Лариса Яковлевна Шевченко
Надежда
Праздник прошел великолепно. Родители остались с учителями провожать старый год. Одеваясь, я уже слышала за стеной класса застольный, беспорядочный, оживленный хмельной разговор.
Иду домой, радостно мне. На небе закат пылает костром сосновых бревен. Солнце расплавленным металлом стекает за горизонт. Остановилась и жду, когда оно совсем исчезнет. Вот уже только розовые полосы расчерчивают горизонт. А теперь слабые отблески света неровными слоями ложатся на серые облака. На глазах чернеет синяя даль. Контуры леса теряют четкость и сливаются с темным небом. Только со стороны завода яркая цепочка мерцающих огней проводит четкое разграничение двух миров: таинственного и привычного. Ночное небо поглотило землю и погрузило в тишину.
Зашла в хату, а бабушка вдруг говорит:
– Хотите по-взрослому встретить Новый год?
– Ура! – дружно закричали мы с братом.
Бабушка налила нам яблочного соку, а себе малюсенький глоточек домашнего вина. «Осознавая важность сего исторического момента…» – начала я шутливую речь. Коля остановил мои излияния. Мы поздравили друг друга и скрестили бокалы. Я видела, как сияют радостью глаза бабушки, какая она возбужденная, помолодевшая и красивая. Нам было удивительно легко и весело! Мы хохотали по всякому пустяку и галантно угощали друг друга холодцом. Потом я произнесла тост за самую лучшую на свете бабушку и пожелала ей всего-всего самого наилучшего. А она ответила: «А вам, каждому, вдвое». Коротко, но как элегантно сказала! Потом говорил Коля. И мы опять поднимали рюмки. И вдруг я подумала: «Бабушка никогда при мне не встречала Нового года. Родители на работе отмечали, а она всегда оставалась на кухне одна».
Потом отчего-то нахлынули веселые воспоминания недавних шалостей. И мы сознались бабушке, как случайно наткнулись в чулане на остатки хмельного напитка, который получился из перебродившего хлебного кваса, попробовали его и почувствовали себя по-глупому веселыми. Еще рассказали про то, как дали шестилетней соседке Свете столовую ложку вина, и она после него весь вечер пела и плясала. Бабушка, смеясь, корила нас, и тут же рассказывала истории из своего детства.
Вышла во двор остыть от праздничного возбуждения. Сегодня удивительно богатый и глубокий цвет неба! Будто морские волны гуляют над головой. Различаю светлые гребни и темные впадины. Вдруг между ними возникло яркое сияние, по форме напоминающее серебристую елочку. А в центре ее – полная луна с четким рисунком улыбающегося лица. «К хорошей погоде», – тепло вспомнила я свои детдомовские наблюдения.
Странные картинки бывают на небе! Вчера на чистом-чистом утреннем небе вдруг появились два белых облака, как два бублика, связанных цепочкой. Поплавали немного и исчезли, словно растворились. А на закате опять возникли два кольца, только теперь одно расположилось внутри другого. Солнце так красиво их подсвечивало!..
Луна скрылась. Слабый свет из окон хаты попадал на деревья. Они неподвижны, как декорации на сцене школьного театра.
Замерзла. Вбежала в хату.
– Здорово вы придумали устроить нам взрослый праздник, – говорю я, нежно обнимая бабушку. – Я сегодня такая счастливая!
На меня нашла необузданная радость.
– Коля, заводи патефон, танцевать будем!
– Куда мне?! – возразила бабушка, зардевшись.
Но я уже потащила ее в зал.
Потом били куранты, переполняя сердца верой в исполнение самых важных на свете желаний. Бабушка позволила еще раз поднять рюмки за счастье в новом году, и мы пошли спать. Я пребывала в дивном блаженстве. Спокойный, радостный сон потихоньку окунал меня в волшебное море прекрасных грез. «Разве счастье возможно?! Но ведь было же! И обязательно будет еще», – думала я, исчезая, растворяясь, превращаясь в белое сияющее облако…
Глава Вторая
ВЕЧЕР ВСТРЕЧИ С БЫВШИМИ ВЫПУСКНИКАМИ
Я стараюсь не пропускать в школе ни одного праздника. Сегодня традиционный вечер встречи с бывшими выпускниками. Гости собрались шумные, веселые. Те, которые из города приехали, одеты красивее наших учителей, точнее сказать, изящней. Мужчины в галстуках, ботинках, отутюженных костюмах-тройках. Женщины в строгих, однотонных костюмах или платьях. Держатся они уверенно, но сдержанно, не нарушают приличий. Сельские проще: мужчины в сапогах, с заправленными в них брюками, женщины – в ярких цветастых платьях.
Гости ходят по классам с доброжелательным любопытством, рассматривают все, радуются, удивляются, вспоминают веселые случаи из своей школьной жизни. Вот подтянутый, элегантный молодой человек подошел к матери и поцеловал ей руку. «Я, – говорит, – только благодаря Вам юристом стал. Так хорошо историю знал, что мог экзамен за первый курс в институте сдать, используя только школьные знания». Мать стушевалась, покраснела, слезы на глазах выступили. А другой студент шутливым тоном обиду высказал: «В техникуме я пятерку по истории имею, а вы мне тройки ставили». Мать ему назидательно ответила: «Если бы я тройки не ставила, ты бы сейчас на пятерки не учился. В институт тебя готовила. Помнишь, как речь выправляла? Уже почувствовал в городе, как важно уметь правильно выражать свои мысли?» Парень смущенно произнес: «Все помню. Благодарю за уроки».
– А ты, Павлик, помнишь, как доказывала тебе необходимость систематической подготовки к урокам? – с улыбкой обратилась мать к парню спортивного вида.
– Еще бы! «Двойка плюс пятерка, поделенные на два, на экзамене будут равны не трем с половиной, а двойке», – ответил он четко, как на уроке. И засмеялся по-мальчишески заливисто и весело.
Мне нравится взаимная, учтивая заботливость гостей и учителей.
– А где Валентин из вашего класса? Беспокоит меня его судьба, – это говорит учительница литературы.
В ответ слышу:
– Не складывается пока у него жизнь. Амбиции имеет большие, считает, что недостаточно ценят его. Дважды женился и разводился. Вы же знаете их семью?! Сложная. Родители умерли, так дети, как вороны, слетелись, ссору затеяли. Младшего брата во времянку выселили, хату продали и деньги поделили. Забыли наш закон: «Кто стариков дохаживает, тому дом родительский переходит». Соседи их порицали. Теперь глаз сюда не кажут. Стыдно им. Валька сказал: «Когда настоящим человеком стану, тогда и приду в школу».
– Гладкой дорожка бывает редко. Передай: мы верим в него.
– Обязательно…
– Володю Тузова не видела?
– Нет. У него всегда была слишком завышенная самооценка. Гения непризнанного с малолетства из себя строил. Да только умная голова тоже трудиться должна. Я когда первый раз увидел, как он младшего брата колошматит, да еще с таким чувством удовлетворения, превосходства, так сразу заволновалась. Испугалась, подумала, что не будет из него толку при таких наклонностях. Может, повзрослев, опомнился? Зря он школу так рано бросил, из-под контроля ушел.
– Его Лариса Яковлевна в вечернюю школу пристроила, возится с ним как с маленьким…
К отцу подошел солидный, важный мужчина в военной форме. Они пожали друг другу руки.
– Узнали? Я из вашего первого выпуска. В академии историю преподаю. Защитился. А хобби мое – инкрустированная мебель. В выставках участвую. У Петра Денисовича красоту понимать научился. До сих пор с теплотой его вспоминаю.
– Рад. Ученики должны превосходить своих учителей. Горжусь, – улыбнулся отец.
А военный с долей грусти продолжал:
– Посетил сельский клуб. Прошли годы, а в нем ничего не изменилось. Тот же сарай, так же у ребят шапки на затылок сдвинуты, папиросы на губах небрежно «развешаны», и горы семечек под лавками.
Тут я не удержалась:
– А на станции новый клуб построили, двухэтажный, и картины местных художников по стенам повесили.
– Видел. Мода к ним чуть быстрее доходит. Там ребята шапки на лоб сдвигают, и те же семечки на задних рядах под креслами, – ответил гость с легкой усмешкой.
Я все не унималась.
– А недавно приезжали красивые дяди в светло-серых костюмах и обещали через пять лет у нас город построить, – радостно сообщила я офицеру.
– А я слышал, что укрупнение вас ожидает и наше родное село из райцентра в обыкновенную деревню превратится. Это неудачная шутка? – обратился гость к отцу.
– К сожалению, правда. Опять грядет бесперспективная, бессмысленная реорганизация. Областное начальство пытается внешними переменами прикрыть свое бездействие и неспособность руководить людьми. А народ у нас прекрасный. Жаль, что применить умные головы и золотые руки здесь не дают. Редко кому удается хоть в малом отстоять свою позицию. И то через нервы, через потерю здоровья. Слышал о председателе в соседнем районе? Колхоз возродил, жилье стал строить специалистам. Потребовали его в область. Он не согласился. Сказал, что пока родные селяне не заживут достойно, он из своего села ни ногой. Так сняли с должности, услали в заброшенную деревеньку в три десятка дворов. (Мы, говорят, тебя выдвинули, мы же тебя и задвинем.) Теперь встает каждый день в четыре утра, чтобы на работу попасть. Нет там применения его бурной энергии. Морально задавили человека, руки связали… Боюсь, окончательно разбежится наша молодежь. Кто будет кормить страну? – вздохнул отец.
Вошел совершенно седой молодой человек.
– Толя, дорогой! Что с тобой? – кинулась к нему Евгения Александровна, учительница русского языка.
Он сгреб ее в свои медвежьи объятья.
– Авария случилась. Чудом выжил.
– Погоны снял?
– Нет. Военпредом в Германии служу.
– А Стасик?
– Геройски погиб при исполнении. Засекречен был. Четырьмя языками владел. Только на похоронах обо всем узнал. Вечная ему память.
– Вечная память в наших сердцах. Боже мой! Тридцать только исполнилось. Кто знал, что из этого тихого воспитанного мальчика вырастет герой, способный выполнять самые опасные задания, – разволновалась учительница.
– Сестричка его тоже уже расправила крылышки для полета, – счастливо вздохнула моя мать.
У сцены, обнявшись, кружком стоят девушки. Мечется по залу колхозный зоотехник, отыскивая одноклассников. Слышны разговоры об урожае, о тракторах.
– Еще заботят наши проблемы? – спрашивает кого-то Дмитрий Федорович, учитель немецкого языка.
– Конечно, половина сердца тут осталась, на родине. И до войны, и сейчас деревня в загоне. Жаль. На ручном труде далеко не уедешь. И огородные культуры, и кукуруза – все, как и прежде, под лопату?
– На вас вся надежда. Может, там, в городе, вы не забудете про наши трудности и поможете машинами, – не то в шутку, не то всерьез сказал отец. – Не пора ли городу отдавать долги деревне.
Выпускники собрались у Доски почета. На темно-коричневом фоне хорошо читались фамилии тех учеников, которые окончили школу с золотой и серебряной медалью. Рядом на тумбочке – Книга почета. В нее записываются адреса учебных заведений, в которых учатся наши выпускники.
Молодежь шумной толпой направилась к огромному альбому, лежавшему на столе рядом со сценой. В нем каждый выпускник по своему желанию в любой форме оставляет о себе полную информацию. Здесь можно найти фотографии, стихи, юмор и строгий отчет о жизни. Что записывали гости, я не видела. Не протиснуться. Только слышала, как взрывы смеха высокими волнами растекались по залу.
Потом все долго и тихо почтительным полукругом стояли у стенда Солдатской славы своих отцов и смотрели альбом фотографий и писем ребят срочной службы и тех, кто свою жизнь связал с армией. В одном конце зала плавает качающийся шепот, в другом слышу, как громкие комментарии разрезают тишину.
Но вот учителя зовут выпускников на концерт. Я тоже иду. Один молодой человек шутливо, но по-доброму обращается ко мне:
– А вы какие будете? Не опозорите наши седые головы?
– Конечно, нет! Не подведем свою школу, – с готовностью отвечаю я.
Отец произносит короткую приветственную речь, рассказывает, как ценят наших выпускников за трудолюбие, ответственность и надежность, зачитывает благодарственные письма с предприятий разных городов. Оказывается, из одиннадцати послевоенных выпусков десятиклассников ни один ученик не свернул с правильного пути. У всех было трудное военное и послевоенное детство, не все пока высот достигли, но зато выросли порядочными, достойными гражданами нашей страны. И это главный результат. Я, переполненная чувством гордости, подскакиваю на лавке и вместе со всеми восторженно хлопаю в ладоши. Затем гости по очереди выходят на сцену и благодарят учителей.
Один сказал проникновенно: «Здесь, в родном селе, все дорого: и первая память лица матери, и осознание правоты строгого отца, и первая детская влюбленность, и юношеская любовь. Все первое, а значит самое дорогое. Со школой связано радостное понимание душевной близости и единения во взаимоотношениях друзей. И эта память – на всю жизнь, куда бы ни забросила нас судьба…»
На концерте у гостей от смеха над интермедиями из жизни школы и села не просыхали глаза. Не меньший интерес вызвали частушки десятиклассников Вити Болкунова и Леши Ханова с припевом «Отсюда все последствия». А когда семиклассница Надя Иванова запела «Окрасился месяц багрянцем…», мне показалось, что ее голос не только заполнил весь зал и коридор, но и все село. Задушевность, как у Людмилы Зыкиной. А сама маленькая, худенькая. И откуда берется такая мощь голоса? Хлопали девочке стоя.
Вдруг услышала за спиной тихий шепот:
– Не попадет Надя в город на конкурс. Виктор Иванович навострился на станции работать, а за все в жизни надо платить. Сам поможет девчонку из списка выстричь.
– Как так!
– Даст ей петь дерганую «матаню», и она не сможет ширину и глубину звучания своего голоса проявить. Уже намечена кандидатура претендентки со станции. А Наде на ферму прямая дорога.
– А если ей самой в город поехать?
– Кто же позволит участвовать в конкурсе без комсомольского и партийного благословения?
Мое настроение ухнуло в темную бездну взрослого мира. «Недотепа я! Сплетни все. Ошибается тетка. Виктор Иванович не может так поступить!» – успокоила я себя и обратила взгляд на сцену.
Студент сельскохозяйственной академии прослезился и сказал:
– Памятники сельским учителям надо ставить.
Все присутствующие поддержали его одобрительными возгласами.
Слышу сердечные слова: «Приезжаю сюда… и душа наверстывает, наверстывает, что в городе недополучаю… Бездонная благодать маленькой родины…» После концерта выпускники и учителя долго танцевали и громко пели. А мы с Лилей шутили: «И как это наша школа еще не обрушилась от шумного многоголосого веселья и многоногого топота!?»
Мне показалось, что для моей матери день встречи с выпускниками – самый счастливый праздник в году.
ПОРОСЕНОК
Свой бег начали короткие дни зимних каникул. К нам в гости приехал друг отца. Полковник. Зенитчик. Крупный мужчина с усатым лицом. Молодцеватый, высокий, красиво оформленный вьющимися с проседью волосами лоб делал его величественное лицо достойным изображения на полотнах знаменитых художников. Импозантный, респектабельный, вальяжный, с легким привкусом самодовольства… Я тщательно подбирала слова для его описания из книжки о жизни изысканного общества девятнадцатого века.
Пронзительные насмешливые глаза гостя неторопливо ощупывали нас, детей. Мать он разглядывал, как мне показалось, достаточно бесцеремонно и назойливо, а она исподволь присматривалась к нему. Мне почему-то сразу представилось, что полковник нрава крутого, сложного и неуживчивого. Умом наделен ярким, цепким, обстоятельным. Свое мнение всегда считает точным, верным, неопровержимым. Представительный, способный внушить доверие. Создает впечатление, что на него можно положиться. Наверное, обладает прекрасным качеством: сильной волей. По всей видимости, редкой закваски человек. И, безусловно, гордится собою. «Такой не способен понять другого», – почему-то предположила я.
Иногда во время разговора на лице Романа Николаевича появлялось непривычное несвойственное его внешности выражение какой-то безнадежной усталости или скуки, а то вдруг на миг возникало высокомерное безразличие. И тогда мне представлялось, что в эти минуты остальные люди при нем должны были ощущать себя ничтожествами. Может, я преувеличиваю?
Гостя ни в малейшей степени не волновали наши чувства, он, в основном, с удовольствием слушал только себя. Бьющая через край энергия ежесекундно мощным потоком заливала окружающих и лишала их самостоятельности. Такое неуважение приводило меня в замешательство. «Говорливый, умеет очаровывать, но в его очаровании таится агрессивность. Постоянно подчеркивает свое превосходство и очень уж склонен к самовозвеличиванию. Какое внимание к собственной персоне! Какой безапелляционный тон и пристрастие к обидным метафорам! Видно, у себя на работе первую скрипку играет. И живет, наверное, припеваючи, – недовольно отмечала я про себя. – И все же есть в нем что-то ускользающее недоступное, непривычное, может быть, даже загадочное!»
Мужчины целый день вспоминали тяжкие годы войны, Отец сидел грустный, какой-то подавленный, бросал редкие фразы наподобие: «Судьба свела нас в связи с историей весьма тягостной, когда на чаше весов перевешивали не благоразумные решения, а необходимость. В конце концов, мы никаких поводов для нареканий не давали… Рано или поздно все всплывет наружу… Когда человеку везет, значит, Бог его любит. Иногда выход из недоразумения всецело от него зависит. Только, что легко дается, то и легко теряется. Чрезвычайно нежелательная случайность… Говорят, революции придумывают поэты, совершают герои, а пользуются подлецы. Нет, революции и войны придумывают жестокие алчные себялюбцы, способные ради собственной прихоти жертвовать чьими угодно судьбами. Народ – вечный заложник их амбиций. А оправдание ищем в законах развития общества, которые сами же и создаем… Доброе слово – ключ к сердцу человека в каком-то смысле… Симулировали озабоченное размышление, все принимали, как должное, небрежно отмахивались от выяснения обстоятельств. Забыли за ненадобностью, как анализировать, оценивать каждое слово. Беспрекословно соглашались, подчинялись… Избыток хитрости ум убивает. Насколько я знаю, азы усвоили точно… Не дрогнули, молодые были, нервы железные, вера была… В тяжкие времена люди должны объединяться около одного человека. В такие годы это оправдано». Все это я слышала, когда сновала из кухни в зал, накрывая праздничный стол.
Взгляд полковника обстреливал нашу маленькую комнатку словами хлесткими, «обжигающими, как удары пуль или со свистом пролетающие снаряды». При этом в глазах гостя мелькал жесткий, волчий проблеск. Я обратила внимание на то, что отец без охоты говорил о своем прошлом и о прошлом нашей страны, зато о современной внешней политике распространялся много и подробно.
На следующее утро друзья пошли на охоту. Вернулись довольные, возбужденные. Я никогда не видела отца таким веселым. Гость называл его хозяйственным, добычливым мужиком. При этом оба дружно и заразительно хохотали, наверное, вспоминали что-то такое, нам неизвестное, чисто мужское.
Мать приготовила зайца. Я медленно смаковала свой кусочек, пытаясь ощутить и запомнить его вкус.
– Мясо нежирное, пахучее. Вкус очень отличается от кролика, – выражал свое мнение отец.
– Вкусовые оттенки богаче. Мясо более питательное, – солидно, со знанием предмета разговора, комментировал гость.
Он вкусно пил, красиво ел, интересно эффектно рассказывал и с удовольствием демонстрировал свою начитанность. Наверное, он всегда при случае в любой компании был не прочь щегольнуть этим. «Умный, интересный, отменный человек! Только хозяйку хвалит со снисходительной суховатой любезностью. Довольно невежливо перебивает. Грубоват гость по натуре. И это его пренебрежительное: «Пардон, мадам!» Во всяком случае, у нас так не принято. Мать терпит подобное только во имя законов гостеприимства», – предположила я.
За ужином Роман Николаевич узнал, что по случаю его приезда хозяева будут резать кабанчика, и пожелал выяснить, как у нас проводится данная процедура. Ему объяснили. Подвыпив, гость разошелся, словно ребенок. Его привлекали «неторные тропы», неотъемлемым атрибутом которых был кураж. Он намеривался превратить неприятную работу в развлечение, поэтому потребовал, чтобы кабанчика не резали по старинке, а подстрелили. «Василий! Чего ломать голову? Ты же с двадцати метров в монетку попадал. Неужели кабана не завалишь? Напряги мозги! Поджилки от страха трясутся, пот прошибает? Отбрось абсурдные доводы женщин, согласись, это совсем нетрудно. Не требуется много ума сообразить, что получится захватывающее зрелище! Будет вакханалия эмоций», – раззадоривал он отца, и его голос звучал по-юношески озорно и бесшабашно. В нем чувствовался охотничий азарт. Гость вошел в раж.
Мать старалась отговорить мужчин, не устраивать цирк. По-всякому уламывала. Мол, колготы много. Опасно. И так всяких неприятностей выше крыши. И бабушка потихоньку причитала, пытаясь их вразумить. Бесполезно! Роман Николаевич хорохорился, наслаждаясь упоительным восторгом предстоящего спектакля. Его чрезвычайно раздражала женская рассудительнось, он называл ее узкой, мелкой рассудочностью, приверженностью к заведенному порядку, отсутствием фантазии.
Гость уже впал в соблазн развлечься на полную катушку и, надменно откинув красивую голову с пышной шевелюрой, пылко отвергал любые доводы. Даже властно выставил ладонь вперед, не желая слушать возражений. Может, что-то всплыло в его памяти или бурная фантазия разыгралась, и требовала произнесения вслух, но он явно ощущал непреодолимую потребность выговориться, поэтому был порывистым, увлекающимся, чересчур самоуверенным, быстрым на язык. Ему доставляло удовольствие в своих «проектах» напускать таинственность, полагаться на волю провидения. Иногда он на минуту умолкал, улыбаясь, погружаясь в какой-то только ему ведомый мир, а потом с новой энергией обрушивался на наших родителей. «Нечего кукситься. Не увиливайте! Не понимаете вы радости и красоты повседневной жизни! Разве не надоедает до чертиков однообразие? Повремените со старостью. Еще успеете тихо и трогательно праздновать! Чего попусту разводить словесную трескотню? Только активные действия развяжут узел сомнений! Мой излюбленный метод брать быка за рога никогда не дает осечки. Ага, крыть нечем! Я, как всегда, прав. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Тяжкие жизненные перипетии надо приправлять лакомыми кусочками, веселыми моментами. Мысли о неминуемых трудностях еще не сами трудности. Когда боишься черта, то на самом деле видишь его за каждым кустом. Нечего тянуть время! Я не привык к проволочкам», – не сдерживая нетерпения, непреклонно отрубил Роман Николаевич.
Отец не находил достаточно убедительных причин не уважить гостя. Он, похоже, и не собирался остужать необузданную энергию своего друга. В его интонациях проскальзывало одобрение и согласие. Мать терялась от бессилия что-либо возразить. Она больше не взывала к женской проницательности и, хотя у нее не было желания безропотно покоряться, смирилась, отдавшись во власть слепого случая. Согласилась, только бы гость отвязался. Видно, совсем уж достал он ее своим обволакивающим словоблудием. Она лишь тихо благоразумно пробурчала себе под нос: «Моча в голову ударила! Измотал громовым голосом, измором взял». И только раз, по случаю, сказала отцу веско и спокойно, что «не в силах побороть ослиное упрямство двух мужчин».
В этой ситуации мы с Колей боялись проронить лишнее слово. Чутьем понимали бесполезность своих высказываний. Но гость развлекал нас своей доброжелательной неугомонностью, живой прелестью, сметливостью и невероятным своеобразием. В нем без сомнения жил дерзкий радостный ребенок. И это нам нравилось! Нас обуревала сумятица восторженных мыслей, возникало предчувствие чего-то особенного захватывающего.
Воскресное утро. Встали мы с братом немыслимо рано. Боялись упустить самое интересное. У горизонта седые волны леса сомкнулись с белыми охапками облаков, и только по пламенеющему следу солнца я догадывалась, где граница неба и земли. Природа еще спит. Ни ветерка в надземном царстве. Кажется, что замерло дыхание Вселенной. В низинах таилась особенная плотная мерзлая тишина. Застывшие дымы из заводских труб причудливо кудрявы и черны. Вдруг карканье нарушило сказочное безмолвие. Смотрю, – одинокая ворона сидит на верхушке липы. Она неподвижна и выглядит как памятник унылой судьбе. А на соседнем дереве их две. Уже веселее на душе, хотя они тоже замерли в непонятном, неоправданном, с моей точки зрения, ожидании.
Охлаждаясь от радушия хозяйки, с крыльца спустился гость. Потом во двор вышел отец, закрыл калитку на улицу и выпустил кабана. Чушок сначала достаточно спокойно и безмятежно гулял, обнюхивая курей. Но чувствовалось, что ему не нравилось бесцеремонное вторжение в его жизнь, раздражал холодный яркий снег, незнакомое неуютное место, непривычные запахи. Его маленькие глазки то холодно поблескивали, то зловеще сверкали.
Меня с Колей отправили в хату, чтобы не создавали нервозную обстановку. Мы смотрим в открытые форточки и изнываем от желания узнать подробности происходящего, так как не весь двор находился в нашем поле зрения.
Отец несколько раз менял позицию, выбирал подходящее место для стрельбы, с учетом необходимых мер предосторожности. Роман Николаевич, молодецки расправляя седые пушистые усы, корректировал его действия задорным насмешливым тоном, употребляя массу военных терминов. Они долго обменивались незначительными репликами.
Наконец, грянул выстрел. Тонкий ручеек крови заструился по грязно-белой морде кабанчика. Он сначала остановился как вкопанный, а потом резко отпрянул в сторону и, вздыбив щетину, ринулся на обидчика. Положение отца, по крайней мере, внешне, казалось мне жутким. Он обречен попасть на острые клыки раненого зверя! Испуг заключил меня в свои липкие объятия. Я замерла на месте. Жуткое зрелище всколыхнуло мою память. В голове закрутилась страшная история с девочкой на колхозном скотном дворе.
Отец заметался по двору, а его спортивного вида друг сразу ощутил неладное. Секундное замешательство – и он с дьявольской легкостью перемахнул через плетень. Как птица перелетел! И, уже находясь за надежным щитом, энергично массировал себе виски, пытаясь ускорить мыслительный процесс. Видно, лихорадочно соображал, чем помочь другу.
Предчувствуя что-то совсем нехорошее, угрожающее жизни, разъяренный кабан с диким визгом затравленно мотался по двору. Отца спасли углы: дурной Чушок с разбегу врезался в них. Куры подняли переполох. Слышим, обрушивается что-то за сараем, с грохотом разваливаясь при падении. «Это стокилограммовая неуправляемая туша сослепу или со страху вломилась в стену громоздкого сооружения – курятника», – догадались мы с братом.
Мать, придя в себя от ужаса, дико пронзительно закричала: «Вася, в сарай беги!» Он послушался и, беспокойно оглядываясь по сторонам, заскочил в хлев и с неожиданной для него ловкостью, подпрыгнув, сноровисто ухватился за низкие стропила. Кабан за ним. Пометался по хлеву и ринулся в свой отделенный дощатой перегородкой закуток. Тут отец спрыгнул и быстро накинул на столб петлю. Я облегченно вздохнула. Спустя некоторое время бегство с поля боя представлялось мне довольно жалким, но надежным маневром. Комическое зрелище с отцом, висящим на бревне и нервно дрыгающим ногами, вызывало неловкую улыбку.
Не сразу вышел отец из сарая. Лицо его все еще было бледным. А у Романа Николаевича не осталось и следа от волнения. Весь вид его говорил: «Меня не проведешь, я вовремя сообразили оценил ситуацию». Сияя чистыми стеклами своих очков, он радостно, звучно и переливчато басил:
– Феноменально! Вот это забава! Что, в сущности, произошло? Ты что, промазал? Невероятно! Непорядок. Отчего все наперекосяк пошло? Зверь чуть не разнес весь двор к чертовой прабабушке. Как взбесился! Сорви-голова!
Запыхавшийся отец, вытирая со лба «трудовой» пот, угасшим голосом смущенно пробормотал в ответ: «Чертовски не повезло!» – и добавил еще что-то нечленораздельное. Мое волнение окончательно испарилось.
Когда поросенок угомонился, все пошли в сарай выяснить причину неудачи. Расследование проводил гость. Ситуация прояснилась быстро.
– Очевидно, кабанчик тряхнул головой, и пуля, чиркнув по поверхности лба, «отрикошетила» и поэтому только разорвала шкуру, – сделал «научное» заключение полковник.
Рокочущий бас Романа Николаевича вскоре не только успокоил, но и развеселил всех. Он с таким восторгом вспоминал, как перелетал через плетень и как его друг бегал по двору, не выпуская из рук ружья, что своим смехом мог заразить сотню людей. «Не случилось ничего непоправимого. Нет крушения взлелеянных планов. К лешему кабана, пошли обедать!» – радостно вскрикивал гость.
Родители решили больше не испытывать судьбу и отложили на завтра хлопоты с поросенком. К вечеру, когда страсти окончательно улеглись, неуемный Роман Николаевич начал придумывать новый способ усмирения норовистого кабанчика. Мать предлагала использовать обычный метод и уже приготовила сумку с мукой, чтобы поросенок задохнулся и не визжал, если нож не сразу попадет в сердце. Но гостю опять хотелось чего-то особенного и, как ему казалось, более надежного. Он считал, что надо перерезать животному голосовые связки. На таком способе мужчины и остановились. «Оставьте опыты, ничего у вас не выйдет, скверная задумка», – сердилась мать. В ответ гость весело поучал: «Никогда не переживайте заранее, может, ничего плохого и не произойдет. Всегда стремитесь сохранять душевное равновесие. Ох, страсть как желаю увидеть результат эксперимента!» Матери оставалось только натянуто улыбаться.
На следующее утро мы с братом чесали Чушка за ухом, а взрослые связывали ему ноги. Роман Николаевич смело резанул поросенка по горлу, и тот вмиг замолк.
– Сейчас угомонится, – сказал гость, утирая потное, красное от волнения лицо. – Я не питал никаких иллюзий но, знаешь, Вася, оказывается страшно резать. Меня мандраж бьет. Не ожидал от себя такого, – добавил он тихо и растерянно.
Завершив важное дело, мужчины сели завтракать. Вдруг кто-то сильно забарабанил в окно, и женский голос закричал:
– Не ваш ли подранок бегает по улице как ненормальный?
Мы вбежали в сарай. Чушка на месте не было. Соседка указала на выгон перед хатой. Поросенок, пригнув голову к земле, прищурив и без того маленькие, злые глазки, угрюмо бежал напрямик, не разбирая дороги как выдрессированный. За ним стелился красный след. Дети из близлежащих домов, свистя и улюлюкая, сопровождали его. Когда ребята подбегали к нему сбоку, он останавливался и, резко поменяв направление, несся на них немыслимо огромными скачками. Детвора, визжа от страха, разбегалась в разные стороны. Но стоило скотине удалиться на приличное расстояние, они, теперь уже завывая от восторга и радости, что являются участниками столь редкого развлечения, опять догоняли обезумевшее от боли животное.
