Лариса Яковлевна Шевченко
Надежда
Володя Егоров написал: «Одуванчик, одуванчик, ты сияешь, как огонь, и запах у тебя чуден, и красив ты, и весел, этим радуешь нас. Но срывать тебя мне больно! На полянке всем вам вольно. Там с семьею ты сидишь: с мамой и папой, с сестренкой и братишкой, с дедушкой и бабушкой. Дома тебе лучше. Там вы дружная семья. Как хорошо смотреть на природу!»
Вспомнила отрывок из сочинения Илюши Григорьева, моего одноклассника. «Если у человека хорошее настроение, то ему хочется вести себя правильно, а когда плохое, он может невольно нагрубить кому-нибудь, даже тому, который ничем его не обидел. Тот, кому нагрубили, расстраивается или раздражается и может также обрушиться на невиновного. Получится что-то вроде цепочки, первым звеном которой был невоспитанный человек. Если цепочка замкнется, то все опять пойдет по кругу. Вот бы у всех людей всегда было великолепное настроение! Но так сделать невозможно. Значит, это не выход. Мне кажется, что, каким бы плохим ни был душевный настрой, надо держать себя в руках, вести себя достойно. Тогда, может быть, мир станет немножечко светлее».
«Эти детдомовские дети пока пишут только о своих чувствах. Илья постарше, его уже волнуют взаимоотношения между людьми, он ищет решения, делает выводы», – размышляю я.
– Тебе понравились сочинения? – спросила Лидия Ивановна, заметив, что я перестала читать.
– Очень. Особенно Володино. Похоже на стих.
– Белый стих. От избытка чувств так пишут. Ты поняла, что главное для ребенка?
– Конечно. Мама, папа, дедушка, бабушка. И чтобы все были рядом и вместе.
– Лена в прошлом году написала: «Сосульки висят на углу школы и плачут, потому что девочки на весенние каникулы уходят». Ей грустно было одной в комнате оставаться.
– А я когда к вам через парк шла, то подумала: «Золотистые весенние свечки на елях как восковые, церковные, а на каштанах – светлые, праздничные, но мирские». Можно так в сочинении написать?
– Конечно. Все можно! Это же твое восприятие, твой полет души. А ты чувствуешь, какие ассоциации, какие параллели ребята проводят?! Цепочку желаний с состоянием природы связывают. И всюду подспудное, глубокое стремление иметь свой дом, свою семью. Наивное, доброе, но такое до слез тоскливое. Видела дежурного мальчика? Он сегодня, прежде чем отдать мне тетрадки, стер плохое слово у друга на обложке. Ступенька за ступенькой поднимаю их на более высокий уровень, учу чувствовать, думать. Читаю их сочинения и понимаю, что «душа живет, мысль облекается в слова». Так написала моя девятиклассница.
Вот как ты думаешь, зачем я показывала ребятам на прогулке жучков, бабочек, учила запоминать названия растений? Понимаешь, когда они в следующий раз придут в парк, то будут рады встречи с ними, как с хорошими друзьями. Я обращаю внимание ребят на многообразие красок природы, учу понимать ее поэзию, восхищаться ею. Хочу, чтобы в их сердцах оставалось меньше места для тоски и обиды на жизнь.
– Мне кажется, Володя чувствует себя одуванчиком, на который наступили. Правда?
– И не он один. У каждого из них тяжкий багаж прошлого. Но они его как бы заново создают, дополняя хорошим, желаемым и желанным. Детдомовский ребенок много теряет в развитии по причине отсутствия семьи. В детстве закладываются основные чувства, понятия, смыслы. Что недополучено до десяти лет, взрослому трудно, а подчас и невозможно, полностью наверстать и скомпенсировать. Некоторые аспекты сознания остаются в состоянии недоразвития. Отсюда частичный инфантилизм бывших детдомовцев.
– Значит, моя доброта, нежелание признавать гадкое в жизни, обостренное чувство несправедливости – недоразвитие? – удивилась я.
– Нет. Инфантилизм проявляется в том, что человек не понимает взаимоотношений и не может им противостоять, его восприятие жизни не соответствует возрасту. А ты задумываешься над различными проявлениями характеров людей, вникаешь, анализируешь их. Ты понимаешь, но многого не принимаешь в силу своей доброты, мягкости, жалостливости. Тебе не хочется верить в плохое. Одних детей встреча с жестокими жизненными ситуациями делает злыми, других заставляет бороться, третьи ищут добрые пути решения проблем.
– Раньше я представляла себя Павкой Корчагиным, а сейчас внезапно четко и ясно ощутила себя князем Мышкиным. Его суть была и есть во мне. Я полностью не поняла взаимоотношений между героями Достоевского, но князь меня поразил удивительной глубиной натуры. Он тонкий, нежный, трепетный, чувствительный и трогательный. Он болезненно чувствителен или болен, и поэтому излишне чувствителен? Мышкин понимает несовершенство общества и пытается направить каждого, как ему кажется, на путь истинный. В этом его наивность?
Он пробуждает в людях совесть, но это их раздражает, потому что, поддаваясь на его увещевания, они ненавидят себя, стараются подавить в себе нахлынувшие добрые чувства, которые мешают им жить и добиваться своих плохих целей. Люди издеваются над его порядочностью, используют его доброту и стесняются своих добрых поступков! Зачем нужен Мышкин? Чтобы люди острее чувствовали свои пороки? Пороками человек отличается от животного или осознанными добродетелями? – горячилась я.
Лидия Ивановна спокойно объяснила:
– Мир живет добродетелями большинства, а разрушается пороками единиц. Твоя цель – научиться выделять из массы людей коварных, лживых и злых. Мой дядя говорил: «Не уважаю людей, которые позволяют себя обманывать. Мозгами надо шевелить, и все будет в порядке. При этом доброта не помеха. Даже наоборот».
Ты понимаешь, почему я прививаю ученикам любовь к чтению? – перевела Лидия Ивановна разговор на любимую тему. – Чтение незаметно для ребенка влияет на формирование характера, воспитывает вкус, образовывает, совершенствует язык, учит жить осмысленно. Всех аспектов благотворного влияния чтения не перечесть. Это тема для отдельного, большого разговора.
Для меня важно научить детей радости общения с любимыми героями, пробудить в них прекрасные мечты и стремление достигать поставленной цели. Когда у человека есть прекрасная реально достижимая цель, он не собьется с пути. А еще я хочу, чтобы жизнь моих учеников была интересной, наполненной, чтобы они имели больше поводов для радости. Мне жутко видеть пустые глаза запущенных детей, способных только есть, спать и справлять нужду. Если мы не поможем, то спутниками их жизни будет только водка и тюрьма. Умению радоваться тоже надо учить. А детдомовских детей тем более, – завершила беседу со мной учительница.
Пришли на самоподготовку шестиклассники. Я вопросительно взглянула на Лидию Ивановну. «Можешь остаться», – благосклонно ответила она глазами.
– Понравился вам вчерашний фильм? О чем заставил задуматься? – спросила учительница ребят.
– Плохой человек не сделает такой фильм…
– Режиссер душу свою преподносил. Он душевный человек…
– Он говорит, что никогда не поздно раскаяться, попросить прощения…
– Человек может исправиться… Главное – уметь дать оценку своим поступкам…
– Человек не должен быть безучастным к своей судьбе, только тогда он может себя изменить…
– Учит отвечать за свои поступки, – добавила Лидия Ивановна. – А еще фильм о том, что наше старшее поколение прошло испытание холодом и голодом. Сумеем ли мы теперь пройти испытание сытостью? Сытый и хороший человек – разные понятия. В богатстве тоже должна быть мера, которая сохраняет в нас человеческое. Беспредельная жажда власти и денег губительна не только для отдельных людей, но и для всего человечества. Отсюда войны и трагедии миллионов. Запишите темы сочинений: «По-разному можно прожить…», «Жизнь и судьба», «Что запомнилось?», «Что удивило?»
– А какое впечатление на вас произвел фильм «Война и мир»? – спросила Лидия Ивановна.
Вместо ответа – молчание.
– Не понравился? – удивленно вскинула брови учительница.
– Понравился. Но мы Наташу Ростову совсем не такой представляли.
– Ну что же, мне приятно, что в вашем творческом воображении она другая. Начинайте работать над сочинением, а мы с гостьей пока зайдем к девятиклассникам.
Лидия Ивановна кивнула мне.
Идем по длинному коридору школы, Я вспоминаю, сколько нервов стоило мне разрешение на посещение этого фильма. «Провинность моя была совсем мизерная. Усомнилась я в правильности утверждений учителя физкультуры. А он, конечно, бегом моей матери жаловаться. Коля давно ушел на станцию, чтобы билет достать, потому что очередь там жуткая. Море народу в кассу уже целую неделю. Все село хлынуло в кинотеатр. Вавилонское столпотворение! О школьниках я вообще помалкиваю. А я вожусь на кухне. Сковородки роняю. Злюсь. Вся школа там, а я, как всегда, с горшками-черепками. Можно было бы стерпеть, не впервой лишаться воскресного развлечения. Но ведь это «Война и мир!». К следующему выходному его снимут с проката, и останусь я с носом. Обидно и стыдно будет перед классом, что одна-единственная не посмотрела долгожданный фильм.
Стрелка часов неумолимо движется к семи. Чувствую: мать тоже на пределе. Осталось терпеть минут пятнадцать. Дальше не будет смысла нервничать. Я сжала зубы, чтобы не разреветься. Надо с честью выдержать наказание. Пусть ей будет стыдно, что из-за ерунды лишила меня зрительного изучения великого произведения. От этой мысли нервы чуть ослабли.
– Не буду писать сочинение по Толстому, не буду участвовать в конкурсе, – с будничной интонацией говорю я, повернувшись спиной к матери. – Не буду делать доклад о преимуществах социалистической системы в кинематографии и недостатках капиталистической. Так можете и передать Ивану Стефановичу.
Мать не выдерживает последнего аргумента и бросает мне плащ-палатку. Мне кажется, она сама лихорадочно искала выход из создавшегося положения и не находила, а тут спасительная подсказка! А может, в ней боролись педагогические каноны и житейская интуиция?
На дворе ливень. Я натягиваю на босу ногу резиновые отцовские сапоги и громадными скачками несусь на станцию. Сплошная стена воды застилает лицо. Бегу в слепую. Спотыкаюсь. Расползаются ноги на вязкой липкой глине. Под сапогами трещат кусты, корректируя направления моего движения. Вот и станция. Двумя-тремя движениями счищаю с сапог грязь. Сбрасываю их и плащ вместе с потоками воды в углу у кассы. Женщина-контролер недоуменно и сочувственно смотрит на мое решительное разоблачение. Я на бегу бросаю ей деньги и влетаю в темный зал. Сажусь на ступеньки, решительно потеснив кого-то. Перевожу дыхание и вижу последние кадры журнала. Успела!»
Слышу спокойный голос Лидии Ивановны:
– Я всегда долго обдумываю формулировки тем для сочинений. Для каждого возраста они разные. Главное – пробудить в детях желание раскрыться, научиться самим заглядывать в свой внутренний мир. Вот темы для девятиклассников: «А счастье было ли возможно?», «Зачем все делается на свете?», «Какая красота спасет мир?», «Змей в естестве человеческом зело прекрасном…», «Благодарю Бога за то, что он дал мне возможность написать «Чистый понедельник» И.А. Бунин», – объясняла она на ходу.
Девятиклассники встретили Лидию Ивановну по-доброму ворчливыми словами:
– Мы уже семь минут ждем Вас.
«Дети – эгоисты, – шепнула она мне. – Чем больше даешь, тем больше требуют. Эти уже осознали необходимость образования и знания русского языка. Работают всегда усердно, с желанием». «Они любят ваши уроки, поэтому минуты считают. И вас любят, хотят видеть и слышать дольше других», – тихо высказала я свое мнение.
Я уже заметила, что Лидия Ивановна очень не любит, когда о ней говорят хорошо. Она считает, что это ее долг – радостно обучать детей.
После урока Лидия Ивановна зашла со мной к ее молодой коллеге. В комнате ученики вторых – четвертых классов вели оживленный разговор с воспитательницей на вольные темы.
– Я теперь борьбой занимаюсь, – объявила Катя Чуносова.
– Не жалко бить партнера? – спросила воспитательница.
– Мы не бьем, а осторожно, по правилам «кидаем» на мягкий мат.
– Для чего ты посещаешь кружок?
– Сильной, здоровой хочу быть. Еще уверенной.
– Девочек не будешь обижать?
– Что вы! Только защищать, так тренер учил на первом занятии.
– А мне запомнилось, как я с «партизанки» свалилась в бассейн и голову разбила. Еще мы метили кур краской, чтобы с соседскими не путать, а петух меня давай клевать…
– А наша кошка с перепугу до берега доплыла, а я думала, что кошки не плавают, – захлебываясь, выпалила Алла Масютина.
– Дай Коле Ступицкому высказаться. Видишь, как руку тянет, – улыбнулась воспитательница.
Алла еще многое могла рассказать, но послушно села за парту, не опуская руки. Ей очень хотелось поделиться первым посещением своей родной прабабушки!
– Меня ругали за то, что собаку дразнил. А я просто играл с нею! Собаке тоже нравилось, – объяснил Коля.
– А меня на лето забирали в семью, на юг возили, кормили виноградом и мороженое давали, – сообщил Ваня Востриков.
– Ваня, подожди, пока Тоня расскажет. Будь рыцарем. Ты уже говорил, – попросила воспитательница мальчика, сидевшего за партой в вольной, какой-то неуважительной позе.
– А от нее мамка сбежала. Я все про всех знаю, – вдруг громко заявил Ваня.
Класс на миг притих. По лицу Тони прошла тень, концы губ опустились, но она выдержала, не заплакала. У меня все внутри перевернулось при виде самодовольного мальчишки. Я зубами заскрипела, чтобы не обругать его. Воспитательница сделала вид, что ничего не произошло, и продолжила беседу. А я уже ничего не слышала. Волна обиды за девочку захлестнула меня, и я все силы тратила на то, чтобы не сорваться. В класс заглянул молодой и очень серьезный директор. Все сразу притихли, наблюдая, заметит ли он меня? Директор вошел и предложил мне уйти. Я испуганно взглянула на учительницу: «Достанется теперь Вам?» Но она спокойно спросила:
– Тебе понравилось у нас?
– Очень, – ответила я и вышла в коридор.
После беседы ребята побежали в столовую, а Лидия Ивановна остановила Ваню:
– За полтора года ты, к сожалению, изменился в худшую сторону. Зазнался? С чего бы это? Прерываешь беседу учителя, вторгаешься в разговор друзей. Обидел девочку перед всем классом. Добрее надо быть. Думай, прежде чем что-то сказать, учись ставить себя на место других. Размышляй, оценивай свое поведение. В этой жизни все надо заслужить: и любовь, и уважение, и хорошее отношение людей. От природы тебе дано достаточно ума, но надо уметь им пользоваться. Почитай сказку Гаршина «Лягушка-Путешественница». Может, что-либо полезное для себя найдешь. Ты еще мал, решать свои жизненные проблемы, но уже достаточно большой, чтобы их понимать. Я хочу, чтобы из тебя вырос достойный человек. А теперь беги, догоняй ребят. Да, хорошо, если бы ты перед Тоней извинился. Учись исправляться.
– Как вы его! Он же еще маленький, – вступилась я за Ваню.
– Иногда надо вовремя заметить проявление самолюбия, излишней самонадеянности, надменности, недоброжелательности и поставить малыша на место, но так, чтобы понял и раскаялся в дурном поведении. Плохое очень быстро прививается! Беды входят в дверь, а выходят в щелочку. Боюсь я, что пороки возьмут над ним верх, – с грустью сказала Лидия Ивановна.
– Он понял, честное слово, понял, – пыталась я успокоить учительницу.
– Много событий проходит перед маленьким человеком. Но не все трогают его сердце и глубоко проникают в душу, не все откладываются в голове. Иногда минутная встреча может перевернуть жизнь, а иной раз годы общения ничего не дают ребенку, кроме неприязни, раздражения или безразличия.
– Вы читаете мои мысли! – удивилась я.
– Восприятие действительности у домашних и детдомовских детей разное. Мы воспитываем их только словами, а домашние каждый день видят поведение родителей. Детдомовским труднее, когда они выходят во взрослую жизнь, тем более что внутри многих из них не реальный мир, а мир фантазий. Теперь я должна оставить тебя, мне пора домой, мама ждет. Она тяжело больна, – сказала Лидия Ивановна.
Мы попрощались. «Как ее на всех хватает? Я, наверное, так не смогла бы. Много лет работает Лидия Ивановна в детдоме, могла бы привыкнуть к проблемам детей, стать безразличней, суше. А она все горит добрым пламенем. И у ребят она – несомненный авторитет», – подумала я.
Только после уроков Лидии Ивановны я, наконец, вникла в слова моего учителя: «Литература – школа жизни». А Иван Стефанович на мои просьбы объяснить их смысл только усмехался: «Подрастешь, – сама во всем разберешься». Понимал ли он их так, как Лидия Ивановна, когда скучно пересказывал нам учебник? Вряд ли.
ДРУЖКИ
Идем с одноклассницей Ниной со станции. Кругом лужи. Ноги в резиновых сапогах с трудом вытаскиваем из грязи. И люди, и природа страдают от бурных дождей. Но низкие лучи закатного солнца, золотящего верхушки кленов, и беззаботный шелест берез настраивают меня на спокойный, лирический лад. Я сочиняю на ходу очередной рассказ, а Нина слушает и вздыхает:
– Какие люди бывают разные: один убить готов любимую, если она его отвергла, а другой дышать при ней боится, боготворит. Ребята в нашем классе хорошие, только мне нравятся те, которые постарше.
– В классе есть с кем подраться, да не с кем поговорить? – смеюсь я.
– Ты кого-нибудь из мальчишек со станции знаешь? – спрашивает меня подруга.
– Некоторых по олимпиаде. Есть там один неплохой десятиклассник. Он самый красивый из них, – отвечаю я задумчиво.
– Чернявый?
– Кудрявый блондин.
– Разве он красивый?
– Для меня чем умней, тем красивей, – объясняю я.
Мы догнали компанию взрослых девчат и ребят. Я их многократно встречала раньше. Они шутят, заигрывают друг с другом. Щуплый, неказистый подвижный Витька со Шворневки в нахлобученной на затылок кепке походил на придурковатого, сбежавшего из психушки, и был очень несимпатичен мне. Гляжу: он нагло пристает к Людмиле с Красной улицы: «Давно на тебя глаз положил. Без ума от тебя. Ох, пощупаю сейчас! Видишь, зубами клацаю от желания. Загнусь без тебя, от холода копыта откину. Согрей, иначе кранты мне».
Людмила раз его предупредила, два, а потом грубо «отшила»: «Иди ты к бесу! Чего пялишься, обормот безмозглый, ухарь забубенный! У тебя даже глаза набекрень. Пьешь как лошадь. Низвел себя до уровня идиота. Несносный! Да и ростом ты не вышел для меня. Всю изгваздал грязными руками! По себе дерево руби!» А он в ответ раскланялся с жутким высокомерием и шлюхой ее обозвал. Потом, упиваясь диким восторгом, завернул покруче и погуще…
Я сначала настороженно и брезгливо отшатнулась в сторону, потом завелась:
– Хорошая девушка для тебя – шлюха. Так как же ты тогда плохую обзовешь? Твои слова идут в разрез моему пониманию. Где хваленая мужская логика?
– Посуди сама, все логично: она ни с того ни с сего разозлила меня, и я ей тут же гадость сделал. Сама доигралась-допрыгалась. Я самый непритворный человек, – развязно отозвался парень.
Я опять поспешила вставить словечко:
– Она правильно с тобой поступила, ты заслужил. Зачем приставал?
– Это с твоей точки зрения правильно, – в недоброй ухмылке растянул губы Виктор.
– Погоди, не понимаю! Объясни, – напористо потребовала я.
За него ответила оскорбленная девушка:
– Знаешь, почему сильный человек бьет слабого? Потому что тот сдачи не может дать. Поведение Витьки – явление того же порядка.
– Заткнись! Как щас дам! – возмутился отвергнутый ухажер.
– А я не возьму! – фыркнула Людмила.
А ее подруга презрительно добавила:
– И за этих кому-то приходится замуж выходить.
– Я на все реагирую иначе. Говорю себе, что на дураков не обижаются. Они все равно не поймут моих переживаний. Я не доставляю удовольствия таким людям. Обхожу их стороной, – сыпала словами, как фасолью из сухих стручков, Фаина с улицы Гигант.
– Застрекотала! Зануда изрядная! Позлить захотела? Фасон держишь? Какие мы привередливые, с претензией на оригинальность! Брезгует нами! Сплошной выпендреж, черт побери! Людка его самолюбие задела, а он – по мозгам ее. Молодец! – взвился Славка, о котором по селу говорили будто он «свихнутый на девушках», а также снискал себе прочную славу дамского угодника и популярность шутника, хотя внешне был человеком ничем не примечательным.
– Я хочу найти достойного и не обязана тешить самолюбие твоего дружка. Меня не привлекают его манеры и пресловутая вежливость. А он по тупости и упрямству не хочет этого понять. Измазан своей глупостью с головы до пят и еще кичится этим, – сердито объяснила свой отказ Людмила.
– Футы-нуты ножки гнуты! Какие мы резвые да прыткие! Немыслимый гонор! Принца ей респектабельного подавай! Не желает довольствоваться малым, умного захотела! Забила себе голову всякой чушью! Поди, веришь в свою непревзойденность, в яркую звезду судьбы? Глупая! Каша в голове. Прикинь сама: некому здесь потакать, безвыходная у тебя ситуация. Нет, вы только на нее посмотрите! Кто из городских пацанов всерьез позарится? Разуй глаза. Признайся, страдаешь манией величия? Напрямик тебе говорю: не обольщайся! Сама со временем удостоверишься в моей правоте. Скороспелый твой вывод насчет Витьки. Нас тоже на арапа не взять. Не в том суть, что мы сомневаемся в твоем непогрешимом вкусе, главное то, что пренебрегаем им. Ты считаешь нас подлинными невеждами, воображаешь что твои мысли и чувства недоступны, непостижимы. Я же предпочитаю иметь собственное мнение: они нам просто неинтересны. Не очень-то и хотелось тебя понимать, – ощетинившись, с негодованием огрызнулся Славка, изо всех сил стараясь защитить своего дружка.
– Я тоже не гордилась бы дружбой с тобой. Странные у тебя понятия. Стыдно хвалиться нежеланием учиться, – решительно вмешалась я, пытаясь унять гулкую дрожь раздражения, но поглядывая на Витьку свысока.
– Отстань! Чего привязалась! Ну, прямо репей какой-то! Что бы тебе не помолчать! На твоем месте я бы поостерегся так разговаривать с нами. Что лыбишься? Смотри, получишь у меня авансом по кумполу или так по сопатке врежу, мало не покажется, – прикрикнул на меня Колька, самый молодой парень в их компании, этакий толстый, нескладный нелюдимый субъект.
Отчетливо помню, что еще год назад мне импонировало его каждодневное, траурное состояние замкнутого, молчаливого юноши. Мне представлялось, будто за непрезентабельной внешностью скрывается чистая яркая личность. А его мрачность, – наверное, результат перенесения тяжких страданий – принимала за глубину душевных чувств.
– Как права, так сразу уймись, отстань? – упрямо не сдавалась я.
– Не обращай внимания. Это у него возрастное. Пойдет в армию, там ему мозги на место поставят, – засмеялась Людмила.
– Ну вот, будете теперь спорить до второго пришествия! Зря срамите парня, зря на него «Полкана спускаете», – вступилась за молодого парня Фаина. – Коля, могу тебя утешить. Мама рассказывала, что в ее детстве многие ребята были хулиганистые, а повзрослев, стали отличными офицерами. Нашли приложение своей силе.
– Они, наверное, не были зловредными и глупыми, – ехидно предположила подруга Людмилы.
Посрамленный парень обиженно набычился и покраснел. Злобный, взъерошенный стал. На глаза наползла пелена гнева. Он их глубже под козырек кепки упрятал. Чувствую: щекотливая ситуация. Что-то нехорошее повисло в воздухе. Не знаю, чем бы закончилась перепалка, только со стороны Нижней улицы появился веселый, беззаботный Дмитрий. Увидел меня, подбежал, познакомил со своими друзьями и примирительно сказал: «Повздорили? Не надоело еще взахлеб орать на всю улицу? Шабаш! Хватит препираться и собачиться! Спокон веку это ни к чему хорошему не приводило».
Тема разговора сразу сменилась. Дмитрий, как всегда, оказался в центре внимания. А я иду и думаю: «Не в чести у хороших девушек Димкины друзья! Почему он дружит с ними и, говорят, очень даже ладит? Что их объединяет?»
Вскоре нам повстречался тощий как скелет никчемный верзила с ободранной щекой, похожий на обезьяну, которая уже никогда не превратится в человека. (Любимая шутка учительницы географии.) Я знала вульгарного, задерганного, постоянно взвинченного, вечно расхристанного, неухоженного, безалаберного Валерку и сторонилась. Он вызывал у меня отторжение. Меня пугали его тяжелые, от постоянного перепоя, мешки под глазами, мясистые нахальные губы и злая недоверчивая ухмылка. Задира, по пьяной лавочке он вечно ввязывался в драки. Бесноватый малый. Я видела в нем человека изуродованного судьбой. Поговаривали, что его отец был в городе «крупной шишкой». (А может, врут.)
– Откуда подвалил? С какого фронта припожаловал? Ну и видок у тебя! Выкладывай, где сподобился головой приложиться, где ухитрился разукраситься? С кем бодался? Почему раньше не доложился, не обмолвился? – встретил его Дима веселыми вопросами.
– В Лобановке воевал с Шуркой Малеем. Мы с ним накоротке, дружбаны. Можно сказать: не разлей вода. Я за него и в огонь и в воду.
– Сдается мне: ты приставлен к нему. Расскажи толком, что произошло. Вы сговорились с ним или случайно все вышло?
Разбитной и хвастливый Валера, будучи крепко под хмельком, не заставил себя долго упрашивать.
– Чужаков в тех краях целая шобла завелась. К нам повадились шастать. Ты наверняка слышал. Но мы редко сталкиваемся. Помнится, зимой гурьбой навалились. Памятная выдалась ночь… А тут Галка, лахудра чертова, мымра упертая, напрочь остыла к моему дружку Шурке. Отвергает любые поползновения с его стороны. Ну, он вдребезину, вдрубаря разругался с ней из-за Андрюхи. Тот пронырливый, настырный, рыжая бестия. Чудовищная образина, медведь-медведем! Психованный до чертиков, вредный, приставучий хлюст этакий. Зацепила Шуркина зазноба и его сердечко… Для куражу мы приняли забористого, на табаке настоянного самогону. Сначала нам хватало сил сдерживаться. Я ему говорю: «Чего по ней сума сходить? Мол, отвали, моя черешня! Отступись от Галки. Не трогай девку, оставь все как есть». Думал: мировой парень, а он ублюдок. Да, забыл сказать: трепло он к тому ж. Вечно ахинею несусветную несет! Наплел ерунды, а Шурка поверил, усомнился в Галке.
Поначалу Андрюха что-то вякал, тявкал, потом они поцапались, сцепились и давай всласть тузить-дубасить друг друга. Пришлось помочь Шурке. Сразились на совесть. Андрюха с неразлучным дружком был, с единственным, неповторимым. Некогда мне было хорошенько обмозговать дело. Сперва раздал по два увесистых тумака на брата, чтобы испробовали на себе мои кулаки. То разминка была. Потом я распалился, кол из плетня выхватил. Андрюха взъелся: «Гляди, куда «костылем» тычешь? А я уж озверел, ничего перед глазами не вижу. Кричу: «В дамки лезешь, зараза! Ты шибко умный, но и мы не лыком шиты. За нами не заржавеет! «Измывались от души, с диким сладострастием, с упоением. В общем, шикарная потасовка вышла! Здорово потрепали пацанов. Все крушили на своем пути. Выступили в варварском доисторическом великолепии! Навтыкали им здорово! Дали сокрушительный отпор проискам чужаков. Вот смеху-то было! Натешились вволю. Измордовали обоих. Они нам в подметки не годятся. Я сшиб Андрюху с ног, сгреб в охапку и пересчитал ребра, так он чуть концы не отдал. Его потом в больницу увезли. А дружка мы в болотце хорошенько покурнали. Нахлебался вдоволь! Но и Андрюха мастак в своем деле оказался: смирением не отличался, нюни не распускал, лягался с угрюмой свирепостью быка. Яркий фонарь мне под глаз засветил. Ничего, теперь не посмеет к Галке сунуться, – притопывая ногами, прицокивая языком и, корчась от хохота, рассказывал Валерка.
История нимало не позабавила меня. Слушать ее было равносильно истязанию. Тупая бравада! «Судороги балаганного кабацкого веселья», как говаривали «в старые добрые времена». Так всегда не то снисходительно, не то презрительно шутила бабушка, глядя на какую-нибудь буйную компанию.
– Что вытворяете! Чехарда какая-то! Не пристало взрослым решать споры кулаками. Глупая малышня пользуется этим приемом за неимением мозгов. А как же Галя? Зачем неволить ее? Кого она выбрала? – раздраженно спросила я, выказывая нежелание выслушивать кургузые фразы о подробностях драки.
– Сдается мне: ты совсем не соображаешь. Она здесь при чем? Мужчины сами разберутся, – небрежно, вроде бы запанибрата, но с долей неприкрытого злорадства бросил Валера.
В его словах сквозили насмешливые неуважительные нотки. Я не выдержала пренебрежительного тона собеседника и возразила твердо и веско:
– Зачем драться? Раз женихов двое, значит девушка должна решить, кто ей мил. Или ей нравится, когда из-за нее устраивают побоища? Она не может выбрать сердцем и ждет, кто победит в драке? Глупо! Я никому не позволила бы свою судьбу решать таким образом. Мы же не звери! Когда происходят драки стенка на стенку между сельскими ребятами и станционными, я их еще как-то могу понять. Это что-то вроде соревнований по борьбе. Но и то, при условии, что обе стороны по доброму согласию борются, а не из мести.
– Хватит философствовать, – прервал меня долговязый, жилистый, пучеглазый Леонид. – Ты, говорят, стихами здорово шаришь? Как это у тебя получается?
Медлительный нерасторопный безнадежно вульгарный, но добрый и безобидный Леонид обычно произносил около клуба в компании девчат незатейливые шуточки с тупой торжественностью циника. Тем и запомнился мне.
Я обрадовалась приятной теме разговора и объяснила:
– Для этого меня что-то должно поразить или очень обрадовать. Встречи с умными людьми волнуют. Иногда непонятное случается: пару несущественных фраз скажет малознакомый человек, а в душе подъем возникает и хочется всем улыбаться.
– Не довелось мне видеть таких людей, – снисходительно усмехнулся Дмитрий.
При этом он непостижимым образом стал похожим на дружков. Превратился в другого, незнакомого мне человека. «Странная, неприятная метаморфоза произошла с ним!» – подумала я про себя, но вслух высказалась сдержанно.
– Значит, мимо прошел, не почувствовал или не там искал. Радиоприемники бывают с различным порогом чувствительности, и души людей так же различаются, – недовольно возразила я. – Ты знаешь, что душа может улыбаться?
– Я не подвержен мечтательности. Фантазерка ты! – расхохотался Дима.
– Жаль, что не понимаешь, – обиделась я на его фамильярную, уничижительную манеру в разговоре со мной при своих друзьях.
– Не всем дано летать. Кому-то и землю надо пахать, – наигранно развел руками Дмитрий.
– Землю тоже с душой надо обрабатывать. Насколько знаю, тебя и к ней не очень-то тянет, – усмехнулась я.
– Я слишком умный, чтобы в колхозе работать, – с оттенком холодного пренебрежения и надменности заявил в ответ он.
– Тебе видней, ты себе хозяин-барин. Только от глупых и в сельском хозяйстве не больно-то проку, – отозвалась я резко.
На перекрестке девушки свернули к школе, а ребята пошли в сторону моей улицы. Теперь разговор они повели еще более развязный. К Дмитрию они относились уважительно, а ко мне – с чувством превосходства, как к маленькой глупой сестренке, а точнее, как к младшему братишке. Они не стеснялись обсуждать при мне любые скользкие вопросы, перекидываться тяжеловесными шуточками. Меня шокировали их высокомерные высказывания о девушках типа: «она от меня вмиг сомлела», «на коленях приползет», «сжалился над ней, снизошел, позволил», «долго девку окучивал», «шик ей подавай!»…
