Лариса Яковлевна Шевченко
Надежда
– Что значит «штаны редки»? Никогда не слышала такого смешного выражения, – заинтересовалась Альбина.
– Этим сочетанием у нас заменяют слово «обделался», в штаны наложил, – скороговоркой смущенно произнесла я неприятное для слуха грубое выражение. И продолжила: – Может, у вас мальчишки и девочек обижают?
– Нет, девчонок не трогают. Позорно для мальчишек с девчонками связываться.
– Трусят они! Знают, что девчонки родителям доложат, и будет им выволочка великая. Послушай, Альбина, а почему маленькие мальчики не зовут на помощь взрослых?
– Им стыдно жаловаться. Они же будущие мужчины. Их пацаны засмеют.
– Дикость какая-то! То, что малыш боится большого хулигана, это естественно. Смеяться и издеваться надо над тем, кто обижает слабого. Не понимаю я логики городских ребят.
– Не ершись! Не ребячья это логика, а бандитская. Нормальный парень так не поступит, – успокоила меня Альбина.
– Получается, что существует несколько ступенек подлости, – не унималась я. – Например, если гуртом налетают на своего ровесника. И чем больше банда, тем постыднее их участие в драке. Они хуже волков. Те сворой нападают на крупную, сильную жертву. …Еще когда большой на маленького, сильный на слабого… Жутко об этом думать.... Я такого у нас, в деревне, ни разу не видела.
А как ты объяснишь мне такую картину? Идет девушка. Вся из себя. Все при ней. Парень загляделся на нее, рот разинул и ступил в мутную жижу лужи. Заляпался, ноги промочил. Выбрался из грязи и вслед красавице заорал: «Шлюха!» Она-то здесь при чем?! Что за манера у некоторых мужчин в своих ошибках женщин обвинять?
– Налицо отсутствие присутствия, – рассмеялась подруга. – Опять-таки недостаток интеллекта и воспитания. Все в это упирается.
– А вот недавно к нашему родственнику дяде Пете сестра с двумя сыновьями приезжала в гости. Мальчишкам по 11–12 лет. Хорошая семья, интеллигентная. Отец – офицер, мама – учительница. Так вот, заспорили ребята вроде бы из-за пустяка, а потом завязалась жестокая драка до крови. Каждый пытался доказать свое превосходство. Мне казалось, они готовы были покалечить друг друга. В этом было что-то дикое, первобытное… именно мужское, и совсем мне непонятное… Мать хлыстом их разогнала. А вечером ребята как ни в чем ни бывало играли в шашки… Не понимаю, родные ведь, а общего языка не нашли.
Попросила я двоюродного брата растолковать мне их ребячью сущность. Рассказала, что, мол, сначала мальчишки спорили, потом подрались. Предположила, что если старший не сумел заставить младшего подчиниться, значит он должен испытывать чувство неудовлетворения и продолжить борьбу. А брат рассмеялся: «Для него в данный момент боль и раны, которые он получил в «сражении» важнее непослушания младшего брата. Произошла смена акцентов. Проблема, из-за которой началась потасовка, ушла на второй план». «А зачем тогда дрались, если конечный результат не важен? – удивилась я. «А вдруг младший победил бы? В общем, ничего страшного не произошло. Показали друг другу, на что способны, и ладно», – успокоил меня брат.
«Что значит: «а вдруг?» Вечное авось да небось? У меня все четко: не уверена, не лезу, а уверена, то иду до конца», – недоумевала я. Брат только рассмеялся: «Все мы разные». Я так и не поняла, ради чего дерутся, даже калечат друг друга пацаны? По-прежнему осталась при своем мнении, что из-за отсутствия здравого смысла. Альбина согласилась со мной.
Вернулись в квартиру. Состояние откровения не покидало нас. Удобно расположившись на кровати, мы продолжили нашу детскую исповедь. Каждой хотелось высказаться. Ведь не всегда бывает такая взаимооткрытость. Тревожившее, наболевшее так и лилось из души.
– Я замечаю, – грустно сказала Альбина, – что, взрослея, мы все больше отгораживаемся от старших. Мы сами себя не понимаем. Родители не всегда знают о наших душевных мытарствах. Войти в нашу душу им бывает трудно. И мы боимся их впустить. Взрослые тоже часто стесняются своих слабостей, боятся быть осмеянными.
– Кем? Взрослыми или детьми? – опять не поняла я.
– И теми, и другими. Но они лучше нас умеют скрывать свои недостатки.
– Что ты этим хочешь сказать? – совсем потерялась я в догадках.
– Нам тоже надо стараться быть снисходительней. Я маму понимаю и жалею, – мягко объяснила Альбина.
– А я – бабушку.
– А маму?
– Не понимаю ее. Для меня наши взаимоотношения – тайна за семью печатями.
– Бывает…
Какая-то тоскливая нотка послышалась в многозначном вздохе подруги.
– Мама у меня образованная, умная, в институте преподает, но не понимает меня. Мне хочется в будущем мир повидать, горизонты свои расширить, настоящую свободу почувствовать, а она рисует мне простую картину жизни: вуз, удачное замужество, хорошая работа. Ни какой романтики, полета фантазии, восторга! – страстно воскликнула Альбина.
– При теперешней скромной жизни твоя мать не представляет ничего более прекрасного, чем нормальная спокойная жизнь. Это предел ее мечтаний, потолок, которого ей не удалось достичь. Она в тебе хочет воплотить свои мечты. А у тебя они совсем другие, потому что твоя жизнь иная, легче. Ты уверенней себя чувствуешь. Я попала в точку? Впрочем, допускаю, что у твоей матери другое мнение на этот счет, – добавила я.
– Она все работает, работает… Мне хочется, чтобы она все бросила и поговорила со мной по душам. Может, мы бы поняли друг друга… – продолжала подруга, не обращая внимания на мои веские, как мне казалось, доводы.
– А ты сама к ней подойди.
– Пыталась, но все ее мысли заняты заботами. Не понимает она меня. Мне хочется одно, но особенное платье, а она покупает два сереньких, практичных, чтобы надолго хватило. Я хочу парусным спортом заняться. Командует там Амин Валиевич Галиев. Удивительный человек, всю жизнь детям посвятил. Он выбрал спорт как форму воспитания с единственной целью: улучшить физическое здоровье детей, а по сути дела, отстаивает и прививает духовное. А мама боится, что со мной может случиться что-либо плохое, и не советует ходить в его клуб. А я слушаюсь. Я всегда слушаюсь и переживаю. Не хватает у меня воли настоять на своем. Я быстро смиряюсь под ее строгим властным взглядом. А раздражение накапливается, – вздохнула Альбина.
– Для меня проблема взаимоотношений с родителями нестерпимо болезненна. Не хочу ее развивать. Боюсь, выведет меня из равновесия, – чистосердечно призналась я, мучительно подыскивая новую тему для разговора. Но ничего не нашла лучшего как спросить:
– Аля, почему у вас ребята курят?
– Подруга почувствовала укор совести и, быстро справившись с грустным настроением, объяснила деловито:
– Компания приучает. Начинается как игра, потом привычка появляется. И к тому же, представляешь, какой большой секрет от родителей! Чувствуешь в себе что-то особенное, важное, взрослое.
– А ты пробовала? – неожиданно вырвалось у меня.
– Да. Не понравилось, – откровенно ответила Альбина.
Тогда я тоже сказала без утайки:
– У меня от курения не появилось отрицательных эмоций. Я тоже почувствовала себя взрослой, узнавшей больше, чем мои подруги. Вот, мол, я какая, не то, что вы! Но только в первый момент. А потом, как подумала, что дурость все это, и желание пропало. Стыдно стало, что уподобилась тем, кого не уважаю. Знаешь, как я дразню наших курильщиков? Говорю им, что без соски не могут дня прожить. Их задевает за живое.
– Знаешь, мне теперь тоже иногда бывает стыдно за наши детские игры. Помню, маленькими сидим с подружкой на каштане и кричим: «Дядя, который час?» Он оглянется, а мы плюнем. А ведь тогда нам было весело! Еще в крапиву лазили. Нам казалось, что чем больше узнаем плохого, тем меньше будем бояться. Мы так себя развлекали и воспитывали, – с иронией и грустью вспомнила Альбина.
– Я сама в городе по улицам гоняла, как борзая, без единой мысли в голове. Тоже нравилось! – поддержала я подругу.
– А еще мы издевались над чужими. Догоним девчонку и идем за нею. Дразним, обзываем, грубо шутим.
– Зачем? – удивленно вытаращила я глаза.
Выражение недоумения не сходило с моего лица.
– Традиция у нас была такая. Жить учили, к взрослости приучали.
– Я бы так не смогла. Мне же неприятно, когда меня оскорбляют и унижают, значит, и другим тоже! Что вы при этом чувствовали? – спросила я, начиная раздражаться.
– Чувствовали, что мы умнее, сильнее других. Может быть даже героями, личностями себя ощущали. Великодушно проявляли дружескую отвагу. Нас раздирали вопиющие противоречия, мы сомневались, что человек добр по своей природе… находились в состоянии судорожных беспорядочных метаний, хвастливо симулировали самоуверенность, ну и всякое такое теперь не суть важное. А когда дело оборачивалось неожиданной стороной, хотели, чтобы нас боялись и не трогали. Если кто обижал, старались без запаздывания и отхлестать». «Не важно, пользуемся мы молотком или нет, но когда подруги знают, что он у нас есть, совсем иначе относятся», – говорили мы и думали, что за такое можно простить.
Нас ведь также обижали. Мы эти правила безоговорочно приняли и больше ни с кем не церемонились, не разводили сентиментальность, ловили любой шанс, чтобы развлечься. Не обнаруживали ни тени желания быть любезными или хотя бы вежливыми. Нравились себе такими. В голову не приходило, что ведем себя отвратительно. Главное, мы считали, что от своих шалостей хуже не становимся и защищались любимой фразой: «Грязь не липнет к лотосу». Со своей «кочки» зрения мы были невозможно счастливы. Эйфория глупости! Мы надменно заблуждались, были наглыми от застенчивости, беспричинно веселыми от беззаботности и шальной нерастраченной энергии. Она бурлила и пенилась в нас подобно волнам, разбивающимся о прибрежные скалы.
Нам надоедало обыденное существование, достала пресная жизнь, томила жажда новизны, подталкивали тайны опасной, завораживающей неопределенности, увлекательные, загадочные интриги, и мы ломились напрямик, бросались очертя голову по поводу и без повода в любые предприятия, сладко замирая в предвкушении чего-то особенного. Эти чувства владели нами безраздельно. Нам нравилось, когда жизнь выходила из накатанной колеи… Нам не хватало остроты впечатлений.
Поветрие какое-то было. Будто с ума все сходили. Любопытство побеждало все разумные соображения. Да и не много их было, этих трезвых, серьезных мыслей. Потом повзрослели, поняли, как гадко вели себя. Истинное положение вещей не сразу находишь под романтическим покровом, всего не поймешь, не предусмотришь, – натянуто улыбнулась Альбина.
В ожидании осуждения ее глаза так и впились в меня.
– Ну, что ты, в самом деле, не переживай, все прошло! – сочувственно воскликнула я, подсознательно отвергая для себя саму возможность такого поведения.
Такой странный, незнакомый, непонятный взгляд на жизнь озадачивал меня, тревожил, пугал.
Альбина добавила чуть виновато:
– Понимаешь, мы праздники себе устраивали. Ты же не станешь отрицать, что праздник – это вырывание из обыденности. Если сам себе не создашь настроение, то никакой балаган его не улучшит. Так говорит мой сосед по квартире. А он – квинтэссенция интеллигентности!
– Для меня праздник прежде всего – это ощущение радости, свободы. Ты знаешь, я обратила внимание, что взрослые люди с удовольствием вспоминают праздники, которые выпадали им в тяжелые времена, где всего-то и было: хлеб да самогон. Например, в войну или по окончании тяжкого длительного труда.
– Если фон жизни тоскливый, – праздники кажутся ярче, – усмехнулась Альбина. – Праздники – это не обязательно смех и радость. Вернее радость у всех разная. Один с утра выпил и весь день свободен и счастлив. Другого болезнь соседа радует. Не пристает. А для некоторых праздник, если все дома хорошо, потому что редко такое бывает. А мы, откровенно говоря, организовывали себе праздники мести, бунта, искренности, раскрепощения. Мало нам было официальных праздников, когда заставляют… когда все расписано…
Меня поразили осмысленные, глубоко выстраданные рассуждения подруги. Уважение к ней неотвратимо росло. Но я никогда не слышала о подобного рода взаимоотношениях между детьми и была огорошена, шокирована и расстроена признанием подруги.
– У нас совсем другие девчонки. Проще, – вяло произнесла я, пытаясь сгладить неловкую паузу.
– Я жила по законам большинства, – объяснила Альбина, будто оправдываясь.
– Большинство ты придумала! Когда я училась в первом классе, девочки в моей комнате любили сплетничать, и я с ними не дружила. И ты держись хороших людей. Так говорил мне Иван, мой взрослый друг. Знаешь, у меня тоже был период злой иронии. Я рифмовками увлекаюсь. И вот в стихах всех подряд дразнить начала: и учителей, и учеников. Но как-то увидела, что девочка, которую я походя обидела, плачет, а одноклассницы в мою сторону осуждающе смотрят. Не люблю я Вальку, а все равно жалко ее стало, когда себя на ее месте представила. И за себя стыдно. Теперь бросила свои упражнения в шаржах, – поделилась я, немного смущаясь.
– Я тоже подкалывать научилась, капризничать перед ребятами, независимую строить. Как-то Миша попросил мяч, а я ему: «Ну, конечно! Здесь больше не на кого посмотреть. Забирай!» Он идет, а сам оборачивается. А я в глазах читаю: «Неужели и я ничтожество?» Когда никто не видит, он мне все равно внимание оказывает, за косы дергает, а я на всю улицу кричу: «Когда ты от меня отстанешь? Надоел как назойливая муха!» И, засунув руки в карманы, с независимым видом демонстрирую полное равнодушие. Он мне все прощает. Первая любовь. Что тут поделаешь? – сочувственно и томно пожала плечами Альбина.
– Зачем ты его так? – воскликнула я, искренне жалея Мишу.
Альбина задумалась, а потом очень серьезно объяснила:
– Понимаешь, для меня подобные действия – проверка границ его любви, его отношения ко мне. Потом, конечно, мне очень хочется его пожалеть. Помню мой первый танец с Мишей на дне рождения в холле соседнего дома. Он мне тогда цветок подарил. Вдруг появился хулиган и предложил мне станцевать. Я в ответ: «Ты когда-нибудь в больнице был? Я тебе устрою. Всю жизнь на аптеку будешь работать». А он не воспламенился, уклонился от ответа, будто самообладания не хватило. Мнется, краснеет. Растерялся самым жалким образом и сразу стал мне противен. Потом что-то на меня нахлынуло, по какой-то совсем неведомой причине я уступила, и мы закружились в вальсе. Миша обиделся и вышел на крыльцо. У хулигана лицо тупое, безликое, глядит с недоверием, настороженно. Чувствую, подвоха от меня ждет. Тут я в самый кульминационный момент танца в отместку нахамила ему: «Чего хвост распустил перед незнакомой девочкой?» – и бросила посреди зала. Великолепная инсценировка вышла! А Галинка-липучка сказала Мише, будто хулиган меня обнял. Нелестная характеристика! Мы с Галкой тогда словами, как раскаленными ядрами, долго кидались. А Миша только спросил: «Это правда?» Я разозлилась. Когда я не знаю, что ответить, то бью. У кого – мат, а у меня – кулак для подкрепления моих слов. Миша мгновенно понял мое настроение. Потом я ушла с дня рождения и плакала. Нашла Мишу. Он тоже плакал. Мы сидели на качелях, и Миша вдруг сказал:
– Ты ищешь себя, пытаешься разобраться в себе. Непонимание тебя злит. Вот почему у нас пока ничего не получается. Давай начнем все заново.
– Давай, – согласилась я…
Альбина закрыла глаза. По щеке заскользила светлая слезинка.
– Знаешь, мне кажется: маленькие ярче переживают, сильнее обижаются. До сердца. Для нас двойка – трагедия. Ссора с лучшим другом – конец света! Дети детей хуже прощают. Набитые здравым смыслом взрослые скажут: «Ну, ладно… это же ребенок». А мы из-за мелкой ссоры пыхтим, пыхтим. Дуемся как мыши на крупу. Правда? – спросила Альбина, надеясь на мою поддержку.
– Я не люблю ссориться и стараюсь сразу разобраться или загладить вину, – ответила я, совсем не желая обижать подругу несогласием.
– Сельские дети общительнее, добрее и по пустякам не заводятся. А у меня теперь самая лучшая подружка в классе – Алиса, – неожиданно с искренней теплотой сказала Альбина. – Она армянка из маленькой горной деревни. Акцент у нее сильный. Я помогаю ей учиться.
– А в нашем классе учатся русские, украинцы и белорусы. Даже татарочка есть и девочка из Дагестана. Но все мы друг для друга – русские, потому что говорим на одном языке и давно живем в этом селе. Но когда в девятом классе появился узбек Алик Музафаров, всем захотелось с ним подружиться. Он был интересен тем, что знал несколько языков и наречий народов близлежащих республик и был представителем другой культуры. В нашей школе к ученикам из других республик особое отношение. Им на уроках больше внимания уделяют. Мы не ревнуем, только немного завидуем, – поделилась я.
– Мне тоже нравится, что у нас учатся ребята четырех национальностей. Это здорово расширяет кругозор! – поддержала меня Альбина.
– Ты знаешь, когда наша родственница вышла замуж за человека другой национальности, моя бабушка горилась. Понимаешь, объясняла она: «…Разные верования, разные традиции, тонкости взаимоотношений в семье. Пока любовь ее бережет, только это до первой сплетни…» – поделилась я историей, неприятно беспокоившей и тревожившей меня.
Но Альбина ускользнула от взрослых проблем и, смущенно замявшись, сказала:
– Не надо про замужество. Знаешь, мне уже тринадцать, а я никак с детством не могу расстаться. До сих пор из школы иду вечером и сказки сочиняю… будто я маленькая девочка, заблудилась в лесу и так далее… Чего раньше времени рядиться под взрослых. Ты не представляешь, как не хватает мне романтики в жизни, интересных внешкольных дел! Мои друзья ходят в ДЮЦ «Галактика»! Этот центр создал профессор, доктор технических наук Борис Александрович Бондарев. Его в нашем районе все знают. А какой он ремонт помещений клуба отгрохал! Теперь благодаря ему все ребята и девчонки при деле. Школьники, увлеченные интересным занятием, никогда по подъездам шататься не пойдут. А мой Миша ходит в секцию «Русский бой» к тренеру Андрею Викторовичу Карабину, говорит, что «хочет посредством гармонии души и тела прорваться через дисгармонию бытия».
События вихрями проносились в голове Альбины. Она перескакивала с темы на тему, при этом то мерно раскачивалась на кровати, то вдруг вскакивала и носилась по комнате. Мне тоже захотелось рассказать ей что-либо особенное, из ряда вон выходящее и я воскликнула:
– Послушай, что произошло в нашей деревне! Нашей соседке, той, что через дорогу живет, сестра письмо из Америки прислала! В войну ее в Германию угнали, а там она познакомилась с американским офицером и влюбилась.
Что было! Что было! Сначала тетя Маша испугалась, чуть ли не до смерти. Потом ничего, успокоилась. Ответ стала сочинять. Ее на станцию вызвали и научили, как написать, чтобы сестре все ясно было, а американцам – нет. Вроде того: «…Живем мы в том же доме, что и до войны. Ваня работает на заводе…» Откуда там, в Америке знать, что не дом у старшей сестры, а халупа. И муж пьет. В тюрьме отсидел за пять килограммов гречневой крупы… У мужа младшей несколько автомобилей и домов, но все мы так рассудили: «Тете Гале повезло. Но в ее-то домах живут бедные люди!» Теперь младшая дочка тети Маши возится в песке в американских шмотках, но не задается.
А на Зеленой улице в одной семье тоже заграничные родственники отыскались. Знаешь, как неприятно было смотреть на разряженную в пух и прах их дочь-первоклассницу, когда все дети стояли на линейке в формах. И рожица у девочки была презрительная, мол, смотрите, кто я, а кто вы. Глупая, нашла, чем гордиться! Яркими тряпками! По делам и уму судят, чего стоит человек. И ученикам, и учителям неловко было за нее…
Альбину ни капельки не удивил и не заинтересовал мой рассказ.
– А ты компанейская? – вдруг азартно спросила Альбина, плюхнувшись на постель так, что я чуть пулей не слетела на пол.
– Не знаю. Я никогда не гуляю без дела, и ни разу не была в компании друзей. Мать не пускает. А работать люблю одна. За себя легче отвечать, потому что в себе уверена, – убежденно ответила я.
– А я люблю что-либо организовывать. Вот раз из сентиментальных побуждений осенила меня ослепительная идея написать стихи о войне. От души. Накатило вдохновение. Целую тетрадь в двадцать четыре листа исписала. С неистощимой выдумкой продумала каждый момент праздника. Было альтруистическое желание ветеранов пригласить, показать наше уважение к ним. Так старалась! Была заинтригована очевидным успехом.
А произошел позорный прокол. В назначенный день кто из ребят в гости ушел, кто на кладбище по воле взрослых. У всех кучи отговорок. Никого не убедили мои доводы. Настроение пропало. Почувствовала себя уязвленной… Не стоило себя попусту слишком обнадеживать. Потрясающая смехотворная самоуверенность пополам с наивностью! Я не разозлилась. Хотела всем доказать, что все могу. Вот и оплошала…
Когда я одна дома – я взрослая. Стираю, убираю, готовлю. А при родителях – другая. «Вынеси мусор», – просит мама. А я: «Ну, мам, не хочу…» А иногда быть взрослой просто не получается. Недавно организовала пикник в логу. Ручеек по колено. Вокруг полянки – деревья. Красота! Лопухами землю выстелила. Костер кирпичиками огородила. Картошку с девчонками печем. Я радуюсь. Размечталась. Пришли ребята, все поели и ушли. Мне было смешно и обидно. Хотела чего-то особенного, романтичного. А все вышло не так. Наверное, меня не поняли. Но все равно осталось что-то приятное. Я что-то значу…
А вот стадион не люблю, – неожиданно взорвалась Альбина. – Бег по кругу, узкую дорожку ненавижу! Один раз соревнование между пятыми классами проводилось. Бегу. Подножка. Толчок в голову. Я в этот момент рывок делала на финишной прямой. Упала на битый асфальт. Чувствую, все по мне бегут. Сначала в «отключке» была. Очнулась – и побежала догонять своих. На финише свалилась в траву. Голова, руки, колени в крови… Лежу плачу от обиды… Никто не помог… В голове горькое непонимание происходящего… Вспоминать не хочется… Даже сейчас…
Голос Альбины дрожал. Вдруг она возбужденно заговорила.
– Что я тебе расскажу!! Как-то на уроке литературы мы играли отрывок из «Войны и мира» Толстого. Антон – Болконский, я – Наташа. Этот урок потряс всех. Мы танцуем вальс. У меня одухотворенное состояние. Мурашки по коже пробегают, когда руками соприкасаемся. После урока молча стоим у окна, краснеем, бледнеем. Не можем преодолеть себя, справиться с чувствами. Он выше меня на две головы. Я – восторженная, переполненная ароматом влюбленности…
Группа девчонок с любопытством наблюдает за нами. Одна из них отделилась и направилась в нашу сторону. Мои мысли далеки, чтобы еще думать о посторонних. Я находилась в состоянии прострации. Вдруг эта девчонка резким движением задрала мне подол формы и набросила на голову. Все внутри меня взорвалось, поплыло перед глазами – и будто детская партизанщина во мне проснулась. В одно мгновение сбросила с лица подол платья и, что было сил, ударила обидчицу. Она отлетела к батарее отопления. Скажешь, жестокая? – настороженно спросила Альбина.
– Заслужила, – уверенно ответила я.
– Все равно, гадко даже вспоминать, – задумчиво потупилась подруга.
– Знаешь, если я вижу несправедливость, сразу завожусь, вступаюсь, потом слезы от бессилия перед взрослыми не могу остановить… приходится уходить, ничего не доказав, не объяснив толком. Потом еще обиднее делается, что незаслуженно обиженному ничем не помогла и себя дурой выставила… Мое поведение не понимают, неправильно оценивают. А один раз из-за себя слюни распустила на уроке русского. Правило не выучила. Впервые в жизни экала-мекала… От стыда слезы потекли. Они у меня так близко… А девчонки подумали, что я свою мамашу испугалась, отметку вымаливаю… Стыдно, горько, обидно было… – тяжко вздохнула я. – Цель я себе поставила: в течение года научиться удерживать слезы на людях, не распускаться, не позориться. Знаю: этого трудно, очень трудно добиться. Но ведь надо.
– Меня тоже девчонки постоянно неправильно воспринимают! Я в основном проста, искренна и откровенна. Вот, например, стою я на крыльце и жду подругу. Так обязательно кто-то подойдет и спросит: «Опаздывающих записываешь?» Оправдываться бесполезно.
А как-то случайно застала девчонок за неблаговидным поступком. Прошла, словно не заметила. Так они на меня такое классной наговорили, чтобы себя выбелить! Я целый год не понимала, за что она на меня сердится. А раз, узнав, что они готовят одной отличнице гадость, попыталась их урезонить, попросила отказаться от преследования, так они оболгали меня не только перед подругой, но и перед учителями. Им в голову не приходит, что мне противно доносительство, что я хочу решать любые проблемы по-доброму, не вынося из круга учеников.
Иногда некоторые одноклассницы кажутся мне прожженными склочницами и сплетницами. Я стараюсь держаться от них подальше, но наши дорожки все равно часто пересекаются, поэтому последнее время я приучаюсь больше молчать.
И взрослые всегда предполагают, что я обязательно пожалуюсь или сделаю ответную гадость, тому, кто меня обидел. Этим они заставляют меня думать, что я именно так и должна поступать. А у меня другое мнение. Я считаю, пусть обидчикам стыдно будет. Мне кажется, не отвечая на оскорбления, я не уподобляюсь своим так называемым подругам и чувствую себя выше, достойнее их. Допустим, обругал меня кто-то матом. Я что, должна ответить ему тем же?
– Нет, конечно. Я тоже чаще всего молчу. У меня даже есть такая шутка: «Хорошо промолчать хорошо». Но достоинство молчанием не защитишь. И всегда надеяться на то, что твоим сплетницам самим станет стыдно, вряд ли стоит. Иногда нужно слишком зарвавшихся ставить на место, а то ведь и затюкать могут. Только не их способами надо действовать. По-умному: иронией, например, презрением. Не применять, а демонстрировать свою силу и уверенность. Каждый в разных ситуациях для себя выбирает наиболее действенные способы и средства. Кулаком наводить порядок легче, – задумчиво ответила я, перебирая в памяти психологические дебри неудачных попыток «теоретических» защит.
– Гипотетически это, конечно, вполне возможно, не отрицаю! – вздохнула Альбина.
И чтобы разрядить обстановку неуверенности, пошутила:
– Мой знакомый мальчик говорит, что «иногда не стоит быть слишком памятливой, чтобы не стать злопамятной». – И тут же добавила с затаенной грустью: – Детство уходит, а мне почему-то не хочется с ним расставаться. Я только сейчас начинаю понимать его прелесть.
– Ребенок остается ребенком, насколько ему позволяют быть им. Пока мы учимся, детство всегда будет оставаться с нами, если мы этого захотим, – высказала я давно выверенную для себя мысль и, пытаясь отвлечься от перипетий своей сложной домашней жизни, усугубляющей накатившую грусть, тяжело и прямо уставилась в окно.
Окончательно погасли цвета ускользающего дня. Молчаливыми плоскими черными призраками стояли перед домом ночные сосны. На земле лежали их равнодушные строгие тени. Тонкая вязь ветвей березы за стеклами как темная кружевная накидка на бледном лице ветхой интеллигентной старушки. Альбина поймала мой взгляд:
– Проводишь параллели? Загрустила?
– Есть немного. Поговорила с тобой и будто повзрослела.
– Родились новые истины, которых раньше не осознавала? Я тоже словно очистилась от чего-то наносного и поднялась на ступеньку взрослости. Ох! Какие мы умные стали! – рассмеялась Альбина и потащила меня пить чай.
А в ночном городе еще теплилась жизнь. Пульсировали яркие сполохи цехов химического завода, вздрагивал свет цепочек уличных фонарей, скрывали семейные тайны многочисленные окна-светлячки жилых корпусов.
И все же тишина и темнота преобладали. На то и ночь.
СКРИПАЧ
Мать еще не вернулась из институтской библиотеки, и я брожу по ближайшей к нашему дому улице.
Зашла в сквер. Справа на фоне серого неба мягкий рисунок березовой аллеи. Слева раскинули ветви серебристые тополя. На углу чугунной узорной ограды из огромных старых пней растут три молоденькие березы. Не могли они сами попасть туда, чтобы вырасти таким нетрадиционным образом. Наверняка здесь поработала чья-то веселая фантазия! Какой-то милый шутник порадовал людей.
Иду мимо редких прозрачных осинок. Они замерли в тревожном ожидании зимы. Камни вокруг клумб стынут в изморози бледной. Холодная луна скользит между облаками. Уставший ветер присмирел. Впереди, у горизонта, нестройный хоровод тяжелых туч плывет уныло, тихо, грустно.
Бежит шумная ватага ребят. Один растрепанный, грязный мальчишка с хохотом бросил старушке под ноги обломок бревна. «Глупость уже не помещается в твоей голове, наружу вылезает?» – с укором говорит женщина. Мальчишка смутился и нырнул за кусты, где прятались его дружки. Мимо меня, взявшись за руки, весело промчалась стайка молодых людей.
Подошла к остановке. Смотрю, – трамвай подъехал. Передняя дверь открылась. Медленно, опираясь на трость, по ступенькам спускается сухонький мужчина лет восьмидесяти, в огромных очках. За ушами видны проводки слухового аппарата. Дорогу ему преградила крепкая краснощекая девушка-контролер и грозным, зычным голосом закричала: «Ваш билет?»
Мужчина неуверенными хаотичными движениями руки начал ощупывать пальто. Пальцы скользили и не попадали в прорезь кармана. «Нет билета?!.. Плати штраф, бессовестный старикашка!» – заорала молодуха. В ее голосе звучало чувство превосходства и уверенность в своей правоте. Она трясла старика за воротник и оскорбляла. Я с ужасом смотрела на дикую картину. «Он же не мальчишка-хулиган! Старик своей долгой жизнью заслужил уважение к себе. Разве она имеет право унижать человека, да еще так грубо, только за то, что он забыл купить билет?» – пронеслось у меня в голове. Контролер не унималась. Сбежались люди и отвоевали беднягу.
– Такая может убить за копейку! – возмутилась женщина из толпы.
– И где только таких овчарок набирают! – сердилась другая.
– Человека с грязью смешала. Дорвалась до власти! Начальницу из себя строит, а ума не нажила. Где уважение к старикам? – поддержала третья.
– Меня так инструктировали, я обязана, – теперь уже растерянно защищалась девушка.
– Наверное, деревенская. Очень старается заслужить доверие руководства. Рвение застилает ей глаза. Не для себя копейки зубами вырывает, план выполняет. Может, и не превратится в «гиену», – встала на защиту контролера женщина в форме железнодорожника.
В глазах девушки испуг, раскаяние.
Трамвай тронулся.
Я оглянулась на старика. Он продолжал шарить внутри кармана и наконец достал злосчастный билет. Предъявить его было некому. Старик рассеянно, бессмысленно теребил билет в руках, растерянно глядя вслед ушедшему трамваю. За толстыми стеклами очков собрались слезы. Одна, огромная и тусклая, потекла по худой, чисто выбритой щеке. Синеватые губы и руки старика дрожали. Он снял запотевшие очки и протер пальцами стекла. Выражение его лица без очков было до жути беспомощным и жалким. Я подала ему трость, и он, неуверенно ступая, побрел вдоль трамвайной линии. Какая-то женщина взяла его под руку и перевела через дорогу.
