Лариса Яковлевна Шевченко
Надежда
Ребята с холодным презрением советовали девочкам пощупать, не прорезались ли у них крылышки за спиной, предлагали отряхнуть «пыль с ушей» и отправляли «к шутам собачьим». На что получали не менее достойный ответ вроде этого: «Вот сейчас разуюсь и побегу!»
Старания пацанов были напрасны. Металл не горел и не радовал. Но неудачи только подхлестывали ребят. Они теперь «трудились» над вешалками в чужих классах. Время торопило. Некоторые из учеников начали испытывать смутное беспокойство, угрызение совести и были уже готовы признать поражение.
Наконец, один крючок заплясал! Ребята остудили его, разбили на кусочки и разыграли между собой. И снова в бой, и снова на поиски «драгоценного» металла! О счастье! Вся вешалка десятого «А» класса состояла из чудотворных крючков. Теперь не надо было спорить, делиться. Всем досталось. Уже шарахались под редкими порывами ветра ночные мохнатые тени, а ребята все не расходились. Только чей-то строгий родительский окрик разогнал их по домам.
На следующий день и мне вместе с восторженными впечатлениями подарили целый крючок. Я распилила его пополам. Сначала мы с братом бросали в костер опилки. Они весело танцевали над красными языками пламени белыми стремительными звездочками. Оторваться от такого зрелища было невозможно. Даже дыхание сперло от удовольствия! Потом положили куски. Два фейерверка приковывали наши зачарованные взоры до тех пор, пока последние искорки не угасли. Мы еще долго молча сидели у костра, глядя, как ветер играет пеплом и меняет красно-оранжевую окраску дров на черно-серую и седую.
А вскоре дядя Петя, работавший в то время завхозом, обнаружил«стихийное бедствие». Назревал скандал. Конечно, все сразу сознались. Дядя Петя не стал «смотреть на проблему узколобо» и поучать, что «стыд – не кислота, глаза не выест», не стал искать зачинщика, «козла отпущения с заблокированными мозгами», а вручил мальчишкам инструменты. Деваться некуда. Не пикнули. Обошли все классы и вместо крючков вбили в стены гвозди-сотки, загнув их должным образом. Потом дядя Петя объяснил, что, очевидно, партия вешалок была изготовлена сверх плана из отходов производства. А искры – результат попадания в основной материал магния. Старшеклассники нас не ругали, они ведь тоже когда-то были маленькими…
Мои воспоминания прервал возбужденный крик. Ребята обнаружили в низине огромный костер! Часам к одиннадцати мы обошли отведенный нам участок, отнесли собранную серу школьному сторожу и разбежались по своим улицам.
Иду домой. Тишина стоит всепоглощающая! Мне кажется, что я одна на всем земном шаре. Но одиночества не чувствую. Напротив, ощущаю слияние, единение с небом. В душе блаженство, умиротворение, вселенский покой. Я наслаждаюсь им. Мне не хочется спешить.
Мать встретила криком. Я опять на скучном, суетном островке.
На следующий день серу у нас в школе принимали два милиционера. Старосты классов доложили по всей форме, что на доверенной им территории села нет ни одного кусочка серы. Только Валька Потанов, по кличке Яшка Рыжий, при этих словах хитро ухмыльнулся и опустил голову.
ПРИНЦЕССА
У подружки Лили в каком-то журнале я увидела платья девятнадцатого века. Понравились. Решила сшить себе на скорую руку что-либо подобное. Из старья, конечно. С юбкой проблем не возникло. Она получилась невообразимых размеров, многоцветная, на тройных кольцах из ореховых прутьев! А вот черной тесьмы на блузку я не нашла. Попросила у бабушки суровые нитки, сплела из них косу, натерла строительной смолой и выполнила шнуровку на груди, как было показано на рисунке. В моем наряде преобладали красно-оранжевые цвета. Когда я мелькала в нем по комнате, всем казалось, будто пламя то вспыхивало, то погасало.
Отец подтрунивал надо мной: «Глазам своим не верю! Новая Семирамида! Что за легкомысленный наряд?.. Удобная тряпка для мытья пола. Большая. Что за чепец у тебя на голове?» Я не реагировала на его иронию. Главное, что мне приятно ходить в нем по дому, представляя себя девушкой того, заманчивого, красивого века. В голове проносилось: «…Перед ее взором взметнулись голубые стены великолепного дворца, заиграла музыка. Вальс, вальс, вальс!.. Прозрачный плащ сползал с плеч… Миллион улыбок!» И все такое прочее…
– Ты неотразимая, неподражаемая! – оценил мой наряд брат.
– То есть никто не захочет тебе подражать, – в обычном, при разговоре со мной, слегка язвительном тоне уточнил отец.
– Значит, буду единственная и неповторимая, – весело отозвалась я, высоко подняла голову и, как могла, грациозно продефилировала по комнате, чтобы все вдоволь успели наглядеться и повосхищаться.
И только после «показа мод» медленно и с достоинством удалилась на кухню.
– Ты в нем полы собираешься мыть или танцевать? – услышала я вслед насмешливый голос.
Я на минуту остановилась, насупилась и стала демонстративно изучать сонную муху, застрявшую между стеклами двойной рамы. «Нюни распускаю? Мне от этого легче? Как же! Не заведусь. Перебьется!» – быстро взяла я себя в руки и обернулась.
– Вымою посуду и начну танцевать, – беспечно и невозмутимо заявила я, потому что была довольна собой, своим платьем и ролью неловкой, неуверенной и все же сказочной принцессы, пусть даже Золушки.
Ехидная улыбочка вмиг сползла с тонких губ отца. Он скривился, словно лягушку проглотил, потом лицо опять сделалось непроницаемым, равнодушным, мертвым. Не удалось ему сорвать на мне злость и направить мои чувства в меланхолическое русло. Смутное недовольство еще немного томило меня, но я преодолела все свои отрицательные эмоции. Теперь уже ничто больше не могло испортить моего лучезарного настроения!
Покрутилась перед бабушкой. Ей платье понравилось.
– Красиво раньше люди жили! – воскликнула я беззаботно.
– Не все, – усмехнулась бабушка.
– А о чем вы мечтали в молодости? – безоблачно спросила я.
– Чтобы голода не было, войны, чтобы любимый человек был рядом. Трудно мечтать о нарядах, когда мешок с картошкой к земле пригибает. Рада бы в царицы, да ботинки дырявые, – с доброй усмешкой вразумила меня бабушка.
Я сконфузилась, осознав свое бездумное наивное заблуждение, и досадливо умолкла.
Вечером, снимая платье, обнаружила на груди желто-коричневые пятна. Попробовала оттереть. Не получилось. «Раз смола не отмылась с мылом, значит, постель не запачкаю», – подумала я и спокойно легла спать.
Утром вышла на кухню умываться, как обычно, в трусах и майке. Мать встретила меня испуганным взглядом. В нем дрожал не просто страх, а какой-то особенный, выворачивающий наизнанку ужас! Она вскочила с табуретки и, не сняв с рук прилипшего теста, втолкнула меня в зал.
Торопливо протираю кулаками глаза, настраиваюсь на длинную лекцию и лихорадочно пытаюсь сообразить, чего же такого, по мнению матери, я натворила?
– Что это у тебя? – рьяно начала она допрос, вперив в меня острый проницательный жесткий взгляд.
Я внутренне съежилась и понуро ответила, не видя причин для столь сильного раздражения:
– Пятна.
– Давно они у тебя? – захлебываясь обуревавшими чувствами, тихо, сквозь сжатые зубы произнесла мать.
В поисках защитных вариантов сначала немыслимая чушь пронеслась в моей вялой после сна голове. Потом, как дробинка в пустой коробке, тупо застучала в висках единственная мыслишка: «Какие еще непонятные изощренные (как говорит сестра Люся) пакости не преминет сейчас свалить на меня мать?» В данную минуту, разумеется, я пеклась только о себе. Мое лицо приняло такой вид, будто я хотела извиниться за все свое проживание в этом доме, будто я своим отчаянием пыталась искупить перед матерью страшную вину. (Я постоянно чувствовала себя ребенком, пролившим чернила на белую праздничную скатерть. А тут такая ярость в глазах матери!) Поэтому я с очень вежливым заученным выражением испуганно ответила:
– Пятна с вчерашнего вечера.
– Как это случилось?
Голос матери при этом вздрогнул.
– Я не знала, что останутся следы, – бестолково пробормотала я первое, что пришло в голову, сквозь нервную дрожь пытаясь собрать все слова воедино, чтобы сформулировать разумное объяснение.
– Тебе больно? – ласково-зловещим тоном неумолимо продолжала допрашивать мать.
А в глазах смесь тоски, горькое ожидание.
Вопрос застал меня врасплох.
– Нет, – недоуменно ответила я, опять не поняв, к чему она клонит.
– А еще где-нибудь есть следы? – гневно выдохнула мать, указывая на юбку.
Лицо ее побелело. Оно-то и не позволяло мне перейти определенную черту, я не могла грубить. Не было ни желания, ни решимости возражать. «Ни к селу, ни к городу ее расспросы. Чего насела? Не боюсь ее. Хуже первого детдома не бывает. Пережила его и тут выдержу… По-видимому, дело дрянь, раз она так изводится и меня тиранит», – с тихим отчаянием думала я, настраиваясь на длительный, мучительный словесный поток.
Мать резким окриком привела меня в чувство.
– Юбка чистая. Да и чего ее жалеть? Она же старая, – испуганно вскинулась я и взъерошенно насторожилась.
Наверное, я брякнула что-то неуместное. Мать окинула меня оценивающим пристальным взглядом и, прищурившись, жестко с угрозой потребовала:
– Чего столбом стоишь? Изволь разговаривать. Ваньку валяешь? Не отпирайся, не юли! Садись и рассказывай, как все происходило.
Я вялым движением взяла со стула блузку и обреченным голосом объяснила, зачем смолила нитки, а затем провела шнуровкой по ладони, оставив широкий коричневый след. Возникла первобытная тишина. Время остановилось. Мать в ступоре. Ее бледное лицо на моих глазах превратилось в пунцовое, и она, ничего не говоря, выскочила из комнаты. Я поняла, что меня хотели ругать не за то, что запачкалась смолой. А за что тогда?
В голове наступило некоторое облегчение. А душу будто сухим сучковатым бревном процарапали. «Заморочила мне голову. Какая ерунда ей померещилась? Какие катаклизмы почудились? Как обухом по голове вопросами стучала. Страху попусту набралась! Невдомек мне: это случилось из-за моего прискорбного дремучего невежества или из-за ее нервов? Господи, подскажи, вразуми меня! Вдобавок ухитрилась с утра настроение испортить мне своим бредом. Досадно», – раздраженно размышляла я, не рискуя пока выходить из зала. Боялась снова невзначай попасть под горячую руку и навлечь на себя незаслуженный гнев.
Волнение схлынуло. Мысли пульсировали равнодушно. Я вспомнила, как в детдоме тоже не понимала, зачем воспитатели снимали детям штанишки, мазали попу йодом и стегали их крапивой или лозинами только за то, что они спали по двое. «За что наказывают? Может, им холодно или их пугают ужасные сны?» – думала я тогда. А сама всегда спала, свернувшись калачиком, укрывшись с головой. Получался домик, в котором, кроме меня, никто не мог поместиться. Мне было тепло и не страшно…
Странно и непонятно ведут себя иногда взрослые. Спросить у матери причину ее беспокойства? Не стоит. Наверняка ответит грубо: «Не умничай, не доросла этого знать! Замолкни!» Взрослые мыслят по-другому. Я на многие вещи не обращаю внимания, они меня не интересуют. А мать, ругая, заставляет задумываться над ними.
Вот недавно пришла я из школы. Дверь в спальню была закрыта, а мне требовалось переодеться. Ну, я и зашла. Родители лежали на диване. Отец зло глянул на меня. Я поняла, что разбудила его. Быстренько взяла домашнюю одежду и ушла на кухню. А когда пообедала, захотела немного порисовать, изобразить сердитого отца и сонную мать. Увлеклась. Вдруг слышу крик у самого уха. Мать выхватила рисунок и разорвала. Я, конечно, обиделась. За что? Я так старалась! Выскочила во двор. Мать что-то кричала вслед про гадкое поведение, которое до добра не доводит.
Что плохого я совершила? Нельзя рисовать родителей или любых взрослых? Не понимаю, почему она всегда считает меня хуже, чем я есть на самом деле? Я не хочу быть плохой. Хоть бы толком объяснила, отчего злится. Я бы исправилась. Она подумала, что я бездельничаю, что домашние дела не успею сделать? Зачем из-за этого рисунки рвать? Мне они по-своему дороги. Удачные, с моей точки зрения, я храню в своем ящике под тетрадками.
А вчера мать увидела, как я у колодца с соседским мальчишкой болтаю, и такой разгон устроила за то, что я в шутку схватила его ведро и воду в свой палисадник вылила! Он же мой одноклассник! Мы просто дурачились! Но она закончила свою лекцию тем, что вот с этого все начинается, а потом в подоле приносят. Я даже рот от удивления открыла. Вот так повернула оглобли! У меня ребячество, баловство, а она на взрослый аршин все примерила.
На что мне ваши взрослые проблемы? Не нравится ваш противный мир. Не лишайте детства! Особенно злит меня ежедневная фраза на любой случай: «А что люди скажут?» Тошнит от нее. По-разному мы смотрим на одни и те же события. Мой мир проще, добрей, без подтекста и двусмысленности.
Конечно, неприятны минуты раздражения, когда мы с матерью безуспешно пытаемся понять друг друга. Но я в этом случае нахожусь в более сложном положении. Беда надуманных беспочвенных обвинений в том, что я не понимаю их, и поэтому не могу оправдаться. Детские однозначные понятия, существующие во мне с раннего возраста, не позволяют осознать претензии родителей? Интересно, откуда они во мне, такие ясные, кристально чистые? С рождения записаны в голове?
Мне всегда хотелось, чтобы все в жизни происходило по справедливости. Раньше казалось, что очень даже легко и просто принять единственное, безупречно правильное решение. Ко всему прочему, я излишне доверчивый, наивно простодушный, патологически честный детдомовский ребенок, категорически не желающий принимать злое, неправильное с моей точки зрения. Я оцениваю родителей и окружающих людей со своей невысокой, примитивной колокольни и нервничаю по всякому поводу и без него. И только взрослея, понемногу начинаю воспринимать все события запутанным клубком противоречий…
В голове промелькнула шутливая фраза, которую я слышала от студентки, живущей на квартире у моей городской подружки Альбины: «Какими мы были счастливыми, когда были наивными…» Значит, все в детстве глупые. Легкая улыбка тронула кончики моих губ. Этого было достаточно, чтобы я вернулась в состояние стабильного равновесия и помчалась на кухню к бабушке.
ЛЮБИМОЙ БАБУШКЕ
Мать купила книгу «Домоводство», и я сразу принялась ее читать. Сколько в ней полезного! Но главное, там описывалось, как делать выкройки для любой одежды. Выбрала я подходящее платье и начала изучать чертежи. Оказывается, каждая деталь имеет свои особенности, свои тонкости при изготовлении: там надо загладить, тут припустить или, напротив, присборить материю.
Сделала я выкройки на газетах, позвала бабушку и давай примерять на ней. Бабушка смеется, замечания разные делает, вроде того: на грудь припуск больше дай, вытачки глубокие не делай. Возраст учитывай и удобство при носке. Я все учла, переделала выкройки под конкретного человека и пошла к матери выпрашивать материю. Я знала, что бабушка мечтает о серо-голубой шотландке, потому что любит нежные и светлые тона. Не нравится ей, что здешние женщины после пятидесяти лет ходят в черных юбках и темных платках.
Мать с сомнением посмотрела на мои выкройки:
– Материя дорогая. А вдруг испортишь?
– Я не буду спешить. Сто раз проверю и примерю, прежде чем отрезать, – обещала я горячо.
– Может, ситцевое сначала сошьешь? – осторожничала мать.
– Опять ситцевое? Всегда вижу бабушку в линялых заштопанных халатах. У нее скоро юбилей. Не пожалейте денег на подарок, пожалуйста. А я очень постараюсь, – настойчиво упрашивала я.
Пошли в магазин вместе с бабушкой. На наше счастье, нашлась шотландка нужной расцветки. Только качество материи плоховато. Редкая какая-то ткань. Мать засомневалась:
– Плотная ткань дольше служит.
– У бабушки это платье будет для праздников, его не каждый день у печки тереть. Давайте возьмем. И тесемка зеленая есть для отделки воротника, карманов и пуговиц. Видите, по ткани поперечная, зеленая ниточка проходит, – старательно отстаивала я свой выбор.
Бабушка не вмешивалась в разговор.
– Скажите от души, нравится вам цвет или нет? – обратилась я к ней.
– Очень, – вздохнула бабушка.
И мать пошла платить.
Шила я целых две недели. Долго мучила бабушку примерками. Но она не только терпела, но и поддерживала меня: «Хорошо дело идет. Соседки в обморок упадут, когда я появлюсь у колодца».
Успела я к праздничному дню. Именинница нарядилась и покрыла голову новым белым платочком. Я начистила ей черные туфли с новыми шнурками. В радостном волнении бабушка выглядела лет на десять моложе. Наконец, она решилась выйти на улицу. Я стояла у окна за шторкой и из комнаты наблюдала за происходящим у колодца. Женщины вмиг окружили именинницу. Слов я не слышала, но по одобрительным улыбкам и веселым лицам поняла, что они рады за соседку и что платье всем очень понравилось. Бабушка стояла гордая, немного смущенная вниманием. А как я радовалась – представить себе трудно!
ЯМА
Сегодня мои друзья придумали новое развлечение: сбрасывать сахарную свеклу с машин, а потом печь ее на костре.
– Не проще ли свеклу надергать у себя на огороде? – удивилась я.
И все же, когда стемнело, отправилась к «столику». А засыпающей бабушке сказала, что пошла в туалет. Соврала, чтобы не волновалась.
Сырой, пронзительный ветер скрипел ветвями, шуршал стрехами соломенных крыш. Но ребят такая погода еще больше будоражила. Они уже заготовили ворох веток, а девчонки помогли перегородить ими дорогу. Таскали ветки весело, но тихо, не привлекая внимания взрослых, которые еще не разошлись по домам. Ореол таинственности окружал все действия нашей компании. Будто не на грузовик со свеклой готовили нападение, а вражеский поезд с боеприпасами собирались останавливать.
Себе я в этом предприятии отводила достаточно скромную роль наблюдателя и советчика. Разумеется, я понимала, к чему может привести на первый взгляд невинная шалость, и не хотела скрывать охватившего меня волнения.
– Ребя, может, ветки чуть подальше оттащите, здесь слишком крутой поворот? – неуверенно предлагала я.
Во мне теплилось желание остановить скороспелые суждения и действия друзей. Впрочем, серьезной надежды на свою способность убеждать я не возлагала и довольно скоро поняла, что «акция» совершенно неизбежна. Ребята уже завелись на полную катушку, и разумные доводы отскакивали от них как мячики.
– Ты че! Не соображаешь! Так интересней, да и свеклы больше слетит при торможении. Верняк, – самозабвенно частил Лесик.
– Дорога после дождя раскиселилась. А вдруг машина перевернется? – упреждала я, вытаскивая осторожность из глубоких закоулков своей «многоопытной» души.
– Талдычишь, талдычишь! Обрыдло твое занудство! И кто тебя рассусоливать учил? С чего артачишься? Не трусь! Нечего пенять на дорогу. Здесь аварий никогда не случалось, – с презрительным негодованием грубо отхлестал меня Ленька, развязавший самогоном свой находчиво-дерзкий острый язык.
Меня обидело обвинение в трусости. Я почувствовала себя задетой за живое и вознамерилась уйти домой. Но девочки упросили остаться.
Ждать пришлось долго. В голову лезли всякие глупые мысли. Почему-то вспомнилось раннее детство в деревенском детдоме, бесчисленные червяки на дорожках между грядками после дождя. Я их собирала в баночку и относила на луг, в ямку, чтобы их случайно не раздавили… Смешная была…
Наконец, белые стрелы света пронзили черноту ночи. Буйная радость охватила пацанов. Они восторженно запрыгали вокруг кучи веток. Некоторое возбуждение передалось и мне, но беспокойство все еще тормозило сознание. А ребят ощущение опасности подхлестывало, звало к решительным действиям.
Грузовик двигался осторожно. Еще до поворота шофер заметил незнакомое препятствие, заподозрив неладное, свернул к обочине, вылез из кабины и в недоумении обошел ворох. «Вот дьявол? Что за чертовщина? Бред сивой кобылы, – совершенно искренне удивился он. – Дрова на дороге рассыпать стали. Так и голову можно потерять!»
Он перетащил часть веток в сторону от дороги и вернулся к машине. В темноте он не заметил, что прикрыл ветками яму, из которой женщины нашей улицы брали глину для хозяйственных нужд, и, объезжая препятствие, одним колесом угодил в нее. Машину сильно тряхнуло и накренило. На землю посыпалась свекла. Девчонки с радостным, азартным визгом бросились собирать ее, а ребята, подпрыгивая, выхватывали корнеплоды из кузова, радуясь своей лихости. В темноте они не разглядели причины такой удачной «охоты».
Водитель приглушил мотор, выскочил на дорогу и, вспоминая весь алфавит, занялся обследованием места аварии, не представляя, в чем же он так досадно просчитался и откуда на него свалились неприятности. Моих друзей как ветром сдуло, но шофер успел понять, что ветки – шалость детей. Сгоряча он схватил палку и кинулся за виновниками своего несчастья, но поскользнулся, шмякнулся оземь, прокатился на спине и ухнул в ту же яму. Теперь из нее в тишину ночи неслись эпитеты трехэтажного оформления. Я представила себе человека в мокрой, склизкой одежде, с ободранными руками, лицом, и горький стыд за наши безобразия пригвоздил меня к месту. Жалость к ни в чем не повинному дяде не отпускала. Мне обязательно надо было знать, что все закончится хорошо. Я спряталась тут же у дороги, за деревом. Шофер кое-как выбрался из глиняного плена, сел на ступеньку кабины и жадно закурил. Свет от горящей спички, зажатой в грязных ладонях со скрюченными от холода пальцами, на мгновение осветил измученное лицо пожилого человека. Он уже не матерился, а, привалившись спиной к теплой кабине, счищал палкой с одежды липкую грязь и удрученно бурчал себе под нос: «Чертова яма! Сукины дети! Вот подлость какая!» Тяжелые вздохи доносились все реже и реже. И только надсадный кашель разрывал тишину. Потом он втиснулся в кабину и долго умащивался в ней.
А я в это время предавала самоуничтожению свою неуверенность и неспособность предотвратить опасную ситуацию. Жгучее желание помочь не находило практического выхода. «Может позвать шофера к себе ночевать, а утром найти трактор? Но как я объясню родителям свое ночное появление на дороге? Наверное, дядю семья ждет, волнуются, – переживала я, переминаясь с ноги на ногу. – А ребята где? По домам разбежались или пекут свеклу?» Мысленно почувствовала запах паленого сахара и ощутила на губах сладкий вкус. Он был с привкусом горечи. Для очистки совести решила стоять у дороги до победного конца.
И все-таки наш шофер оказался везучим. Боже мой, как он обрадовался, завидев далекий свет фар, направленный в сторону нашей дороги!
– Слава тебе, Господи. Снизошел! – со слезой в голосе бормотал он, выбираясь из кабины.
И вдруг радостно воскликнул:
– Не верю своим глазам! Петро, какими судьбами тебя Бог послал мне в помощь?
– К теще на часок заскочил, вот и припозднился. Трос у тебя есть? Привязывай, а я ветками займусь. Колеса сильно просели в глину, мать ее!.. – беззлобно ворчал Петр. – Как тебя угораздило? Не вписался в поворот?
– Пацаны здесь шастали. Шалопаи, паршивцы! Игрища на дороге затеяли. Безмозглые, безответственные мерзавцы! Ни дна им, ни покрышки! Машина – это еще полбеды. Промок я насквозь. Холод собачий. Чуть совсем не загнулся. Ни сном ни духом не ожидал подлянки. Изрядно вымотался, – с трудом ворочая языком, отвечал водитель.
– Успокойся, помогу. Чего теперь антимонии разводить? Негоже на шершавые слова силы тратить. Тащи лопату, – добродушно успокаивал друга долговязый сухопарый Петр.
Наш шофер ни в чем не возражал. Он готов был на все, лишь бы поскорее выбраться из пакостного места.
Долго натужно ревели и кряхтели моторы. Наконец, машины тронулись. Я облегченно вздохнула и направилась домой. Искать ребят не хотелось. Промерзла до костей. Непроницаемая густая тьма скрыла ночное происшествие. А в душе осталось жгучее обессиливающее недовольство собой.
ПЕСТРАЯ ЛЕНТА ДНЯ
Что-то не спится мне сегодня. Может, оттого, что день прошел бурно? Утром соревнование выбило меня из колеи. Отец ехал на мотоцикле, а Коля на велосипеде пытался его перегнать. Я стояла у колодца и нервничала: «Нашли место для гонок! Поля им мало? Людно ведь здесь». Метров за сто до дома отец затормозил, а брат не смог. Скорость развил большую. По лицу видела, что он лихорадочно пытается найти выход из создавшейся ситуации. Наверное, думал: «Что делать? Свернуть на тропинку? Там люди идут. Вскочить в нашу калитку? Рискованно! Узкая. А вдруг бабушка во дворе? Сшибу». Проходившие на тот случай женщины притихли и смотрели на происходящее с широко открытыми глазами напряженно и выжидательно. Соседский Колька со вздернутым облупленным розовым носом и яркой россыпью веснушек по лицу открыл рот и закатил глаза. Бабушка Сима цыкнула на него и тревожно поджала губы.
Отец уже понял, к чему привел их азарт, остановился и испуганно смотрел вслед сыну. Я с ужасом ожидала развязки. Коля врезался в забор. Его выстрелило из седла, и он полетел вверх тормашками в траву. Голову ему сберег твердый козырек школьной фуражки. Я подбежала. Лицо брата было бледным. Переведя дух, он прошептал: «За бабушку испугался».
Коле повезло. Удачно приземлился. Отделался ушибами и ссадинами. А рама велосипеда в дугу согнулась. «Счастливчик! Бесспорно, это перст судьбы», – многозначительно прошептала тетя Ксеня…
Потом я участвовала в воскреснике по сбору металлолома. Мы по всему селу железки собирали, а Павлушка Иванов попросил отца привезти на тракторе списанную сеялку. Мол, позарез нужно первое место. Ребята из других классов возмутились: «Пусть колхоз сам сдает технику. Не зачтем сеялку. Нечестно родителей привлекать!» Не удалось пятому «А» первое место заполучить. Они помалкивали, понимали, что не правы. Глаза в землю опускали.
Еще с Яшкой из седьмого класса подралась. Неуважительно, пренебрежительно он отозвался о девочках. Разозлилась я. Решила показать, что мы и в силе, и в ловкости не уступаем мальчикам. Долго боролись. Тут поскользнулся Яшка, а я воспользовалась его неустойчивым положением, мгновенно сделала подсечку и оседлала. Девчонки были довольны! И хотя борьбу мы вели «без правил», мне все равно было стыдно, томило неутолимое чувство вины за недостойную, не совсем честную победу. Вспомнились бабушкины слова по поводу лыжных соревнований, когда я случайно выиграла приз: «Не считай чужое поражение своей победой».
Подружки успокаивали: «Не переживай. Яшка тоже воспользовался бы твоей промашкой. Так ему и надо! Заслужил. Где это видано, чтобы мальчишка маленькой девочке руку за спину заламывал! Если его не поставить на место, кто из него вырастет? Бандит? Проучила зазнайку. Теперь он на своей шкуре почувствовал, как бывает неприятно, когда обижают или оскорбляют незаслуженно. Может, наконец, поумнеет». Я думала, Яшка взъерепенится. Нет. Все-таки молодец, с честью свою неудачу перенес, не стал спорить, «права качать», по-мужски поступил… Может, и правда осознал свое поведение?
Возвращалась с воскресника через лесок. Иду, головой во все стороны кручу, заглядываю под деревья в поисках чего-нибудь особенного. Вспомнила, как в апреле шла через школьный парк и, споткнувшись, о змеевидные корни старого дуба, случайно обнаружила на его коре темные влажные подтеки, по которым сновали муравьи. Оббежала остальные дубы. Оказалось, что все старые деревья имели мокрые пятна с южной стороны ствола. Они начинались на высоте моего роста и заканчивались на мощных витых корнях, под которыми в земле я заметила небольшие ходы. Из них непрерывной цепочкой выбегали муравьи. «Насекомым нравится сок дуба или им не хватает влаги для питья? Они сами прогрызают древесину или пользуются готовыми природными трещинками?» – задавала я себе вопросы. После три месяца наблюдала интересное явление. Подтеки сохранялись, муравьи продолжали сновать. «Значит это их столовая», – решила я…
В нос ударил сильный незнакомый запах. Обшарила полянку, обнюхала все растения, но не нашла источник странного аромата. Может он вовсе не траве принадлежит? Задержалась у огромной ели. Она растет в самом центре муравейника! Длинный ствол березы лежит у дороги. Он похож на правую руку великана. Большой палец ладони отогнут вверх, а остальные поджаты. Представила себе такого человека. Сказки сразу вспомнились, раннее детство…
Что-то грибов не вижу. Наверное, влаги им не хватает. Сейчас рыжики и волнушки уже могли бы расти. Они для меня как солнечные зайчики. Маленькой я их «пятнушками» называла. Подосиновики меня всегда умиляют, белыми – восторгаюсь, даже дух захватывает! Лисички удивляют. Кудрям маленьких осенних опят радуюсь, как букету цветов. А на многочисленные колонии маслят у меня азартный, но практический взгляд, овеянный кулинарными предвкушениями.
Набрела на кучку пестроголовых курятников. Восемь штук! Принялась рыскать вокруг. Еще девять! Вот радость-то! Огромные, не старые. Как их донесу домой? А вот необъяснимым образом к ветке прирос желто-бордовый гриб. От сказочно ярких сочетаний его окраски у меня приступ естественного изумления. К своему стыду не знаю названия гриба. Не стала срывать. Слишком яркая окраска подозрительна. Как бы не ядовитый. Витек тепло вспомнился. Наши уроки с практиканткой Галей. Витя Ледовитый океан в шутку Ядовитым прозвал. А маленький Сашок денежные купюры «капюрами» называл…
Совсем рядом слышу детское разноголосье. Узнаю маленьких детдомовцев, тех, что из «пропащих». Они на ходу дружно с удовольствием уплетали огромные скибки хлеба.
– Здравствуйте! – восклицаю я радостно. – Как выросли, еле узнала вас! Что интересного было в лесу?
– Бересклет! – вразнобой загалдели малыши. – Мы называем его плоды цыганскими сережками.
Детки, конечно, не вспомнили меня, но им приятно внимание постороннего.
– А муравейников много видели? – спрашиваю.
– Три, – это звонко сказал самый высокий мальчик, на вид которому было лет шесть.
– Вова! Два, – строго поправила его воспитательница.
Ребенок мгновенно сник. Он нескрываемо огорчен. Глаза потухли. В них огромные страдальческие слезы. Он попытался сделать лицо безразличным, но у него ничего не получилось.
Дети по-разному реагируют на ошибку мальчика. Их тихих слов я не слышу. А на личике Вовы явно читаю протест. Он испытывает неловкость, отмахивается от друзей и раздраженно произносит: «Отстань! Иди ты в баню! Мозги у тебя защемились?.. Ты что? Того? У тебя первобытные дебри в мозгах!» И вертит пальцем у виска. (Где он услышал такую бесподобную фразу?!)
– Все видели два муравейника, а ты нашел еще один, совсем маленький. Он только твой, секретный. Правда? – обратилась я к малышу.
Мальчик задумался, потом оживился. И вдруг просиял! Мне показалось, что он понял меня.
