Игорь Сотников
Апокалипсис в шляпе, заместо кролика
Так что Тёзка, догадываясь о том, сколько у него много номеров записано в телефонной книжке, подспудно чувствуя, что вполне способен свернуть не на ту дорожку и позвонить тому, кому уж точно в таком своём состоянии звонить не следовало, а уж говорить о некоторых затаённых в своём сердце и мечтах вещах, это вообще верх безумия, без сильного сопротивления (так, только подёргали телефон в свои стороны) отдаёт телефон Михаилу. А Михаил и ловит его на этом, набрав номер той самой своей знакомой чиксы, тьфу, курицы, которая с ним действует заодно. – Клава на этом месте потемнела в лице от этих ненавистных мыслей.
– Хм. – Многозначительно так хмыкает Михаил, приложив к уху телефон Тёзки, после его набора. А Тёзка сразу и не сообразить не успел насчёт такой самостоятельности пользования его телефона Михаилом. А когда тот так многозначительно отреагировал в ответ на что-то сказанное в телефон, то его волновало только одно – что там сказали в телефон.
А Михаил в момент заметил эту заинтересованность Тёзки, да и протягивает ему телефон, с горьким видом говоря: «На, сам послушай».
А Тёзке уже страшно брать в руки телефон после такого сопровождения его передачи ему в руки Михаилом. А ещё боязливей слушать то, что там в него говорят. Но и не слушать он не может. И он хватает телефон и пока не передумал быть отважным и смелым человеком, прикладывает телефон к своему уху. И что, чёрт возьми, он там слышит? Её опять нет дома. И не просто нет, а она ещё издевается, оставив ему недвусмысленное напоминание: типа я самодостаточная молодая девушка, и не смейте ограничивать мою свободу действий и передвижений, и если что, то я сама о себе позабочусь без ваших на то подсказок. В общем, я на неопределённое никем время отъехала вне пределы вашей юрисдикции, и прошу меня звонками не доставать и не беспокоить. А то будет хуже. И когда я посчитаю нужным, то тогда домой и заявлюсь.
Ну а вся эта эмоциональность и внутренняя обстановка у него внутри, да и в зале постоянно и сильно шумно, видимо и привело его к такому понимаю сказанного ему в телефон сообщницей Михаила, Алисой. С кем, как не больно было осознавать Клаве, Тёзка умудрился её спутать, и всё ею сказанное понять вот в таком невообразимо удивительном ключе.
«Да как же так могло случится?! Да как он мог меня с этой лахудрой спутать?!», – у ахнувшей Клавы аж внутри всё сжалось от такого Тёзкиного неосмотрительного поведения. И хорошо, что Клава не такая, как Тёзка вспыльчивая, и она умеет собираться с мыслями и найти для себя, и для Тёзки оправдание его ошибочного поведения. – Расстроен был, вот и надумал себе всякую хрень, когда услышал в словах Алисы автоматизм её бесчувственного ответа – она всё-таки не человек, а вроде бы робот, как утверждал оставленный ею молодой человек, кто бы введёт в заблуждение её работой. – Вот так решила Клава и слегка успокоилась. Чего не скажешь о Тёзке, который онемел в лице и мыслях, услышав такой ответ в трубку телефона.
– Вот же стерва! – чуть ли не роняет из рук телефон Тёзка, с такой словесной и зрительной ненавистью оторвавшись от него. А Михаил вновь перехватывает у него телефон и заодно самого Тёзку на этой растерянности. И начинает внушать ему гадкие мысли о возможности мстительно забыть о своих заботах в объятиях его знакомых птичек. Что в итоге и приводит Тёзку… «Звонок?», – вопрошает саму себя Клава с долей сомнения, сбитая со своей мысли внешним звуковым вмешательством, и вправду очень похожим на звонок в дверь. И Клава начинает прислушиваться, ещё полностью не уразумев, на самом ли деле сейчас прозвучал звонок, или у неё внутри прозвенел некий звоночек, предупреждающий её о том, что пора начать активно тревожиться за Тёзку, кого этот ловкий Михаил заведёт туда, откуда есть только один выход – в Загс, подавать на развод.
– Кажется, послышалось. – После небольшой, внимательной паузы, было проговорила облегчённо Клава, как в тот же момент её прямо сдёргивает с места новый звонок в дверь. И ей устоять на ногах помогает лишь её хорошая реакция и цепкость рук за косяк двери, а так бы она давно бы с ног соскочила, так дерзко и ядрёно прозвенел звонок в дверь. И для полного комплекта только и не хватало ударов ногами дверь, с самонадеянным требованием немедленно открыть двери. Ведь к вам ломятся в дверь представители правоохранительных органов, а они по-другому озвучить свой приход не могут, как только свалившись как летом снег на голову.
И это для того делается, чтобы вы не успели сообразить, утаить вашу противоправную деятельность (кто не без греха; правила дорожного движения хоть раз, да нарушали), и находясь в растерянности (бл**ь, по какому поводу они притащились, ни в свет, ни заря), всё что они ни спросят, рассказали.
Так что в том, что Клава окончательно подрастеряла в себе уверенности, – вон как всё тут совпало, – и выдвинулась открывать двери на ватных ногах, не было ничего предосудительного. А вот то, что она без спросу в дверь: «Какого хрена?! И кто там?!», сразу руками взялась за замок и начала его открывать, то это она, конечно, слишком поспешила и определённо рисковала.
Но уже поздно её предупреждать о чём-то, и она дверь открыла. А как открыла, то сразу и понять не смогла, на самом ли деле, или так, понарошку, как продолжение своих мыслей, но уже в реальности, видит перед собой … Того самого Михаила, кого она только раз и то мельком видела, но зато столько о нём себе буквально совсем недавно на представляла. И понятно, что Клава чуть ли не плывёт в своём не соображении настоящей действительности, где Михаил только образно ею просматривается, да и она сама себя видит в дымке сообразительности. И даже несколько удивительно, что Клава сумела из себя выдавить вопрос: «Вы ко мне?».
А Михаил, явно будучи в курсе того, в каком растерянном разумении и состоянии находится Клава, без всяких предварительных приветственных слов и объяснений своего, столь позднего здесь появления, сухой констатацией фактов озвучивает то, для чего его сюда послали, и что должно было как бы успокоить Клаву.
– Я зашёл, чтобы вас предупредить о том, что ваш супруг, – такова уж специфика нашей работы, – сделал оговорку Михаил, – срочно был направлен в служебную командировку, по редакторскому заданию. И из-за всей этой срочности, – времени не было ни на что и единственный борт уже вылетал, – он не смог вас предупредить о своём отъезде. – Отбив эту информацию, Михаил вынимает из кармана сложенный в двое лист бумаги, и протягивает его Клаве. Клава с внутренней дрожью в руках берёт этот листок бумаги и мало послушными руками начинает пробовать его развернуть. Что, как сейчас ею выясняется, не так-то легко сделать на ветру, вдруг спохватившемуся и решившему вырвать эту записку из рук Клавы. И Клаве приходится одновременно разворачивать записку и держать её так крепко, чтобы ветер не вырвал её из рук.
Но вот ей удаётся развернуть записку. И что же он там видит? А видит она даже не записку, а какую-то отписку из нескольких слов: «Извини меня, дурака». И если насчёт дурака она полностью согласна и нисколько не возражает против такого критического мнения Тёзки на свой счёт, то вот всё остальное вызывает у неё требовательные вопросы: «Он что, считает этого достаточно для объяснения своего пропащего поведения?» и «Он что меня за дуру считает, раз ограничивается этой отпиской?!».
И Клава с этими гневными вопросами отрывается от записки, поднимает глаза, и что же она видит? А никого она перед собой не видит. А этот Михаил, воспользовавшись этой запиской в качестве отвлекающего предмета, потихоньку спустился с крыльца, и только спину его и видела сейчас Клава. И на этот раз Клава соображает куда как быстрее. И она с криком: «Стойте!», бросается вслед за быстро ускальзывающей из поля видимости Клавы спиной Михаила, так уклоняющегося от их новой встречи.
Где он, судя по всему, не собирается вступать в разговоры и объяснения с Клавой, которая начнёт со всей своей взрывной энергетикой требовательно спрашивать с него объяснений пропащему поведению её супруга. А ему надо, влезать в проблемы чужой семьи? Да нисколько. Его, может быть, только убедительно попросили, – отнесёшь Михаил эту записку вдове и мы тебе выпишем премию, а не отнесёшь, то ты меня знаешь, и лучше не распаляй во мне злость, – всего лишь вручить эту записку, чтобы там не волновались и успокоились, а тут такое нервное, с истерикой дело. Нет уж, больше он ни ногой делать добрые дела.
Так что у Клавы было мало шансов догнать Михаила, заскочившего по-быстрому в такси и умчавшегося на нём. А ей только и оставалось, как нервно в руках теребить записку, покусывать губы и со слезами на глазах через прикус губ проговаривать автомобильный номер такси. Который она из каких-то, так в толк и не взять, предусмотрений, решила запомнить. А так как сейчас у неё в голове полнейшая неразбериха и переполох, то она и запомнить ничего толком не может, вот и проговаривает вслух номер автомобиля. И со всем этим в голове и вслух на языке, она возвращается домой, где отыскивает ручку и записывает на первом же попавшемся в руки листке (на той самой вручённой ей записке) то, что она так и не запомнила, но проговаривала всю дорогу.
А как только она записала автомобильный номер такси на листочек, то это её немного успокаивает. Но ненадолго. И она, посмотрев вновь на записку, начинает наполняться в глазах слезами и с нискольким не понимаем происходящего. – Да как такое может быть?! – Глядя на уже потёртые её рукой слова извинения Тёзки-дурака, вгоняет себя в сомнения Клава. – Неужели, времени даже на звонок не было. Не верю! – Клава, вспыхнув, подскочила на ноги со стульчика, на который она по приходу домой присела, и бегом отыскивать телефон. А как только он ею находится, то она вновь набирает номер Тёзки, и …Вот же удивление, на её пути не стоит негативщица Алиса, а идёт вызов. Но на этом всё и дальше длинных гудков Клава не продвигается.
На чём она, естественно, не успокаивается и, отняв от уха телефон, смотрит на его экран, чтобы убедиться в том, что не перепутала номер Тёзки. Но там всё в порядке, и она заново наживает на кнопку вызова и теперь выжидает его ответа, не сводя своего взгляда с экрана телефона. – Ответь же, гад! – прямо пережимает по выходу из рта слова Клава, с концентрированно вдавливая взглядом физиономию Тёзки с заставки вызываемого абонента. Но этот гад и не думает отзываться, когда его так умоляюще просят.
– А длинные гудки ассоциируют собой дальнюю дорогу. – Не пойми почему Клаве в голову так не ко времени приходят все эти отстранённые мысли. – А вот если бы он не хотел бы меня видеть, то был бы занят, отмахиваясь от меня нетерпеливыми краткими гудками. – На этой мысли Клава отпускает Тёзку в свой путь, нажав кнопку отмены вызова, после чего откладывает в сторону от себя, на стол, телефон, и повернувшись к нему спиной, собирается было пройтись до кухни, как вдруг, к её нервному вздрагиванию, со стороны её спины, из телефона раздаётся знаковый сигнал, оповещающей её о том, что ей пришло сообщение. И оно так испугало Клаву, что она и повернуться боится, чтобы посмотреть на экран телефона и выяснить для себя, что это было.
– Может это спам? – с надеждой себя спрашивает Клава, всё же поворачиваясь в сторону телефона. Но это не спам и с экрана телефона на неё смотрит высветившийся номер телефона Тёзки, под которым, в подстрочной строке, можно прочитать начальные слова отправленного ей сообщения. «Не беспокойся и не беспокой людей», – вылавливает с ходу слова сообщения Клава, и уже уверенно раскрывает само сообщение. Но там больше ничего нового и никаких уточнений не написано, и Клава застывает на месте в умственном ступоре, совершенно не понимая, что всё это значит.
Но и это, как буквально скоро Клавой выясняется, последнее мгновение её безмятежного состояния, из неё выносится, как громом среди ясного неба с лёгкими облачками озарением. – Так почему он не позвонил, если нашёл время написать сообщение?! – даже не задалась вопросом, а скорей, сглотнула его Клава, вдруг разорентировавшись на месте и её чуть повело в сторону падения. Но она удержалась на месте, найдя противоречащую всякому здравому смыслу и физическим законам точку опоры – она со всей силы сжала в руке телефон, и это, как бы не было странно, её удержало на ногах.
Но хотя физически она выстояла против этого шторма мысли, всё-таки внутри неё бушевало отчаяние мыслей, где она догадалась, что всё это может значить. – Это всё значит, что не он написал мне это сообщение. – Вновь сглотнулось Клаве, но уже от страха за себя и Тёзку, кого однозначно похитили и где-то удерживают похитители. А чтобы она раньше необходимого для их планов времени не подняла панику, то они под напором убеждающих аргументов (мы тебе пальцы тогда все переломаем) заставили Тёзку написать эту записку, а затем через сообщника Михаила убедившись, что этого недостаточно (смотри, опять на его телефон звонит), то отправили это, не просто сообщение, а последнее для неё предупреждение. Если ты, дура, не будешь соблюдать режим тишины, то мы тебе будем присылать по одному пальцу Тёзки в видео сообщениях.
Ну а обращаться в правоохранительные органы, сама понимаешь, мы тебе настойчиво не советуем. Да и к тому же бесполезно, ведь эта записка в твоих руках, а также сообщение с его телефона, перечёркивает все основания для твоего обращения в розыск мужа. Тебе там, в полицейском участке, так и скажут: «Идите гражданка домой и по пустякам нас не беспокойте. У нас и без ваших семейных неурядиц дел невпроворот. Вон банда Неостепенившегося никому не даёт покоя на районе, сбивая граждан с добропорядочного пути, зазывая их в свой пивной погребок, переменить свои взгляды на свою, без всякого чудачества жизнь. А ваш супруг прогуляется в запое, а затем, как только деньги и душевные силы закончатся, то, как миленький домой вернётся и будет своей послушностью вам ещё милей».
– Но что они хотят от него?! – нервно вопросила Клава, принявшись прохаживаться по гостиной. – И чего они добиваются от меня?! – а вот этот вопрос Клавы привёл её к зеркалу. – Чтобы я сидела дома и не дёргалась для начала. – Глядя на себя исподлобья, ответила на свой вопрос Клава. И ответ ей нисколько не понравился. Что было поддержано её отражением в зеркало, которое к тому же придало ей сил и решительности. – Нет, я так не могу. – Всматриваясь в себя, проговорила Клава. – Я должна начать что-то делать. – С этим решением Клава оставляет своё отражение в зеркале в своём одиночестве, и пусть подумает над тем, что ещё ей подсказать по её возращению к зеркалу, и начинает ходить по гостиной и натыкаться там на всё что ни попади.
Что в итоге приводит её к входной двери. Которую она немедленно, не раздумывая, во всю ширь распахивает, на одно мгновение удивляется произошедшим за время её отсутствия переменам на улице, – там начало смеркаться и попахивать свежестью ненастья с ветром, – и с решимостью в лице выходит на крыльцо дома. Где она с готовностью встретиться лицом к лицу с даже самым ненавистным неприятелем, смотрит прямо перед собой, куда-то вдаль, и мамочки родная, в испуге застывает в бледности, вдруг наткнувшись на оформленную в человека тень, очень внимательно к ней, не сдвигаемо в одном положении расположившуюся в лесополосе, соединяющую собой и посредством тропинки их дом и проходящую чуть подальше автодорогу.
И от всей этой бравадной решительности на лице Клавы не осталось и следа, одна лишь нервность в лице и дрожь в ногах, шаг за шагом пятящихся назад, в сторону дверей. Где она натыкает пяткой об порог, и в тот же момент, заскакивает внутрь дома, и захлопнув двери, защёлкнув на все запоры замки, сама спиной в дверь упирается, чтобы не впустить в дом того неизвестного из лесной полосы. А то, что он попытается осуществить это проникновение, то она нисколько в этом не сомневается, и как подсказывает ей ошеломляюще и всё заглушающее сердце, то это непременно последует. Дай только сердцу к его шагам прислушаться. Но сердце просит просто невозможного, когда само своим биением не даёт Клаве возможности что-либо услышать из того, что происходит на улице, сколько бы она не прижималась ухом к двери.
И, пожалуй, захоти тот тип в момент проникнуть в дом, то ему одного удара, даже не самого сильного, по двери хватит, чтобы уронить в долгую оторопь Клаву. Так для неё всё это будет неожиданно по причине её оглушённости биением своего сердца.
Но ничего из того, чего ожидала сейчас Клава не происходит, и она постепенно успокаивается. После чего она пускает в путь по дому на коленках, чтобы не быть в окно замеченной, и так до занавешенного шторками ближайшего окна. Где она привстаёт на ноги и начинает заглядывать в шторки, чтобы высмотреть, что происходит на улице. Ну а там всё вроде как спокойно, хоть и разнепогодилось. Но этого недостаточно для Клавы, чтобы успокоиться, и она начинает выглядывать на улицу со всех оконных точек в доме. Где её ждёт один и тот же результат, который её в итоге приводит к входной двери.
– Если я сейчас не получу доказательств того, что мне всё это привиделось, то я ни за что не усну и буду чувствовать себя как на иголках. – Укрепив свою отвагу таким образом, Клава, не забывая всё держать под слуховым контролем, осторожно берёт ручку двери, начинает её тихонько приоткрывать, а сама в приоткрывающуюся щель заглядывать.
И вроде бы никого и ничего страшного до жути и просто так в поле её зрения не наблюдается. И Клава, осмелев окончательно, открывает полностью дверь и в неё уже не только выглядывает, а чуть ли не выходит, высунув насколько можно вперёд свою шею и голову на конце шеи. А вот куда она со всем своим зрительным вниманием и ушки на макушки, сейчас смотрит, то тут без особых вариантов – в сторону той полоски леса, где ей, то ли привиделось в лучшем случае, то ли померещилось (тоже не плохо), а может и в самом деле увиделась тень человека (это в самом негативном случае).
И вот же какое дело! Клава прямо на своих глазах оживает и приободряется, никого там не обнаружив. «Прямо в душе полегчало», – облегчённо вздохнув, приложив руку к груди, проговорила Клава, продолжая смотреть на то самое место, где ей всё-таки померещилась тень человека. Здесь она ещё разок присматривается на всякий случай, чтобы закрепить в памяти эту неопасность, и собирается уже было вернуться обратно, в сторону своего дома, где её ждёт теплота домашнего уюта, а не такое как здесь ненастье, как, ой мамочки, она опять среди кустов деревьев натыкается на теневую образность в виде человека.
И Клаву вновь в один момент с места сдувает, и она опять сидит в упор спиной к двери, и нервно отстукивает свой страх зубами. Где на этот раз она всё же уже не столь не подготовлена к встрече с тем, кто там в лесополосе так её пугает, а она пошарилась рукой по сторонам прихожей, и отыскала там небольшую гантельку, которую она крепко рукой обхватила и собралась дорого отдать свою жизнь. А вот взять телефон и позвонить каким-нибудь правоохранительным службам, кто приходит на помощь и в таких экстренных случаях, то она как-то до этого не додумалась.
– Только пусть сунуться, я им покажу. – Сжимая что есть силы гантельку, крепко так предупреждала неизвестного неприятеля Клава достаточно долгое время, пока на время не задумалась, затем забылась, и на этом как бы всё, уснула.
Глава 3
И опять с утра одно беспокойство и переполох мыслей. Но уже не на одном месте, а с выходом и поиском решения стоящих проблем вне дома.
А вот когда Клава, поутру проснувшись не у себя в постели, а на полу, в прихожей, да ещё в обнимку с холодной гантелькой, в такой неожиданной ситуации себя обнаружила, то это обстоятельство её больше удивило, чем напугало. И при этом в голову к ней полезли совсем уж не конструктивные мысли. И она вместо того, чтобы задаться вопросом: «А когда я так незаметно для себя уснула?», берёт и радостно за собой замечает, насколько она неприхотлива и без особых для себя последствий личного и физического характера переночевала на полу.
А вот вопрос последствий Клаве показался интересным, и она сочла необходимым убедиться в своих выводах лично. А для этого следовало добраться до ванной и там взглянуть на себя в зеркало, и заметить …О боже, что со мной за ночь стало! – а вот здесь Клава действительно и по-настоящему испугалась, увидев себя в таком растрёпанном виде, где под глазами присутствовали синие круги, а на лбу появилось какое-то страшное, ясно, что злокачественное пятно (такое оно чёрное).
И если растрёпанность волос, вытягивающих за собой и приводящих в острое напряжение мысли Клавы, удалось быстро унять с помощью душа, а затем их возмущение было сглажено в укладку феном, а с кругами под глазами пришлось чуть подольше повозиться, смочив их успокаивающим раствором, а затем наложить на них слой молочка с кремом, то вот к этому пятну на лбу, имеющему все характеристики злокачественности, сразу вот так просто и не подступишься. И Клаве пришлось вооружиться пинцетом в одну руку и ватным тампоном, смоченным в спиртовой раствор в другую, чтобы для начала как-то к этому пятну подступиться и провести мероприятия по его дестабилизации. А то эта гадина закрепится на лбу, а затем начнёт распространяться по всей поверхности лба.
– Лучше сразу в петлю, чем жить с этой кляксой на лбу. – С отчаянием на грани отваги, Клава посмотрела на себя через призму этого пятна на лбу, которое, как она очень точно заметила, имело все цветовые и геометрические признаки свойственные кляксе. Но только в большем и не чернильном исполнении. А вот если лбом мимо подушки сильно промазать и попасть им прямиком в тюбик с гуталином, по нынешнему как-то иначе называемом, но от этого его целевое назначение не меняется, – усилить лицевую привлекательность носителя этих, так отлично начищенных туфлей, – то можно как раз в такую кляксу вмазаться.
Ну а так как Клава была слишком далеко и высоко стояла от таких ножных подробностей, – за чистоту обуви отвечал Тёзка (а как он хотел(!), если хочешь гордиться своей супругой и за её спиной важничать, то придётся на коленках с ножной щёткой потрудиться), – то она слишком недостаточного для себя понятия имела насчёт свойств тюбиков с этой чёрной пастой, в один из которых она и вляпалась, уснув на полу.
Но всё то хорошо, что хорошо кончается и ватным тампоном со лба стирается. Но как только Клава в этом успокаивается, как она вспоминает то, что её привело в такое состояние на полу, где она и не спала в общем, всю ночь нервно вздрагивая от каждого удара ветвей деревьев по окнам, да ещё и грозящий всем заблудшим душам гром, издалека не слишком способствовал её покою.
– И что же мне делать? – задалась вопросом Клава, глядя на себя в зеркало, видя там не только себя, но и в проём двери коридор и часть гостиной. Куда она мысленно проследовала и, добравшись до окон, заглянула в них. Там она сейчас мало что увидела и повернувшись обратно, посмотрела на телефон, всё по-прежнему лежащий на столе, куда она его бросила. – Позвонить? – задалась к самой себе вопросом Клава. – И кому? – парировала сама себе Клава.
– Ему я звонить сейчас точно не буду. – Несколько не ровно и даже зло пробурчала Клава, что говорило о том, что Клава разозлилась на Тёзку, подвергнувшего её таким страшным испытаниям, со сном на полу, где заместо подушки у неё под головой лежала гантелька. И хотя имелась огромная вероятность того, что и Тёзка был подвергнут не менее сложному испытанию, – его забросили в джунгли в одном неглиже, мол, справишься и отобьёшься от местного бича, комарья, то хорошо, а если нет, то тебе это уже и не будет важно, – всё-таки Клава хрупкая девушка, для которой сон на полу, да ещё в таком нервном сопровождении, всё же идёт не полностью на пользу. И как бы она не храбрилась и потом за себя ей не было стыдно, всё же она никогда не забывает того, кто создал для неё такие условия комфорта. Вот и слегка злится на Тёзку.
– Тогда кому? – задаётся новым вопросом Клава. И тут же жестоко к себе отвечает, вспомнив то присланное ей сообщение. – Пока никому. Сперва нужно разобраться, что к чему, и собрать хоть какую-то информацию. – Здесь Клава развернулась в сторону выхода из ванной, и всё, замерла на месте, уткнувшись в новую преграду.
– И куда собралась? – вопросила себя Клава с долей злорадного ехидничания. – Они, наверняка, круглосуточно следят за домом. – С тем же злорадным подтекстом добавила Клава, сбивая себя с ног и усаживая на край ванны.
– И что теперь делать? – по новому кругу ставит этот вопрос перед собой Клава. А та, кто в ней злорадствовала и не знает ответа на этот вопрос, разводя руки и всю ответственность на принятие решений возлагая на хрупкие плечи Клавы, кто себя так всегда выставлял самостоятельной, кто никого и главное, умных советов слушать не слушал, всеми своим действиями указывая на то, что я сама себе хозяйка и на уме, и если будете ещё мне тут указывать, то я и послать могу. А вот сейчас, когда все эти качества самодостаточности нужно продемонстрировать, вы, Клава, свои плечики присутулили, в лице стали жалостливо и так несчастно выглядеть, что прямо сердце за саму себя разрывается, а уж за глаза и говорить не надо, они начали заливать накатывающими слёзками, и никакой в вас нет убедительности.
И Клава под давлением всех этих тяжеловесных обстоятельств, уже собралась было уткнуться в свои натёртые об пол, ссадинами коленки, как вид кровоподтёков на её коленках, в которых сгибаются ею такие, одно загляденье ножки, неожиданно даже для неё приводит её в приподнятое состояние духа, и она уже не такая подавленная, с решимостью бросить вызов неприятностям, подрывается со своего места сиденья.
И она, посмотрев через проём двери в гостиную, с вызовом заявляет: «Единственное, что я знаю. Я здесь оставаться больше не могу. И мне нужно выйти и подышать свежим воздухом», и решительным шагом направляется на второй этаж, собираться.
И на этот раз её сборы на выход из дома кардинально отличаются от всех ранее имевшихся в её жизни сборов. И если раньше она для выхода из дома старалась как более эффектно подчеркнуть себя, и так себя с помощью одежды и макияжа выделить, чтобы о ней сложилось незабываемое, а может даже и неизгладимое впечатление у встречных людей, которые необязательно должны были быть ей знакомыми, а они просто проходили мимо, то сейчас её подход к своему сбору преследовал не просто другие, а прямо противоположные её обыденным сборам цели. Теперь же она стремилась себя уравновесить с окружающим миром, если мягко для неё сказать, а если со всей жёсткостью и очевидностью, то она, испытывая неимоверные сложности, – ведь ей приходится идти наперекор своей сути, симпатичной молодой девушки, чья красота не вечна и её скрывать просто преступно, даже если это требуют жизненные обстоятельства и это ненадолго, – натягивала и накидывала на себя несочетаемые в модном плане вещи, целью которых было не открыть её перед миром людей, а наоборот, закрыть её до неузнаваемости перед ним.
Впрочем, не всё так страшно, и как бы ты себя не маскировал, одевая в разнобой одежду, натягивая на себя до ушей свитер, тёмные очки на всё лицо и на глаза, а также бейсболку Тёзки поверх всего этого убожества…хотя нет, лучше платок повязать, всё-таки природное изящество и грациозность в себе невозможно скрыть, и она своей лёгкостью походки и изгибами линий тела вызовет определённый интерес у людей со стороны.
Но вот с этим, как оказалось, не столь простым делом, Клава справилась, и теперь…А теперь ей нужно было хорошенько подумать о том, чем себя обезопасить в случае …Встречи на своём пути с теми, кто не захочет дать ей прохода. И на этом моменте Клаву пробило холодным ознобом и даже слегка поддавило в ногах, заставляя отказаться от всей этой глупой затеи и лучше пересидеть всё это время опасностей и страха дома на кровати. И хотя кровать так притягательно выглядела, а за окном её непонятно что ждало, Клава решительно отвергла это предложение своей слабости, и, сжав руки в кулачки направилась вниз, в гостиную. Где быстренько отыскала лежащий на самом виду, на столе, телефон, и вооружившись им, выставив его перед собой, жёстко так предупредила невидимого противника о том: что ты, только попробуй дёрнуться в мою сторону, я в момент нажму кнопку вызова специальных служб. Вон видишь, палец держу на пульсе вызова.
После же того, как Клава так себя немного успокоила, заручившись поддержкой телефона, она, оставив его находиться в одной из рук, в какой она и не помнит, решает, что одного телефона для отражения противника будет явно недостаточно, и давай вперёд, до кухни. Ну а там она начинает без всякого порядка раскрывать ящики кухонного гарнитура. Где на её глаза попадается масса предложений превентивного удара по тем, кто попробует решиться и посмеет её остановить на своём пути, – от ножей, до молотка для отбивки мяса. Но она всё это отвергает, остановившись в итоге на пассатижах. А вот почему она в итоге выбрала их, то это очень большая загадка, возможно, что даже и для неё. А вот то, что ей ими хотелось кое-кому оттянуть сильно ухо, то это, скорей всего, блажь её воспалённого сознания.
А между тем Клава, засунув в карман короткой курточки пассатижи, в другой карман добавляет баллончик с лаком для волос, который, как наиболее разумно понимается, при одном из негативных сценариев её блокирования на узкой дорожке, должен выступить в качестве нейтрализующего средства нападающих, типа аэрозоля со жгучим перцем. И хотя со стороны Клавы несколько самонадеянно думать, что она с помощью лака для волос, который хоть и отлично скрепляет волосы в причёску на голове, но это всё, а также пассатижей сумеет за себя постоять, всё же не будем судить её строго, ведь она в первый раз оказалась в такой неимоверно сложной ситуации и ей приходится полагаться только на себя и на то, что у неё на кухне, под рукой, есть.
Но ладно, со всеми этими сборами, как ей рассудилось и смоглось справились, а вот сейчас перед Клавой встала самая сложная задача – выйти из дома, и притом незаметно для тех, кто в лесополосе затаился, и только тем и занимался, что вёл наблюдение за её домом. А это задача не просто сложная, а чуть ли невозможная для выполнения. Но Клава, видимо, так не думает. И она не задерживается на месте, чтобы всё это дело, как следует, за чашкой кофе, который бы ей не помешал, обдумать, а она прямиком вновь на второй этаж, где она правда не идёт в спальню, чтобы присесть на дорожку, а она идёт в тамошнюю ванную. И как можно догадаться, не для того чтобы там всполоснуться по-новому, а она подходит к имеющемуся там окну, открывает его и выглядывает в него со всей осторожностью.
