Иоланта Ариковна Сержантова
Полустанок
Земляника
Когда мысли устают от меня и уходят,
то становятся не музыкой,
но напоминанием о ней.
Землянику объели косули.
После пира косули вздремнули
На присыпанной влагой траве.
Так и всё, недоступное мне,
Очень просто, обыденно, гладко,
Словно в доме, где нет беспорядка…
Если бы! землянику не съели,
Если бы! птицы песен не пели,
Кто б тогда, наступившему мне
На тропинку при влажной Луне
Оправданию времени дал,
А не встал и сказал: «Я устал…»
Землянику объели косули…
После пира косули вздремнули
На присыпанной влагой траве.
Так и всё, недоступное мне,
Очень просто, обыденно, гладко,
Словно в доме, где нет беспорядка…
Чуть только комары рассредоточивают свои полки, переметнувшись к другим обитателям леса, приходит пора заглядываться на землянику. Эти ягоды кокетливо надвигают свои зубчатые шляпки на ещё зелёный, в паучьих лапках, нос. Но как только первый тёплый рассвет коснётся мягким лучом их небритых щёк, им невозможно удержаться в рамках приличия! Смущённо надувают розовые щёчки и подставляют ветру чёлку…
Мы идём, сдувая на ходу комаров. Я продвигаюсь почти на четвереньках, пытаясь обобрать всю землянику, которую нахожу.
– Открой рот! – говорю я сыну.
– Ну мам! Ну не хочу же уже!
– Ешь! Полезно!
Последнюю горсть ягод я решаю донести до дома. Чтобы смешать с молоком и скормить младенцу.
«С молоком» – это, конечно, слишком сильно сказано. Когда мы поняли, что Зорька не обременена потомством и молока у нас не будет, то купили в ближайшем городке козлёнка и козочку.
Козочку, само собой, нарекли Катькой. Козлёнку повезло меньше.
Борюсик стал тёзкой лесника, нашего ближайшего соседа в этой стороне леса, который проживал всего в двадцати километрах от Каверинского кордона.
Козлята были смешные и смышлёные. Они бегали вдоль забора, понарошку бодались и взрослели всерьёз… В один прекрасный день стало понятно, что Борюсик совершенно созрел для того, чтобы стать если не отцом, то супругом. Первой под венец пошла Катерина. Она стойко переносила напор новобрачного, который исполнял свой долг так часто, как это было возможно. К концу четвёртой недели козочка до того измучилась, что могла выстоять только несколько первых мгновений пылких ухаживаний. Потом передние ноги подгибались, и она роняла себя в траву.
И тут, весьма кстати, признаки ревности стала проявлять Зорька.
Принимая близко к сердцу её волнения, мы были всё же озадачены техникой предстоящего дела. Катерина и Борюсик подходили друг другу по росту. А Зорька оказалась почти в два с половиной раза выше своего кавалера. Табуреты, сабо, и прочие человеческие пошлости были отвергнуты практически сразу. Решив не вмешиваться в процесс, мы предоставили козам полную свободу действий. Понадеялись на мудрость природы.
И не ошиблись. Борюсик проводил свою красавицу к ближайшему пригорку. Из соображений безопасности убедился во взаимности намерений. По причине галантности переспросил. Потом поднялся чуть повыше, оказавшись Зорьке практически вровень. И… процесс пошёл!
После двухмесячного матримониального марафона Борюсик заматерел и заважничал… Начал проявлять царственные замашки вроде «не хочу гулять» или «где хочу, там и гуляю». И в один из вечеров сделал подкоп под забором, забрёл в технический сарай и напился отработки машинного масла. Бедный, глупый козлёнок… Его не стало к вечеру следующего дня.
Козы, занятые сугубо дамскими делами, сделали вид, что не заметили исчезновения своего страстного партнёра. И неторопливо употребили по прямому назначению стожок сена, на котором тот спал…
Пётр Петрович
Петух орал,
словно некстати потревоженный младенец.
Одним – горе, другим – радость. Козы осиротели, а у кур появился Он. Единственный и неповторимый. Кормилец! Пётр Петрович.
Мы купили его, когда поняли, что готовы к появлению цыплят в нашем хозяйстве. На птичьем рынке, куда поехали в надежде раздобыть будущего завоевателя нежных куриных сердец, было не так уж много петушков. Точнее, были именно петушки – молоденькие и не очень. Все они хорохорились перед курами и покупателями, но их потуги выглядеть солидно смотрелись неубедительно. Мы уж было решили попытать счастья в другой раз и в другом городе, как у самого выхода увидели скромную бабулю в белом платочке. Она сидела подле единственного своего товара, который держала за верёвочку, привязанную к ноге…
О!!! Что это был за петух!!! Это был не петух, а песня! Он сошёл со страниц русской сказки «О петушке и зёрнышке». Я узнала его! Это был точно он!
Роскошный гребешок и глянцевые серёжки, ядовито-зеленоватый отлив перьев подчеркивал выпуклые бока. А шпоры! С такими шпорами будет повержена любая нечисть задолго до рассветного часа!
Бабуся назвала цену, сообщила о том, что петух не юноша, но парень ещё хоть куда, и что продаёт его в связи с переездом из частного дома в квартиру. На куриную лапшу у неё воли хватило, а вот варить суп из петуха рука не поднялась.
Пётр Петрович! Голубчик! Мы до сих пор вспоминаем твой честный и воинственный нрав, испытать который пришлось в первый же день к вечеру.
Нам не удалось вовремя вернуться на кордон, поэтому пришлось ночевать в городской квартире. Пётр Петрович попил, поел, а потом стал беспокойно расхаживать по апартаментам. Он был явно утомлён переменами в своей жизни, но спать не собирался. Запрыгивал в приготовленный для него ящик, пытался устроиться, но, повозившись, выбирался на пол и начинал ходить возле моих ног. Приметив, что у стула, на котором я сидела, особенно высокая спинка, он утвердительно булькнул горлом и, распустив свои великолепные крылья, словно руки для объятий, начал подступать к домочадцам, которые сидели на других местах. Петух, выпятив сияющую изумрудом грудь, подталкивал каждого к моему
стулу! Мы, смеясь, умостились кое-как, а Пётр Петрович взмахнул крыльями, взлетел на спинку стула, оглядел нас, неразумных, и, довольный результатом , закрыл глаза.
Присутствующие были в шоке! Петух согнал нас, как кур, на насест стула! Он доказал нам свою профессиональную пригодность и с чувством исполненного долга крепко заснул.
Естественно, что на следующий день, ровно в половине четвёртого утра, обитатели многоэтажного дома проснулись от слегка хрипловатого, но мощного «Ку-ка-ре-ку!»
– Мам, а почему в книгах пишут, что петух кукарекает? Это же неправда! – возмутился сын, внимательно прислушавшись к речитативу Петра Петровича.
– Разве?
– Ну, да. Ты только послушай, что он поёт!
– Да. И что же?!
– Ну, это же очевидно! Он поёт: «Кэр-кэ-гэ-ут!» Кэр-кэ-гэ-ут!!!
– М-да… Действительно! Именно так и есть!
С появлением Петра Петровича у кур началась другая жизнь. Они уже не болтались без дела. Не путались под ногами и не гоняли по двору крыс. Наш голосистый красавец по-военному организовал их режим. Единоличное поедание корма было приравнено к государственной измене и каралось конкретной трёпкой. Ястреб, свысока присматривавший за хохлатыми, был отстранён Петром Петровичем в первый же день по причине неблагонадёжности. Лиса оставила кончик хвоста вблизи забора и убежала в поисках более безопасной добычи. Только ласка не пожелала покидать перспективный двор. Она с комфортом устроилась в подвале нашего дома. Но её тоже периодически поколачивали: в доме – кошка, во дворе – петух.
Серый волк
Слово «мусорка» надо писать грязными буквами,
потому что мусор – грязный!
Ранним утром Пётр Петрович выводил кур на обработку нашего маленького огородика от американских жуков, а чуть позже присоединялась к этой весёлой компании и я. Ставила маленькую скамеечку между грядок и прореживала морковку, пропалывала петрушку, подвязывала к забору огурцы, возилась с помидорами. Запах помидорных кустов сводил меня с ума. Солнце выдавливало их терпкий аромат, ветер услужливо проносил его мимо…
Помидоры росли, впитывали в себя всю влагу, которую только были в состоянии принять. Но не краснели, подлецы!
Однажды, сидя подле щекастых зелёных упрямцев, я, как обычно, ворчала на них:
– Нет, ну хоть бы один! Самый маленький! Ну, что же это такое, в самом деле!!!
И тут я ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Покрутила головой по сторонам. Пролистала глазами пространство над досками забора… Увидела белые бока мерно жующих коз и светлую голову своего милого ребёнка. Ничего необычного. Странно… Кинула взгляд на дорогу к полустанку, которая шла довольно сильно в гору. И тут, приглядевшись повнимательнее, увидела пару глаз, направленных прямо на меня. Ой! Волк!
Волк был замечательно спокоен. Он явно не в первый раз наблюдал за моими беседами с помидорами. Быть может, он приходит смотреть на меня так же, как мы ходим смотреть кино? Очень может быть…
Я попыталась продолжить огородную возню, однако довольно сложно заниматься хозяйством, когда тебе под руку смотрит… волк!
Не то чтобы мне было страшно. Отнюдь! Он был в меру строен, в меру сер. Изредка волк переминался с ноги на ногу. Иногда шевелил шерстью на левом плече, отгоняя насекомых. Его глаза не стали влажными от умиления и не сверкали злобой. Волк просто сидел и наблюдал. Как некий лесной аудитор. Как представитель всего дикого царства.
Что мы за существа? Можно ли нам доверять? Как реагировать на наше соседство? Кое-что, несомненно, уже было принято им к сведению. Иначе бы он тут не сидел так явно и спокойно.
В лесу мы не гадили. А горы отходов, осознанно позабытые предшественниками, рассортировали и переработали. То, что горит, сожгли в огромной куче, а то, что не смогли испепелить, закопали глубоко в землю. Честно говоря, зарыли мы не так много, но достаточно глубоко.
Пришлось потрудиться, разбивая почти трёхметровую гору отходов, которая была послойно залита цементом. Старая обувь, протёртые чулки, игрушки и битые лампочки, остриженные чубы и чьи-то кости… В процессе освоения рукотворной горной породы мы лишились пары молотков, топора и части ледоруба, который потерял одну из своих крепких лап, но помог избавиться от памятника человеческой глупости, столь неуместного в центре лесного массива.
После того как последняя горсть мусора исчезла с поверхности территории, окружавшей кордон, мы с чистой совестью могли сказать, что ни одно животное, чьи следы мы находили по утрам у себя под окнами, не обнаружило и не проглотило ничего , что не могло бы быть им переварено без остатка и без ущерба для здоровья.
Ну а свой собственный мусор у нас как-то не накапливался. Картофельная шелуха и прочие немногочисленные отходы кухни поедались козами, бумага и консервные банки бесследно исчезали в печи. И только стеклянная тара скрывалась в подвале до лучших времен. Когда, как мы надеялись, нам будет что консервировать про запас.
Неизвестно, сколько часов сидел подле кордона волк, неизвестно, что и кому он рассказал о нас – людях, пришедших в его лес, как к себе домой. Но в один прекрасный день мы поняли, что стали частью этого красивого мира. Мы почувствовали, что перестали быть чужими для его обитателей.
Первомайская демонстрация
Про печали – не так всё просто.
А вот про радости....
Отчего ограничивать себя
в предвкушении хорошего?!
Поначалу мы ходили по лесу, как слепые. Не видели тропинок, просек и косовых дорог. Не могли прочитать следы и вздрагивали от любого шороха.
Некоторое время спустя после того, как серый волк упразднил свой наблюдательный пункт, стало практически в одночасье понятно, куда идут лесные дороги! И звуки перестали метаться, отлетая от стены стволов корабельных сосен до утёса вросших в землю дубов и обратно.
Стало очевидно, откуда летит барабанная дробь дятла, а с какой стороны стонет человеческим голосом выпь. И цепь следов уже не казалась нагромождением мелких кочек. Круглые следы лап волка, неглубокие вмятины ног косули, внушительные и крупные сандалии оленя…
– Мам! Кто там стучит так громко?
– Это зайчик.
– А зачем он стучит?
– Скучно ему. Вот он стоит у пенька и бьёт по нему лапками.
– Мама, а он лапки не отобьёт, нет?
– Нет, сыночек, я пошутила. Прости меня. Это не зайчик, это дятел бьёт клювом по дереву, достаёт червячков из-под коры.
– …
– Чем это пахнет? – спросила я сама себя, принюхиваясь к резкому запаху, хотя уже совершенно точно понимала, что так пахнет кабан.
Когда мы переехали жить в лес, Николай, лесник ближайшего к нам кордона, посоветовал всегда носить в карманах спички и петарды. Мол, они пахнут порохом и взрываются, почти как мелкашка в тире. Поначалу мы так и делали. Когда ходили от кордона до полустанка, взрывали петарды и шумели. Впрочем, очень скоро выяснилось, что подобные представления хороши в новогоднюю ночь под городской ёлкой, а не в чаще леса. Звери довольно быстро раскусили нашу хитрость, посмеялись, как видно, глядя на наши старания напугать их. И решили подать нам пример правильного сосуществования – доступным для них и понятным нам образом.
Однажды вечером… А был это не просто вечер, а вечер первого мая. У нас третью неделю подряд не было света. Мы питались, по обыкновению, какой-то низкокалорийной ерундой, которая не насыщала, а усугубляла аппетит. Сын соскучился по мультикам, нам хотелось новостей и первомайского парада. Чтобы хотя бы немного рассеять напор нашего беспросветного существования, мы нагружали себя бессмысленной работой. Муж срубал топором часть пригорка, я мыла полы по пять раз в день. Взрослые злились, сын упрямился и кричал, что переехал с нами в лес не для того, чтобы с утра до вечера работать.
– А зачем же ты сюда приехал, скажи на милость!? – вопила я на весь лес.
– А чтобы отдыхать! – резонно кричал мне в ответ пятилетний ребёнок.
Мы беспричинно злились друг на друга и, чтобы избегать ненужных и бессмысленных конфликтов, старались не встречаться в течение дня.
Но тут как-то так вышло, что на закате мы все вместе вышли во двор. То, что случилось потом, крепко отпечаталось в памяти…
На заболоченную поляну перед домом вышел крупный кабан. Прямо на середину. Остановился и оглядел нас своими маленькими и, как говорят, близорукими глазками. Понюхал воздух, который дул прямо нам в спину, медленно повернулся в ту сторону, откуда пришёл и громко всхрапнул. В ответ на его зов, как в манеж цирка, в сопровождении пяти взрослых кабанов на поляну выбежали полосатые поросятки. Ровно двадцать одна штука. Они выкатились, словно мохнатые арбузы. Их мамы останавливались и поглядывали на нас сквозь щели забора, не скрывая счастливых улыбок. Они шли степенно, как полные дамы в плотных летних пальто на вечерней прогулке в парке.
Мы просто-напросто ошалели от нереальности происходящего! И муж произнёс вслух то, что пришло в голову нам обоим одновременно:
– Вот тебе и первомайский парад.
И добавил:
– Пошли-ка со мной, я покажу вам, какую замечательную ящерицу нашёл, пока срубал этот мёрзлый холм…
Сын шёл за папой смотреть, как просыпается ящерица, и поросятки тоже шли – за своим папой, к большому дубу у наших ворот, искать прошлогодние жёлуди.
Ящерица лежала на земле, похожая на пластмассовую фигурку из набора «Зоопарк». Мы, затаив дыхание, смотрели на ажурную, бронзовую сетку её оцепеневшей кожи и ждали первого в нашей жизни воскрешения.
По другую сторону дуба поросята катали по земле шарики первых в их жизни желудей. И нам было так хорошо… Вроде бы каждый наслаждался своим, но очень чувствовалось, что мы не порознь, а вместе…
Сын не отрываясь смотрел на ящерку, поэтому первым заметил неожиданное биение её сердца. «Тук! – сердце постучалось в грудь ящерицы. – Проснись! Пора!» Малыш погладил спящую красавицу по маленькой тёмной голове, расправил её морщинистые ладошки… Ящерка постепенно пришла в себя и, медленно перекидывая лапки, побрела в лес. Она прошла мимо дуба и мимо резвящегося под ним весёлого кабаньего семейства. Она оттаяла и ушла! И унесла с собой всё недовольство этой прекрасной жизнью, которое скопилось у нас за последние годы… И мы оттаяли тоже. Пусть ненадолго. Но это был такой чудесный момент…
