Лариса Яковлевна Шевченко
Надежда
Утром проснулась, – а вся комната как весенняя лужайка! Глянула в окно – Виктор идет с букетом: красивый, сияющий! Остановился в нескольких шагах от нашего дома, пригладил волосы, верхнюю пуговицу на белой рубашке застегнул. Я распахнула створки окна и позвала его.
– Клара Ильинична дома? – спросил он сочным низким голосом.
– Нет, наверное, пошла к Ольге Денисовне. Они вчера договаривались, – ответила я радостно, потому что мне было очень приятно видеть и слышать его.
– Жаль, – вздохнул Виктор. – Хотел вручить от себя лично моей самой любимой учительнице.
Лицо его погрустнело.
– Ты тоже ее самый любимый выпускник. Она будет очень рада. Твой букет самый-самый! Не волнуйся, я передам.
– Эти пионы я со старшим братом специально выращивал к сегодняшнему дню, все боялся, что раньше отцветут, – сказал Виктор смущенно и протянул мне благоухающий букет. Я вдохнула аромат розового облака, в голове закружилось. На мгновенье мне показалось, что эти цветы он принес для меня.
СТРАХ
Почему я в городе просыпаюсь рано? Может, непривычные звуки меня будят? Гремит трамвай. Во дворе тарахтит грузовик, – мотор никак не хочет заводиться. Я слышу, как падает железная ручка и сердится шофер. На подоконнике бормочут сонные голуби, кряхтят вороны. Открыла глаза. Небо чистое. Одинокое облако зависло над березкой, венчая ее белым праздничным убором. Рядом пирамидальный тополек стрелою в небо рвется. Встала. Выглянула в окно. Увидела, как нищая старушка копается в мусорном ящике, и отвела взгляд, чтобы ей не было стыдно.
После завтрака Альбина потащила меня на речку. Идем через парк. Остановились у фонтана. Я трогаю упругие искрящиеся струи, вбираю их хрустальную прохладу и спрашиваю подругу:
– Наверное, море так шумит?
– Не знаю, – отвечает она беззаботно.
А я уже закачалась на волнах фантазий…
Рядом на лавочке сидят, обнявшись, две девочки и, прикрыв глаза, с удовольствием в полный голос поют незнакомую мне песню. Их настроение передается мне. Мы так похожи! Не спеша, прошел точильщик ножей со станком на плече. Я проводила взглядом его тощую, согнутую фигуру до поворота и догнала подругу. Стена непролазного терновника скрывает решетку парка. Желто-зеленые кисти рябины проглядывают сквозь узорную листву.
Лето прекрасно многообразием оттенков зеленого цвета. «Весной здесь меня поразили коралловые свечи каштанов и нарядные светло-зеленые оборки на платьицах молоденьких елок, а сегодня шуршание брызг фонтана породили мечты о море», – думаю я, следуя за подругой.
Вот и речка. Альбина встретила на пляже своих одноклассниц. Шумная компания с визгом ворвалась в теплую воду. Искупались и греемся на песке. Мечтать не могу. Мешают разговоры соседей. Читать нечего. Изнемогаю от безделья. Не умею отдыхать. Не привыкла. С трудом дождалась, когда, наконец, вернулись домой.
После обеда мама отправила Альбину по делам, и я пошла в лес одна. Стрекочут кузнечики. Щебет птиц вялый, неторопливый, сонный. Полдень. Об этом говорит моя тень. Она служит мне часовой стрелкой. Не люблю блудить, сразу пугаюсь, поэтому четко слежу за солнцем и тем, сколько дорог и тропинок пересекаю. Хорошо помню, что, когда входила в лес, солнце светило в правое ухо.
Трава в лесу густая. Я не знаю ее названия, но что в ней растут курятники – это уж точно. Сейчас они уже должны быть. Но дождей нет – и нечего надеяться увидеть их огромные пестрые шляпки. Справа показались строения. Подошла поближе. Это кордон лесника. Понуро стоит лошадь, запряженная в большую повозку. На лужайке возле сараев – корова, два теленка, козы.
На дороге мне встретилась девушка и спросила, как попасть в город. Я показала рукой на столбы. Пока разговаривала, боковым зрением заметила в кустах мужчину в позе страуса: опустил голову в высокую траву и не шевелится. Вижу только темно-синие брюки, плотно обтягивающие его «пятую точку», и крепкие длинные ноги. Человек явно прятался. От кого? Может, он вор? Угрозы себе я не почувствовала, но рука невольно потянулась к самодельному еще детдомовскому ножичку, который всегда висит у меня на шее. С оружием чувствую себя увереннее, спокойнее.
Скоро мои мысли опять обратились к лесу и цветам. Иду, посвистываю, выкрикиваю песни, если так можно назвать мои восторженные рифмовки в темпе маршевой барабанной дроби, что-то вроде этого:
Иду и радуюсь природе,
Прекрасной солнечной погоде…
В общем, пою обо всем, что в голову взбредет. Настроение – на все сто! Надо мной легкие перистые облака разметались по небу. Чудо как красиво! Трепетной становится моя душа при виде небесной благодати. Недалеко от дороги увидела громадный муравейник. Выше меня будет. Вот это да! Обошла его со всех сторон. Присела на корточки и с интересом рассматриваю суетливое семейство. Какие крупные! Таких еще не видела! Одни тащат белую личинку, другие бегут узкой тропинкой один за другим, как мы на зарядке. Не могу оторваться от беспрерывно снующих тружеников. И как у них ноги не устают? Вдруг почувствовала сразу несколько укусов в ногу. Подскочила. Ах вы, безобразники! Я вам не гусеница. Вы меня будете кусать, а я вас – есть. Сняла муравья с ноги, сунула в рот и сразу почувствовала кислый вкус. Забавно стало.
Обернулась назад и вдруг вижу: по дороге идет мужчина в темно-синих спортивных брюках и белой майке. «Что ему надо на моей дороге? Тьфу, глупая. По ней может идти всякий, кто захочет», – успокоила я себя и, позабыв о муравьях, пошла дальше.
Утопаю в горячем песке дороги, «ныряю» в придорожные кусты и, шурша мягкой сосновой подстилкой, срываю яркие цветы и красивые листья незнакомых растений. Увидела несколько странных ям овальной, хорошо очерченной формы. Длина и глубина их не больше моего роста. Видно, их недавно выкопали. Песчаные края еще не осыпались. Не поняв их назначения, двинулась дальше.
Углубилась в лес, а когда опомнилась, сообразила, что заблудилась. Волнение охватило, даже в жар бросило. Но потом взяла себя в руки и прислушалась, откуда доносится грохот машин. Тишина. Дождалась шума моторов и направилась в их сторону. Вот и моя дорога. Порядок!
Забрела в мелколесье. Скользнула глазами по зарослям. Нашла ягодник. Полазила по костянике. Ягоды еще розовые и кислые. Поднялась на склон, «поклевала» перезревшей земляники и свернула к дороге. У корней развесистого, кряжистого дуба обнаружила малюсенький белый гриб. Рвать не стала. Пусть подрастет.
Лес пошел гуще и глуше. Вдруг у следующего поворота заметила все того же мужчину. Лица не могла разглядеть, но четко видела позу. Он сидел на корточках и осматривал придорожные кусты. Он кого-то искал. Кровь прихлынула к моему лицу. Прошибла испарина. Неужели меня? Зачем я ему? Спрятаться за дубом? Но дядька у самой дороги. А вдруг он захочет обойти дерево вокруг? Этот человек идет по дороге, значит, понимает, что я далеко не отхожу, чтобы не заблудиться. Он меня ищет! Затравленно озираюсь. Мысли замелькали лихорадочно: «Бежать к домам бесполезно. Догонит. Идти глубже в лес? Заблужусь. Нож? Я не смогу ударить человека ножом, могу только попугать. Он отнимет его. У него руки длинные… Яма! Где-то здесь недалеко я видела овальную яму!» – мгновенно вспомнила я.
Иду на цыпочках, глядя под ноги, чтобы не наступить на сухую ветку. Вот куст бересклета. Здесь я сломила ветку с цветами-глазками. Вот незнакомое кудрявое дерево. Я срезала с него веточку. Вот яма! На миг задумалась: «Если он меня здесь найдет, то конец! Может, не увидит?»
Быстро, но осторожно сползла в яму, будто ужом юркнула. Сердце от страха колотится так, что в ушах звучат его гулкие удары. Прикрыла голову руками, прижалась к стенке ямы и замерла, напряженно вслушиваясь в оглушительную тишину. Поблизости послышались осторожные шаги. Человек шел по песку. Остановился. Бесконечное мгновение. Показалось, что пришел мой последний час. Всплыли слова из детской книжки: «Слышу запах затаившейся смерти. Ужас ожидания всегда сопряжен со страхом». Опять два шага прошуршали. Снова мертвая тишина. Я напряжена, как струна. Господи, если ты есть…
Мысль прервалась громким треском сучка. Я вздрогнула. Боль в ушах, как от взрыва. Сильнее вжалась в стенку ямы, не решаюсь подтянуть под себя ноги. Еле дышу. Шаги рядом. Слышу, как он топчется на хвое. Опять в ушах гулкое буханье сердца. За что? Я же ни в чем не виновата. Господи, помоги… Оцепенела в ожидании звуков. Пошел дальше. Шаги удаляются от меня. С трудом, медленно, очень медленно прерывисто выдыхаю. Жду, когда он уйдет подальше. Но не очень долго жду, а то поймет, что потерял «объект» из вида, и начнет обыскивать место, где видел меня в последний раз.
Не шевелюсь. Легкий ветерок пролепетал что-то. Опять безмолвие. Не знаю, сколько времени прошло. Открыла глаза. Темно. С трудом пошевелила руками, ногами. Тело онемело. Еще немного посидела, стараясь сообразить, что со мной. Не потеряла ли зрение от страха? Просветлело. Вижу серое небо, колеблющиеся вершины сосен. Теперь небо снова голубое.
Прислушалась. Осторожно выглянула из ямы. Никого. Вылезла. Очень медленно, пригнувшись, добралась до дороги и просмотрела ее в направлении, куда пошел мужчина. Впилась взглядом в близлежащую просеку. Ни-ко-го.
Всем известно, что самый простой в такой ситуации оборонительный рефлекс – бегство. Поэтому добралась до поворота, откуда меня уже нельзя увидеть и давай бог ноги! Бежала до тех пор, пока не появился кордон. Задыхаясь, притормозила. Но остановилось только тогда, когда увидела женщину, которая кормила кур во дворе. Тут меня снова начал трясти страх. Немного передохнула и побежала дальше.
Вот я и дома. Слава Богу. Все позади.
На следующий день услышала от хозяйки квартиры о том, что поднята на ноги вся милиция города, потому что в лесу какой-то гад, сбежавший из психушки, задушил девушку-студентку, возвращавшуюся в город из ближайшей деревни. Я чуть не задохнулась от спазм в горле.
Прошло два дня, а я все сидела в комнате и думала: «Что же, выходит, теперь мне вообще не гулять в лесу? Нельзя же все время бояться? Дядьку этого, наверное, уже поймали».
Сначала при воспоминании о жутком случае волна страха наползала на меня, окутывала и душила, особенно перед сном. Постепенно она ослабевала. Вместо отчаяния и страха появились неуверенность, раздражение и злость.
Чтобы преодолеть себя окончательно, я решила пойти в тот самый лес. Бродила, а сама все время прислушивалась и боковым зрением наблюдала за тем, что творится справа и слева от меня. Прошла веселая компания. Я пригнулась и из-за куста слышу, как они хохочут. Этих бояться не надо, тем более, что там мужчины и женщины. Протопал старик с корзинкой, опираясь на палку. Вспомнила, что в лесу кабаны, лоси и волки водятся. Везде их следы вижу. Нормальные люди боятся зверей, а я – людей. Со страху глупой стала? Мозгами сдвинулась, что ли? Чтобы совсем успокоиться, пошла на то место, где мне было жутко. Но как только приблизилась к той дороге, меня сразу начала бить дрожь и потекли слезы.
Вернулась, собираю васильки тут же, на краю пшеничного поля. Смотрю – в сторону леса направилась женщина с двумя ребятишками. Я пристроилась к ним, и мы вместе дошли до поляны с костяникой.
Возвращаясь назад, я беспрерывно оглядывала кусты с обеих сторон дороги, но такого панического страха уже не ощущала. Победа! А подойти к яме не смогла. «Оставлю на другой раз. Не все сразу», – думала я, быстро шагая по теплому, влажному, плотно утрамбованному ночным дождем песку.
Свернула на перпендикулярную дорожку. Заинтересовали яркие незнакомые цветы. Рву самые свежие. Вдруг спотыкаюсь о небольшую мраморную плиту. Наклоняюсь, читаю: «Любимой, верной…» Рассматриваю рисунок. Крест. Гадкая Баба Яга. Что за насмешка? Неприятный холодок застыл между лопаток. Сделала несколько осторожных шагов в сторону дороги. Падаю на такую же плиту.
Я в панике. Затрепетала как осинка на ветру. Даже не пытаюсь прочесть слова на надгробии. В голове толчками пульсирует страх. Захлебываюсь им. Кровь то приливает к лицу, то отливает. Моя буйная фантазия рисует жуткие картины: любили, изменила, привел в лес свою девушку и того парня… Сжил со свету… А при чем тут ведьма?.. Меня трясет. Цепкий ужас сковывает все тело, перехватывает дыхание. Пробирает липкий холодный озноб. Но все равно хочется прочесть вторую надпись. Вдруг я ошибаюсь, и мои опасения напрасны, неоправданны? Эта мысль приводит меня в чувство. Стараюсь совладать с рвущим на части, ничего не желающим признавать, страхом. В нем никакой логики.
Наклоняюсь, касаюсь травы, скрывающей плиту. Меня будто током бьет. Заколыхались и поплыли сосны, и в следующее мгновение чернота наплыла на глаза… Потом началась истерика, трясутся руки и ноги… Я состою из одного страха… Я уже не пытаюсь пересилить его, отодвинуть слуховые и зрительные галлюцинации.
И тут сознание отфильтровывает и уверенно выкристаллизовывает единственно верное решение: «Бежать, бежать, бежать…» Туман в глазах редеет. Срываюсь с места и мчусь, не ощущая тела. Ежесекундно предчувствую погоню. Страх гонится за мной по пятам… Вот и поле. Сваливаюсь в пшеницу. Между лопатками сохраняется боль. Колики в ушах и одуряющая боль в висках.
Страх не сразу оставляет меня. Он сжимает тем сильней, чем глубже я стараюсь проникнуть в незнакомый страшный, темный мир, законы которого не понятны. Свет моего юного разума не освещает даже преддверья неведомых ужасов.
Вдруг вместо отчаяния и страха в груди поднялась огромная глубокая могучая волна и будто перенесла меня в другое измерение. Может быть, в четвертое, о котором нам рассказывала учительница физики. Жутко стало. Внутренне содрогнулась. Чувствую, сознание гаснет…
Очнулась. Лежу, в голове застряли несозревшие мысли: «И зачем я пытаюсь мысленно перейти черту, за которую не пускает страх? Зачем мне нужна горечь, которая омрачает жизнь? Борьба с собой не выходит за пределы инстинкта самосохранения? К страху нельзя привыкнуть? Он всегда в нас заторможенный или оттесненный сознанием? А потом оживает? Моя чувствительность и эмоциональность – причины такой бурной реакции или у всех так?»
Чего я испугалась? Откуда во мне этот постыдный, неконтролируемый напрасный страх? Ведь не сегодня появились эти плиты? Но какой ужас они наводят!! Невзирая на терзания, превозмогая страх, попыталась с предельной точностью оценить и уяснить свое поведение. Навоображала себе с чувственной отчетливостью всякой ерунды! Наступаю на собственную тень?
Стоит ли преодолевать страх? Может лучше не рисковать бессмысленно, не нарываться? Да. Безрассудство глупо и абсолютно недопустимо.
На квартиру вернулась совершенно измученная. Почему-то вспомнились слова бабушки Ани, когда она болела: «Все мы живем перед лицом смерти. И уже поэтому жизнь прекрасна… Не стоит бездарно прожигать ее». Как может жизнь быть прекрасной перед лицом смерти? Непонятно. А вот глупо жить не стоит. Одной бродить по лесу – значит искать приключений на свою голову, судьбу испытывать. Бабушка, как всегда, права. Все, что сегодня произошло со мной, буду вспоминать как дурной сон.
ВИТАЛИК ПРИЕХАЛ
Сидим мы с Виталиком (он этим летом опять приехал на лето к бабушке) на Зойкином ошкуренном бревне, ждем Ленчика. Виталик рассказывает случаи из своей городской жизни.
– Школа у нас с печным отоплением. Дрова обычно колет конюх. Утром завуч послал наш класс на уборку территории. За каждым учеником закрепил свой объект, чтобы ответственность была и отчетность. Нас троих на хворост поставил. Я собираю по саду ветки и подношу ребятам. Митяй на колоду их кладет, а Вадим топором машет. Когда Вадим уставал, я из-под его ног убирал наколотое и складывал ровными штабелями у стены хозяйственной пристройки. Митяй с Вадькой шутят, хохочут. Дело у них идет споро. Я еле поспеваю подносить ветки. Мне даже завидно стало. Я по кочкам спотыкаюсь, в бурьяне запутываюсь, вытаскивая корявые палки, а у них весело. И побасенки успевают рассказать, и работа важная, ответственная. Смотрю издали: Митяй от хохота за живот держится, а Вадим колоть перестал и по траве катается от смеха. Не выдержал я, бросил ветки и побежал к ним. Думаю, попрошу хоть на полчасика поменяться ролями с кем-нибудь из них.
Подбегаю. Отчего ребята хохотали, так и не понял. Только слышу, как Митька говорит: «Кому операция нужна? А ну, подставь пальчик!» А сам топором размахивает. А Вадик палец кладет с хохотом на колоду и отвечает: «Мне нужна!» Я и сообразить ничего не успел, как увидел вытаращенные глаза Вадика. Он, заикаясь, вымолвил: «Мить, ты че, дурак?»
– А ты че? – изумленно ответил Митяй.
Несколько секунд все трое находимся в шоке. Первый, видно от боли, пришел в себя Вадим. С ужасом глядя на свой рассеченный вдоль палец левой руки, из которого лилась на пень кровь, он заорал:
– Ненормальный! Что наделал, гад?
В его глазах боль, страх, растерянность.
– Я не думал, что подставишь, ты же шутил, – испуганно, в полном раскаянии, с трудом выговаривая слова, бормотал Митя.
– А я не думал, что ты ударишь. Мы же шутили, – стонал Вадим.
Видно, шок прошел, и боль еще сильней навалилась на Вадика. Он отвернулся от Мити, присел на корточки и, закусив губу, заторможенно смотрел, как кровь течет на землю. Тут я пришел в себя, прижал две половинки пальца друга и замотал носовым платком. «Держи ладонь выше головы, потеря крови будет меньше. Ты уже и так побледнел», – посоветовал я ему и побежал за учителем.
– Что дальше было? – спросила я озабоченно.
– Зашили.
– После операции палец нормально работает?
– Двигается. Только онемел. Боли не чувствует, – объяснил Виталик.
– А ребята дружат после этого?
– Конечно. Митяй же не нарочно. Недоразумение вышло. А вот со мной препротивный случай произошел. Видишь шрам? Давно это было. Я тогда в новую городскую школу перешел. А мне дедушка перочинный ножик подарил на день рождения. Я счастлив был, не представляешь как! Ведь самый что ни на есть настоящий! Наточил его на круге, сделался он как скальпель. Всюду с собой его носил. Ночью он под подушкой у меня лежал. Ну, конечно, и в школу принес. Так вот, хвалюсь я в коридоре перед новыми одноклассниками подарком, вытаскиваю по очереди то одно лезвие, то другое, а тут подходит старшеклассник Бирюков и спрашивает:
– Легко он у тебя раскрывается?
Ну, я отвечаю:
– Как маслом смазанный!
А он тут же:
– И ты все с ним можешь делать?
– Конечно, – говорю я с гордостью.
– А наполовину раскрытый ножик пальцем до конца раскрыть сможешь?
Я мгновенно отвечаю:
– Конечно! Пожалуйста!
И тут же нажимаю на лезвие. Кровь хлынула. До кости разрезал палец. Я вскрикнул. Одна из девочек в обморок упала. Я зло посмотрел в сторону обидчика. Понял, что сыграл он на моем азарте. На всю жизнь запомнил его подлость и довольную ухмылку. В третьем классе я тогда был.
– Мне среди детей гадов не встречалось, – говорю я.
– А тогда откуда у тебя на пальцах такие глубокие следы?
– Дрова люблю колоть. Ставлю одной рукой полено, а второй тут же топор заношу. Получается, что как бы одновременно я руку отвожу, и лезвие касается дерева. Мать ойкает. А я ей говорю: «Не кричите под руку, сбиваете с ритма». У нее нервы не выдерживают, и она уходит. А мне нравится ощущение четкости, скорости и уверенности. Огромное удовольствие получаю. А шрамы на пальцах потому, что поленья летят во все стороны. Я слежу, чтобы в лицо не попали, а если по рукам и ногам – не обращаю внимания. У меня на теле синяков не бывает, а ранки как на собаке заживают.
– По голове ни разу не попадало?
– По лбу раз досталось. Такую затрещину получила, даже искры из глаз посыпались!
– Больно было? – с сочувствием спросил Виталик.
– Да нет. Я только испугалась, что от матери влетит за неосторожность. Шишка вмиг вылезла с кулак.
– Что же не увернулась? – удивился Виталик.
– Заторопилась. Обычно колю дрова до тех пор, пока руки и ноги дрожать не начинают. Люблю такую усталость. Чувствую, что по-настоящему поработала. А в тот день ко мне подружка пришла. Я говорю ей:
– Вот сейчас доколю последний чурбак и пойдем гулять.
– Погуляли?
– Погуляли. Только утром, когда я вышла умываться, тишина на кухне наступила странная, все чай пить перестали. На меня смотрят и молчат. Спрашиваю:
– Что случилось?
А мать:
– Иди к зеркалу!
Я так и ахнула: вокруг глаз огромные фиолетовые круги. Я словно в черных очках. Представляешь? В первый момент рот от изумления открыла. Потом догадалась, откуда украшение. Самое обидное, что мать не поверила моему рассказу, все выясняла, с кем я подралась или еще в какую историю вляпалась. Я попусту никогда не дерусь, если только защищаю кого. А подружка сказала, что на лавочке сидела и ничего не видела. Не смогла я доказать свою правоту. Три дня на улицу не выходила. Даже к колодцу.
– А этот шрам откуда? – опять спросил Виталик.
Я рассмеялась и объяснила:
– Послали наш класс капусту рубить. Уже морозы приличные стояли. Земля под ногами колом. Струпьями застыли колеи на дорогах. Порубили мы капусты немного, а тут машина подошла, и мы занялись погрузкой. Кочаны огромнейшие! Куда там твоя голова! Кто докинет, кто нет. А потом и маленькие кочанчики разрешили кидать в машину. Ну, тут мы их, как мячики, с полным удовольствием швыряли. А они перелетали, и тем, кто по другую сторону борта стоял, доставалось. Если по спине – ничего. А по голове – больно. Я хотя и в старой отцовской шапке была, но от удара кочаном свалилась на землю и не сразу встала. Закружилась у меня голова. Ничего! Очнулась, и с еще большим энтузиазмом работала, только, конечно, остерегалась. Несладко по мозгам получать.
Машина уехала, и мы по следующему рядку взяли. Я работала ритмично: делаю шаг к кочану – раз, листья раздвигаю – два, удар топора – и головка отлетает – три. И опять: раз, два, три; раз, два, три. Все шло хорошо. Я вырвалась вперед и уже торжествовала, что первая закончу ряд, как вдруг из огромных листьев капусты мне в лицо брызнул сок. Глаза я инстинктивно закрыла, а топор остановить не смогла, только притормозила. Ну и полоснула по пальцу. Ритм меня подвел. На мое счастье, кость не задела.
– Ты совсем как мальчишка! – засмеялся Виталик.
– Мы же строимся, – объяснила я свои привычки.
– А девчоночьи дела умеешь?
– Конечно. Шить, вязать, вышивать по-всякому. На кружке «умелые руки» школьная вожатая всех научила. Только вышивание крестиком не выношу. Представляешь, бабушка заставляет часами сидеть за пяльцами. Я ей: «Бабушка, хочу почитать, не хлебом единым жив человек». А она мне: «Терпение вырабатывай, ты же девочка». Если спрячу книжку под пяльцы, бабушка укоризненно глядит. Мне стыдно, конечно. Я слушаюсь бабушку, жалею, хотя и считаю, что она не во всем права. Из-за бесконечных домашних дел ей приходится так рассуждать. Я бабушку больше всех на свете люблю.
– А я деда. Понимает он меня и поддерживает во всем, – сказал Виталик как-то особенно трогательно.
– Я все равно читаю по ночам. Зажгу пятилинейку и попадаю в другое жизненное пространство.
– А что такое пятилинейка? – не понял Виталик.
– Керосиновые лампы различаются по мощности света. Бывают еще десяти-, семилинейные.
– Почему у вас в селе голубей не видно? – поинтересовался Виталик.
– Не принято. Да и когда с ними возиться? Их городские от безделья заводят. Мы выращиваем только то, что на пользу семье и колхозу идет.
– Не скажи! Не от безделья. Сложный, многогранный процесс общения с голубями. Голуби – это целый мир! Фантастически красивы декоративные голуби. Ты не представляешь, сколько их видов! А какие интересные у голубятников споры, разговоры, ритуалы! Матери не разрешают нам с ними дружить. По их понятиям, голубятник – значит преступник.
Я замечал, что у дерзких, излишне жестких пацанов проявляется особая тяга к голубям, к красоте. Мне кажется, что она возникает, чтобы сгладить, смягчить, украсить их жизнь любовью. Мы на таких ребят снизу вверх смотрим. Я завел себе голубей павлиньей породы. Голубятники кому зря не продают. Обычно обмениваются.
Представляешь, утром встаешь, а над тобой – тучи голубей! В душе что-то переворачивается, новое, хорошее возникает. Чувствуешь, что находишься в маленькой, не многим доступной стране счастья… В этом году ястреб поселился у нас в ближнем лесу. В глубь города не летает. Шума боится. В нашем районе обосновался. Сядет на соседскую яблоню и выжидает. Только я начинаю выпускать голубей, а он тут как тут. Ворону не поймает. Она отпор ему дает. Сама долбануть может. Так он домашних доверчивых голубей хватает. У меня за зиму восемнадцать своровал, – вздохнул Виталик. – Знаешь, голубь, если беда не разнимет, всю жизнь с одной голубкой проживает. Неотступно ходит за нею вслед. Раз пропала у меня на два дня одна «дамочка», так ее муж места не находил, все бегал туда-сюда, о сетку бился. Смотрю, радостно заметался. Подруга вернулась.. Совсем как люди.
Мы еще флаг по утрам во дворе на вышке поднимаем, сказал он, желая отвлечься от грустных мыслей. – Потом мода пошла делать поджигные и в логу стрелять.
– А у нас все больше луки со стрелами. За игру с огнем родители всыплют по первое число, – сказала я, явно завидуя Виталику.
– У нас, если расшалишься, каждый сосед может дать подзатыльник, и мы воспринимаем это как должное, не обижаемся. На улице все друг другу как родные. Все на ней выросли. До сих пор, как праздник, так столы на лужайке расставляем, и кто что может, на общий стол несем. Здорово! Наши родители с семи до семи на работе. Уроки сами учим. Если что не выходит, к друзьям бежим. Даже грудных детей нам оставляют. Дружно живем! – все более увлекаясь, рассказывал Виталик.
Раздался свист.
– Ленчик зовет. Пойдем за школу. Там сегодня сбор пацанов с улицы Гигант, – предложил мне гость.
– Нет. Мы коров сейчас с девчонками пойдем встречать, – ответила я.
– Жаль. Ну, пока, – попрощался Виталик и побежал догонять Леню.
ТРАГЕДИЯ
Сегодня я первая примчалась к бревнам. Поерзала пару минут и уже собралась позвать Зою, как увидела Виталика и махнула ему рукой. Он подошел и тихо сел на лавочку.
– Ты чего как в воду опущенный? – удивилась я.
– Приехал бабушку навестить, а душа моя в этот раз все равно в городе осталась. Друг у меня там самый лучший. Ника. Мы с ним в одном классе учимся. В бараке наши комнаты рядом. Как брат он мне. Умный очень. Добрый, совестливый. Бывало, зардеется от смущения, как девчонка, если ребята солененькую шуточку отпустят. И я его подразнивал за нежность, излишнюю, как мне казалось утонченность, не свойственную мальчишескому кругу. И вдруг отца убил… Отец его выпивал сильно, на мать с топором кидался. В комнате все рубил, рвал… Ника маму обожает. Помогает по дому. Она у него грамотная. В отделе культуры работает. Особенная женщина. Вокруг нас все больше простые люди живут.
В тот вечер я нашел его под лестницей. Сидели в темноте. Он молча плакал. Потом сказал:
– Он на этот раз не пугал маму… Я выстрелил, когда он занес над нею топор… Не помню, как ружье сорвал с гвоздя… А если бы не спас?..
Кого винить в несчастье? Ник готов был руки на себя наложить. Оправданий не искал. Его оправдали. Но он сам себя судит, съедает, уничтожает. Он не видел тогда выхода из жуткой ситуации, но все равно только себя винит в гибели отца. Не может понять, как руку поднял на отца, считает себя убийцей. Не представляет, как жить с этим дальше…
– А ты любишь своего отца? – спросила я тихо после затянувшейся паузы.
– Обожаю до потери пульса. Мать земная, а он – небожитель. Голоса никогда не повысит. Восторженная душа. Ласковый, фантазер. От него в моей жизни праздники. Я в него пошел.
Но один раз произошло непонятное. Лупу я нашел. Настоящую, большую. Толстое такое стекло. Носился с ней как с писаной торбой. А друг мой Колька Бакланов в овраге старый ржавый пистолет раскопал. Разнеможный! И стал он предметом моих грез. Коля предложил меняться. Мне жалко было терять лупу. Я долго мучился, но все же решился. Получил пистолет, отмочил в керосине, шкуркой наждачной почистил и показал отцу. И представляешь, не поверил отец, что я поменялся. Говорит: «Никогда не ври». Задохнулся я от обиды. Даже не стал ничего доказывать. Слезы готовы были брызнуть из глаз. Как такое мог сказать мой великолепный отец? Недоверием убить можно! До сих пор скребет сердце память об этом случае. А ты своего отца любишь?
Я опустила голову.
БУНТ НА КОРАБЛЕ
У нас производственная практика на колхозном поле. Погода стоит чудная. Солнце рассыпает золотые снопы лучей. Нещадно палит зной. Раскаленная земля пышет жаром. Суетятся изумрудные мухи. Они прилетают к нам с животноводческой фермы. Сегодня пропалываем и продергиваем морковку. Грядки длиной в километр. Хотя спины у нас привычные, но рядок слишком длинный даже для нас. Работаем добросовестно, переговариваемся с ближайшими соседями. Разгибая онемевшие спины, перебрасываемся шуточками.
Ко мне подошла учительница литературы старших классов Александра Андреевна и спросила удивленно:
– Зачем ты с такой силой ударяешь тяпкой? Эдак к концу дня без рук останешься. Давай покажу, как надо работать.
– Не первоклашка! Не надо меня учить полоть! – обиделась я.
– Не сердись. В любом деле есть свои тонкости. Скос жала у тяпок разный. Почему так низко к земле наклоняешься?
– Мне так легче, – не очень любезно, независимо ответила я.
Александра Андреевна взяла у меня тяпку, «прошмыгала» с метр и воскликнула удивленно:
– Она же у тебя тупая, как сибирский валенок!
– Какую дали, такой и работаю, – буркнула я недовольно, сконфуженная своим предвзятым пониманием поведения учительницы.
– Попроси у отца тяпку из косы, – доброжелательно посоветовала Александра Андреевна.
– У нас все такие.
– Ну, пусть хоть поточит.
– Сама точу напильником, – досадуя то ли на себя, то ли на отца, ответила я поспешно.
– Руководить у него хорошо получается, а дома, по хозяйству…
– У каждого свой талант, – вступилась я за отца.
– Ладно. Завтра тебе свою запасную тяпку принесу, не могу спокойно смотреть, зная, чем ты работаешь.
– Спасибо, – сказала я, все еще чувствуя неловкость перед учительницей.
– Ну, догоняй девочек, – улыбнулась Александра Андреевна и пошла к мальчишкам.
Наконец, рядок закончился. Мы улеглись на траву, растирая одеревеневшие спины. Девчонки попросили меня о чем-либо рассказать. Я глянула в чистое, голубое небо, улыбнулась, расслабилась и начала:
– А произошло это ярким июньским утром, когда шелковый ветер играл ветвями берез, обнимавших тропинку с двух сторон, и птицы пели свои беззаботные гимны хорошей погоде, лазурному небу, чистому полю…
Мои заоблачные фантазии были прерваны. Подошел завуч и предложил:
