Иоланта Ариковна Сержантова
Полустанок
Филин
– Не надо меня купать!
– Но ты же чешешься!
– Это я линяю
– Подумаешь там, оводы какие-то! Милая моя! Пахать надо! Ра-бо-тать! И всё получиться. А если целый день валяться на диване, ничего не будет!
– Да мы вроде не валяемся…
– А что ж, я вот приехал, время обеда, а вы в доме?
– Это для тебя время обеда, а для нас это…
– Вот, не надо мне тут. Ой… Кто это? Что это?! А-а-а! Всё, пока, у меня дела! Я поехал! – примерно так закончилось очередное нравоучение случайного гостя. Он быстро запрыгнул в машину, с выражением ужаса на лице выкрутил до упора ручку подъёмника стёкол и дал по газам.
Надо сказать, что оводы и слепни, курсирующие над полянами в центре нашей прекрасной страны, – это нечто особенное. В жаркую пору они летают, словно камикадзе, над твоим беззащитным телом. Выбирают
для посадки самое болезненное место и в самый
неподходящий момент. Идёшь по двору, пытаясь что-то не расплескать? На тебе – в руку, в шею! Не можешь отнять руки от поклажи, чтобы утереть пот со лба? Ха! Вот тебе – в веко, в угол глаза, в губу!
Когда спали командиры этих бесстрашных насекомых, было совершенно непонятно. Для того чтобы постирать бельё, приходилось вставать в три утра, набирать в стиральную машинку воду из колодца, нагревать её кипятильником… И стирать, стирать, стирать! А после – вешать. Вешать! Быстро-быстро! Пытаясь перегнать ещё сонный полёт этих мерзавцев, которые норовили укусить… куда? Конечно же, подмышку.
После всей этой суматохи так же быстро набираешь в стиральную машинку холодную чистую воду и забегаешь в дом. Ура! На улице скоро будет жарко, и солнце нагреет воду в машинке для вечернего омовения. А на верёвке – весёлые белоснежные паруса простынок. Никаким химикатом до и никаким порошком после мне не удавалось добиться такого потрясающего результата! Горячая чистая вода с большим содержанием глины и хозяйственное мыло – вот секрет невероятной чистоты моих заплаканных постелей той поры.
Вечером – непременное купание. Я поливала сыночка водой на виду у нескромно моргавших звёзд и при поддержке филина, который ни разу не пропустил этого зрелища.
Он устраивался прямо над нашими головами, на вершине столба. Привлекал внимание аплодисментами, хлопал крыльями, чтобы мы знали, что он на месте и можно начинать…
Теплая вода стекала по худенькой спине сына, он смеялся и звал филина:
– У-у!
– У-у! – весело отзывался тот сверху.
Я заворачивала малыша в простынку, отводила в дом и шла наслаждаться купанием сама, причём филин ни разу не смутил меня своим присутствием. Он прилетал чуть позже, когда я, успокоенная запахом вечерней земли и лёгкостью своего чисто вымытого тела, выходила на крыльцо, чтобы поговорить с ним.
– Нет, ну ты представляешь?! – возмущалась я очередной грубостью любимого мужа.
– У-у! – соглашался филин и сокрушённо крутил головой…
Рипли
Разочарование – процесс естественный,
но весьма огорчительный…
С нами в доме жила собака – ротвейлер Рипли. Мы и эта собака – самое неудачное соседство, которое можно себе вообразить между питомцем и его хозяевами. Она не любила и презирала нас, мы, как могли, пытались обуздать её. В первую же ночь после того, как забрали её из дома, где она появилась на свет, Рипли прокусила мне губу. Да так сильно, что пришлось до утра сидеть, омывая раны раствором марганцовки.
Собака была недовольна тем, как распорядилась ею жизнь. В планы не входила вынужденная обязанность перевозить виноградные грозди сытых её кровью клещей по дикому лесу. Когда мы выходили на вечернюю прогулку, вершина ближайшего пригорка начинала шевелиться, и из-за неё, словно из-под земли, появлялся огромный матёрый кабан-одиночка. Ему было жутко любопытно наблюдать за нашими попытками сблизиться с собакой в процессе игры. Но надо признаться, что с кабаном мы ладили гораздо лучше, чем с собакой.
Вепрь осторожно поднимал голову над пригорком, и чёткое выражение скепсиса на его небритой физиономии говорило о том, что ничего у нас с собакой не выйдет, и закончится не лучшим для всех образом. Так, собственно, и вышло. Кабан был весьма умён, хотя и толстокож.
Однажды ночью я проснулась от унылого возгласа:
–Эй, ты! А ну, вставай! Давай выпьем!
И чьи-то холодные липкие пальцы вцепились мне в ступню и стали трясти. Испуганно открыла глаза. Передо мной стоял высокий худой нетрезвый гражданин. На локте правой руки висела антикварная авоська. В руке бутылка с пивом. Я вскочила с дивана, хотела закричать, но вспомнила, что дома совершенно одна. Сын гостит в городе у дедушки с бабушкой, супруг в монастыре. Именно это обстоятельство и заставило меня завести собаку с улицы в дом. Какая-никакая защита. Собственно говоря, оказалось, именно что никакая.
– Рипли! Рипли! – громко звала я собаку, а сама, под покровом простыни, натягивала на себя одежду.– Рипли же!
– Ты кого зовёшь? – вдруг вполне трезвым голосом спросил мужчина.
– Собаку!
– А… ту… А я дверь открыл, ну она и вышла во двор. Ик! В туалет… ик!
– Ясно, спасибо. А вы кто?
– А… да, Кольку я ищу, Коль-ку!
– А фамилия у него есть?
– Ну, а как же! Есть. Фамилия есть точно, – мужчина помедлил, ожидая очередного прилива восторга от выпитого. Икнул вдругорядь и продолжил:
– Фамилия есть, но я её по-за-был!
– А кем он работает?
– Да этим, как его. В лесу!
– Понятно. А живёт где?
– Так здесь!
– Нет, здесь живём мы.
– Ну это же кордон?
– Несомненно! Кордон!
– Он, наверное, просто не на тот кордон попал. Пиво вмешалось в процесс,– услышала я спасительный голос мужа.
– Ты? Какое счастье! Случилось что?
– Просто, пришёл.
Внеурочное возвращение супруга всё расставило по своим местам. Поиски кордона и «Кольки» для гражданина было решено отложить.
Чуть утро разбавило небо молоком рассвета, стало ясно, что пора вставать. Оказалось, что ночной гость проснулся раньше нас и тихо ушёл. Честно говоря, было обидно. Не от того, что он ушёл, не попрощавшись. А потому, что не захватил с собой нашу собаку. С ним она обошлась намного миролюбивее, чем вела себя с нами.
Рипли стала порыкивать громче обычного, огрызалась и не уступала дорогу, если оказывалась помехой. Игнорировала любые просьбы и команды.
Когда поведение собаки совершенно вышло из-под контроля, стало небезопасно выходить во двор.
Неприятно находиться там, где исподлобья на тебя смотрит недоброжелательная крупная животина. Страшно стоять подле зверя, который отлично помнит сладкий вкус человеческой крови и точно знает, где находится твоя мягкая и хрупкая шея… Мы решили избавиться от собаки.
Муж ушёл точить топор, а я, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству сострадания, вытолкала собаку за ворота и, отпихивая в сторону леса, стала шептать ей на ухо: «Беги! Он тебя убьет! Беги же! Беги!!!» Слёзы вымочили мне щёку, воротник… А когда несколько слезинок попало собаке на морду, та брезгливо чихнула, отстранилась, равнодушно обошла меня стороной и вошла во двор… И уже не вышла с него никогда…
Книга о невкусной и нездоровой пище
…пойду глотать большими кусками
мармелад тумана…
Работа на станции считалась несложной, скудно оплачиваемой и не предусматривала никаких выходных и отпусков. Жильё числилось служебным, электричество – бесплатным и условно существующим. Столбы, которые направляли провода от нашего кордона до ближайшей линии электропередач, стояли так близко к лесу, что часто воображали себя его частью и так же, как деревья, ломаясь, падали, обрывая тонкую нить проводов, связывавших нас с цивилизованным миром.
В доме стояла рация, и когда сквозь простуженное дыхание эфира раздавалось: «Беркут-10, ответьте!» – мы знали, что это вызывают нас. Впрочем, если ночной ветер ронял пару-тройку деревьев на серпантин наших проводов, то можно было надолго забыть и об электричестве, и сопряжённых с его нездоровым гудением радостях: пирожках из электродуховки, телевизоре, чтении допоздна…
О том, как мы питались, можно писать романы. Основой рациона была мука. Точнее, то, что я из неё лепила. То есть пирожки. С чем? Да практически ни с чем! С сахаром! Делаешь тесто из муки, дрожжей, сахара, соли и подсолнечного масла. Замешиваешь, даёшь подойти, обминаешь трижды – и всё! Лепите!
Я делала маленькие шарики, и закладывала в их середину немного сахарного песку – треть чайной ложки, не больше. Укладывала в низкую миску, которая раньше использовалась для кипячения шприцев, и – в электродуховку! Впрочем, называть таким словом то, чем мы пользовались, можно было с очень большой натяжкой.
Во время четырёхмесячной генеральной уборки дома и территории – на чердаке дома мы отыскали чёрный металлический ящик с навесной дверцей. То ли сундук, то ли сейф. Он запирался на щеколду и в нижней своей части имел четыре выступа, похожие на ножки. Муж сделал разъёмы для провода и прикрепил на противоположном конце вилку. Вот в такой штуке и выпекались наши замечательные пирожки. К тому моменту, когда они приобретали лёгкий загорелый оттенок, их можно было подавать на стол. Расплавленный сахар становился непохожим на себя самого и приятно таял во рту.
Куры очень любили эти пирожки. Точнее, комочки теста, которые оставались в тазу. Когда слышали скрежет ложки по дну таза, прихорашивались и выходили во двор. Бывало так, что за куриными хлопотами пропускали замечательно привлекательный звук. Тогда приходилось их звать:
– Ко-оо-к…кк-о-о…– выходило очень похоже. И, побросав свои дела, курочки бежали на зов.
Мурёнка тоже любила тесто. За день она вволю наедалась своими охотничьими трофеями, а на ужин просила десерт. Ловко перехватывала направленный в её сторону кусок и, хрустя челюстями, заглатывала довольно длинный, с небольшого ужа, шнур сырого теста. Мы диву давались: ну чем можно хрустеть, поедая тесто? Там же нет костей!
Вторым по счёту, но, как водится, не по значимости, был другой деликатес – тёртая морковка. Переложенная кольцами лука, она заливалась подсолнечным маслом и лишь потом – небольшим количеством уксуса. Всё это пряталось под крышкой, и за время, которое требовалось, чтобы почистить и сварить картошку, уксус с маслом превращали морковку в нечто изысканное, почти мексиканское – в общем, в очень вкусное рыжее месиво, которое, впрочем, навечно отбило вкус к морковке и уксусу в любом их виде и сочетании.
Ну а если, кроме лука в доме почти ничего нет? Берёшь репчатый лук – сколько захочется! И фиолетовый, и белоснежный – любой, кроме жёлтого. Кладёшь в кастрюльку, заливаешь водой, доводишь до кипения. Солишь, кладешь петрушечку, потом полторы столовые ложечки подсолнечного масла – и выключаешь. Немного настоится… Приятного аппетита!
Скажете, невкусно, от варёного лука вас тошнит?!! Обижаете! Лук, испытанный непродолжительным кипячением, на себя не похож. Легко хрустит, приятен и куда забористей скользких и бесхребетных моллюсков, погибших под гнётом токайского.
Как-то раз у нас были гости – приятели из той жизни, которой мы жили до переезда на кордон. Мы пригласили их присоединиться к нашему скромному ужину. Приятели посидели, поморщились… И один из них изрёк:
– Да-а… Побыл с вами всего час, но сразу захотелось пива и пирожных…
– Ну так привези! – возмутилась я немедленно…
Кабачковая икра, сливочное масло, творог, сыр и даже дешёвая краковская колбаса – воспоминания об этих, существующих вне нашего мира, продуктах, всё чаще и чаще заставляли задуматься о том, каким, собственно, ветром нас занесло в эту часть земного шара…
XXI век
– Мама, а продаВИЦа тортик и колбаску
только хорошим даёт? Плохим нет?
– Тем, у кого есть деньги…
Весь 1999 год мы готовились к встрече Нового тысячелетия.
В июне купили банку шпрот, в июле – жестянку печени трески, в августе – склянку зелёного горошка. Сентябрь был довольно удачным, поэтому удалось приобрести не только майонез для салата, но даже два фунта сосисок, которые предполагалось изрубить в куски на алтарь традиционного оливье. Октябрь не принёс ничего, кроме разочарований и простуды, а вот в ноябре мы наскребли денег на банку огурцов и двести граммов конфет. Новый год обещал быть приятным.
В канун праздника мы приготовили салат, переложили содержимое консервов на тарелки… Дружно сели за стол и быстренько всё съели.
31 января 1999 года, когда одна за одной отрывались золочёные застёжки праздничного сюртука Деда Мороза, я загадывала желания. Двенадцатая пуговица уже едва держалась на тонкой серебряной ниточке, когда я едва не выкрикнула вслух: «И чтобы переехать в отдельный дом!»
– Бум! – кремлёвские куранты поставили точку в потоке моих просьб. Ещё совсем немного мы посидели перед телевизором подле пустого стола и легли спать.
Первые девять месяцев XXI века пролетели без малейшего намёка на то, что мои просьбы были кем-то услышаны. Но в октябре 2000 года нам позвонили из заповедника и сообщили, что согласны взять нас на работу и даже предоставят служебное жильё, которое станет нашим, если мы продержимся на рабочем месте не менее десяти лет.
Мы были так рады вырваться из городской квартиры, пожить отдельно. И потому, когда впервые увидели дом, в котором нам предстояло жить и работать, не слишком испугались. Хотя пугаться было чего.
Все виды человеческих отходов в доме и во дворе. Прямо перед окнами кордона возвышалась гора помоев и огрызков, скрепленных слоями цемента. Пол и подоконники были усыпаны следами жизнедеятельности мелких и крупных грызунов. Между окон – толстый мохнатый ковёр спящих мух, сантиметров на десять в высоту. И, как утешение взору, – несколько горстей ярко-оранжевых божьих коровок, решивших переждать зиму в доме. Особенно привлекла раковина с трубой, идущей, как мы предположили, в сливную яму. Эта раковина, собственно, и решила всё дело. Я изрекла роковое да, и мы подписали договор.
