Лариса Яковлевна Шевченко
Надежда
Но гость уже раззадорился, ему не терпелось поработать.
– Иди, – кивнула мне мать.
Я не испытала удовольствия от неожиданного предложения, но послушалась. Гость, оглядев мою тощую нескладную фигуру, хмыкнул:
– Она пилу поднимет? Зовите Колю. Какой-никакой, а мужчина.
Я молча проглотила обидное замечание.
– Нет его дома. Выбора у вас нет, – усмехнулась мать.
Дядя Вячеслав, не скрывая своего неудовольствия, пошел в сарай за пилой. Я выкатила бревно и, поднатужившись, уложила его по центру «козла». Увидев бревно, гость удивился, но спрашивать не стал, откуда оно появилось.
С первых движений он понял, что имеет дело с опытным человеком, но все равно продолжал поддразнивать меня. После двух часов работы летчик предложил попить чайку. Я ответила: «Пожалуйста, а я пока дров наколю и разложу в штабельки и «домики».
Гость с минуту постоял и вновь принялся за пилу. Время близилось к обеду. Дядя Вячеслав уже не балагурил и за следующим бревнышком шел в сарай не торопясь. Я тоже использовала каждую свободную минуту: старалась незаметно растереть руки в локтях. Гость начал нервничать, но самолюбие не позволяло ему первому бросить работу. Он резко дергал пилу, не допиливал бревно до конца, пытался разломить отпилки ударом об землю. Я понимала, что он, меняя вид работы, давал рукам отдохнуть, и не мешала ему.
Пила взвизгнула о сучок, сделала волнообразное движение, и по двору поплыл характерный колыхающийся высокий звук. Заслушавшись, я невольно остановилась. Дядя Вячеслав воспринял остановку как сигнал «отбой», но я продолжила работу.
Наконец, мать вышла на крыльцо и позвала:
– Вячеслав, вы увлеклись. Нельзя так. Вы же гость.
Он сразу заулыбался и, не допилив бревно, пошел мыть руки. Я откатила чурбаки под стреху сарая и тоже вошла в хату. До самого отъезда гость больше не дразнил меня.
ХЛЕБ РОДИНЕ
Начало августа. Уборка хлебов идет полным ходом. Мои подружки работают на току, возят зерно от комбайнов.
Сегодня за ужином, низко опустив голову, я недовольно забурчала:
– Отпустите хоть на неделю с девочками на ток поработать. Даже у взрослых бывает отпуск. Лето заканчивается, а мне и вспомнить нечего.
Родители переглянулись. Перед сном бабушка порадовала меня:
– Разрешили. С понедельника пойдешь.
И вот настал долгожданный день! Пять утра. С меня стягивают одеяло. Я возражаю.
– В колхоз тебе пора, сама же просила, – шепчет бабушка.
Я мгновенно вскакиваю, на ходу выпиваю кружку парного молока, беру с собой пару кусков хлеба и направляюсь к двери.
Бабушка озабоченно спрашивает:
– Куда в такую рань? Комбайны в поле не выйдут, пока солнце росу не соберет. Сухое зерно в хорошую погоду можно сразу в заготзерно везти, а влажное сушить придется.
– Мы утреннее зерно на ток будем возить, а после десяти часов – сразу на станцию. Так придумали комбайнеры, чтобы поскорее убрать хлеб и сдать государству. А еще мне надо успеть попасть к хорошему шоферу, который возит хлеб от заслуженного комбайнера. Иначе без толку проваландаюсь и четверть трудодня не заработаю. Нельзя опаздывать, девочки с нашей улицы взяли меня в свою бригаду.
– Ну, раз договорились, – спеши, – согласилась бабушка.
Серебрится росою трава на лугу. Низкие лучи солнца освещают только верхушки деревьев. Тени от домов и сараев черные. Свежий ветер мурашит кожу.
В шесть часов я уже на току. Электрик ковыряется в механизме транспортерной ленты. Кладовщица гремит засовом на складе. Несколько ребят с улицы Гигант играют на куче зерна. Села неподалеку от них. Неуютно. Хорошо, что девчонки подсказали надеть шаровары и платье с длинными рукавами. Зябко передергиваю плечами, прячу покрасневшие босые ноги в зерно. Наконец пришли мои подружки.
– Ты с Валей иди за деревянными лопатами, а мы будем охранять машину от захвата чужаками. Здесь приходится действовать грубо и решительно: кого обругать надо, кому пригрозить, а кого и столкнуть с борта, – объяснила мне Зоя.
Кладовщица записала за нами лопаты, и мы ринулись помогать девчонкам отстаивать права на машину. Шофер дядя Вася взглянул на меня внимательно и спросил:
– Городская?
– Нашенская, – заступились за меня девочки, – Она хоть и директорова, но работать умеет.
– Держись ближе к кабине, – строго приказал шофер и сел за руль.
Водитель понравился мне. На вид лет сорок пять. Спокойный, основательный. Роста невысокого, не богатырского сложения, но в нем чувствовалась самостоятельность. Вид шофера настраивал на деловой лад. «Не пустопорожний», – вспомнила я бабушкину характеристику одного родственника. Молча залезли в кузов. Едем быстро и долго.
– Видишь, куда Скоробогатова загнал председатель? – с сочувствием произнесла Валя.
– Может, нам выгоднее работать с тем, кто с ближнего поля хлеб возит, тогда ходок больше сделаем? – спросила я.
– Важнее, с кем работать, а не с какого поля возить, – авторитетно заявила Рая. – Мы еще прошлым летом во всем разобрались. Опыт имеем.
Я замолчала, чтобы не выглядеть несмышленышем, и стала прислушиваться к разговору подруг.
– …Своему деверю лучшее поле выделил. Ничего! Иван Никифорович и на редком поле план даст. Трудолюбием возьмет. Не позволит он всяким тут хаять себя. Не из таких. Слов на ветер не бросает. Не зря считается лучшим комбайнером!…
Еще не видя героя жатвы, я переполнилась уважением к легендарному человеку, которому никакие козни не страшны.
Наш путь лежал через Ветренский шлях, потом по Снагостскому поехали. Вдруг вижу: гусята дорогу переходят. Я испугалась, что они не успеют проскочить, и как застучу по кабине! Шофер резко остановил машину и выскочил с бледным лицом, чтобы узнать, что случилось. Ой, как мне стыдно стало! Извиняться начала. Слезы на глазах выступили. «Простите, дяденька, – говорю, – гусят пожалела».
– Я же за вас отвечаю! Ладно, уж. Оставайся. Девочки, обучите новенькую нашим порядкам. Я не поощряю даже малейших отступлений от правил. Относись к ним как к святыне, – все еще волнуясь, сказал шофер и взялся за баранку.
Вот и поле. Комбайн поравнялся с нами и, не останавливаясь, начал ссыпать пшеницу в машину. Наш шофер ловко вел машину рядом, так, чтобы зерно попадало по центру кузова. Мы быстро разгребали его.
– Осторожно маши лопатой, чтобы за борт не сыпалось, – предупредила меня Зоя.
Я обратила внимание, что в углах кузова аккуратно прибиты куски ткани, щели бортов законопачены, а большие дыры залатаны фанерками. Девочки работали дружно, без суеты, ритмично. Я сначала пометалась по кузову, потом сориентировалась и заняла надлежащее мне место. Когда зерно наполнило кузов доверху, Зоя крикнула комбайнеру «отбой», и он, перекрыв «хобот», поехал по полю, а наш шофер вырулил на дорогу и остановил машину.
– Так, труженики, закопаться по пояс в зерно, держаться за борт у кабины, – и без фокусов мне! – приказал он.
– Знаем, не маленькие, – ответила за всех Зоя.
Двинулись в обратный путь. Ветер бил в лицо. Настроение было восторженное, более радостное, чем когда одна дома вкалываю. Подъем в душе возник. Может, он появился потому, что над кабиной висел на длинных древках плакат: «Хлеб – Родине»? «И я тоже чуточку помогаю Родине?» – промелькнуло в голове. Мне неловко от такой серьезной мысли, а все равно радостно. Девушки на встречных машинах весело кричали нам: «С новым урожаем! Привет труженикам полей!» Мы им тоже отвечали улыбками и добрыми словами.
Приехали на весовую. Там нам отметили в квитанции вес зерна и взяли пробу на зрелость и влажность. Пока мы разгружали машину, шофер, расстелив на коленях белое льняное полотенце, завтракал. Дядя Вася даже ел как-то солидно, степенно. Кружку чая брал не за ручку, а обхватывал ладонями. Рядом с нами, у другого склада, работали ребята с Некипеловки. Просо у них само, как вода с латака (запруды), стекало по кузову. «Трудодни за количество зерна ставят, а не за трудоемкость. Неправильно это, но мы законов не пишем», – заметила Валя.
Я уже работаю уверенно и в грузовике веду себя правильно: становлюсь у кабины, держусь за борт руками и сгибаю ноги в коленях, чтобы смягчать толчки на ухабах. Ветер плотным потоком бьет в лицо, играет волосами. Мы горланим песни, пытаясь заглушить шум мотора. Здорово!
Сделали пять ходок. Время обедать. Разгрузив машину, направились к длинным рядам наскоро сколоченных лавок.
– В этом году впервые из-за городских и нас кормят, – объяснила мне Валя.
У котлов хлопочут две старушки.
– Эй, труженики! Идите туда, – указала нам одна из поварих в сторону столов, стоящих в примятом бурьяне.
Как настоящим взрослым работникам, нам дали по полной железной миске наваристого борща и по тарелке вареной картошки с мясом. Потом компот принесли. Я ела с большим удовольствием: дома мясом не балуют. Девчонки тоже мели все подчистую. Почувствовав, что с хлебом такую порцию мне не умять, я рассовала его по карманам: пригодится на полдник. Когда мы допивали компот, студентам принесли по тарелке свежего меду. Я чуть язык не проглотила. Когда в прошлом году отец качал мед из своих ульев, я в шутку спросила его: «Поспорим, что я стакан меду съем?» «Кишки слипнутся», – ответил он и дал меду всем понемножку, чтобы блинчики помазать. А тут совсем ни за что ни про что студентам по целой тарелке! Я попросила:
– И нам дайте меду, хоть одно блюдце на всех!
– Не положено своим, – ответила шустрая бабуся.
Шофер подошел к кухарке и молча протянул ей чистую тарелку. Старушка налила. Мы макали хлеб в мед, облизывали грязные руки и смеялись, вдыхая дивный аромат. Глядя на нас, дядя Вася улыбался, но сам кушать мед отказался. Отяжелевшие от еды, мы пошли под навес отдохнуть. Проходя мимо городских девчат, мои подруги весело бросали им язвительные реплики:
– Наштукатурилась? Срамота! Что платком завязалась, как мумия? Гляди: один глаз выцвел, а другой нет. Обвешалась всякими прибамбасами, а выглядишь не ахти. Неважнецкий у тебя видок. Дома, небось, от зеркала весь день не отлипаешь? Только честный труд на свежем воздухе спасет тебя…
– А вы до второго пришествия трепаться будете?..
– Вы хоть веялку выключайте, когда спите. Электричество экономить надо. У нас один движок на все село. Чемпионы по лени, спать шум мотора не мешает? Забыли, что надо блюсти моральный кодекс?..
Девушки с нами не связывались, терпеливо сносили подковырки. Одни молча отворачивались, демонстрируя полное равнодушие к полемическому задору моих подруг, другие вставали и вялыми движениями бросали влажное зерно на движущуюся транспортерную ленту. Только одна не выдержала и пробурчала иронично и надменно:
– Отстаньте, несносные девчонки! Что на вас нашло? Не продохнуть от указов начальников, а тут еще вас заклинило как заезженную пластинку. Не жизнь, а комедия нервов.
И обернувшись к подругам, добавила с усмешкой:
– Девушки, придется нам здесь научиться спокойно переносить и хулу, и злословие.
– Дармоеды, тунеядцы. И зачем их сюда присылают? С такими работничками каши не сваришь, – обиженно роптали мои подруги.
– Председатель говорил, что обязан их брать, раз город присылает, хотя коэффициент их пользы минус ноль целых восемь десятых. Не зарабатывают того, что проедают, – со вздохом объяснила дежурная по току, непонятно кому сочувствуя.
– Лучше бы нам больше платили, – возмущались девчонки.
– Не виноваты они, что работать не умеют. Они же с раннего детства бездельничают, не зная, куда себя деть. Я жила в городе. Сама гоняла по улицам и безобразничала, – встала я на защиту городских.
– Ну, так хотя бы старались! А то нагло лежат под навесом и только на обед приходить не забывают. Никчемные, совести у них нет, – не сдавались мои подружки.
– Работники, на борт! – скомандовал дядя Вася.
И мы дружно вскочили.
К десяти часам вечера разгрузили одиннадцать машин и отправились к нормировщице. Она записала против наших фамилий цифру 0,75. Зоя зароптала:
– В прошлом году получали 0,75 и в этом то же! Мы перевыполняем план взрослого человека! Почему вы не пишете нам целый трудодень?
– Нечестно, нечестно! – загалдели остальные школьники. – Студенты и половину нашей работы не делают, а вы им трудодень ставите.
– По возрасту вам не положено писать целый. Нарушение законодательства будет.
– А работать с утра до вечера можно по закону?
– Тоже не положено, – покорно ответила женщина.
– По улицам каждый день ребят собирать на работу можно, а как платить, так нельзя! Мы без выходных все лето работаем, – неслись со всех сторон голоса примкнувших к нам ребят.
– Хватит! Ишь, расгагакались, как гуси. Вы пионеры, поэтому должны помогать родному колхозу. Вас кормят, палочки (трудодни) пишут, а вы еще несознательность проявляете! – строго закончила разговор учетчица.
Мы замолчали и смущенно разошлись. «Она, конечно, права, насчет пионеров. Но никак в толк не возьму, почему мы должны бесплатно вкалывать, а взрослые за деньги? В своем домашнем хозяйстве не платят, потому что на себя работаем. А тут ведь для колхоза, хоть и родного. Понятно! Считается, что школьники не работают, а помогают. А помощь всегда должна быть бесплатной», – глубоко осознав свой гражданский долг, успокоилась я.
Иду домой, наслаждаюсь тишиной. Полоса облаков у горизонта горит, будто впитала жар всего солнечного дня. Полная луна протискивает свой серебристый лик между темными остроконечными верхушками сосен. Хорошо!
Бабушка встретила меня у ворот. Увидев мою сияющую рожицу, успокоилась. Мы вместе поужинали, и я легла спать, попросив разбудить меня пораньше. Не опоздать бы на работу! Там так интересно! Не каждый день бывает такой праздник!
ОТКРОВЕНИЯ НА ТОКУ
Встала рано. Вышла на крыльцо. Все мокро. Невезуха! Вспомнилась строчка из моей секретной тетрадки: «И тучи ворохом забот с небес спустились на деревню…» «Грустно тому, кто с сеном еще не управился», – подумала я и вернулась в хату. Родители не хотели отпускать меня на работу, понимая, что после ночного дождя в поле делать нечего. Но я напомнила им, что нахожусь в «отпуске», и они не стали настаивать на своем. В шесть утра наша компания уже на току. Мы – это я, Рая, Зоя, Валя и две девочки из восьмого класса: Нюра и Галя. Пожилые шофера дремлют в кабинах, ожидая сигнала к работе. Молодые, расстелив фуфайки на влажной траве у машины дяди Васи, режутся в карты и травят анекдоты. Нас прогнали, чтобы не слушали взрослые разговоры. А мы спрятались за колеса и уши навострили. Слышим:
– Вась, пойдем сегодня к Шапене? Грех упускать удобный случай. Отчего не поразвлечься, не позабавиться?
– Не хочу, – последовал раздраженный ответ дяди Васи.
– Ну и дурак. Неужто и впрямь прилип к своей бабе? Без сомнения прилип! Сдается мне, что трусишь, подкаблучник несчастный.
– Ничего подобного! На кой мне Шапена, если душа не лежит. Раз оплошал: пошел к ней с дуру, мужики после получки затащили. В тот день жребий пал на меня. И тут все обнаружилось. Моя-то чистенькая, нежная, ласковая. А эта грязная, гадкая. Куда ни глянь, все рвань. Противно даже прикасаться. Сбежал я. Не обошлось без осложнений. Прилипла так, едва ноги унес. Чепуховая история… Я же не пью до одури. Не животное. Хочу, чтобы все было красиво и по любви.
– Какая у тебя любовь в пятьдесят лет? – недоверчиво хмыкнул молодой шофер.
– Если в тридцать была, так и в пятьдесят будет. Ты не любил, и тебя не любили по-настоящему, вот и куролесишь, – спокойно ответил наш дядя Вася, раскладывая на искристо-белом полотенце свертки с едой.
Зойка хихикнула. Дядя Вася услышал, рассерчал и прогнал нас. Убегая, я оглянулась. Шофер осуждающе качал головой. Я смутилась и потащила девчонок к зерносушилкам. Но поработать не получилось и там. Ветер уплотнил тучи. Опять заморосил дождь. Лежим под навесом, закопавшись по пояс в теплом зерне, и сетуем на погоду, анекдоты про Хрущева шепотком травим, в карты вяло перебрасываемся. Новые знакомые рады передышке.
– Девчонки, не рвитесь на комбайне работать. Тяжкий труд – целый день махать вилами на сенокопнителе. Остюки царапают тело, от жары задыхаешься. Солома, полова в глаза летит. Не спасают пылезащитные очки. Платком обвяжешь голову и лицо, а какой толк? Дома разденешься догола, чтобы помыться, все тело черное от пыли и огнем горит. Я вон здоровая какая, и то кровь носом шла первые дни. От матери скрывала. Сама ведь напросилась на комбайн. Считала позором с малышней на току торчать. Сейчас ничего, мало-помалу обвыклась в поле. Надеюсь, на месяц сил хватит. Да, что ни говори, и трудодень лучше оплачивается. Обед привозят и воду питьевую. Правда, бывает, что пока колымага по всем полям прошлепает, так еда только к вечеру появляется. На лошадке не больно-то разгонишься! – наставляла нас Нюра.
– Нюр! Расскажи про пчел, – смеясь, пристала к подруге Галя.
– Отстань! Сама рассказывай, раз такая смешливая, – незлобливо огрызнулась Нюра.
– Ну, так слушайте, девчонки, – начала свое повествование Галя. – Две недели назад на Нюркин комбайн напал рой пчел. Наверное, отдохнуть захотел. А Нюра не замечает и все продолжает вилами махать, приминать солому в копнителе. Вот рой и облепил ее. Она в ужасе соскочила со своего поста и давай без оглядки носиться по стерне. Пчелы разозлились и начали жалить и ее, и штурвального, и сцепщика. Теперь вместе они по полю скачут, не чуя под собой ног. Визг, мат! Нюрку такой страх обуял, что уж и соображать перестала. Тут комбайнер вспомнил, что спасти от «бандитского нападения» может только вода. На их счастье, неподалеку была глубокая лужа. Крикнул он Нюрке, а она с перепугу в другую сторону рванула. Молодой штурвальный поймал ее, за шиворот схватил, и они помчались к спасительному месту. Рой за ними. Шлепнулись они в лужу. Грязи там по колено, а воды – всего ничего. Только головы высунут, – пчелы на них пикируют. Они опять лицами в грязь. Когда рой улетел, вылезли работнички липкие, злые, черные, страшные как смертный грех. А Нюра точь-в-точь как мокрая курица. Пришлось на полевой стан ехать отмываться. А там их мужики встретили градом издевок и насмешек. Офонарели совсем! Никакой душевной жалости! У бедняг от укусов температура поднялась. Нюрка два дня потом болела. Говорят, пчелы до смерти могут зажалить. На полевом стане только старая повариха слезу пустила. Кинулась к Нюрке как шальная. Мыла ее и все приговаривала: «Господи, спаси дитятку». Оказывается, эта бабуся сама в молодости чуть не погибла, когда пчела укусила ее в горло. Женщина второпях компот с живой пчелой выпила.
– История на самом деле невеселая, – вздохнула Рая.
– Главное, хорошо закончилась, – улыбнулась Галя.
– Нюра, и ты после такого происшествия опять на комбайн пошла работать? Беды всегда сваливаются на голову неожиданно. Не боишься снова вляпаться? – спросила я.
– Так у нее там зазноба-штурвальный! – беззаботно засмеялась Галя.
– Хватит языком трепать, – рассердилась Нюра и покраснела.
– Девчонки, а какие мальчишки вам нравятся? – вдруг спросила Галя.
– Никакие, – ответила за всех нас Валя Гандлер.
– Совсем никакие? – удивилась Нюра.
– Для меня нет разницы – девчонки или мальчишки. Лишь бы с ними интересно было, – объяснила Валя.
– Я в том смысле, за кого бы ты замуж пошла? – уточнила Галя.
– Не думала. Зачем раньше времени себе голову забивать?
– И все же, какого бы мальчика ты выбрала? – настаивала Галя.
– Доброго, как мой папка.
– А я бы красивого, – влезла Зоя.
– Почему? – удивленно спросила Нюра.
– Все будут мне завидовать!
– Чему завидовать? – засмеялась Галя. – Пока молодой – хорош, а постареет, такой же, как все, будет. Я от старшей сестры слышала, что красивый муж – чужой муж. Красавчики по большей части или глупые, или эгоисты. Кичатся своей внешностью и забывают, что это не самое главное в жизни. Вон у Ани с Некипеловки муж видный был, да на беду вернулся из армии с обожженным лицом. Вообразил себя несчастным, пьет. Ее измучил. Потому что бестолочь. Постылая у Ани жизнь! И у Насти жених был тоже вроде как с картинки, а перед армией остригли ему кудрявые волосы, и стал он курицей ощипанной. Ничего в нем интересного не осталось. Болван неотесанный. Пустозвон. Представь себе: вышла ты замуж за красивого дурака. Он на тебя и мат, и прочие грубости, и в работе с него толку нет. Какая тебе радость жить с ним? Ты готовишь еду, стираешь, заботишься о нем, а он тебе в награду или хамит, или, того хуже, по чужим женщинам, вроде нашей местной «достопримечательности» Шапены, бегает. Счастье превеликое, да? Таких надо остерегаться.
– Характер в мужчине важней всего. А то выйдешь замуж – и будто душу в г…е вываляешь. Так мне тетя говорила, когда разводилась, – грустно высказалась Валя.
– Ну, а если ты влюбишься в красивого парня, что тогда? – не успокаивалась Зоя.
– Как полюблю, так и разлюблю. Я же должна соображать, что хорошо, а что плохо для меня. Влюбляться и любить – разные вещи, – заверила Галя, и лицо ее приобрело выражение твердости и решительности. – Я хочу, чтобы меня любили так, как Пульхерию Ивановну в «Мертвых душах» Гоголя.
– Моя бабушка объясняла, что влюбленность – это восхищение души, эмоции, то есть реакция организма на положительное раздражение. А любовь – это серьезное чувство, которое возникает, когда человек пропускает эмоции через интеллект. Любовь женщины требует от мужчины ответной любви и душевной связи. Любовь не только праздник, она еще и труд большой. Красиво бабушка сказала! Правда? – вставила я.
– Влюбиться – это как ярким огнем вспыхнуть. Ничего вокруг не видишь и не слышишь. Чувства глаза застят. А любить – значит уважать, ценить, жалеть. Когда в женщине есть такое чувство, тогда и богатства ей большого не надо, и любая беда не беда. Если мужчина предаст ее, то лишит самого главного в жизни, – печально высказалась Галя.
– Я сейчас «Следопыта» Фенимора Купера читаю. Какая любовь! Он к ней прикоснуться боялся, слово сказать при ней не мог. А какой был умный и сильный! – мечтательно заговорила я.
– Такая любовь может где-то и бывает. Только у нас мужчины – другие. Им только бы лапать девчонок, – засмеялась Нюра.
– И твой такой же? – спросила Валя.
– А то ж какой еще?
– За что же ты его любишь? – вытаращила я глаза.
– Не знаю. Люблю и все. С ума схожу, ночей не сплю. Бегаю в клуб, чтобы только увидеть его, – смущенно созналась Нюра.
– Он красивый? – поинтересовалась Зоя.
– Нет, – вздохнула Нюра.
– Ничего не понимаю! – воскликнула Зоя.
– Я тоже. Мама говорит, что пришло время мне влюбиться, а подходящего парня нет, вот я и втюрилась в такого. А я не представляю себе другого жениха. Иногда думаю: может отдаться ему, «сдаться на милость победителя», пусть замуж меня берет?
– А как же школа? – испуганно произнесла я.
– Если ребенок получится, так в сельсовете все равно распишут.
– Сама еще как ребенок, детства толком не видела. Лучшего встретишь, проклянешь себя и его возненавидишь, – воскликнула я возбужденно.
– Откуда у тебя такие познания, будто долгую жизнь прожила? – удивилась Галя.
– Толстой в романе «Воскресение» так подробно описал, что чувствует человек, когда любит, что у меня мурашки по спине бегали, когда читала. Но я многих слов не поняла, например: «вожделение».
– И как происходит сам процесс… – шепотом произнесла до сих пор молчавшая Рая и покраснела.
Неловкую паузу прервала разговорчивая Зоя:
– Девчонки, когда я узнала, что моя двоюродная сестра Зина наконец-то выходит замуж, то так обрадовалась, что где-то под сердцем потеплело и на душе удивительно хорошо сделалось. В тот же месяц и ее подруга замуж вышла. Я тоже порадовалась. Но понимаете – по-другому, меньше. Отчего так?
– Между родными, кровными, связь ближе, крепче, – ответила Галя.
– У мужа и жены нет кровной связи… Получается, что муж по крови – чужой человек, – растерянно произнесла я, впервые задумавшись над этой проблемой.
– Чужой, если его с женой не связывает настоящая любовь, – объяснила Галя. – И дети, – добавила она уверенно.
– Ой, как все сложно и интересно! – воскликнула Рая. – Получается, что главное между людьми – любовь!
Дождь все сильнее барабанил по железной крыше навеса. Мы молчали, перелопачивая в голове взрослые проблемы.
КАРТЫ
Неудачный у меня «отпуск». Опять моросит дождь. Но я оделась потеплей и в шесть утра была на току. Подружки уже ждали меня на огромной куче пшеницы.
– Давно сидите? Чего в зерно закопались? – спросила я.
– Замерзли. А здесь тепло, потому что влажное зерно возгорается.
– Что значит «возгорается»? – не поняла я.
– От сырости начинает прорастать и при этом выделяет тепло. Живое ведь, – объяснила Рая.
«Интересно-то как! Еще тепло выделяется, когда зерно гниет, – подумала я. – Сколько зерна на току пропадает! Жалко». Я взобралась на кучу и глубоко просунула свои босые ноги. Их обожгло.
– Пойдемте домой? Наши дела никто, кроме нас, не сделает, – заерзала Рая.
– Я останусь. Родители подарили мне эту неделю. Глупо отказываться от праздников, – возразила я и направилась под навес.
Там уже дремали студенты – девять девушек и один молодой человек. Артурик (так называли его девушки) приставал ко всем с просьбой поиграть с ним в карты, но желающих не находилось. Я вдруг согласилась. И не потому, что умела играть, просто захотела поговорить со студентом. Артур перешел на второй курс, но выглядел несерьезным, безалаберным маменькиным сынком. Долговязый, белоголовый, с прической «парашют», или осенний репейник, с детскими, наивными голубыми глазами, он в пять минут выложил мне, что учеба в университете не доставляет ему радости, что его все время куда-то заносит, мечтает разъезжать в белом костюме на белом шикарном лимузине, а старший брат называет инфантильным, избалованным.
– Что же ты маму не жалеешь? Она же, наверное, переживает за тебя? – удивилась я.
– Из-за матери я обречен скитаться по общежитиям. Учеба – мой тяжкий жребий. У меня силы воли нет. Я плохой, но не злой. Во мне лень раньше меня родилась… Нет слов, как я благодарен тебе за заботу. Даже прослезился, – посмеялся над моей серьезностью Артур и нетерпеливо заявил: «Давай «в дурака» играть. У меня руки горят от желания поскорее раздать карты».
Игрой я не интересовалась, не подсчитывала отброшенные карты, не анализировала оставшиеся у меня и у соперника. Просто кидала большую на меньшую. На авось играла, совершенно не испытывая азарта или удовольствия. Вознаграждала себя лишь тем, что с любопытством разглядывала незнакомца. Артур бросал карты небрежно, с форсом. На лице играла улыбка превосходства и уверенности. Почему-то я невольно сравнила его лицо с веселой рожицей шестилетнего соседа Женьки. Такое же широкое, голубоглазое, доверчивое. Только, пожалуй, более смышленое. У Женьки в глазах всегда добрая, милая хитринка.
Неожиданно я выиграла. И Артура моя победа застала врасплох. Он изумленно смотрел на своих тузов и королей, будто задохнулся от шока. Слова не мог выговорить. Огромные голубые глаза полезли из орбит и стали еще крупнее и круглее.
– Чего расстраиваешься? Случайно выиграла. Я в самом деле не умею играть. Даже когда всерьез думаю, все равно часто проигрываю, – попыталась я успокоить студента.
– Почему? Как такое могло произойти!? Это какая-то авантюра, – закричал он. – Я же чемпион общежития по игре «в дурака»!
– Я не сомневаюсь в твоем титуле. Только нечем гордиться! Это же не шахматы, даже, на худой конец, не шашки, – презрительно фыркнула я.
– Знаешь, через что я прошел, чтобы завоевать этот титул? Я ночами играл, у меня были синие опухшие уши!
– На ушах нечему опухать. Выдумываешь, – не поверила я.
– Буду я врать! Сначала на щелбаны играл. Чувствую, мозгов могу лишиться. Потом оставшимися картами по носу стегали. Тоже тяжко было. Уши стал подставлять. А пока уши заживали, меня стелькой из спортивных туфель по мягкому месту охаживали. Не веришь? Хочешь, я разок тебе по ушам врежу?
– Отстань, – сердито буркнула я, отодвигаясь.
На соседней куче нас внимательно слушал Ванюшка с улицы Шворневка. Он-то и согласился на экзекуцию.
– Только разок и не совсем на полную катушку, – попросил он робко.
Артурик примерился, размахнулся – и малыш винтом закрутился на месте, а потом, схватившись за ухо, выскочил из-под навеса и кинулся наутек с криком:
– Гад! Немец!
– Ты что, ухо ему оторвал!? – вскочила я. – Смалился! Он же второклашка!
– Не рассчитал. Рука тренированная. Не только меня били. Я тоже врезал на совесть, – оправдывался студент.
– На совесть работать надо, а не дурью маяться. Не пристало взрослому обижать маленьких. Кто тебя воспитал таким злыднем? – сердилась я.
– Прости. Больше не буду. Он сам согласился.
– Согласился потому, что маленький и неразумный. А ты воспользовался. Скажи спасибо, что наших старшеклассников рядом не оказалось, несдобровать бы тебе, – бурчала я насупившись.
– Как ты в университет поступил? – после недолгого молчания полюбопытствовала я.
– У меня аттестат отличный. Без экзаменов шел, вне конкурса. Брат два года от меня не отходил, уроки со мной учил. Замучил. Весь первый курс помогал. Но теперь женился, и жена не позволяет ему ко мне часто ходить.
– У вас все такие в университете?
– Нет, я особенный.
– Слава Богу.
– Хватит мне лекции читать. Я должен отыграться, иначе буду чувствовать себя неполноценным.
– Ладно, давай, у меня есть время, – с величайшей неохотой, без тени интереса согласилась я.
Артур просчитывал каждый ход, строил ловушки. Вскрикивал от каждого удачного хода и все повторял:
– Чтобы меня кто-то обыграл?! Да не может такого быть! Это дикая нелепая случайность! Попрошу не зазнаваться.
– Моя победа и слава моя, – легонько подразнивала я Артура и спокойно бросала карту за картой.
Меня забавляло волнение студента. Вид его был необычен. Он смешно размахивал руками, вскакивал с кучи зерна, раскидывал ее ногами. Потом опять садился, внимательно изучал ситуацию и резко бросал свои карты поверх моих.
Странно, но судьбе было угодно, чтобы я опять выиграла. В изумлении Артур долго и неподвижно смотрел на меня, как на жителя Марса, потом вдруг взорвался, будто с ним беда стряслась немалая. Он брызгал слюной и кричал так громко, что девушки, лежавшие неподалеку от нас, недовольно зашумели:
– Что с ним?
– Проигрывать не умеет, – ответила я.
Наконец Артур угомонился и хмуро спросил:
– Ты в деревне чемпионка?
– Бог с тобой. Карты – верная погибель. Я вообще не люблю в них играть. Пустая трата времени. Согласилась из-за непогоды, чтобы день скоротать, – возразила я недовольным голосом.
– Давай еще? А? Должен же я отыграться! Ничего не могу понять. Ситуация не поддается логике, – мямлил он, убитый проигрышем.
– Отстань, – отозвалась я и решительно направилась к своим подругам.
Прошло некоторое время. Артурик медленно подошел ко мне и, молча, заторможенными движениями сдал карты. Голубые глаза его были белесыми. Рот приоткрыт. Дыхание неровное, отрывистое. Над губой и под глазами капли пота. Пухлые губы стали тоньше. Лицо бледное, окаменелое, и только крупные уши полыхали огнем.
