Иоланта Ариковна Сержантова
Полустанок
Зубы
Пытаюсь держать себя в рукавицах,
который умыкнула у Ёжика…
Едва речь заходит о доступной нам в то время еде, невольно проводишь недопустимые параллели. Одна из знакомых, переживших блокаду Ленинграда, рассказывала, что если удавалось выклянчить у лётчиков глицерин, то его использовали вместо жира, жарили картошку или добавляли в суп. А луковицу ели целый месяц, закладывая её по слою за губу, чтобы удержать зубы в лунках дёсен. Луковицы хватало на месяц.
Зубы… Это вообще больная тема. Для тех, у кого их почти не осталось.
Пока сын нервничал и расшатывал молочные, прислушиваясь к недовольным голосам мамы и папы, моляры и премоляры взрослых покидали насиженные гнёзда по иной причине.
С 22 мая – Дня весеннего Николы – лес закрывал все свои форточки, и воздух переставал гулять по просекам. Перегретым, было нелегко дышать не только людям. Олени вяло жевали воздух пересохшими губами. Косули теснились к краю болота. Птицы сидели на ветках с приоткрытыми клювами. И если двухлеткам как-то удавалось справляться с этим, то слётки часто оказывались нанизанными на острые ветки высохших стеблей борщевика. Быстро и страшно. Насквозь проколотый птенчик выглядел диковинным засохшим бутоном. И только потемневшая капелька крови на месте прокола выдавала страшную истину о происхождении этого цветка.
Любой блеск или один только намёк на запах дыма ощущался предвестником страшной беды – пожара. А если дым оказывался не воображаемым, а реальным, приходилось поднимать на ноги людей и, обгоняя бегущего лося, мчаться к очагу очередного возгорания. От разницы температуры стены огня и ледяной воды из пожарного рукава лопались зубы. Сперва было непонятно, что это: очередной пересохший сучок под ногой или последний в ряду зуб… Лёгкий щелчок от десны вертикально вниз по центру зуба, и на него уже можно больше не рассчитывать. Впрочем, до того ли было, когда горел лес…
Если бы те, кто позволяют себе курить под его сенью или ловким щёгольским щелчком отправляют не потушенную сигарету в полёт из окна поезда в траву, знали, чем оборачиваются подобные выходки. Высокие красивые стволы загораются снизу вверх, как спички. И громко кричат от боли. Огонь страшен и ненасытен. Он яростно защищает свою недолгую и внезапную жизнь. Змеем Горынычем шипит на воду. И когда кажется побеждённым, нет этому веры.
По горевшим участкам приходилось ещё долго ходить, да после – выставлять охрану, ибо огонь коварен. Он прятался под пнями, под толстым слоем листвы. А потом, набравшись сил, взрывался и обнимал всё вокруг…
По пять месяцев приходилось спать в обнимку с рацией. И почти каждую ночь в два-три часа утра срываться с места на призыв «Беркут-10, ответьте», чтобы отвоевать очередной участок леса, который тянул в свою ненасытную пасть огонь.
Если пожаров было больше, чем ночей, то лето превращалось в один длинный день, в котором ты – с покрасневшими глазами и огрубевшей щекой, с той стороны лица, которой чаще оказывался обращён к огню.
Пепелище выгоревшего квартала леса похоже на остов сгоревшего дома. Рухнувшие балки, огрызки стен, пушистый пепел пола… Первой на место трагедии приходит волшебная трава – иван-чай. Он возникает как бы ниоткуда, покрывает собой истерзанную огнём землю. Утешает, лечит её раны… И как только земля снова становится способной принять в своё лоно семя новой жизни, опять уходит неизвестно куда…
Но, как бы там ни было, страшно признаваться в тщетности попыток расслышать в седом от пепла августовском лесу хотя бы один шорох. А к началу осени бывало и так.
Окна в осень
Жизнь – это попытка
стать тем, кем был рождён.
Человеком.
Грустный образ осени. Она как причудливо облупившаяся штукатурка на фоне неба. Ярко-голубые небеса и персидские ковры, подарок листопада.
Мне тяжело удержать улыбку на своём лице. Едва прикоснувшись к уголкам губ, гримаса радости стекает прямо под ноги, не оставляя на лице никакого заметного следа. И я без жалости наступаю каблуком прямо в её центр и с наслаждением прислушиваюсь к хрусту разрывающейся кожи, и слышу всплеск некогда весёлых солнечных брызг, которые, смешиваясь с уличной грязью, стремятся в непреодолимые объятия ближайшего пятна воды.
Весенние лужи – окна в осень. Вместо стёкол – талая вода. А по ту сторону, в глубине, отлежавшие бока листочки приплюснули свои коричневые носы вплотную к прозрачному слою, рассматривают – что изменилось в лесу, пока они спали под одеялом снега.
Мы курсируем между кордоном и полустанком по расписанию.
Я – как электричка – каждую среду хожу туда-обратно. Туда несу образцы талой воды, снега, дождя. Оттуда – хлеб, сахар, картошку, макароны. Муж – как поезд дальнего следования: уходит в пятницу утром, а возвращается воскресным вечером. Наши пути не пересекаются. Мы живём в одном доме, но видимся редко. Обнимаемся на платформе вечера, машем друг другу из вагонов своих обязанностей поутру и вновь – за работу, к учебникам, в путь.
Для того чтобы как-то поправить наше бедственное материальное положение, мы решили, что супруг должен стать священнослужителем. В течение нескольких месяцев, с девяти вечера до пяти утра, он постигает основы православия. Мой вклад минимален. Я лишь помогла поставить голос, а всё остальное – молитвы, законы, Писание, историю – он изучает самостоятельно. Всего за шесть месяцев ему удалось усвоить шестилетнюю программу Духовной семинарии. Настоятельница ближайшей обители благословила его на работу, и теперь три дня в неделю наш папа живёт и работает в женском монастыре. Встаёт в четыре утра, затапливает в храме печи. Моется, переодевается и участвует в церемониях как дьякон.
Однажды мы с сыном пришли посмотреть, как он помогает вести службу. Если бы меня спросили: как это было, хорошо или плохо? – я бы ответила, что это было восхитительно. Намного лучше моих самых смелых ожиданий. Голос мужа звучал проникновенно и внушительно. Ни единой фальшивой интонации. Ни одной неверно взятой ноты. Я смотрела на него и понимала, какой это чистый и честный человек, несмотря ни на что…
Мы возвращались на кордон втроем и радовались открывающимся возможностям. Муж придумывал способы украсить витражами собственного изготовления тот храм, на восстановление которого отправляют, по обыкновению, вновь рукоположенного священника. Я представляла, как стану помогать ему во всём. Сын декламировал наизусть длинные цитаты из «Библии для детей»…
Буквально на следующий день мы узнали, что разрешение на рукоположение граждан, самостоятельно изучивших курс семинарии, упразднено.
Сожаления о порушенных надеждах довольно скоро утомились напоминать о себе. Осталось умение отделять мишуру, сопутствующую религии от Веры. Истинная Вера – не посыпание головы пеплом, а трепетное отношение ко всему сущему.
Такая перемена в человеке весьма заметна. Теперь даже птицы прячутся за меня от иных персон на остановках транспорта. Некоторые любят подманить птичек семечками, а после топчут их ногами…
Летучая мышь
– Жизнь расставит все по своим местам…
– Расставит. Только не всегда – на свои…
Накануне ночью в лесу опять стреляли. Дважды. И с вечера ушедшего дня два кобчика оплакивают кого-то свысока. С высоты своей недосягаемости.
Наше горе иного толка.
Редко бывает так, чтобы кордон стоял без пригляда. Собаки-кошки, куры и козы… Как их оставишь? Да и печь сама себя не затопит. А в тот день вышло так, что на узловую станцию приехала государственная медицинская комиссия, и всего на один день. Необходимо было успеть показать всем докторам язык, ну и прочие части тела.
Врачи изображали дотошность и компетентность. Пациенты бесшабашно бравировали недугами истинными и воображаемыми.
– Тэ-экс… Мамаша! Отчего это на вашем, с позволения сказать, ребёнке такая замызганная одежда? Вы знали, что идёте на приём к врачу и обязаны были одеть его во всё чистое!
– Так он и так в чистом!
Доктор белоглазо осмотрел меня с головы до ног и ткнул коричневым от никотина пальцем в пятна на груди сына:
– А это что?!
– Не отстиралось. Они вчера с Эльсой стирали-стирали. Сами. Вдвоём. Потом сушили. Готовились к визиту сюда. Не могу я отбирать у ребёнка радость надеть то, что он сам выстирал! Пусть не идеально, но уж – как есть!
– С Эльзой? У мальчика есть сестра? Где её карточка?
– Не с Эльзой, с Эльсой! И да, это его названная сестра, львица. У неё нет карточки. Даже у ветеринара.
Доктор явно не обладал ни тактом, не чувством юмора, так как сразу вызвал психиатра.
Пока мы отбивались от направления в стационар, покуда разъясняли суть и важность воображаемых друзей у детей с воображением, прошёл не один час. До кордона добрались затемно. Усталые и голодные вошли в нетопленый дом…
– Кто выходил последним? Кто закрывал дверь и не проверил форточки?!!
Вопрос был риторическим, так как последней выходила я, а об окнах даже и не подумала.
В доме всё лежало не на своих местах. Что могло упасть на пол, там и находилось. Что испугало больше всего – иконы в красном углу на полочке под потолком лежали ликами вниз. В этом чудился некий зловещий промысел, никак не меньше.
Наскоро прибрав, отложили генеральную уборку до завтра и улеглись спать.
Как только выключили свет, странное эхо, неслышное, но явственное, наполнило дом.
– Я встану и проверю.
– Лежи, это за окном.
– Да нет же…
Эхо усиливалось и затихало. Отыскать его источник не получалось ни при свете, ни в темноте. В конце концов мы плюнули на это дело и крепко заснули.
Поутру, во время уборки, в одном из ведер под столом обнаружилась погибшая летучая мышь. Хрупкая, как юная балерина, она лежала, склонив на бок головку в маленькой маскарадной шапочке Мистера Икс.
-Она спит?– спросил сын, заглядывая в ведёрко.
–Слишком крепко. Она погибла, сынок.
В это время в дверь постучали, и вошёл лесник.
– Чё эт вы тут? Кого хороним?! – весело гогоча, спросил он.
– Да вот… мышка летучая… красавица такая. Залетела в форточку, испугалась, упала в ведро и не смогла выбраться отчего-то.
– Подумаешь, гадость какая! Не стоит горевать. Чай пить будем?
– Нет у нас чая… для вас!– воскликнул сын, умоляюще глядя на меня заплаканными глазами. И я немедленно поддержала его:
– Ни чая, ни сахара, ничего у нас нет. Для вас!
– Ну-ну,– зловеще протянул лесник и вышел, хлопнув дверью.
Честно говоря, я боюсь целых, не исцарапанных сомнениями людских душ. Тех, которые тревожатся лишь о себе.
Свиные рёбрышки
Зачем отказывать себе в воспоминаниях?
Они как огранка алмаза Бытия.
Финансы поют романсы так громко, что нам приходиться затыкать уши всем своим желаниям. Некоторые игнорировать всё сложнее. Так хочется горячего мясного супчика… Прикинули наши возможности сообща и решили, что суп из рёбрышек хоть и пробьёт брешь в бюджете, но крайне необходим нам. Прошагав известное количество километров, отогнав бессчётное число комаров и прокатившись на электричке одну остановку, я попала на рынок. Побродив меж рядов, выбрала то, что планировали. Рёбрышки. Они неплохо выглядели, хотя и были некогда важной частью убитого животного.
– Свиные! Можете не сомневаться! Ещё придёте, за добавкой!– бодро торговался продавец с такими мелкими глазками, что их выражение невозможно было уловить.
– Ну… свиные, так свиные!– подтвердив своё намерение купить, согласилась я.
Сложности обратной дороги, ожидание запаздывавшего электропоезда, наглость насекомых и любопытство кабанов – всё было оставлено без внимания. Я везла свиные рёбрышки! И мы сделаем вкусный жирный суп! И будем его есть! И… вот!
Супруг ещё издали заметил мою торжествующую физиономию и заранее вышел на крыльцо:
– Купила? Удалось?
– Ага!
– Хватило денег?
– Хватило!
Муж перехватил из рук пакет с рёбрышками, заглянул в него…
– Ну, как? Хорошие, правда?!
– Правда. Хорошие, – чуть замешкавшись, сказал он и посмотрел на меня с сочувствием.
Мы вымыли рёбрышки, положили в кастрюлю, залили чистой водой и поставили на огонь. Снимали вовремя пену, когда положено, подкладывали картофелины разной величины. Сперва самую большую, размером в кулак. Потом некоторое количество средних, а ближе к окончанию процесса – парочку нарезанных на кусочки. Аромат валил с ног. Сынишка крутился рядом и активно участвовал в процессе: нюхал воздух, заглядывал в кастрюлю и сопереживал.
Когда суп разлили по тарелкам, в доме воцарился головокружительный запах еды. Жирной. Питательной!!! Ели, соблюдая приличия. Не жадно, но, против обыкновения, в полном молчании.
И вот, когда мы, наконец, поужинали, и от наступившей сытости взгляды приобрели сходство с вечерним туманом над болотом за окном, супруг осторожно поинтересовался:
– Ты помнишь, как выглядел продавец?
– А что?
– Ты скажи, помнишь?
– Да, у него такие… ускользающие глазки.
– Ясно. Не покупай у него ничего.
– Почему?! Тебе же понравилось!
– Не покупай. Потом скажу.
На сытый желудок сын заснул быстрее обычного. И только после этого супруг сказал, что те рёбра, супчиком из которых мы так восхищались, явно принадлежали не представителю семейства нежвачных парнокопытных, а животному-компаньону. Собаке!
Будь мы жителями страны, расположенной в Южной Азии, в том не было бы большой беды. Культурные особенности, пищевые привычки и предпочтения… Жизнь полна неожиданностей. Но лучше избегать по возможности подобных сюрпризов и желательно всё же хотя бы примерно представлять, в кого из ближних вонзаешь свои зубы на этот раз…
Прислушиваясь к сонному бормотанию ребёнка, я ворочалась, представляя свёрнутый кренделем хвост той собаки, рёбра которой попали в нашу десятилитровую кастрюлю.
Приятная сытость уступила место ощущению неприятной тяжести в желудке. Довольно сильно подташнивало. Луна бесцеремонно наблюдала за моими мучениями через окно. Но к тому моменту, как очередное утро пролило ночную прохладу из прозрачной пригоршни будущего дня, я уже спала.
И видела сон. О собаке, которая стоит ко мне спиной. Веером хвоста отгоняет мух, которые порываются присесть на её бока. И я кричу собаке, чтобы она не поддавалась нахальным насекомым, а бежала ко мне.
«Я тебя перебинтую!» – вопила я нечеловеческим голосом, на что получила резонный ответ: «Что ты там собралась бинтовать? Ведь ты меня съела!»
Остатков супа хватило ребёнку на три дня. Его щёчки порозовели, растушевало синеву под глазами. Лишь это обстоятельство и примирило с произошедшим.
Даже у тех, кто не признаёт авторитетов, есть свои понятия о добре и зле. Ответственность за собственную жизнь наступает в отрыве от традиции семьи, в которой вырос. Но в её пределах.
Наши предки неплохо ладили с собаками, а не питались ими. Не собирались отступать от этой традиции и мы.
