Игорь Сотников
Хроники одного заседания. Книга первая
Часть Первая
Не ищите прямых ответов
Глава 1
Застолье. На закуску. (Закадровый голос принадлежит автору в соавторстве с читателем)
«Правила поведения за столом, в аристократическом простонародье прозванными этикетом, много чего и зачем не понятно для обладателя наследственных земель и титулов принца Вторита, предписывают едоку, который, в общем-то сюда поесть пришёл, а не слушать циканье и тем более видеть все эти возмущённые его недолжным поведением за столом, взгляды всех этих придирал, знатоков этикета, у которых кроме него в их жизни и нет ничего более значащего.
– И спрашивается, да из того же принципа, – заметив рожу ворочающие взгляды на себя, не стерпел таких вызовов своей природе, и вслух озадачил окружающих вопросом, наследник практически всех грубостей своих предков, принц Вторит, – да хотя бы вот у тебя, вся рожа в белилах, – к потрясению представительного, всего в достоинствах господина Питковского, принц Вторит демонстративно тыкает в него своим указующим пальцем с нанизанным на нём перстнем с красным камнем, – С какой это стати и вообще, почему я должен придерживаться всех этих, непонятно кем надуманных правил этикета? Да и к тому же, я левша. И поэтому, как лицо представляющее меньшинство, имею право требовать для себя индивидуального подхода. – Ударив кулаком по столу, повысив голос до того предела, после которого наступает черёд кулаков, возмущается наследник обширных земель, титулов и как сейчас выясняется, и широкого, с долей апломба, взгляда на окружающий мир, принц Вторит.
В результате чего, крепкого соударения его кулака и стола, происходит дребезжание и постукивание близко друг к другу стоящей посуды, медалей на его мундире и подбрасываются вверх, со стола – столовые приборы, а со своих седалищных мест – натуры близкие к истерике.
Но всё это свои частности, и они совершенно не волнуют побелевшего от страха и недоумения за себя, – как же его так угораздило попасться на крючок указательного пальца столь сиятельного принца, – в один момент растерявшего все свои достоинства и друзей, теперь уже и не столь представительный господин Питковский. – И дёрнул же меня чёрт, выказать свою независимость взглядов на принца. – Начал судорожно соображать господин Пинковский, не сводя с принца своего полного уважения, до степени благоговения взгляда. – И попробуй сейчас не ответь на его вопрос. Так он мигом, правда уже по-другому, заставит меня ответить за моё пренебрежение им. – Ещё больше погрустнел господин Питковский, постепенно сползая со стула вниз.
А ведь принц Вторит изначально, предусмотрительно стараясь избежать возможного конфуза, всех званых на свой ужин гостей, многозначительно предупреждал: «Прошу не обращать на меня внимание». А они, и в том числе господин Пинковский, что за народ такой, взяли и обратили.
Правда господину Питковскому на этот раз повезло, и притом дважды. Во-первых, в том, что на месте принца оказался сам принц, а не какое-нибудь некультурное лицо, что в принципе невозможно (королева, несмотря даже на не беспочвенные подозрения короля, вне подозрений), которое не стало бы разбираться и сразу же утвердило бы его рожей в салат. И, во-вторых, в том, что принц Вторит был натурой увлекающейся, и он обнаружив перед собой новую смену блюд, тут же и забыл как звали этого господина Питковского, тем более в его случае, это было не сложно сделать, – ведь он его и так не знал, да и слуги на что.
А из этого, самого обычного случая, которое подразумевает одно из главных правил поведения за столом, – не лезь своим говорящим взглядом под руку и, не заглядывай своим соседям в рот, – господину Питковскому, а на его примере и другим случайным людям за соседними столами, не мешало бы сделать для себя должные выводы. И даже удивительно, почему такой знаток этикета господин Питковский, об этом не знал, или же пренебрёг? Хотя последнее вполне возможно. Ведь это, как в случае с профессионалами от профессии или от своего занятия, которые время от времени пренебрегают своей безопасностью, решив по бравировать своим умением перед новичками или будет лучше, молодой особой.
И хотя опасность дальнейшего столкновения взглядов с принцем Вторитом миновала, всё же теперь перед господином Питковским стояла не менее сложная задача, – как восстановить свой статус-кво, который до потери авторитета измельчался в порошок. Где при этом ему, несмотря на то, что он находится в гуще народа, теперь приходится бодриться и бороться со своим блюдом в полном одиночестве, и всё под многочисленные, полные его осуждения, косые взгляды других званых лиц.
И вот уже казалось, что господин Питковский конченый человек, и у него остался только один выход, провалиться сквозь землю, прямо к чертям, где ему самое место, как вдруг на него что-то, скорей всего от отчаяния, находит, и господин Питковский по примеру принца Вторита, берёт, и демонстративно пренебрегает правилами этикета.
– Ну и что вы мне сейчас скажите против? – Усмехается себе в усы господин Питковский, поглядывая на своих в полной растерянности застывших соседей по столу. И они не только ничего посмотреть против не могут, но и теперь совершенно не знают, как им дальше быть, при виде того, как господин Питковский самонахально заручившись поддержкой столь могущественного покровителя, кем был принц Вторит, сейчас издевательски нервирует их психику, нанизывая мясо вилкой находящейся в неположенной по этикету правой руке.
Но господин Питковский, что за подлая натура, на этом не останавливается (и это понятно, имея-то таких покровителей), и как только он прожевал заброшенный в рот не по правилам кусок мяса, то он вместо того, чтобы прилично вытереть губы салфеткой, берёт и, не скрывая своей близкой заинтересованности к сидящей напротив него, пока что только мадмуазель Жаннетт, очень демонстративно облизывает свои губы.
Ну а такого вызова приличиям, уже никто из сидящих за этим столом гостей мимо себя пропустить не может, и заставляет их с поправкой на покровительство принца, реагировать. И первым, кто не пропускает мимо себя поднятой в запале от увиденного полной рюмки, то это самый молодой из занимающих за этим столом лиц, пока безуспешно добивающий своего признания в глазах всё той же мадмуазель Жаннетт, сэр Бритстоун. Ну а вслед за ним, а всё из-за своей возрастной рассеянности, а также из принципа не лезть на рожон (что и привело её в стан старых дев), воздержавшись от первоочерёдности, последовала реакция и со стороны герцогини Йоркской, которая впав в мысленную прострацию, умудрилась уронить свою челюсть себе в декольте.
Ну и как здесь быть без того, чтобы не упомянуть и саму мадмуазель Жаннетт, у которой между прочим, у первой дрогнуло сердце, и она к новому потрясению сэра Бритстоуна, решившему незамедлительно повторить фокус с рюмкой, вначале густо краснеет, а затем и вовсе бросает вызов, но уже другим приличиям – мадмуазель Жаннетт, не сводя своего взгляда с господина Питковского, перекладывает из левой руки в правую свою вилку, и теперь за столом наступает полный цугцванг». – Замолчал Чтец, не моргая уставившись на слушателей.
– Чего замолчал? Или на этом всё? – ожидаемо первым, нетерпимо или нетерпеливо, что и не разберёшь, задался вопросом доктор Очерк.
– А можешь не спрашивать. Я по его глазам вижу и из опыта знаю, это у него такая форма вступления, – он хочет заинтриговать и усадить за чтение потенциального читателя. Верно, я говорю? – с долей самоуверенности и с таким же взглядом, обращается с вопросом к чтецу детектив Самуэль.
– Верно, и в тоже время нет. – Слишком уверенно и значит дерзновенно для автора, таким образом отвечает детективу Автор и Чтец, пока что в одном лице.
– Как это? – с трудом скрывая неудовольствие от ответа, спрашивает детектив Самуэль.
– Продолжение есть, и оно будет озвучено, но только в своё время, в нужном месте. – Продолжает дерзить, и тем самым накалять и так не спокойную обстановку, что за странный Автор или Чтец.
– Хм. И тогда, что там дальше по плану? – почесав подбородок, спросил Автора детектив Самуэль.
– А что, разве непонятно. – Автор в ответ всё больше расходится и не только на месте, вызывая большую тревогу за него у его слушателей, которые уже начинает подозревать, что скрывается под этими его намёками – их недалёкость умственного развития. – Ваша вставка или реприза, кому как удобнее, называть. – Автор своим заявлением окончательно выводит из себя этих смирных слушателей, которые подорвавшись с мест, начинают для начала вопить: «Как это понимать, сволочь?». Как будто такой переход на личности, уже не подразумевает их своеобразное понимание автора и всего им сказанного. Но нет, этого им недостаточно, и всем хочется услышать подтверждения их понимания, – и тут даже и не поймёшь сразу, какие они из себя люди, – дальновидные или недалёкие.
Но, пожалуй, они уже запоздали со своим возмущением, да и было поздно добиваться своими кулаками об голову автора документальности или чего другого, так как в этот кабинет при библиотеке, зашёл председатель, и всех умолчал и усадил обратно по своим местам.
Ну, а председатель между тем, производя сейчас впечатления, а ранее знания о себе, как о весьма властной и суровой натуре, ни слова не проронив, что говорит о том, как он ценит слова, излишков которых в нём не наблюдается, обходит длинный стол, стоящий посередине этого довольно-таки просторного кабинета, со стеллажами полного книг по сторонам. После чего подойдя к своему председательскому месту, на время задерживает свой взгляд на основательном председательском стуле, который определённо требует силовой приценки, – не всякому председателю, а что уж о лицах не облечённых этой властью говорить, готов поддаться (именно так, и ни как иначе) этот стул, – затем переводит свой взгляд на присутствующих в кабинете людей, и уже после этого занимает своё место на стуле.
Теперь же заняв подобающее для себя место, председатель кладёт на стол перед собой папку с бумагами, и в полной тишине и под внимательными взглядами занимающих свои места за тем же столом людей, начинает изучать содержимое папки. При этом видно, что его совершенно не смущает присутствие здесь в кабинете столько любопытных к нему людей, что либо говорит о том, что председатель никого из находящихся в кабинете людей всерьёз не принимал, либо же он таким презрительным способом самоутверждался за счёт них. Хотя может быть всё это надуманно смотрящими на него лицами людей, находящимися на другой, не председательской стороне стола, когда как на самом деле, председатель просто очень ответственно относящийся к своему председательству человек, и он совершенно не может отвлекаться на всякую мелочь вокруг.
– Хм. – Прорезает шум кабинетной тишины изданный председателем звук вопросительного удивления, заставив тем самым взволноваться присутствующих в кабинете людей. Но не успевают все эти наблюдатели, так ничего для себя осмысленного не надумав, облегчённо вздохнуть, как новое высказывание председателя и не просто высказывание, а вопрос, заставляет их по-новому заволноваться.
– Это что ещё за чепуха такая? – нервно задаётся вопросом председатель, почти яростно откидывая от себя лист бумаги, с которого на него и смотрело то, что он так туманно для всех присутствующих людей об именовал. После чего он откидывается на спинку своего стула и бросает общий взгляд на сидящих за столом людей. И хотя находящиеся за столом люди подспудно ждали того момента, когда, наконец-то, председатель обратит свой взор на них, всё же когда это случилось, то все они себя вдруг почувствовали неуютно в поле зрения этого, почти что мифического, человека ли. А ведь при этом председатель ещё ни на кого в отдельности не посмотрел, ограничившись поверхностным взглядом. И что будет тогда, когда он прямиком глаза в глаза посмотрит?
– Надо срочно понять, что может скрываться под словом «чепуха». – Судорожно зашевелись мысли у сидящих людей, а у кого и заработали головы, в попытке найти разгадку этого вопроса.
– Зная председателя, могу ответственно сказать, что для него всё чепуха. – Первым сдался детектив Самуэль, не вербально выдвинув эту версию на общее рассмотрение, – он также как и председатель откинулся на спинку только своего стула, и всем своим видом показывал независимость своего суждения председателя.
– Вздор вздором помножить, так выйдет чепуха. – Позволил себе ухмыльнуться всё переводящий на свою математическую размерность, живущий в своём разграниченном рифмами, в пока что в самой простой ямбической малометражке, поэт Свирепый.
– Нет, тут не всё так просто. – Впал в глубокую задумчивость логик Дебр. – И я не думаю, что председатель удовлетворился бы одним значением этого слова «нелепость», и не пошёл бы дальше до своих истоков, – путаницы. А вот путаница, уже не такая бессмыслица как кажется. И если найти запутавшиеся волей обстоятельств концы, и соединить их, то мы в итоге сможем получить … – Но Дебру в очередной раз не довелось довести до своего логического конца свою умозренческую нить, и всё как всегда по вине, как будто видит его мысли, председателя. Который своим обращением к стоящему пока автору: «Вот с вас-то мы и начнём, раз вы уже стоите», – вновь возвращает всё внимание сидящих за столом людей к стоящему в сторонке, за миниатюрной трибуной для выступлений, автору.
– Давайте, не стесняйтесь. И заверните нам что-нибудь такое, чтобы все мы, и в особенности председатель, выпали в осадок. – Подбодрили автора председатель и заодно, всегда находящийся за его спиной мистер Скетч, которому ничего не надо, а только дай повод и возможность позубоскалить. Ну а какое из двух предложений сказал председатель, а какое выразительно лицевыми мышцами продемонстрировал мистер Скетч, то здесь ни у кого большого труда определить это не составит. А у кого составит, то тому даётся небольшая подсказка в виде багрово красного носа мистера Скетча, всегда готового составить вам компанию, для того чтобы совместно выпасть в осадок.
– Давай, предисловь дальше. – Под шум сворачиваемой бумаги, не смог смолчать доктор Очерк, чей полный нетерпимости взгляд в спину председателя, ни у кого не оставлял сомнений в том, что стоит только председателю обернуться, как доктор Очерк уже одумался и на него не смотрит. Что и говорить, а доктор Очерк даже для председателя мысленно неуловим.
Но председатель сегодня скорей всего не хочет давать доктору Очерку такого шанса, показать себя со своей неуловимой стороны, и он не оборачивается назад, даже несмотря на то, что этого доктор хочет, а облокотившись на подлокотник, занимает свою позицию слушателя. Ну, а автор и чтец, сейчас вновь в одном лице, и он, конечно, никого не оправдано заставлять ждать не может, и приступает к зачитыванию приготовленного:
«Несомненно, столовые приборы в руках и в особенности их положение в пространстве, что-то да значит, и даже возможно играет свою огромную роль в постижении вас человеком, либо заслуживающим своего внимания, – а он умеючи справляется с устрицами, сразу видно школу Оксфорда, – либо же одни кривотолки, – хозяева слишком либеральны, раз позволяют себе такие демонстрации интеллекта, – но это только одна сторона и не всегда лицевая сторона медали. Или монеты?
Ладно, неважно, когда одно лишь важно, – то к чему ведут все эти ваши отношения с ножом и вилкой. Где этот ваш вид, – вы в полной растерянности, с дрожью в руках держите все эти опасные, больше для вашей репутации, нежели для предлагаемого для вашего рассмотрения блюда столовые приборы, – может разбить сердце, либо юной претендентке на ваше сердце леди Гамильтон, либо же её вздорной, и закостеневшей в условностях и возрасте миссис Гамильтона, вдовы мистера Гамильтона, которому она до сих пор ничего простить не может. А он простил.
И если насчёт его (мистера Гамильтона) изменнического поведения по отношению к некоторым миссис, то с этим миссис Гамильтон, отправив часть из них на упокой своей жизни, а наиболее живучих, под присмотр отвратительной старости, которая редко щадит пользующихся во всю катушку своей молодостью людей, более менее смирилась, то вот насчёт того, что транжир и кутила, мистер Гамильтон, её разорил, то от этого никуда не деться. Ну а раз она поклялась мистеру Гамильтону вечно его помнить, то она не собирается его забывать, и на всех публичных углах, будет и будет разоряться (что при её положении банкрота не страшно) насчёт слишком несдержанного поведения этого теперь уже и не мистера.
Так что миссис Гамильтон и её пристальное внимание к вашему поведению за столом, можно понять, правда при этом, она совершенно не хочет понимать того, что она своим демонстрирующим предвзятость поведением, сбивает вас и путает все ваши мысли, заставляя раз за разом ошибаться и делать опрометчивые поступки.
Ну так, например, под столом, где вы явно потерявшись в темноте ногами, – а там освещения никакого, – взяли и случайно натолкнулись на миниатюрную туфельку мисс Гамильтон. Из-за чего она тут же чуть не поперхнулась супом. Что вызывает у вдовы Гамильтон ярость во взгляде, с которым она смотрит на этого, не будь у него столько денег, то почти что потерянного для общества субъекта, который своими прихлебательскими действиями с ложкой, невыносимо действует на приличных людей.
Но этот субъект, до чего же не пробивной тип, и он вместо того чтобы понуро опустить глаза в тарелку, берёт и дерзновенно смотрит на вдову Гамильтон, и при этом судя по его выражению лица, что-то там про себя и возможно про вдову Гамильтон мыслит такое, что и словами не передать.
– Интересно, как бы она на меня посмотрела, если бы я действовал более иносказательно, но в тоже время, более прямолинейно. – Не сводя своего взгляда с вдовы Гамильтон, начинает её подвергать умственному сомнению этот субъект (назовём его Претендент), который ранее нацелился на руку мисс Гамильтон, а сейчас прямо-таки целится на благочестие вдовы Гамильтон. – И вместо ножки мисс Гамильтон, драматично потревожил бы ногу вдовы. – Претендент вдруг не удержался и прыснул от этих всех своих представлений потерянностей лица вдовы Гамильтон, которой так давно не делали таких волнующих предложений под столом, что она даже забыла, как это делается и как следствие, забылась, проявив на лице солянку из искреннего недоумения и надежды на осуществление её игры воображения.
И будь вдова Гамильтон менее сдержанной особой, – а она в данном воображаемом случае именно такая, – то она бы немедленно потрясла бы слух окружающих едоков вопросительностью: «Что это всё значит?», – тем самым вызвав у всех сидящих за столом невольный приступ самокритичности. Где все сидящие за столом, одновременно, вначале бросились тревожно оглядывать почему-то свои штаны или юбки, куда, по мнению вдовы Гамильтон, упала некая, только ею увиденная недопустимость в виде крошки хлеба или чего более существенного, той же капли супа. При этом никому на ум и прийти не может факт того, что вдове Гамильтон, чтобы увидеть эту их оплошность, пришлось бы предельно постараться для этого. Да и к тому же сам факт такой приметливости, не укладывается в свод правил поведения за столом, но разве об этом сейчас, в таком-то волнении, упомнишь.
Но слава тому, кто предусмотрел использовать по своему назначению салфетки, расположив их в нужных местах, так что можно было за себя вздохнуть с облегчением, чего не скажешь о сидящих за столом других людях, которые вслед за самокритичным взглядом, подверглись критичному осмотру своих соседей. Ну а там конечно, не столь радужная картина, как у самих смотрящих, даже не смотря на всё их видимое следование установленным правилам. И это понятно, ведь только взгляд со стороны позволяет увидеть тот самодовольный субъективизм, которым льстят себя все соседи.
А ведь когда, как в этом случае, вопрос прозвучал так смело и неожиданно, то это не может, а весьма вероятно может, застать врасплох оказавшиеся в эпицентре этих событий людей, которые сами не ожидая того, вдруг обнаружили на своих и соседних лицах выражение хоть и страха, но всё же искренности.
И вот тут-то многие, да практически все, за исключением вдовы Гамильтон, при виде может быть с самого детства знакомых лиц, начинают понимать, что они их совершенно не знают, в первый раз видя их такими… Живыми. Что заставляет их более пристально вглядываться в них. Но уже поздно, возврат в тень защитной маски непроницаемости, неизбежен. И всем приходится довольствоваться ухваченными моментами.
– И чего лыбится, сволочь. Может чего-то во мне увидел не то? – заволновалась за себя и за свою причёску леди Бенкли, при виде этой улыбчивой, переходящей в радость, уставившейся в неё как в одну точку, физиономии доктора Пинки. – А может у меня не здоровый цвет лица? – вдруг ахнула от страха леди Бенкли, обнаружив на лице доктора Пинки слишком здоровый цвет лица, в особенности в области пресмыкающегося перед рюмкой носа.
Но леди Бенкли может столь сильно не переживать за то, что ей далеко до такой лицевой здоровости доктора Пинки. Ведь его здоровый цвет лица, – а здесь в банкетном зале дворца, таким лицевым благополучием, никто кроме принца Вторита не мог бы сравниться с доктором Пинки, – был результатом его долгих усилий на поприще возлияний внутрь различного рода, вплоть до экспериментальных, лечебных средств. Среди которых были и такие, о которых и сам доктор Пинки, большой знаток всех этих средств, не был готов распространяться.
– Да на одну его рожу посмотришь, как отпадает вся охота есть. – Глядя на славящегося своим слоённым, как пирог лицом (имеется в виду, что оно было многогранно), сэра Дибенса, грубеет лицом не слишком стройная, но стремящаяся к этой идеальности, леди Интерес. Но тут вдруг, неожиданно вслед за этим, она наталкивается на невероятно показавшуюся ей интересной мысль, – а зная леди Интерес, можно предположить, что эта её мысль имела диетическую направленность, – что в один момент меняет её отношение к сэру Дибенсу, который становится перед фактом своего чрезвычайного удивления, при проявлении такой видимой симпатии к нему со стороны леди Интерес, которую он терпеть не мог и она до этого момента отвечала ему тем же.
И хотя все эти взгляды друг на друга столь разнились, всё же все они были единодушны в одном, своём видении вдовы Гамильтон. – Чёрт возьми, всю эту аристократию! – Первое, что пришло в голову всем гостям, когда они вернувшись к себе, осмыслили заданный вслух вопрос вдовы Гамильтон. – И умеет же она так туманно обосновывать свои претензии на аристократизм. – Убеждающе сжали свои губы всё те же гости.
– Может оттого, что они на самом деле туманны. – Неожиданно в чьей-то, так и не выкорчеванной от плебейства душе, мелькнуло основанное на зависти сомнение. Но оно было тут же развеяно поднявшимся роем голосов кандидатов на эту претенциозность. – Не просто туманны, а очень туманны! – Лица сидящих за столом людей накрыл туман обоснованности, с которым они благоговейно посмотрели на вдову Гамильтон. И только Претендент находился в некоторой конфронтационной оппозиции к вдове Гамильтон, о чём он не собирался умалчивать, сейчас же обратившись, а вернее сказать, слишком много себе позволив, отвечая вопросом на вопрос вдовы. А ей, между прочим, и сэра Гамильтона, оставившего после своей скоропостижной кончины столько вопросов и загадок (и главный из них, где всё состояние?), по горло хватает.
– Как будто вы, леди Гамильтон, не знаете, при ваших-то взглядах на меня. – Берёт с умышленным подтекстом слово Претендент, умело дополняя его новой атакой ноги на ногу вдовы, которая не выдерживает такого напора мысли и действий Претендента и, склонив свою голову на бок в искусственном обмороке, выдаёт себя, погружая сидящих за столом в смятение. Из которого только одно и может вывести, и выводит – прыск смеха Претендента.
Что и говорить, а прыскающее поведение Претендента (а ведь он ещё не дал возможности ответить вдове Гамильтон), к которому случайно он прибег под воздействием своего воображения, ни в какие своды правил поведения в приличном обществе за столом не входит, и вдова Гамильтон даже теряет самообладание и позволяет себе лишнее, – поинтересоваться у этого невежды, что он тут увидел смешного?
– Вы даже себе представить себе не можете, что. – Хотел было тут же расстаться с вдовой Претендент на руку её дочери, таким образом ответив ей. Но ведь эта вдова прихватит с собой и мисс Гамильтон, а это для него недопустимо и, пожалуй, скучно. И Претенденту пришлось срочно скорректировать свой ответ. – Да тут такая путаница в голове возникла. – Серьёзно проговорил претендент, глядя на вдову Гамильтон, которая судя по её проникновенному взгляду, как раз что-то подобного подозревала насчёт него. – Да и как она не могла возникнуть, – тихо произносит Претендент, опустив голову и глаза в тарелку. И, пожалуй, вдова Гамильтон готова его простить, но не успевает, как вдруг он резко поднимает вверх свою голову, отчего вдова готова вслед за своим сердцем упасть со стула, и с вызовом бросает ей в лицо практически вызов, – ведь я сижу напротив вас и всё вижу.
Ну а пока вдова Гамильтон находится в прострации, у претендента есть время для того чтобы спокойно доесть свой суп. К чему бы он немедленно и приступил бы, после того как подмигнул улыбающейся мисс Гамильтон, если бы всё это он в своей голове не надумал, ища для себя ответы на этот полный ярости взгляд вдовы Гамильтон.
– Совершенно не даёт сосредоточиться, одна путаница в голове. – Стиснув зубы, глядя исподлобья на вдову Гамильтон, подумал Претендент, не спеша проглатывать ту ложку супа, которая или точнее будет сказать (а здесь, в этом обеденном месте, как оказывается только такими понятиями и оперируют), сам перевалочный процесс из одного сосуда (тарелки) в другой (человека), и вызвал такой не восторг у вдовы Гамильтона.
– Хм. – Претендент вдруг натолкнулся на новую мысль, заставившую его задуматься и задержать во рту суп до первых распоряжений мозга. – А ведь иной выбор, только на первый взгляд ведёт к другому результату. И тут дело не только в том, что твой выбор подразумевает и выбор самого тебя, но и немаловажное значение имеет то, что заставляет тебя делать этот выбор. Где возможно, что цель, ради достижения которой выбирается та или иная дорога, не есть основная цель, а сама избранная для её достижения дорога, как раз и включает в себя все те достижимости, которые и должен приобрести для себя идущий к своей цели человек. И он всегда делает свой выбор на основе того, что ему не хватает. При этом быстрое достижение цели, редко его не удовлетворяет. И что же тогда мне нужно? – Претендент поочередно посмотрел на вдову Гамильтон и на её дочь.
– Ну, здесь выбор очевиден и не обсуждается. – Резюмировал себя Претендент. – Но только не сам путь достижения желаемого. Где можно будет для себя отыскать то, чего так в жизни не хватает. – Поправил себя Претендент.
– И что же тебе не хватает? – задался вопросом к самому себе Претендент.
– Вот так сразу и не скажешь. – Ответил самому себе Претендент и, многозначительно посмотрев на вдову Гамильтон, задался вопросом. – Может быть опасности?
– Ты в этом уверен? – Претендент проглотил суп и, выдвинув свою ногу под столом в сторону ноги вдовы Гамильтон, тем самым дал свой ответ самому себе». – Тут вдруг вмешивается Председатель, и своим: «Вопрос услышан. Заворачивай. Следующий!», – на этом ставит свою точку.
Глава 2
Вопросы выбора. Куда?
Почему путник, как правило, в богатырском обличие, на развилке дорог своего пути, нередко встречает указательный камень (в то дикое, былинное время, практически в каменном веке, даже несмотря на умение обрабатывать железо, технические возможности дальше камня не пошли – наверное, экономически нецелесообразно было использовать другие материалы) с тремя предложениями?
По всей видимости, потому, что сторон света четыре, а с одной стороны, где ему теперь всё известно, путник как раз и пришёл сюда, чтобы ознакомиться с другими, пока неизвестными ему световыми предложениями, а это, пожалуй, с положительной стороны характеризует самого путника, с этой его тягой к знаниям, да и вообще, он разносторонний человек.
Хотя возможно, что этот камень был только фигуральный – дорога была скучная и долгая, и путник невольно задумался или вообще задремал, и когда он очнулся, в результате того, что его конь под ним остановился на развилке дорог, не решаясь за своего хозяина делать выбор, то ему спросонья и померещился или привиделся этот каменный указатель. В общем, это не столь важно (давай-те всё же оставим камень для наглядности), когда перед путником встал более насущный вопрос – куда и в каком направлении ему дальше пойти?
Правда, прежде чем обращаться с таким вопросом к себе, было бы неплохо поинтересоваться у своего коня – а куда бы ему было желательней идти? Всё же идти ему, а не путнику. Но конь скотиной был сознательной, да и его бессловесность провоцировала путника на своё понимание нужд коня, который был готов пойти хоть на край света за своим хозяином, в общем, путник не стал за зря время тратить, интересуясь нуждами своего коня (может быть он тоже есть фигуральная проекция), а приступил к изучению выбитых на камне предложений.
Ну а там, ничего нового и строго по списку:
– Налево пойдёшь – богатому быть.
– Направо пойдёшь – женатому быть.
– Прямо пойдёшь – живому не быть.
«Это значит, что прямые пути не всегда путёвые», – сразу же сделал вывод путник, после того как окинул взглядом камень.
Что ж, вставший перед этим, частично заманчивым, а отчасти не очень, выбором путник, а может и искатель приключений, что не мешает ему быть богатырём и героем в душе, быстро приняв во внимание все эти предложения, решает для начала рассмотреть ближайшие к нему предложения – женатым и богатым быть. Таким образом, он решает для себя Гамлетовский вопрос: «Быть или не быть». При этом надо заметить, что хоть времена во все времена и в эти том числе, были непростые, всё же Гамлет, даже не смотря на то, что он был принц, проявил некоторую скупость в своих предложениях, тогда как не выставляющий себя на показ стоящий за камнем герой, что говорит о природной скромности этого былинного анонима, расширил предложение «быть» до двух, включив в него своё дополнение (какое из двух, не совсем важно).
Ну а живым не быть, видимо для путника не столь актуальное, лежащее в дальней плоскости предложение, и с ним можно было повременить (видимо путник умел зрить несколько дальше обычного, в четырёхмерных плоскостях, раз он сумел увидеть, что все эти предложения лежат не в одной, а в разных плоскостях, где прямой путь находится в отдалённой от ближайших предложений плоскости видения).
