Лариса Яковлевна Шевченко
Надежда
– Ребята, норма вам три ряда. Давайте дружно поработаем, а как закончим, сразу разбежимся. Домашние дела никто за нас не сделает. Неволить не стану. Решение всецело от вас зависит.
– Пойдет! – с неизменным оптимизмом согласились мы и, быстро перекусив, взялись за тяпки.
К концу третьего рядка устали так, что затекшие спины уже не расслаблялись ни от кулачного массажа, ни от упражнений вправо-влево. Осталось метров по тридцать-пятьдесят пройти. Подбадриваем друг друга, предвкушая удовольствие от приятного использования сэкономленного времени. Вдруг на дороге в душном пыльном облаке появился «газик».
– Ребята, большое начальство едет, – обеспокоено сообщил нам объездчик и промчался мимо, пришпоривая коня.
Из машины вышли два человека. На вид им было лет по тридцать пять или сорок. Один – высокий, упитанный, другой – низкий и тоже в теле. Одеты строго, внушительно. Выражения лиц у обоих одинаково непроницаемые, привычно надменные. Наверное, от избытка чувства достоинства и своей значимости, а может, потому что привыкли стеной неприступности отгораживаться от простого люда. Мне не понравилась их туманная, тревожащая безликость. Гости поздоровались, посмотрели минут пять, как мы работаем и поинтересовались:
– План выполняете?
– Конечно, – недружным хором ответили мы.
– Третий рядок закончим, – и домой! – наивно и весело доложил кто-то из младших ребят.
– Как домой? – удивленно развел руками высокий, похоже, главный, привычно поощрительно разглядывая нас. – Рано. Вы обязаны неукоснительно соблюдать предписания. Продолжайте работу. Надо трудиться, а не лениться!
Голос его звучал глубоко и значительно.
– А мы сегодня работаем по-ударному, без перерыва на обед. На ходу перекусываем, – с гордостью сообщили пятиклассники.
– Что за вздор? Так не пойдет! Мы не предусматривали изменений в распорядке работы. Вы обязаны на практике до шестнадцати часов работать. Еще по ряду успеете прополоть, – строго возразил низкий гость.
Кожа на его лбу собралась в сердитые складки.
«Ну, – думаю себе, – начинается! Похоже, предстоит померяться силами. Не питаю я никаких иллюзий насчет их победы». Глянула на учителей. У «химини» лицо, застывшее в почтительном уважении, «являло вялую скользкую душевную ненадежность». У «географички» сухие, запавшие, безразличные глаза. Учитель математики смотрит устало, сумрачно и удрученно.
Ребята переглянулись и зашумели:
– Договор дороже денег. Нас обещали отпустить раньше, если выполним норму. К тому же нет острой необходимости устраивать аврал: не «горит» морковь, – объяснил гостям Ваня, комсорг восьмого класса.
Он еще не понял, что поступил опрометчиво и бестактно, вступив в разговор раньше завуча.
– Возмутительно! Ты представляешь, с кем разговариваешь?! Не тебе решать, сколько и как работать! – вспыхнул невысокий начальник и бесцеремонно в резкой форме потребовал, чтобы руководитель практики подошел к их машине.
«Нехорошо грубо разговаривать с учителем. Зачем унижать достоинство подчиненных, особенно при детях. На подобном отношении к людям они далеко не уедут. Может, поэтому наш колхоз отстающий? Чему он нас учит? В чем мы не правы? Ох, достанется теперь комсоргу за промашку!» – размышляла я.
Мы стояли обескураженные, растерянные, подавленные. Наши чувства совпадали и смыкались. Никто не пытался снять общее оцепенение и нарушить тягостное, оглушительное молчание. Звучный голос завуча разорвал напряженную тишину:
– Ребята, давайте сегодня постараемся и перевыполним план.
– Если бы нас сразу вежливо попросили, мы бы, конечно, не смогли отказать, – дружно возразили девочки из шестого «Б».
– Напрочь забыли, что вы пионеры и обязаны слушать учителей, – отрывисто, с ощущением превосходства произнес высокий начальник.
Воцарилась неловкая пауза.
– А завтра вы приедете и прикажете, чтобы мы до ночи работали? У нас есть такой опыт. В прошлом году попросили дать нам вместо огорода свеклу, чтобы мы могли, как взрослые, заработать для своей семьи сахар. Нам пообещали, а что вышло? Теперь на практике и свеклу обрабатываем, и огород с нас не сняли. Еще кукурузу под лопату сажаем после уроков. И никогда не заикаемся насчет оплаты. В этом проявляется наша несостоятельность как взрослых? Порукой нам служит честность наших учителей, а в ваше слово вера непоправимо утрачена.
Речь девочки звучала впечатляюще убедительно, хотя нрава она была самого тихого. Она в пух и прах разбила все предполагаемые и возможные доводы. Стоявший поодаль высокий начальник приподнял холеные руки.
– Ваша работа вне практики не имеет касательства к сегодняшнему случаю. Вы чего-то недопонимаете, остерегайтесь смешивать разные понятия. Все они из области предположения… Подобное манипулирование не приведет вас… Незачем обсуждать инструкции и приказы… – довольно сумбурно заговорил высокий начальник, пытаясь увести нас в сторону от главного вопроса.
Туманностью слов и выводов заслонялась ясная истина. Наверное, этот человек впервые столкнулся со столь неожиданной ситуацией.
– Мне кажется, нас отличает безупречная логика. А вот вас мы не поняли. В чем заключается гибельная для нас безысходность? Объясните свою мысль простыми словами, – как можно вежливее возразил комсорг.
– Вы «Комсомольскую» и «Пионерскую правду» читаете, речь Никиты Сергеевича Хрущева обсуждали? Какие вы патриоты своего села?! Что за тяга к бунтарским приключениям? – повысил голос главный начальник, будто проснувшись.
На его лице появилось выражение глубокой уверенности в своей правоте.
– Мы патриоты! Мы каждое лето возим зерно от комбайнов, а потом оно гниет в буртах на току, – зашумели девятиклассники.
– Это не ваш вопрос. За собой следите, – тоном опытного, бывалого руководителя перебил их низкий гость.
– Нет, наш вопрос! Вы считаете, что у нас чрезмерно развито чувство справедливости и ответственности? Мы не имеем права быть безразличными. Нас учили при всех обстоятельствах смотреть правде в глаза. Какие к нам претензии? Разве вы когда-нибудь слышали нарекания в наш адрес? Норму выполняем. А когда овощи созревают, нас не пускают на поле, потому что мы наемникам не позволяем лучшие помидоры в канавы прятать и растаскивать, – с горьким злорадством высказался Гена из восьмого класса.
– Зашевелился гадючник! Что вы тычете мне в нос свои заслуги? Нам осталось нимбы разглядеть над вашими головами и одеть вам белые одежды святых? – побагровев, с надсадным криком злобно и презрительно вставил желчную фразочку низкий и неожиданно залился тонким, противным смешком.
Знать, сам был необычайно доволен придуманной репликой.
– Машины расхлябанные, половина шоферов – пьяные за рулем. На работу нас везут, а с работы – пешком. Да еще шутят: «Голодная коняга мимо дома не пройдет», – не унимались пятиклассники, еще надеясь на понимание.
– В прошлом году прислали городских старшеклассников на уборку картошки, а они на грядках собирались группами и на гитарах играли. Учителя попросили нас помочь им. Мы помогали только тем, кто старался, но не мог вровень с нами работать. Так лодыри крупную картошку сверху собирали, а ту, что помельче, ногами землей присыпали. А на следующий день нам после них еще раз на поле выйти пришлось, чтобы выбрать оставленную картошку. Нам совесть не позволила бросить ее в поле. Жалко труд тех, кто сажал, полол и окучивал. Мы никогда не отказываемся, если бригадиры ездят по улицам и уговаривают помочь колхозу.
Мы гордимся своей школьной производственной бригадой. Она одна из лучших в области. Колхоз благодаря нам выполняет все пункты государственного плана по овощам. Мы хотим гордиться своим колхозом и не желаем, чтобы он был отстающим. Работать не зазорно. Когда претензии честные, мы прислушиваемся, – громко и четко сформулировал свою мысль комсорг девятого класса. – А ребята из станционной школы вообще никогда в поле не работают. И практика у них всего две недели на заводе. Мы тоже хотим заводские специальности получить, не отказываясь от колхозной практики, а нам не позволяют. У нас каждый год одно и то же: зимой навоз возим, за телятами и поросятами ухаживаем, летом на огороде, на свекле и току работаем…
Иссякали последние аргументы. А решение нашего вопроса не сдвигалось с мертвой точки. Продолжать нам работу или нет?
Высокий начальник даже не вникал в наши слова. Насколько я правильно поняла, его интересовало одно – для сохранения собственного авторитета любым способом добиться выполнения своих требований. Из-за этого разгорался весь сыр-бор. И справедливость тут ни при чем.
Низкий мужчина несколько раз прерывал оратора, но он, терпеливо выслушав взрослого, настаивал на своем, продолжая с мужеством обреченного говорить о наболевшем.
– …Эти «городские» со станции всю страну объехали по пионерским путевкам. Москву, Ленинград, Киев, Сочи видели. Нас же дальше соседнего города никуда не возили. У всех детей должны быть равные права и обязанности, а мы как неродные, как рабы. Помогите нам, – с надеждой в голосе закончил свою речь семиклассник.
Толстяк будто ждал, когда мальчишка допустит оплошность. Он давно пытался найти лазейку для удара. И понес, не запрягая! Кричал, что мы не достойны называться пионерами, что поведение у нас аморальное… Он резко и громко провозглашал свои сокрушающие лозунги. Глаза его сверкали заносчиво, победно и гордо. Сначала мы еще понимали, о чем он говорил, но скоро его слова слились в одну густую липкую массу, потом свернулись в твердые шарики, которые просто отскакивали от нашего сознания.
«Издавна замечено, что в устах начальников и банальности звучат весомо и значимо, – услышала я позади себя чей-то шутливый тихий шепот. – Дикий диссонанс между желаниями и возможностями. Я не чувствую страха. Просто пришло осознание неправильного устройства мира. Мир не идеален, он полосат как зебра. И черные полосы не мы пропахиваем…»
– …Ничегошеньки себе! Демагог. Как разошелся! Наше дело скверное. Безнадега спорить с начальником. Надо уступать. Иначе он не забудет о позоре своего поражения, выждет удобный случай и отомстит учителям… – это опасливо шептал кто-то из старшеклассников.
Начальника никто не прерывал. Боялись вызвать новый шквал слов. Мы устали стоять и сели в пыльную придорожную траву.
– Будем голосовать, – долетели до меня слова высокого гостя. – Кто «за» – идите налево, кто «против» – направо.
Интересная получилась картина: основная масса школьников оказалась справа, учителя – слева, а мы, дети учителей, – между ними.
Завуч в немой надежде взглянул на меня. Я вспыхнула и оглянулась на ребят. «Свихнулся, что ли? Я рохля, затюканная мамашей, но ребят никогда не предавала», – разозлилась я, вмиг увяла как капустный лист и опустила померкшие от обиды глаза.
– Вы «штрейкбрехеры»? Кто задает тон вашей компании? – спросил невысокий и оглядел нас с удивлением, смешанным с легким презрением.
– Сидим отдельно, потому что воспитание не позволяет нам ослушаться родителей. Если план на завтрашний день изменится, нам будет трудно, но мы справимся, а сегодня отпустите нас, пожалуйста. Мы привыкли к тому, что наши учителя всегда выполняют свои обещания. Мы учимся у них честности, справедливости и хотим верить им всегда, – спокойно, с неподдельным чувством собственного достоинства сказала моя Лиля. – Насчет зачинщиков. У нас никто никому не подражает, не подчиняется. Мы все по-своему особенные, индивидуальные, штучные.
Я удивилась. Родители никогда не позволяют мне «возникать» со своим мнением. Я привыкла выполнять их требования. Такая позиция гарантирует мне избавление от конфликтов с матерью, но создает мучительное чувство неполноценности и бессилия. А Лиля не побоялась. Молодец!
– Если дочь учителя так говорит, что же я могу подумать о других детях? – спросил высокий, криво усмехаясь.
В его смехе было что-то недоброе, угрожающее.
– А то, что ученики трудолюбивые и очень честные, – неожиданно для всех громко сказал Корнеев Коля.
Наступила длительная пауза. Неизвестно, чем бы закончилась стычка, до каких крайностей мы договорились бы в своих наивно искренних, справедливых излияниях. Только на выручку районному руководству пришла Александра Андреевна. Она всегда умела найти проходящие слова, чтобы сгладить любой конфликт.
Все школьники разом замолчали.
– Ребята, – обратилась она к своему классу, – вы уважаете меня? Вы верите мне?
Сразу сообразив, к чему клонит учительница, понурив головы, ребята тихо ответили:
– Уважаем, верим.
– Я обманывала, подводила вас?
– Нет.
– Прошу в первый и последний раз: пойдемте на грядки, сделайте это для меня, а потом мы обо всем с вами поговорим. Будем выше обид и амбиций. Останемся умными, снисходительными, добрыми и порядочными. Уважающий себя человек дополнительным трудом не замарает своего имени, не унизит достоинства. Я понимаю: для каждого из вас самое главное – стараться оставаться самим собой, стремиться быть в ладу со своей совестью. Еще Сократ говорил: «Счастлив справедливый человек». Но мир не идеален. Умный, чтобы выйти из тупика, должен уметь отступить. Я знаю, когда вы вырастете, то никогда не поступите с другими не по совести. За это я вас люблю и ценю. Надеюсь, что мои слова в некоторой степени помогут вернуть вам душевный покой.
Так уж получилось, что из пяти классов, работающих на этом поле, в четырех Александра Андреевна вела литературу и русский язык. Ребята пошли за нею.
– Но это в последний раз, – услышала я направленные в сторону гостей голоса ребят.
Начальники победили, но от этого не стали великодушнее. Лица их отчужденные, глядят исподлобья, неприязненно, глаза прячут. Утолив жажду «общения», они уехали восвояси с явным облегчением. А мы представляли собой жалкое зрелище, хотя понимали, что такая победа не делает им чести.
Встреча произвела на всех школьников сильное, тревожное, но во многом не понятное, неосознаваемое впечатление. «Испакостили такой хороший день! Неужели надо было обязательно доводить нашу беседу до ругани? Разве нельзя было поговорить весело, с юмором или по-деловому – серьезно, уважительно. Всем от этого было бы только лучше… Опять возобладали взрослые амбиции», – сквозь зубы разочарованно бурчали мальчишки. «Утешила! Кто легко покупается, тот легко продается, – услышала я чей-то сдержанный горький шепот. – Вот всегда так! Мы обречены подчиняться. Грустно сознавать, что за тебя все решают. Такое положение дел лишает желания выполнять работу по-своему, с удовольствием, с фантазией, с радостью. Это совсем неинтересно. Мы же не роботы».
О, это наше пылкое мечтательное неразумное детство! Такое честное, благородное, презирающее подлость, корысть, себялюбие, чванство. Мы, как все дети на свете, ненавидели низость, ложь, надменность, ценили высокое, достойное, благородное, умное и были так добры, наивны, открыты! А начальники нас не понимали или не хотели понимать.
Все, конечно, пропололи еще по рядку. Стараться не хотелось. Настроение было смурное, неприятное. Нам казалось, что наше самоуважение подавлено, растоптано уничтожено. Потом пришло некоторое тупое успокоение. Учителя тоже работали молча, взяв себе наравне с нами по грядке, словно пытались хоть чем-то сгладить неловкую ситуацию, созданную незваными гостями. Мы их понимали и не осуждали. Мы сочувствовали им.
Сухой, раскаленный полынный ветер неумолимо нес к горизонту нашу печаль, неуверенность и неудовлетворенность. А нам так хотелось ясного, безоблачного неба!
РЫБАЛКА НА КРЕПНЕ
Вот уже три дня мы в Обуховке. Коля помогает дедушке Тимофею делать саманные кирпичи, я ворошу сено.
Сегодня нас растормошили в пять утра. Сон никак не отпускал меня. Мягкий говор бабушки Мани журчал над головой и не способствовал пробуждению. Не открывая глаз, пытаюсь вспомнить, по какому поводу ранняя побудка.
– Рыбачить пойдем. Вставай! – зашумел на меня Коля.
Мигом вскочила, натянула старые дедушкины брюки и латаную-перелатанную рубаху, подвязалась поясом давно изношенного платья. Готова! Выпила с ломтем хлеба большую кружку молока. Ее в шутку называют сиротской. Взяла на крыльце с вечера приготовленную кошулю. (Так называют здесь круглую, плетенную из ивового прута кошелку без ручек. В них обычно куры несут яйца.) В ней мы должны принести свежей травы для цыплят. Я вполне помещаюсь в кошуле, если свернусь калачиком. Улыбнулась, вспомнив шутливые слова дяди Пети: «Ты как складной метр. На тебя билет в поезде не надо покупать. Можно сложить втрое – и в чемодан».
Брат взял у дочки из орешника и накопанных в навозе красных червей. Идем по узкой бровке мимо грядок лука, капусты, огурцов. Роса, как легкая седая изморозь, лежит на каждом узорном листе. Подсолнухи наклонили к земле огромные зеленые «шляпки», отороченные золотыми оборками. Картофельная ботва мне по пояс. Мы стараемся осторожно протискиваться между ее рядами, чтобы не вызвать на себя дождь росы. И все же я умудряюсь зацепиться за мощную ботву гарбуза (тыквы). Падаю, чертыхаюсь. Вытираю выпачканные землей руки росистой травой с бровки (тропинки между соседними огородами) и, несмотря на влажные штаны, через минуту забываю о падении. Плети гарбузов колючие, шершавые, листья огромные, как зонтики. Я сламываю один и надеваю себе на голову, рогом вперед и вверх.
– Ну, как? – спрашиваю я брата.
– Глупости. Завянет быстро. Лучше из газеты пилотку сделай, раз жары боишься, – отозвался Коля.
– Не боюсь, я для красоты, – в шутку дуюсь я на непонятливого попутчика.
Он не разделяет моего восторга. Мальчишка! У него другое понятие на этот счет.
Прошли огород. Перед нами белесый от обильной росы луг. Пахнет свежестью. У самой речки туман еще не сошел, но уже редкий и неровный, разбросанный клоками у кустов камыша. Тихо. Природа еще спит.
– Рано вышли, можно было бы примгнуть еще хоть полчасика, – ворчу я.
– Днем отоспишься. Рыбалка хороша поутру, – спокойно объясняет Коля.
Ищем место, где удобный подход к воде. Лениво бурчат лягушки. Проснулся легкий ветерок. Поначалу он нехотя прошелся по верхушкам березового прилеска. Потом, как бы опомнившись, вернулся и уже более энергично и весело стал будить округу. Но растения не торопятся подчиняться ему. Игривые порывы заставляют их лишь чуть-чуть вздрагивать, потом они опять впадают в дремоту. Солнце тоже не спешит показываться, но его первые лучики уже прорвали кое-где серую ткань неба и высветили у горизонта узкие голубые полоски. И там уже четче просматриваются деревья. А на западе плотная предутренняя мгла еще обволакивает берег, и он представляет собой единое целое с темной тусклой сталью воды.
Свет быстро теснит мглу. Пока я готовила удочку и удобно устраивалась на сухом пригорке, совсем рассвело. Я пренебрегаю удилищем. Мне нравиться держать леску, намотав ее на палец. Люблю чувствовать процесс поклевки, зрительно представляя игру рыбешек около крючка, с легкой дрожью воспринимать силу подводной борьбы, оценивать размеры удачи.
Самодельный поплавок из пробки и гусиного пера спокойно стоит на одном месте. Рядом суетливо играет юркий малек. Многочисленные взаимно пересекающиеся круги указывают расположение стайки. Букашка коснулась воды. И сразу пошел процесс образования концентрических, расплывающихся, быстро угасающих окружностей. Сонный ветерок изредка морщит поверхность реки, и тогда начинает колебаться, слегка свиваться и развиваться в воде отражение ракитового куста.
Я задумчиво смотрю в стеклянную толщу воды и забываю о поплавке. Мои мысли уплывают в столь далекое и такое близкое детство. Высокий звонкий голос Коли возвращает меня из прошлого:
– Не зевай, клюет, подсекай!
Резко дергаю леску кверху. Крупный пескарь срывается и, описав дугу, падает в воду.
– Спишь? – удивляется брат.
– Задумалась, – смущенно оправдываюсь я.
Вытащила несколько окуней-«матросиков» с ладошку длиной. Мелочь не давала крупной рыбе схватить наживку. Что это плещется в углублении у самого берега? На лягушку не похоже. Спустилась к воде. О чудо! Щучка сантиметров пятнадцать длиною держит в зубах уклейку поперек туловища. Жалко рыбешку. Жертва ненамного меньше хищницы. Поймать-то сумела, но как удастся ее съесть? Я не могла пропустить столь интересное природное явление.
Продолжая медленно двигаться по поверхности воды, щучка потихоньку разворачивала рыбешку таким образом, чтобы голова оказалась в ее широкой пасти. Потом она принялась медленно всасывать добычу. Тело щучки на моих глазах раздувалось, лицевые кости оттопырились, жабры буквально вывернулись из-под них. Предельно занятая заглатыванием, хищница потеряла бдительность. Когда я дотрагивалась до ее спинки, она лишь слегка углублялась и в течение несколько секунд опять всплывала. Изо рта по-прежнему торчал хвост уклейки. Сачком я без труда выловила бы жадину-говядину. Но я не стремилась к охоте на временно беззащитную рыбу, ведь она принесла столько неожиданных и приятных минут моему «любознательному носу»!
Часам к десяти (по солнцу) наступило рыбацкое затишье. Даже нахальные ротастые пескари больше не атакуют крючки. Солнце пригревает макушку, и я с безразличным видом смотрю на слегка приплясывающий поплавок. Надоело. Коля терпеливей в рыбалке. Я не понимаю удовольствия в молчаливом сидении у воды без клева.
От скуки отправилась искать на лугу хлебники. Кузнечики вяло и низко прыскают из травы, шмели тихо жужжат и неохотно перелетают с цветка на цветок. Шагах в десяти от себя, увидела круглую яму-лужу, окаймленную камышом. Не больше метра в ширину. Решила поближе ее разглядеть. Но стоило мне пройти несколько шагов, осторожно нащупывая зыбкую, упругую, как резина, почву, земля поплыла под ногами. А уже в следующий момент я по колено провалилась в густую липкую грязь. И мне показалось, что кто-то тянет меня в яму.
Бросилась на землю и, цепляясь за густой ковер травы, попыталась выползти из противного места. Сочная трава рвалась под руками, куски дерна разламывались и рассыпались. И я провалилась в грязь по пояс. Сердце затрепетало от страха, кровь прилила к вискам. Огляделась – вблизи ни одного кустика. На мое счастье, обнаружила большой обломок камня с острым углом. С трудом дотянулась, подкатила к себе, оперлась на него и начала медленно выползать из грязи. Но камень тоже начал проваливаться под дерн. Я быстро перекатила его на сухое место. С третьего раза мне кое-как удалось выбраться из трясины. Вымылась за камышами, вернулась на берег и безразличным тоном спросила Колю:
– Маленькие копанки тоже опасны?
– Конечно! Какая разница – большая или маленькая трясина? Прошлым летом здесь корову затянуло под воду на глазах у хозяина. Ему ума хватило веревку с руки сбросить. А то бы и сам погиб, – ответил брат не отрывая глаз от поплавка.
Я внутренне содрогнулась. Села на ветку ракиты. Гляжу на медленное течение, успокаиваюсь.
Ракиты усталые руки
над гладью речной опустили…
Близился полдень. Примчались малыши. Выбрали отмель и барахтаются до изнеможения, стуча от холода зубами, бестолково шлепая по воде руками и помогая при этом себе восторженными криками. Я изнемогаю от жары, а главное – от скуки. Уговариваю Колю вернуться домой. Он не соглашается.
К нам подошел полный молодой мужчина с маленьким ребенком. Присмотревшись к Коле, он вдруг спросил:
– Не Петровых ли ты внук?
– Петровых, – солидно ответил Коля.
– Мы с твоей старшей сестрой Людой в школу вместе ходили. Ребята, наловите, пожалуйста, раков для моего сына. Он их еще не видел живыми, потому что мы теперь в Москве живем.
Коля сразу бросил удочку и позвал меня в воду. Мы взялись за края кошули и поволокли ее боком по дну. Протащив метров десять, приподняли. Молодой человек высыпал раков на берег в траву. Пока он считал улов, малыш восторженно бегал вокруг шуршащих пятящихся серо-зеленых страшилищ, но близко не подходил. Стоило какому-либо раку направиться в его сторону, – он с криком убегал. Мужчина отобрал пятьдесят крупных, а мелочь выкинул в реку подрастать. А потом сказал:
– Может, вы попробуете под кустами походить? Раков мне больше не надо, но здесь язи и щуки водились в моем детстве.
Мы опять поволокли орудие лова по дну. Вместе с раками попалась большая рыбина. Мужчина больше, чем ребенок, радовался удаче. Он восторженно смеялся и беспрерывно повторял:
– Я точь-в-точь таких ловил, когда был пацаном. Только речка была глубокая, с «ручками», и мне приходилось нырять. А еще я ставил под кусты двойную кошулю.
Рыба туда заплывала, а назад выбраться не могла.
– Рыба отовсюду выплывет, – возразил Коля.
– Кошуля сплетена была, как ваша школьная чернильница, понял?
– Ну, то другое дело, – с видом знатока подтвердил брат.
Неожиданно в моих трусах что-то заплескалось и заскользило вокруг тела.
– Змея в трусы заплыла! – завопила я.
– Змей здесь нет. Есть только ужи, – попытался успокоить меня молодой человек. – Скорее всего, это щука. Лови ее, прижимай к себе!
Вдруг я представила себе, как зубастая рыбина кусает меня, и с перепугу сняла трусы. Выйти без них из реки я постеснялась и бросила завернутую рыбу на берег. Но та выскользнула и шлепнулась в воду.
– Не переживай. Еще поймаете. Идите вдоль кустов и шумите ногами. Рыба сама от берега кинется к вам, – посоветовал мужчина.
И точно, подняли мы на берег кошулю, а там три щуки и много мелкой с ладонь рыбы. Коля объяснил: «Плотвички». Прошли мы вдоль берега с километр, наловили еще два десятка щук и одного «пидъязка», как говорил наш новый знакомый. На радостях мы отдали ему третью часть рыбы. Зубы щук малыша пугали, и он попросил не брать у нас такой страшный подарок. Их мы оставили себе. Дядя бросил в сумку с раками несколько плотвичек. Вдруг рак схватил рыбку клешней и разрезал пополам. Малыш заплакал и, всхлипывая, произнес:
– Она такая красивая, блестящая, а он ее…
Коля тоже отвернулся и признался мне:
– Конечно, приятно, когда бабушка хвалит, кормильцем называет, но ловить рыбу очень жалко, особенно маленькую.
Глава Третья
ВСТРЕЧА НА ДЕРЕВЬЯХ
Иду со станции довольная. Повезло сегодня. Очередь в магазине была маленькой. Могу позволить себе немного погулять. Свернула на тропинку, ведущую к речке, и подошла к группе развесистых тополей. Повесила сумку на нижнюю ветку дерева и полезла наверх в поисках удобного местечка. Нашла. Лежу, тихонько насвистываю. Вдруг слышу:
– Только соловьев-разбойников нам не хватает.
Оглянулась. На соседнем дереве сидела черноглазая темно-русая крепкого сложения девочка.
– Помешала? Извини. Тоже любишь по деревьям лазить? – миролюбиво обратилась я к ней.
Девочка ничего не ответила. После небольшой паузы она, ловко повиснув на ветке, как на турнике, сделала несколько упражнений, потом спрыгнула и, не оглядываясь, пошла в сторону станции. «Не нравится моя компания. И не надо! Мне решительно безразлично. Мне нет дела до тебя», – надула я губы. А в глубине души прятала желание больше узнать о строптивой девчонке.
Сидеть на дереве расхотелось. Отправилась домой. Но мои мысли все равно занимала незнакомка: «Независимая? Гордая? Молчаливая, неприступная. Почему не захотела разговаривать? А глаза грустные, недоверчивые». Дома отвлеклась делами и забыла о встрече.
Прошла неделя, и я опять оказалась на тополе рядом с той же девочкой. Не знаю почему, но вместо «здрасте», я показала ей язык. В ответ услышала презрительное:
– Хорош! Годится сковородку подмазывать.
– А ты пробовала? – отшутилась я.
Девочка не удостоила меня ответом, но окинула придирчиво-пристрастным взглядом.
– А я, когда жила у дедушки, сдуру строила рожицы перед горячим блестящим чайником и нечаянно коснулась его языком. Аж взвыла от боли! А когда зимой на поезде сюда ехала, полизала блестящие поручни при входе в вагон и прилипла, – зачем-то рассказала я.
– Сорок блестящие предметы притягивают, – хмыкнула девочка.
– Значит, я любопытная, – не обиделась я.
– Все любопытные, – эхом отозвалась незнакомка.
И вдруг засмеялась странным, совсем невеселым смехом.
Я тут же воспользовалась неожиданно предоставленным случаем, чтобы продолжить беседу.
– Расскажи, может, вместе посмеемся? – осторожно, со всей доступной мне благосклонностью и лаской в голосе попросила я.
– Чего? – молниеносно резко и мрачно вскрикнула девочка и тут же форменным образом застыла с удивленно-досадливым выражением лица.
– Веселое вспомнила? – чуточку обеспокоенно уточнила я, на всякий «пожарный» случай готовясь к отступлению.
– Уж такое веселое, что плакать хочется, – передернула плечами незнакомка.
И все же теплые искорки на мгновение осветили ее туманно-черные глаза, и она заговорила низким, чуть хрипловатым голосом:
– Вспомнила, как однажды зимой воспитатели вывели нас на прогулку. Каждый занимался своим любимым делом: кто снежную бабу лепил, кто в снежки играл. А мы с другом Сашкой к турнику подошли. Он притронулся кончиком языка к холодному железу, быстро оторвал и поддразнивает меня, мол, не выдержишь, сколько я смог. Я прикоснулась, а сама решительно и бесповоротно намерилась дольше продержаться, потому что упрямая. Чувствую, язык примерзает. Пора отрывать. Но не тут-то было! Он прирос к турнику. Что делать? Сашка испугался за меня. Осознал себя виноватым и мгновенно скис. Глаза его расширились. Попытался сам отодрать, чтобы освободить меня от кошмара, но только кровь выступила на языке. Боль – жуткая. Слезы градом текут. Судорожно, как рыба на песке, глотаю ртом воздух. Показываю рукой в сторону воспитательницы. Сашка догадался и позвал ее.
Воспитательница, не торопясь, подбоченясь, приблизилась, наводящим ужас глухим голосом выяснила причину, по которой ее побеспокоили, сняла варежки и потянулась ко мне. От нее веяло враждебностью и безжалостностью. Мной овладело недоброе предчувствие, холод растекся по спине. «Ну, эта точно оторвет», – подумала я и закрыла глаза в безысходном ожидании своей печальной участи…
Сколько времени прошло, не знаю. Только чувствую, что на язык льют теплую воду. Открываю один глаз, потом другой. Ожидание бесконечно. Не верю в спасение. Наконец, замечаю, что Саша запихивает онемевший язык мне в рот и тащит на горку. Пытается отвлечь от боли. А мне плохо и тоскливо. Я измученная и жалкая до омерзения. Катаюсь молча. Снег падает крупными хлопьями.
Рядом Валерка Сущенко крутится. Из него хлещет веселая энергия. Он не знает, куда ее применить: то горстями сгребает снег и подкидывает вверх, осыпая себя и ребят, то лепит тугие шары и швыряет в чью-то спину. Потом принялся валять мальчишек в сугробы. При этом он смеется, кричит во все горло и отплясывает чечетку. Ему так хочется, чтобы кто-нибудь обратил на него внимание, разделил его радость! А все шарахались от него как от «чумного». Тогда он набрал в маленькое ведерко снегу да как со всего размаху кинет! И надо же было мне именно в этот момент приподняться! Бац! Скверное ржавое ведерко «с наполнителем» попадает мне прямо в глаз. Я грохнулась. На лед рухнула. Из рассеченной брови не просто струится – брызжет во все стороны кровь! «Подлая тварь, вероломный мальчишка», – в безумном страхе ору я. Сашка этим же ведром как «навернет» по Валеркиной голове, чтоб знал, с кем имеет дело! И его лицо омылось красным. Меня с Валеркой заточили в медпункт. Лежим, мстительно собачимся, показываем от злости друг другу зубы, несем околесицу, но сделать гадость не решаемся. Только обидой и отчаянием отравляем себе жизнь. А мой жених мужественно перенес наказание. Саша – мой надежный щит. Я ему целиком и полностью доверяю.
