина болит? – интересуется бабушка.
– Не болит, – отвечаю я.
– Перевыполним план?
– Да, – отзываюсь я.
ПАМЯТНИК
Сегодня Пасха, и я могу гулять хоть полдня. Иду по улице в любимом белом штапельном платье с голубым воротничком и такими же рукавчиками. Его покупал мне папа Яша. Через дорогу, напротив нашей хаты, расположен четырехъярусный памятник, построенный из огромных розово-бежевых гранитных плит. Бережно подворачиваю подол платья и залезаю на него. Сижу на самой верхней маленькой площадке, подставляю лицо теплым лучам и представляю себя на вершине горы. Я видела меловые горы, когда ехала в поезде во второй детдом. Они мне понравились. Витек сказал тогда: «Горы похожи на слоистый мармелад». А мне в них почудилась сказка с добрыми волшебниками, которые обязательно должны жить в таком красивом месте. Разве не сказка эти памятники природы? Мне, помнится, хотелось прикоснуться к каждому камешку, ощутить шероховатость граней, может быть, почувствовать запах старины в разломах. Я сразу полюбила их. Интересно придуман человек. Не станет он смотреть на мусорную кучу больше секунды, а от лучика света, скользящего по стеклу озера не может оторвать взгляда, пока что-то не отвлечет его. Завораживает.
Чем хорош памятник, на котором я сижу? Простой по форме, но торжественный и не страшный. Мне нравится. Черным он был бы угрюмым. Спустилась на землю, обошла памятник вокруг, потрогала руками холодный шершавый камень. Странно. Солнце теплое, ласковое, а от искристых вкраплений кристалликов кварца отблески света холодные.
Пятясь от памятника, чуть не столкнулась с маленькой сгорбленной старушкой с худым скорбным лицом. Извинилась. Но она, поглощенная мыслями, не заметила меня. Белый платочек прикрывал голову до бровей. Только у правого уха седая прядь выбилась. На плечах черная шаль, черная чистенькая фуфайка, длинная до земли темная юбка, из-под которой виднелись галоши. Лицо старушки морщинистое, как поле, вспаханное учеником пахаря. Над верхней губой – частокол мелких морщинок. Блеклые голубые глаза тускло глядят из темных впадин. Две глубокие складки пробороздили щеки до подбородка. «Видно, в молодости улыбчивая была», – мелькнуло у меня в голове. Тяжело опираясь на палку двумя руками, старушка стояла буквой «Г» и шептала что-то похожее на молитву. Лицо ее задумчиво и скорбно. Старческая фигурка не убогая. Возраст и тяжесть жизненных бед давил ее книзу. На вид ей больше восьмидесяти. Сухие жилистые крупные руки с узлами набухших вен не подходили к ее маленькому худенькому телу. Утолщенные костяшки пальцев в темных трещинах. Значит, она до сих пор сама ведет хозяйство. Бабушка достала пару голубых и пару красных яичек и принялась катать по маленьким холмикам около памятника. Потом покрошила на землю кусочки кулича, перекрестилась и собралась уходить. Мне показалось, что старушка добрая и не откажется со мной поговорить. Я не ошиблась.
– Объясните, пожалуйста, зачем по земле яички катают? – произнесла я вежливо.
Бабушка присела на пенек в нескольких шагах от памятника и ответила тихим, печальным голосом:
– Не по земле, по могилкам. Красные яички принесла сынам моим, а голубые – дочкам. Всех забрала проклятущая война. Церкву нашу взорвали еще до войны. Господи, прости их души грешные. Так я хоть не освященными, но поминаю деточек моих. Ты знаешь, кому памятник? Раньше на этом месте стояла красивая школа в три этажа. В ней-то и поселились беженцы. На полу ступить негде было – всюду женщины и дети вповалку. Когда бомба упала, только огромная яма осталась. Всех вместе с солдатами и похоронили. А после войны памятник поставили. Чтобы помнили.
– А почему ваших детей не похоронили тут вместе со всеми или, как положено, на кладбище? – спросила я как можно деликатнее, чтобы ненароком не обидеть старушку.
Она кратко вздохнула.
– Орденов у них много, и даже один самый главный. Парторг сказал, что жизнь они прожили краткую, как миг, но яркую. Обещали памятник отдельно посередь села поставить и улицу назвать в их честь. Документ мне такой выдали. Да забыли. Некому напоминать. Да разве про такое просят? Если совести нет, своей не поделишься – не хлеб. (Памятник установили десять лет спустя.) Тебе не надо про такое знать. Ты «директорова». Твой отец – уважаемый человек, но и он подневольный, партейный.
– Как подневольный? Раб, что ли? – искренне удивилась я.
– Не раб, конечно, но не сумел помочь, хотя очень старался.
Я не понимала, что такое «партейный», но из того, что слышала раньше, думала, что этим надо гордиться. А в устах бабуси это слово прозвучало по-детдомовски грустно.
Вечером спросила отца:
– Что такое «партейный»?
– Партийный. На войне вступил, когда в любой момент жизнь готов был отдать за родину. А теперь…
Он замолчал. В его словах я почувствовала грусть, обиду, иронию, и еще что-то совсем мне непонятное. На лице появилась неопределенная, будто рассеянная улыбка, и он отвел глаза в сторону. Я уже не в первый раз вижу такое выражение лица и знаю, что в этом случае разговор надо прекращать. Все равно больше ничего не скажет.
ПОХОД
На перемене пришла школьная пионервожатая Зинаида Васильевна и сообщила, что в субботу младшие классы пойдут в двухдневный поход по селам нашего района. По коридорам разнесся неописуемый визг радости. «Захватите с собой еду и теплую одежду. Список необходимых вещей составьте сами и согласуйте с родителями. Поход – дело добровольное. Сбор в восемь утра. А сейчас – все в спортзал репетировать первомайский концерт», – строго добавила она.
Вечером я принялась готовиться к походу.
– Бабушка, проверьте мое снаряжение, – попросила я.
– А где зонтик на случай дождя? А фуфайка для ночлега? – заволновалась она.
– Не на месяц еду! Не возьму, – горячо запротестовала я.
– Собираешься на день, бери вещи на неделю, едешь на неделю, запасайся на месяц. Так в поговорке говорится, – вмешалась мать и принесла фуфайку.
Приподняв сумку, я взмолилась:
– Мне поход станет не в радость, если буду изнывать под тяжестью вещей.
– А если заболеешь, кому возле тебя крутиться? – попыталась урезонить меня мать.
– Тогда уж лучше никуда не пойду, – совсем сникла я.
– Потом жалеть будешь, детка. Нечасто мы можем оторваться от хозяйства. Устрой себе праздник. За плечами вещи легче нести. Я, бывало, свяжу две сумки полотенцем, перекину через плечо – одна сзади, другая спереди, – и в город пешком за десять километров. А назад налегке. Ноги сами несли к детям, – вспомнила свою молодость бабушка.
Я задумалась над ее словами. Чего воду в ступе толочь? Узнаю, что наши девчонки с собой берут. Попросила у матери разрешения сбегать к Верочке из параллельного класса. Она нахмурилась, но все же снизошла: «Иди. Одна нога здесь, другая – там. Нечего по чужим хатам болтаться, время попусту тратить!»
Вера, расстелив на полу цветастую наволочку, делала из нее рюкзак, а ее мама готовила ужин и давала дочке советы. В нижней части наволочки подружка закрепила по углам прямоугольника четыре картошины. Получилось дно. А в верхнюю вдела резинку. Потом мама прикрепила к сумке ремни, и Вера надела готовый рюкзак на спину. Выглядела она как настоящая путешественница!
– А фуфайку берешь? – осторожно спросила я.
– Нет. Мне мама свою старую куртку на случай дождя положила, она легкая, – ответила подруга.
– А мне стеганку навязывают, – пожаловалась я, окончательно расстроившись.
– Не огорчайся, найдете выход, – попробовала утешить меня Вера.
Вернувшись домой, я попросила у бабушки вещевой мешок отца. Она дала, но озабоченно предупредила:
– Это его память о войне. Не запачкай.
– Понимаю, – заверила я.
А по поводу фуфайки допоздна шли споры-разговоры. Я раздражалась, доказывала свою правоту. Они не соглашались, настаивали. Даже в постели я продолжала бурчать: «Будет холодно, – у костра согреюсь. Не дурочка, соображу, как поступить».
Утро разбудило меня яркими солнечными лучами. Бабушка улыбалась:
«Яички еще теплые. Заворачивай поскорее. Сала нарезала мелко. С картошечкой хорошо пойдет. А может, пшенный суп сварите?» Поверх вещмешка лежала плащ-палатка отца. Я благодарно взглянула на бабушку. Нашла все-таки выход! И когда она успела наметкой подшить его?! Примерила. Как влитой! Вместо рукавов – прорези. Удобно! И плащ у меня военный, и вещмешок. «Для полного счастья мне только пилотки не хватает», – вздохнула я, вспомнив о Витьке.
По селу шли строем, с песнями «Катюша» и «Взвейтесь кострами…». Я еще никогда не уходила так далеко от дома и с интересом разглядывала незнакомые улицы с хатами, вросшими в землю по окна, шелестящие прошлогодним бурьяном, облитые мхом и усыпанные мелким кустарником старые крыши, вдыхала уже привычные запахи дегтя, навоза, парного молока.
А в лесу мы разбрелись попарно. Золото утренних лучей пронизывало молодую зелень деревьев. Их отблески качались на полуобнаженных ветвях. Земля дышала прохладой. Нашли огромную поляну ландышей и бросились собирать букеты. Запах цветов кружил голову, влажные скрипучие стебли приятно холодили руки. Зинаида Васильевна остановила нас:
– Пока придем в деревню, цветы завянут.
Споткнулась о корешок-старичок и увидела фиалки в низине. Их темно-зеленые листья уже пробились сквозь вороха прошлогодней листвы, а нежные бутоны еще не раскрылись. Звонко пели птицы. Сороки хлопотали, обновляя прошлогодние гнезда. Забрела в ельник. От красоты ли, от смолистого ли запаха набежала мимолетная грусть, и подумалось: «Только елки слышат, только небо видит, но никто не понимает меня». Подошла вожатая.
– Покажите мне, пожалуйста, цветы Иван-да-Марья, – попросила я.
– Да вот же они у тебя под ногами! Только рано еще им цвести.
– Эти?! Я думала они особенные!
– Они не обыкновенные уже потому, что у них лепестки двух цветов: желтые – Марья, синие – Иван. А вон валерьянка, чтобы нервы успокаивать и сон улучшать. Каждая трава обязательно что-либо лечит, – терпеливо объясняла Зинаида Васильевна.
– Все в природе для человека, – заключила я.
– Почему для человека? И для животных тоже. Все друг другу на земле нужны, – раздумчиво поправила меня вожатая.
Около меня, пыхтя, остановилась соседка Зоя. Узел, в котором она несла вещи, развязался. Из него выглядывали: шерстяной платок, запасные шаровары, кофта, резиновые сапоги и еще что-то непонятное. А поверх всего лежала огромная, старая стеганка, из рукавов которой торчала вата. Зоя прижимала к себе ворох тряпья, и ее потное, красное лицо выражало мучение. Я расстелила большой платок, сложила все вещи и крепко связала противоположные концы.
– Фуфайку одень на себя, а то потеряешь, – посоветовала я.
– Понеси чертову одороблу, а? – умоляюще простонала Зоя.
Мне было ее жалко, но я переборола себя и раздосадованно проворчала:
– Я из-за фуфайки вчера целый вечер ссорилась с родителями, нервы им и себе портила, а теперь нести должна? Нечестно. Я выбрала нервы, а ты – фуфайку.
Но на сердце было неспокойно. Подружка стояла грустная, с просительными, осоловевшими от жары и усталости глазами. Вид у нее был жалкий. Я догадалась попросить самого доброго одноклассника Диму помочь Зое, хотя бы по очереди с кем-либо понести злополучную фуфайку. Он с готовностью откликнулся, «напялил» на себя Зойкино «одоробло» и, болтая длинными рукавами, начал пугать ребят. И пока мы шли по лесу, ребята с превеликим удовольствием играли в чудище из «Аленького цветочка».
К обеду из густого лиственного леса мы вышли к реке с названием Сейм. Ослепительное солнце, ярко-голубое небо, свежая зелень луга привели нас в восторг, и мы, побросав вещи, со всего размаху кинулись на желтый песок. Мы орали и кувыркались, а Зинаида Васильевна улыбалась и не мешала изливать радость. Я зашла в речку по колено. Студеная, чистейшая вода! Мальчишки принялись раздеваться. Зинаида Васильевна возражала.
– Они уже неделю назад купались. Им родители разрешили, – заступился мой брат Коля.
Ребята плыли быстро и красиво.
– Для первого раза хватит, – упрашивала вожатая, – вылезайте, обедать будем.
Мальчишки выскочили с посиневшими, но довольными лицами и возбужденно рассказывали о жутко холодной воде и страшно приятных ощущениях.
Еду разложили на полотенцах. Сидели по обе стороны «стола» и наперебой предлагали друг другу свои «яства».
– Мой папа плотвы для нас наловил.
– А мне мама два крылышка куриных дала. Кому одно?
– А у меня сахар колотый. Вон, какой кусок большой!..
После обеда разбрелись по берегу. Вдали река расстилалась голубой безмятежной гладью, а у моих ног плещутся зеленые прозрачные светящиеся волны. Они кажутся мне отлитыми из светлого бутылочного стекла. Искристые, солнечные, они скользят весело, беззаботно, с мягким шуршанием накатывая на чистый желтый песок. Маленькие холодные гребни щекочут мои ладони. Не могу глаз оторвать от беспрерывно меняющихся хрустальных узоров волн.
Река уносит мои мысли далеко-далеко.
Сквозь шелест сухого безжизненного камыша в излучине услышала непонятный звук. Приподнялась. За кустом сидела Наташа из четвертого класса и ела из голубой консервной банки что-то белое. Прочесть надпись на банке я не смогла. Ко мне с мячом в руках подбежала Оля. Увидев, куда направлен мой взгляд, криво усмехнулась и тихо сказала:
– Это сгущенное молоко. Вкусное, сладкое.
У меня потекли слюнки. Мы подошли ближе, но я не решилась попросить попробовать. Наташа оглянулась на нас и отвернулась. Потом доела сгущенку, швырнула банку под куст и пошла к лесу.
– У каждой птички свои привычки, – презрительно фыркнула Оля и, театрально воздев руки к небу, напыщенно произнесла, видно, услышанную где-то взрослую фразу: «Непостижимые люди, непонятные судьбы!»
– А это молоко очень дорогое? – спросила я у Оли.
– Дорогое, – ответила одноклассница и завистливо скривилась.
– У Наташи нет отца. Кто же ей такое покупает? – изумилась я.
– Ее мама в привокзальном буфете работает, – поджала губы Оля.
Эти слова мне ничего не объяснили. Я недоумевала: «У нас в семье папа – директор школы, мама учитель, но я не знаю, что такое сгущенное молоко». Почему-то вспомнилось Наташкино красивое зимнее пальто и настоящий вязаный шерстяной костюм. Мы носили спортивные с начесом. «Ну и что из того? Главное, чтобы тепло было, – подумала я и при этих словах почувствовала, что замерзла. Солнце заблудилось в облаках? Еще не лето. Поежилась от ветра и пошла за кофтой.
Меня привлек шум на другом конце пляжа. Пионервожатая, как испуганная наседка, носилась по берегу и причитала, а ребята бегали за ней, и наперебой предлагали свои решения проблемы. Лавина ребячьих голосов заглушала ее стоны. Наконец я поняла, что Надя из 3 «А» нашла плот, спрятанный в камышах, и уплыла по течению реки к другому берегу. На крики не отвечала. Плот еле различимой точкой еще обозначался на волнах.
– Может, Надя разомлела на солнце и заснула, а когда проснется, сама подгребет руками? – успокаивали ребята вожатую.
– А вдруг ей там со страху сделалось плохо? – нервно возражала вожатая.
– Вам, взрослым, страшно на реке, а нам интересно. Наверное, представляет себя капитаном и радуется! Не путешествие, а мечта! – восторженно подхватил Вовка.
– Ей удовольствие, а я отвечаю за нее! – травила себя Зинаида Васильевна.
На наше счастье к нам подплыл молодой рыбак. Вожатая резво вскочила в лодку, окатив парня веером брызг, и потребовала грести к плоту. Лодка зачерпнула бортом, но рыбак не разозлился, понял, что женщина в запале позволила себе такую вольность, и налег на весла. Зинаида Васильевна оценила его деликатность и благодарно улыбнулась.
Скоро растерянная, обескураженная Надя сидела на берегу и оправдывалась:
– Я не слышала криков. Простите, не хотела вас пугать. Было так здорово! Небо, вода! Я была такая счастливая!
Волнение улеглось. Мы снова разбрелись по берегу.
Я увидела заросшую ивняком и облепихой песчаную косу, своим длинным отростком отделяющую узкий залив. Когда пробиралась к нему сквозь кусты, на меня сыпались огромные серо-зеленые комары. Расстелила плащ на плотном песке, греюсь на солнышке и разглядываю небо. «Облака как добрые великаны, – размышляю я, радуясь многообразию декораций. – Надо мной они движутся медленно, величаво, а слева, ближе к горизонту, стоят на месте, но уплотняются. Между ними появляются серые полосы. Около кустов беспокойно мечутся стрижи. Низко летают. Дождь предсказывают или их привлекают насекомые? Ласточки рассекают воздух с пронзительными криками. В просвет между кустами вижу, как серые речные чайки на бреющем полете без суеты грациозно опускаются на воду…»
Порыв ветра со стороны реки вывел меня из мечтательного состояния. Он сгибал и причесывал тонкие ветви прибрежных лоз в одну сторону, и они уже не расправлялись под мощным воздушным напором. Кусты, которые росли дальше от берега, ветер закручивал, растрепывал, заставлял кланяться по кругу.
На меня надвигалась огромная многослойная черная туча. Тусклые лохматые рыхлые громады плыли низко и тяжело. Небо словно пучилось и набухало облаками. Я не забеспокоилась. При сильном ветре не бывает дождя. Мимо пройдет туча. И все же встала и осмотрелась. Потемнело, будто вечер наступил. Горизонт размытый. Начал сереть далекий синий лес. Постепенно и зеленый, тот, что ближе ко мне, слился с ним воедино. В нашу сторону идет стена мелкой дождевой пыли…
На реке тяжелые свинцовые волны, напирая друг на друга, упрямо несутся к берегу. Мутные валы ходят по поверхности реки. Белые барашки на их гребнях то появляются, то пропадают, точно лунный свет скользит по воде, а потом тонет в серой пучине. Река теперь показалась мне более многоводной, быстрой, неприветливой и опасной.
Одна туча не выдержала своей тяжелой ноши и осыпала меня мелкими брызгами. Они привели меня в чувство, и я помчалась к вожатой. И вовремя. Зинаида Васильевна торопливо сзывала ребят, чтобы поскорее отвести всех в сарай, что стоял в метрах ста от нашей стоянки. По приказу мы дружно сорвались с места и с радостными криками помчались в укрытие. Нас словно сдуло с пляжа. Порывы ветра хлестали редким дождем, шумели деревья. Вскочили в убежище. Оно оказалось брошенным, поросшим бурьяном коровником. Сухих углов хватило всем. Пока мы растирали мокрые лица и покрасневшие от холода руки, восторженно делясь впечатлениями от пробежки, дождь пронесся седой полосой вдоль побережья реки и скрылся за лесом.
Сразу посветлело. Угомонился ветер. Опять заметались хлопотливые стрижи. И снова засиял хрустальный день!
– Зинаида Васильевна, мне один рыбак сказал, что ласточки и стрижи не могут есть сидя и питаются только во время полета. Как же тогда Дюймовочка могла спасти больную ласточку? – спросил Володя.
– Ошибся рыбак. Ласточки сидят в гнезде, когда кормят своих деток. У твоего знакомого создалось такое мнение потому, что они не подбирают еду с земли, а питаются тем, что летает, насекомыми.
– Летая, едят летающих, – весело уточнил Вова.
Ребята оценили фразу товарища и дружно, одобрительно рассмеялись. Зинаида Васильевна заторопила нас, чтобы до темноты успеть попасть в деревню, и расположиться на ночлег в здании школы. Сначала мы шли бодро, вспоминали веселые и страшные истории, потом притомились и умолкли. Я увидела, как Верочка догнала вожатую и, покрасневшая, запыхавшаяся, стала объяснять, что очень устала. Но вожатая строго произнесла: «Нытики в походы не ходят». По лицу подружки я видела, что не знакомо ей слово «нытик». Не поняла она, чем недовольна Зинаида Васильевна. Совсем обессилела Вера, плетется позади всех. Тогда вожатая остановилась, подала ей палку и сказала совсем другим примирительным тоном:
– Опирайся на нее. Видишь, она впереди тебя идет, а ты за ней. О ногах и усталости не думай.
Вера послушалась, ей стало легче, и она догнала своих ребят. А в компании идти всегда веселей.
На ночь расположились в спортзале. Спали на сене. А утром хозяйки из соседних домов принесли нам три огромных чугуна борща. После прохладной ночи мы с удовольствием хлебали его из кружек, под оживленный галдеж ворон и галок. Потом женщины напоили нас парным молоком и еще дали с собой полное ведро. Зинаида Васильевна отмахивалась:
– Спасибо, как я понесу ведро до следующей деревни?
Но женщины были неумолимы:
– Донесешь. Детей в обед напоишь. Ведро наш колхоз вашей школе дарит.
Добрались до леса, изрытого рвами и ямами.
– Зачем здесь траншеи? – спросила я.
– Здесь линия фронта проходила. Слышала о Курской дуге?
– Так ведь до города сто двадцать километров!
– Линия фронта – не черта. Она охватывала несколько областей, – объяснила вожатая.
Ребята тут же устроили «сражение», но никто не хотел быть немцем, поэтому «войну» превратили в знакомую всем игру «казаки и разбойники». Зинаида Васильевна с трудом собрала «отряд» и повела «в разведку», на поиски неизвестного объекта – села Ольговки. Пришли вовремя. Еще хозяйки не встретили стадо с луга, а мы уже развели костер и приготовились печь картошку. Пока вожатая заботилась о втором ночлеге и договаривалась с председателем колхоза о грузовике, мы расстелили одежду и отдыхали на холме. Со всего села сбежались местные ребята. Они принесли с собой угощение. Пир длился дотемна. Мы перепели все песни, что знали, а потом Галинка, любительница частушек, попыталась перепеть здешних девочек, но не получилось. «Они массовостью взяли», – успокаивала Галю вожатая.
А наутро веселый молодой шофер «погрузил» нас в кузов машины и отвез назад, прямо к порогу нашей школы.
Дома бабушка встречала меня так, будто я месяц отсутствовала.
ОКТЯБРЯТА
На тридцатое апреля назначен прием в октябрята. Мы очень старались заслужить первое в жизни серьезное звание. На классных собраниях Ирина Федоровна спрашивала нас:
– Что сейчас самое главное для вас?
– Хорошо учиться, – дружно отвечали мы.
– Каким должен быть октябренок?
– Честным, послушным, добрым, трудолюбивым.
– У меня не получается на «четыре» учиться, – хныкал Витя Иванов.
– Сколько строчек буквы «Е» ты вчера написал в прописях?
– Две.
– А Лена – пятнадцать, поэтому у нее пятерка, – объясняла учительница.
– А я маме соврал. Меня не примут? – опустив голову, спрашивал Володя. – Мама мне верит. Она сказала, что я себя сам наказал, когда переписывал сектантские письма.
– Вижу, ты уже понял свою ошибку. Все у тебя будет хорошо, – улыбалась Ирина Федоровна.
– Я не могу задачки решать, – переживал Коля, – пока читаю вторую строчку, первую уже забываю.
– Читаешь медленно. Читай стихи, там строчки короткие. Мне помогает, – советовала ему Галя.
– Не девчонка, чтобы стихами заниматься, – возражал Коля.
– Может, ты и танцевать не хочешь учиться? – удивлялась Ирина Федоровна.
– Не дурак скакать с девчонками! – громко и сердито оповестил класс Коля.
– Ты считаешь, что если учителя и наш директор хорошо танцуют, то они…
– Ну что вы! Я не подумал, – оторопело буркнул Коля и покраснел.
– Делаю тебе замечание. Ты понял за что? – спросила учительница строго.
– Я опять грубое слово сказал, – смутился Коля.
– Ирина Федоровна, а Игорь не выполнил Ваше поручение, а тоже хочет в октябрята, – с невинным видом сообщает Оля.
– Вы уже большие и не надо по всякому пустяку обращаться ко мне. Все несложные вопросы решайте между собой сами. Представьте себе, что будет, если каждый рабочий на заводе из-за мелочей начнет беспокоить начальника. Смешно? Учитесь все делать вместе без крика и ссор, тогда в классе вам будет всегда интересно и легко.
– Обязательно делать зарядку ребятам, которым до школы четыре километра идти?
– А что важней: мыть посуду или с папой чинить плетень?..
Казалось, вопросы никогда не закончатся. Но Ирина Федоровна продолжала объяснять, утешать, соглашаться.
Я тоже задумалась над тем, чему еще должна научиться. До сих пор портянки надевать не умею. Не получается заворачивать ногу в большую неудобную тряпку, а в оправдание говорю, что в армию мне не идти. Еще плохо справляюсь с ролью сторожа. Я не должна пускать кур в огород. А они, проклятые, перелетают через плетень и склевывают свежую зелень. Да если бы только на своем огороде! Они еще и в чужой стремятся попасть. Вроде бы там слаще! За потраву на своем огороде бывает нахлобучка, а если на соседском – вдвое. Работа не трудная, но, когда читаю интересную книжку, я забываю о курах.
Старшая вожатая сказала, что благодаря терпению и заботе нашей учительницы, к концу апреля все ребята нашего класса будут достойны звания – октябренок. Из тридцати четырех учащихся у нас не было ни одного двоечника. Учителя говорили с уважением: «Если не забалуются, сильный класс будет». Нам льстила такая оценка. Мы гордились Ириной Федоровной.
И вот наступило волнительное утро. Актовый зал (он же спортзал) заполнен учениками. Нас построили в два ряда. Мы выходили перед строем по одному, четко печатая шаг, и торжественно в абсолютной тишине рассказывали о своих отметках и домашних обязанностях. Старшеклассники дружным хором каждому из нас кричали: «Достоин». Старшая вожатая под аккомпанемент песен о Родине прикрепляла нам значки с детским портретом Ленина, а директор желал хорошо подготовиться ко второй ступени взросления – к вступлению в пионеры. После торжественной линейки мы всем классом пошли в сельский клуб смотреть фильм «Свинарка и пастух». Мне в нем очень понравилась слова: «…Друга я никогда не забуду, если с ним повстречался в Москве». С этой песней пришло ко мне понимание великой, вечной и самой прекрасной столицы в мире. А еще я подумала: «Если свинарка смогла, значит и я, если очень захочу, тоже попаду в столицу!» Сердце наполнилось радостью.
Мне казалось, что Москва должна быть мечтою каждого, как самая далекая и самая красивая звезда Млечного Пути. Почему раньше в голову не приходило, что я тоже могу поехать в столицу? Наверное, потому, Москва для меня – что-то непостижимое, фантастическое, приходящее ежедневно только по радио с гимном и боем курантов. Когда я была совсем маленькой, меня тревожно и таинственно волновал гудок паровоза, а теперь московские куранты зовут меня в счастливое, неизведанное, заманчивое и очень важное будущее!
Дома меня ждали любимые пирожки с картошкой. Бабушка позаботилась. За ужином я чувствовала себя главной.
Октябрятская звездочка была наградой за мой тяжкий труд по чистописанию. Я ее честно заработала.
РАЗРУШЕНИЕ ПАМЯТНИКА
После первомайских праздников прошла неделя. Медленно текли дни последнего месяца школьных занятий. Работа на огороде поглощала все свободное время. Но я старалась все делать быстро и хорошо, чтобы получить разрешение хоть на полчасика сбегать к памятнику. На нашей улице колодец для женщин – информационный пункт, где они узнают друг от друга о событиях в мире и в селе, получают советы, как лечиться, готовить еду, спасаться от сглаза. А ребята школьного возраста собираются у памятника.
Я выполнила все задания бабушки и отпросилась погулять. Открываю калитку. Что такое? Несколько молодых рабочих стаскивают гранитные плиты с памятника и разбивают на куски. Растерянно слежу за работой. До меня не доходит смысл их действий. Разве памятник из кусочков будет лучше? Подъехала полуторка. Рабочие принялись загружать машину. Тут до меня дошло, что памятник не переделывают, а разрушают. Я заволновалась, внутри у меня все задрожало. Смело подошла к старшему.
– Скажите, пожалуйста, куда вы перевозите памятник? Зачем его надо дробить? Тяжело грузить целые плиты? – со всей вежливостью, на которую была способна, спросила я.
