Иоланта Ариковна Сержантова
Полустанок
Секреты гнилого пня
Серьёзность или несерьёзность наших деяний
познаются с течением реки времени.
Всё лишнее прибивается к берегу, всё важное
наполняет глубины океана нашего бытия.
Обычно, когда я пересекаю покосившийся ведьмин (осиновый) рубеж, идти становится немного легче. Я предвкушаю встречу с моей маленькой семьёй. Надеюсь, что увижу радость в их глазах. Простую радость от вкусного батона, от лишнего (!) кусочка колбасы, от карамельки… Но я уже не так наивна, как шесть лет назад. И в отверстии ближайшего к кордону пня я прячу бутылку водки и небольшой свёрток с едой. И лишь потом направляюсь к дому.
Открываю дверь и вхожу. Навстречу выбегает сыночек и выходит муж. Сын беленький, с ровным красивым личиком. Большие умные глазки сияют от радости и блестят от голода. Супругу 30 лет, он высок и худощав. Как молодой волк, кидается на содержимое сумок и старается съесть то, что повкуснее. Вкусного очень мало: граммов двести сыра, колечко дешёвой колбасы.
Бульонные кубики, спагетти и подсолнечное масло – вот и всё, что остаётся на столе. Сын маленький, быстро жевать не умеет и не поспевает за папашей. Стараясь скрыть потоки слёз, я отворачиваюсь. Остановить молодого самца я не успеваю, да и боюсь: у него тяжёлая рука.
Мысленно бьюсь головой о стену, хочу выть и кричать… Но молчу. Сыночек прижимается ко мне, я увлекаю его на улицу и веду к уже знакомому полому пню. Достаю припрятанный кусочек сыра, колбасы, шоколадку и протягиваю ему. Сама же открываю водку и пью прямо из бутылки. Садимся в снег подле нашего тайника и наблюдаем, как острые вершины деревьев обкусывают вечерний свет. На блюдце видимого нам неба с каждой минутой становится всё меньше и меньше розового, и первая звезда ведёт за собой своих гламурных соседок… И, глядя на всё это далёкое непостижимое великолепие, я думаю: «Как?! Как и зачем я оказалась здесь?!»
Волчий вой неожиданно прерывает мои мысли. Как необычно и красиво звучат слова его лесной песни – созвучно моему безмолвному человеческому вою. Мы с сыном дружно вздыхаем, берёмся за руки и идём в дом.
Сытый муж и отец готов к скандалу. Странный народ эти бабы. Вот говорят: лишь бы не пил! Но мой-то как раз и не пьёт, а жить с ним невыносимо тяжело.
– Опять напилась? – грозно вопрошает супруг.
Любой из моих ответов вызывает приступ ярости. Сыночек уходит в другую комнату – читать Большую Советскую Энциклопедию, раскачивая себе молочные зубки. А мы остаёмся и расшатываем нервы себе…
В какой-то из вечеров я не выдерживаю и хватаюсь за топор. И кто знает, чем бы закончился этот дикий порыв, если бы не внезапно нахлынувшая нежность, пробившаяся навстречу грустной усталости, так явно промелькнувшая в глазах мужа.
Он связал меня объятием и ловко выхватил топор из рук, после чего втолкнул в спальню и запер. Рассуждать было не о чем, да и нечем. Ведомая силой, о которой не рассуждают всуе, я выпрыгнула в окошко. Оно было заколочено по периметру довольно крупными гвоздями и в распахнутом виде выглядело пастью акулы с кривой ухмылкой.
Дело было поздно вечером. Оставляя за спиной дом с печью, подле которой тихо рисовал наш маленький сын и, обхватив голову руками, сидел расстроенный моей дикой выходкой супруг, я не думала ни о чём, кроме побега. Ни о ком, кроме себя. Не выбирая направления, босая. Почти по присказке – куда глаза глядят – перекатывала ногами земной шар в противоположную от кордона, ставшего родным, сторону. Через некоторое время оказалось, что бегу в сторону Городища…
Вечер всё грубее подталкивал в спину к зареву света, льющегося из оврага. Бежать становилось всё легче и легче. Вместо избитой дороги просеки под ноги лёг рассыпчатый ковёр ярко-жёлтого песка, утолил жар ступней. Захотелось умерить шаг и оглядеться.
Городище смотрелось так, как оно выглядело, наверное, в своём родном тринадцатом веке. Подле костров группами сидели мужчины, женщины и дети. Рядом дремали собаки. На животных не было никаких украшений или ошейников. Лишь срезанная с кончиков хвоста шерсть отличала их от волков. Я не разглядывала, во что были одеты люди. Но запомнила их взгляды друг на друга. В них было столько теплоты и спокойствия… К тому же, все они были голубоглазы, как и я. Эти люди сидели на месте. Не собирались на охоту. Не снимались с места, чтобы найти иную нишу в лесу для своих повседневных дел. Не суетились. Но как полно жили они! Не швырялись мгновениями налево и направо, а понемногу, постепенно, подробно впитывали их.
Родители негромко переговаривались, изредка касаясь ладонями друг друга. Их объятия были похожи на плетение ветвей или стволов меж собой. Одинаково тесные и целомудренные. Малыши, облокотившись о мамину спину, перемещали по песчаным рекам игрушечные лодки. Люди и собаки не глядели в мою сторону, не смущали, но было понятно, что знают о моём присутствии. Осуждают и в то же время поддерживают…
Прошли мгновения или года, кто знает. Видение исчезло, и я обнаружила, что стою у крайнего дома соседнего лесного поселения. До него от нашего кордона не меньше пятнадцати километров. Стучусь в контору и прошу сообщить мужу по рации, где я. Пусть заберёт.
Через сорок минут мы уже в машине. Едем молча. Муж недоверчиво поглядывает, некоторое время старается не задавать вопросов, но потом не выдерживает:
– Тебя кто-то подвёз?
– Нет.
– Что случилось по дороге?
– А что?
– Ты дошла до Чистого за пятнадцать минут!
– Ну и что?
– Так не бывает!!!
– Почему не бывает? Бывает…
– И что произошло по дороге?
– А что?
– Ты видела себя в зеркало?!!
Я глянула в зеркало заднего вида и не узнала в юной девушке с ясными яркими голубыми глазами ту нетрезвую измученную тётку, которая выскочила в окошко своего дома немногим более часа назад.
– Ну, что ж… Что-то теряем, что-то находим,– сказала я, рассмеялась так, как давно уже не делала это – звонко и весело. И дотронулась до плеча мужа своим плечом.
Покинув городской уют…
Гадая на кофейной гуще,
Вы стимулируете
производство кофе…
Для того чтобы понять, что наступает весна, нам не надо заглядывать в календарь. Мы – служащие СКФМ. Станции комплексного фонового мониторинга Гидрометеослужбы. Фиксируем количество и качество осадков, загрязнённость и состав атмосферы, направление ветра, давление. Раз в неделю, по средам, я отношу образцы дождя и снега на ближайшую железнодорожную станцию, чтобы передать их начальнику отделения. Зарплата на двоих смехотворно мала – 500 рублей в месяц.
Когда мы съезжали с городской квартиры, родители в качестве отступных оплатили нам кое-какие приобретения: три мешка картошки, мешок моркови, мешок лука, три мешка комбикорма, шесть кур и козу. Благодаря этому мы – счастливые обладатели хозяйства, в котором бравый Пётр Петрович руководит шестью курами и козой. Зорька – крутобокая и внушительная, как из детской бодалки о «козе рогатой». Бывший хозяин козы сообщил, что она скоро станет мамой и порадует нас молочком.
«На свете всё на всё похоже…» Козлёнка и молочка мы наивно ждали ровно год, пока не догадались прикупить козочку и козлика, чтобы увеличить шансы немыслимо поздороветь от жирного козьего молока.
Наши куры – это вообще отдельная песня. Они давали по яйцу в день. Не все разом, а именно так – шесть кур выдавали «на гора» всего одно яйцо. Но нравом обладали воистину бойким. Забежавшую к ним под насест крысу куры съедали с немыслимой скоростью и жестокостью. Колорадские жуки облетали наш просторный огород не ближе, чем виноградниками Франции. Потому что всё, что проползало, пролетало или пробегало в зоне их досягаемости, заканчивало свой путь в морщинистых желудках общительных наседок.
Куры отзывались на имена, были весьма дружелюбны и… сострадательны. В день моего рождения, когда есть было, по обыкновению, совершенно нечего, я расплакалась, стоя посреди курятника: «Курочки! Милые! Ну что же вы!? Ну, хоть одно яичко…»
Шмыгнув носом и утерев щеки, я побрела обозревать пустой майский огород. А спустя некоторое время услышала надрывные хоровые старания обитателей курятника. Через несколько минут моя любимица -Серенькая курица – выбежала во двор и позвала забирать подарки: шесть яичек, одно к одному. Одно другого теплее и краше… Милые вы мои птички…
Курица не птица? Кто выплюнул это нелепое оскорбление? Неспособность летать не то же самое, что неумение парить над суетой… даже если ты «всего лишь» курица.
Трясогузка
Ну, всем охота иметь средства,
но не все средства хороши!
Мы совершенно не боялись выпускать кур на огород, потому что, несмотря на наши титанические усилия, там мало что росло. Лесная почва весьма негостеприимна к огородным культурам и сопротивляется любым попыткам освободить её от корней, корневищ и подземных зарослей. Грозный муж развязал войну против лесного беспредела, с топором наперевес. Он вырубал куб земли, переворачивал его, дробил молотком и принимался кромсать следующий участок. Картошка, посаженная в землю, подготовленную столь трудоёмким способом, оказалась попросту погребённой. Немного порадовали огурчики и помидоры, которые зеленели наперебой и такими же зелёными попали в маринад – помидоры наотрез отказались созревать! Самой лучшей огородной культурой оказалась петрушка. Она гордо держалась до первых заморозков, но даже после, покрытая снегом и наста ледяной коростой, она держалась, как стойкий оловянный солдат. Мы выкапывали зелёные стебли из-под снега и добавляли в макароны. Причём петрушка кудрявая (Petroselinum crispum) так невыносимо пахла копчёной колбасой, что обманутый обонянием желудок угрожал сжаться до размеров перчинки и переварить сам себя…
Коза не курица – что не съест, то понадкусывает. Поэтому с весны до поздней осени коза ходила вдоль забора и питалась всем, что росло рядом. В первый сезон, пока Зорька была единственным крупным домашним животным, она не грустила от одиночества. По ночам болтала с курами. Днём перемигивалась с трясогузкой, которая с вечера до раннего утра ждала козу, сидя на заборе, а оставшуюся часть суток развлекалась паркуром, сидя верхом на ней.
Подобная дружба обернулась для птицы не самым лучшим образом. Поначалу трясогузка, наглядно иллюстрируя своё видовое название, потряхивала
гузкой при нашем приближении к козе и даже перелетала на забор. Сидела там, пытаясь сохранить равновесие своего нового, грузного тела и раздражённо пощёлкивая клювом. А позже ей стало лень нас пугаться. Когда козу вели домой, птица не сразу понимала, что «банкет» окончен, и катилась верхом, откидываясь «в седле», как подгулявший гусар.
Сам процесс поглощения пищи был достоин сюжета передачи «В мире животных». Широко расставив лапы и вцепившись в пегую шерсть на широкой спине Зорьки, трясогузка стояла не шелохнувшись и открывала рот, глотая насекомых с таким громогласным чавканьем, будто у неё вместо клюва выросла челюсть с многочисленными зубами.
Иногда она, как профессиональный теннисист, чуть наклоняла голову, чтобы скорректировать полёт слепня, и тот попадал точно в цель. Раздавалось громогласное «глык!», и кровожадное гудение прерывалось на самом интересном для него месте. Коза вяло жевала листья и практически ухмылялась, никем не покусанная.
Из козы вышел никудышный тренер. Осенью разжиревшая птичка не смогла присоединиться к соплеменникам. Они отправились в отпуск на юг без неё. Мы предлагали трясогузке для зимовки апартаменты в доме или сарае.
Та гордо отказалась, в расчёте на то, что прокормиться белыми холодными мухами снега.
Непримиримость
Не стоит копать глубоко там,
Где можно просто сдуть песок.
Раннее утро. На его сиреневом блюде по сторонам дороги высохшей цветной капустой возлежит пара дубов и селёдочный силуэт сосны.
Хорошо гулять по тропинкам и косовым, оставляя за собой, словно верстовые столбы, стройные строгие стволы. Хочется поболтать, пофилософствовать, поговорить о непримиримости, которая уютно расположилась в наших душах.
– Не-при-миримость… Не при мире мы, господа-товарищи! Понятно вам?
– На бабочку откровения, пролетевшую ненароком, набрасывают сачки условностей…
– Так-ли,так-ли,так-ли,-привычно бормочет луноликий Таро и подбрасывает изредка горсть-другую песка в часы того, чей золотистый кремниевый ручеёк неоправданно тороплив…
– Ну так всё же… Как бороться с непримиримостью?
– О чём ты, малыш?
– Мне не нравится, когда лесники приезжают к нам в гости.
– Почему?
– Не нравится. Я непримиримо к ним отношусь!
– Странно. Ты же любишь гостей.
– Они не гости, они плохие. У них ружья!
– У них работа такая, им положено ходить с ружьями.
– Один из них убил моего ёжика!
– Я понимаю, это нехорошо, но ты же сам его забросил в траву. И он пластмассовый.
– Всё равно! Это нечестно! И ещё…
– Что такое?
– И они убивают зверей!
– С чего ты взял?
– Я видел! Своими глазами!
Как в прошлом, так и теперь, у меня не было оснований не доверять сыну. Когда он подходил с какой-либо просьбой, мы давали своё родительское благословение, едва ли дослушав.
– Мам, ну ты ж опять не дала договорить! Почему ты постоянно разрешаешь, не зная, о чём я прошу?!
– Потому что ты никогда не сделаешь ничего дурного! Только и всего!..
Что касается лесников, у меня тоже были сомнения на их счёт. Те часто хозяйничали в лесу, словно на своём собственном подворье. Конечно, такими были не все. Однако такие тоже были.
– Жить в лесу и сидеть голодными, без мяса? – высокомерно, презрительно, снисходительно и недоверчиво интересовались они, обозревая скудное угощение в честь их визита.
Мы смущённо улыбались, не зная, как реагировать. Надеялись, что люди, призванные охранять лес, всего лишь неумело шутят за столом. Лесники уходили, и немного погодя мы слышали выстрелы, о которых незамедлительно докладывали в охрану заповедника. Честно говоря, мы не могли связать одно с другим. Не по скудоумию, впрочем. Люди часто судят о других по себе.
После очередного сообщения в охрану о выстрелах у нас внезапно отключился свет. Окончательно усвоив, что мы не смиримся с убийствами животных, кто-то намеренно повредил линию электропередач. И её долго не спешили восстанавливать, чтобы мы не могли воспользоваться рацией и вызвать подмогу…
– Мама! Я видел, как они стреляли в кабана! Пули отскакивали от его лба! Но один из лесников попал кабану между ухом и глазом. И всё. Кабан немного пробежал, спотыкаясь, и упал. Он плакал, мам. Я не смог защитить его! Я плохой…
Кто-то непримирим к другим, иной – к самому себе.
