Игорь Сотников
Апокалипсис в шляпе, заместо кролика
Где они, а их было двое, ничего не говоря друг другу, движимые одной общей мыслью (унести поскорее и подальше ноги), где только исходные причины для принятия этого решения у них разнились, неслись сломя голову до редакции.
Так тот, кто был повыше своего коллеги по журналистскому ремеслу, укорял себя всю дорогу за свою невоздержанность и следованию высоким стандартам журналистики, с коими он полез на рожон куда не следует, а теперь будет значит, за всё это жестоко по отношению к нему расплачиваться.
А вот тот, кто был чуть пониже, но зато более расторопнее, гнобил себя за свою неосмотрительность в деле выбора для себя журналистского расследования, приведшего его в постель жены высокопоставленного чиновника, посредством которой он хотел вызнать все секреты и тайные схемы ведения бизнеса её супруга и в итоге выйти на самого супруга. Что, видимо, у него получилось в высшей степени отлично, раз сам высокопоставленный чиновник и супруг решил прибыть к ним в редакцию, и дабы он (журналист) больше не утруждал себя тайными заходами в его квартиру, собрался лично, а не через подставных людей с битами и зверской наружности, лично познакомиться с тем человеком, кто столь отважен и решителен, что не боится его подвинуть с кровати.
Ну а так как высокопоставленный чиновник, человек вечно и очень занятой, то он не будет мямлить и размазывать смыслы своих решений в окольных разговорах, а его хороший знакомый с самым зверским лицом какие только видел журналист небольшого роста, как журналист понял, не только носит за ним зонтик, но и своими действиями договаривает то, что часто недоговаривает высокопоставленный чиновник. Где он для начала с удара ему в лоб размажет его по стене, а затем, как только журналист не большого роста, кому было так эффективно указано на его место, придёт в себя, то этот высокопоставленный чиновник, наступив журналисту на грудь ногой в качественно вычищенных ботинках, перейдёт сразу к делу.
– И как вам видится ваше будущее? – очень и очень неоднозначно звучит вопрос этого господина, высокопоставленного жизнью и сейчас буквально над журналистом.
– Туманно. – Не может соврать в ответ журналист маленького роста.
– Согласен. – Смягчается этот высокопоставленный чиновник, человек хоть и грубый, и отчасти нетерпимый к тем, кто пытается с ним спорить, но со своей справедливостью. – Но сам понимаешь, что у тебя и выхода уже нет другого, как связать свою будущую жизнь с моей когда-то, а отныне с твоей по гроб жизни супругой. – А вот на что тут намекает этот высокопоставленный чиновник, совершенно не понимает журналист маленького роста, если хотите знать, яростный противник всяких вот таких отношений, завязанных на собственном ограничении. Правда, он сейчас находится не в том положении, чтобы быть столь далёким от понимания того, что его будет ждать в случае того, если он всё это скажет вслух этому нервному господину, за спиной которого стоит, и только такого недопонимания от него ждёт, не дождётся, человек со зверским лицом и такими же на его счёт намерениями.
И как только он попытается аргументированно, со своими обоснованиями выразить сомнение в этом шаге: «Сдаётся мне, что это преждевременно. Да и согласится ли ваша супруга переехать в мою халупу», то не успеет этот высокопоставленный чиновник его заверить: «Не сомневайтесь даже, она согласится, когда выпишется из больницы», как человек со зверским лицом без спросу вмешивается в их конфиденциального характера разговор и давай пробовать на крепость его рёбра носком ботинка.
И вот чтобы всего этого избежать, и спешат эти так предупреждённые журналисты, кто шёл к Вердикту за новостями, а получил для себя целое событие, которое и не скрыть в себе, когда так нервно в спешке собираешься с вещами в своём кабинете. А люди работающие редакции, если в чём-то и схожи, так это в том, что их всех роднит между собой: характерной для их общей профессии наблюдательностью не за собой (может они и работают вместе по причине такой своей занимательной рассеянности, чтобы замечать друг за другом то, что сами за собой не могут заметить). Так что такое странное поведение их коллег не может пройти мимо них незамеченным. И хотя у них не принято интересоваться у коллег, что их так встревожило, – этот интерес может интерпретирован как вмешательство в журналистскую работу, – всё же на этот раз в лицах журналистов проскальзывала крайне близкая им заинтересованность.
– И что такого стряслось, – попрыгав на месте, типа давая понять этим бестолковым сотрудникам, что вопрос с землетрясением на данный момент не актуален, обращается к ним с ухмылкой редактор газеты, Альтернатив Каутский, – что вас так развинтило?
А вот журналистам, судя по всему, не до смеха, и они чуть ли не в один голос заявляют, что им нужен краткосрочный и прямо сейчас отпуск. У нас заболел один из чёртовых родственников. Что удивительно слышать, и не верит им Каутский, у которого тоже есть чёртовы родственники, и они тоже часто бывает, что срывают все его планы, но не так ведь одновременно. – Давайте парни без всякой балды, – многозначительно так упоминая классиков, знающих тех людей из народа, кто знал подход ко всякому чёртову племени, обратился к ним Каутский, – что там случилось?
Ну а парни-журналисты, когда к ним так по-человечески обращаются, то готовы предупредить об опасности даже своего работодателя. О чём они его и предупреждают.
– И это всё?! – искренне удивляется Каутский. – А я-то думал. – Добавляет он и выражает глубокое сомнение в их благоразумии. Но парней журналистов никак не переубедить обратно быть на ты с рассудком, и они настроены и готовы следовать зову своих инстинктов самосохранения. И они слушать ничего не желают и спешно покидают пределы редакции газеты.
А Каутский в спину им посмотрел, пока что мало что соображая и понимая их поступок, как их желание уйти к конкуренту, кто давно их переманивал льстивыми предложениями. А как только у них появился настоящий материал, то они и бросились к конкуренту на нём зарабатывать. – Гады, вот кто они. – Выразился им вслед Каутский, и собрался было пойти к себе в кабинет, как мимо проходящий, ведущий одну из колонок газеты колумнист, Колумб Иванович, так за между делом, спросил его: И, куда это они намылились?
– В баню. Куда же ещё. – С иронизировал Каутский, совершенно не учтя того, что у Колумба Ивановича совершенно отсутствует чувства слуха к юмору, а уж что говорить об иронии, тональность которой ему недоступна никак.
– Повезло. – Посмотрев в ту же сторону, проговорил Колумб Иванович. – И что они такого накопали, чтобы их туда отправили? – спрашивает он у Каутского. А Каутский без всякой задней мысли рассказывает ему всё то, что ему ранее рассказали парни-журналисты. Что приводит, и притом немедленно, к неожиданным метаморфозам в лицевом оснащении Колумба Ивановича, в момент осевшего в коленях так, как будто был готов прямо сейчас опоздать в туалет по крепкому.
На что смотреть, конечно, философски интересно, хоть и не эстетично, но в тоже время Каутского начинает всё это дело тревожить и беспокоить. – Что случилось? – задаётся он вопросом. А этот Колумб Иванович, хоть и крайне занятный и по своему бестолковый тип, вечно куда-то спешащий, и ему только дай возможность или повод что-нибудь открыть, так он гад откроет, но всё-таки, что за такая скрытная сволочь, ничего толком разъясняющего не говорит, а со словами: «Мне нужно идти» («Бл888ь, куда?!», – Да на хрен открывать Америку!), – удивительно быстро покидает Каутского, уже совсем ничего не понимающего.
А вот когда вслед за этим паникёром, Колумбом Ивановичем, редакцию покинули все сотрудники редакции, то уже Каутский хорошенько задумался над всем тут происходящим. А как задумался, то и обнаружил в себе и за собой столько неблаговидных поступков, по вопросу решения которых, к нему могут заявиться и даже странно, что ещё не явились, компетентные в такого рода сложных вопросах по взаимоотношениях со своей действительностью люди. Что в итоге и привело его к немедленному изменению всех ближайших планов на светлое будущее, и побегу вначале из редакции, а затем и из дома. А вот куда, то об этом никто и не знает толком. Даже его супруга, и не заметившая его пропажи.
– Вот как-то так. – Уложив всю эту историю в пару предложений, Вердикт по её окончании развёл руки, как бы говоря, что пути человеческих поступков непредсказуемы и неисповедимы.
– И что мне теперь делать? – поникнув в лице, очень трогательно задалась вопросом Клава. А вот к такому подходу клиента, умоляющему одуматься судьбу на свой счёт, или хотя бы пересмотреть на себя некоторые спорные позиции, Вердикт уже был привычен, и он рефлекторно черствеет в сердце и становится сама холодность и расчёт.
– Я вам всё сказал. Делайте сами выводы из услышанного. – Прямо чеканит слова Вердикт. А Клава и понять не может заключённого в его словах знакового посыла. И тогда мастер Вердикт, как оказывается, ещё не полностью отвердевший в душе, что, конечно, вредит точности его предсказаний и расчётов, но и стопроцентной гарантии на их исполняемость он не даёт, исходя из понимания его ценника, только при поверхностном взгляде кажущимся задранным до небес, идёт ей навстречу, открыв ящик стола и вынув оттуда колоду карт.
– Это всё, что я могу для вас сделать. – Говорит мастер Вердикт, начав тасовать колоду. А Клава смотрит на колоду и ничего не говорит.
– Сдвиньте. – Обращается к Клаве Вердикт, протянув ей колоду. А Клава, как заворожённая смотрит на колоду и беспрекословно подчиняется указаниям Вердикта, сдвинув колоду. Мастер Вердикт убирает на стол ту часть колоды, которую Клава сдвинула, затем рядом с ней на стол кладёт вторую часть колоды и, прижав её пальцем, смотрит на Клаву и спрашивает её: «Откроем?».
– Да. – Кивает в ответ Клава. И мастер Вердикт приподымает карту и в перевороте бросает её на стол. А когда она приземляется, то на них с карты смотрит насупившийся взгляд чем-то недовольного чёрного короля. И этот его взгляд, и сам король нисколько не вызывает оптимизма у Клавы, которая с напряжением в лице переводит свой взгляд от короля Гастона Четырнадцатого (так его в момент охарактеризовала и именем наградила Клава) на Вердикта и как бы держа дистанцию от этого короля, явно считающего, что он непременно должен знать всё, о чём тут за столом вообще и о нём в частности говорят, вопросительно на него смотрит, – что всё это значит.
А вот мастер Вердикт и не думает придерживаться всей этой конспирации, и он даже внимания никакого не обращает на этот заговорщицкий взгляд и высунувшееся ухо на первый план карты короля Гастона Четырнадцатого. – Вас ждёт встреча с тёмным королём. – Как само собой разумеющееся говорит Вердикт, вгоняя Клаву в состояние не просто подавленности, а ей на самом деле страшно. И она, если на то пошло, то никого не ждёт, и будет крайне не рада этой и любой другой встрече, на которую она никогда навстречу не пойдёт, а всё сделает для того, чтобы она не состоялась (притворюсь спящей и дверь не открою). Правда, во всём этот нет никакой конструктивности, и чтобы во всеоружии встретить и избежать эту встречу, она должна непременно знать хоть какие-то подробности об этом, даже не чёрном, а тёмном, что гораздо хуже и опаснее, короле.
– Кто он? – сглотнув слюну, нервно спросила Клава.
– Точно, до имени, как понимаете, я его идентифицировать не могу. – Говорит Вердикт. – Но в общем охарактеризовать его попробую.
– Говорите. – Спешит в ответ Клава, боясь, что Вердикт передумает раскрывать имя тёмного короля – тот опять спохватится, и перебьёт Вердикта на полуслове своим телефонным звонком (Клава только теперь не засомневалась в том, кто именно совсем недавно перебил звонком Вердикта).
– Это носитель всего того, что вас пугает. И источником страха может быть всё что угодно, в том числе и неизвестность. – Вот так многозначно говорит мастер Вердикт. И понятно, что его объяснения нисколько не удовлетворили Клаву, а ещё больше её заставили нервничать. – Что вы имеете в виду? – спрашивает Клава.
– Найдёте для себя ответы на этот вопрос тогда, когда найдёте ответ на вопрос, кто этот тёмный король. – Опять ничего понятного для Клавы не сказал Вердикт, зачем-то постучав по карте с королём пальцем руки. Клава же замечает это его движение рукой и протягивает свою руку, чтобы взять карту. Где она берёт карту и подносит её к лицу, чтобы поближе рассмотреть этого таинственного короля, который и вблизи нисколько не стал ей ближе, а продолжал источать в себе всю для неё противность. – Глаза бы мои тебя не видели. – Примерно что-то такое выражал взгляд Клавы на короля. – Но что ж, раз ты мне выпал, то придётся с тобой стерпеться. – Вздыхает Клава и засовывает карту себе в карман куртки.
На что мастер Вердикт хотел было возмущённо заметить Клаве, что это частная, а именно его собственность, и что к выносу отсюда разрешены только внушённые клиенту мысли и перспективы, а никак не материальные обоснования и задокументированная в тех же картах фактология прогноза (только за дополнительную оплату), но Клава так быстро поднимается, а затем со словами: «Вы мне очень помогли, спасибо», покидает его кабинет, что мастер Вердикт только и успевает, и при этом только за собой, заметить, как он обескуражен тем, что не сумел всего этого предвидеть.
– Может я ошибся в выборе своей профессии и не по той стезе двигаюсь? – задался вопросом мастер Вердикт, отодвигая ящик стола, и вынимая оттуда телефон. После чего он через быстрый набор набирает знаковый для себя номер телефона, и когда он отвечает, то для начала говорит ему: «Это я».
А Клава, между тем, выйдя из салона, посмотрела по сторонам и к своему облегчению убедившись, что того бродягу нигде не видно, прежде чем решить, куда дальше идти, смотрит на окна салона, где всё-таки не успевает спрятаться за жалюзи любопытная администраторша, после чего, с лёгким предубеждением и радостью(я-то ухожу отсюда, как бы мне судьба не шла поперёк, а тебе здесь оставаться – динамика всегда снисходительно посматривала на всякую статичность) оставляет за спиной это любопытство в свою спину и вдруг решает забраться рукой в карман. Что совсем не сложно сделать, и оттуда вскоре вынимается карта этого зловещего короля, и…Что за чертовщина! На Клаву смотрит не тёмный король, да и вообще в её руках не карта, а это визитка, похожая на ту визитку, которая её привела в этот салон.
– И как всё это понимать? – пребывая в полной растерянности, задаётся вопросом Клава, начав поворачиваться обратно к дверям салона. Но что-то, а точнее её беглый анализ сказанного о тёмном короле Вердиктом, на полпути к нему останавливает, и она принимается вчитываться в визитку.
– Гуру мысли, ваша лестница к самосознанию…– и на этом всё, Клава дальше не смогла осилить этот эпический надрыв откровения не трудно совсем догадаться кого, и к какому самосознанию обрекающего заблудших к нему душ, этот адепт самовосхваления, не без своего детального обогащения на подверженных внешнему влиянию и убеждению умах людей: «Я вам открою истинный путь к познанию своего счастья, для чего вы должны избавиться от всего того, что связывает вас насущно и материально с этим приземлённым миром, тем самым ограничивая ваше саморазвитие и самосознание. И только тогда вы реально осознаете, что такое есть на самом деле счастье». И ведь не врёт же гад, когда так говорит. И его клиенты, потерявшие всё в итоге, действительно достигают самосознания своего счастья, которое у них было, а они его не осознавали. А сейчас уже поздно об этом всём напрасно плакать и подавать в розыск на этого шарлатана, коего они ещё вчера боготворили и своим учителем считали.
Но гуру мысли за это на них не обижается. Он прекрасно осведомлён насколько человек неблагодарен. Ведь он и сам на собственной шкуре всё это пережил и испытал, когда его доверие к людям было обманом поставлено под сомнение. Но ничего, он всё это, и своё душевное и моральное банкротство вместе с потерянным имуществом пережил, и теперь уже сам нёс в люди все эти добытые им опытным путём знания о бренности бытия и человеческого сознания об этом и том бытие.
– Ладно, схожу, посмотрю, что там из себя представляет этот гуру мысли, и какой у него обменный курс за предлагаемое им просветление. – Запомнив адрес с визитки, Клава выдвигается в дальнейший путь, который должен её прямиком привести к гуру мысли, а уж затем её ждёт прямая дорожка к своему просветлению.
«Твой путь до сего дня и момента был тёмен, и ты определённо шла в потёмках, полагаясь только на свои рефлексы, опорно-двигательный аппарат и удовлетворяющие твоё эго объяснения твоего дежурно мыслящего мозгового аппарата. Здесь же для тебя откроется иной, освещённый разумом духовного осознания своего предназначения путь в воедино и в самого себя осознанного. Будь ближе к истине и стань в итоге сам несомненной истиной!», – прочитала Клава этот посыл на рекламном плакате на входе в деловой центр, где как всегда и обычно пребывают и гастролируют на человеческих умах подобного рода деятели просветления, да и проследовала внутрь.
Глава 5
Новые и старые встречи.
– Вот ведь же знала, что никогда нельзя слишком много надежд возлагать на встречу. Да ещё такую, которая и не давала никаких предпосылок для таких твоих ожиданий. – Корила себя по чём свет Клава по выходу из того блока помещений в бизнес-центре, которые под свою программу самосовершенствования и изучения арендовал гуру мысли с обнаруженной Клавой на месте карты визитки. А почему она вышла такой расстроенной от этого гуру, который с афиш смотрел на всех столь лучезарно-улыбчиво и так доверительно, что тебе хотелось настолько ему себя доверить, что ключи от машины и от дома сразу же хотелось ему в руки передать, при первой же его просьбе проверить все эти твои насчёт его мысли («А ну давай проверим, насколько ты мне доверяешь. Живо переписывай на меня всю свою недвижимость, и все деньги со своих счетов ко мне на счёт»), то всему виной объективный фактор: несоответствие представляемого и ожидаемого с рекламы и встреченного в реальности.
И хотя гуру мысли отчасти излучал в себе приверженность ко всему светлому и даже выражал поначалу готовность во всём пойти навстречу его новой, как же он её назвал, а наперснице, тем не менее, когда он услышал от Клавы по какому поводу и вопросу она к нему от мастера Вердикта пришла (непонятно зачем она тут его приплела), то он в момент в лице и мнении переменился, вдруг потемнев в лице точь-в-точь, как король с карты (Клава даже про себя ахнула), и грубо так сказал ей, что он давно отошёл от детективной практики, и теперь занимается только поиском заблудших душ, а не их тел.
– Так и скажите, гражданка (а где же сестра и наперсница?!), мастеру Вердикту, что я отошёл от дел, и с моим прошлым меня больше ничего не связывает. – Уж очень сурово обошёлся этот гуру мысли с Клавой, указав ей на дверь, демонстративно повернувшись к ней спиной. А такой демонстративный поворот дел в твою сторону, даже если и ты сам с такой же позиции готов посмотреть на этого своего случайного собеседника, как бы помягче сказать, не добавляет симпатии к этому отворот-поворот человеку, а уж когда тебе не полностью безразлично его мнение, то тут и в своём облике вытаращишься от изумления и в глазах слезливо вздрогнешь от такого своего игнорирования.
– Да как же так может быть?! – всё внутри возопило в Клаве при виде этого человеческого равнодушия в виде этой, не просто спины, а стены разобщения. И глядя на неё, Клаве так хотелось по ней своими кулачками достучаться до этого недоразумения в человеческом обличие, что она даже сделала один небольшой шаг навстречу этому контрпродуктивному действию. Но что-то в последний момент её остановило от этого желания врезать изо всех сил по спине этого наглеца (надо понимать, что желание нарастает по мере его не реализуемости, и если вначале ей хотелось достучаться до этого типа, то дальше только врезать) и она, застыв на одном месте, только сверлила своим пронзительным взглядом этого гуру мысли.
Но этот гуру оказался крепким орешком, и сколько бы его Клава не гипнотизировала, он даже ни разу не споткнулся, а вёл себя как ни в чём не бывало, давая кому-то там по телефону распоряжения, и одновременно напутствуя рядом с ним остановившихся своих помощников и последователей в одном лице, коих здесь, помещении типа конференц-зала, со своей трибуной и местами рядом с ней для актива организации, а также стоящими напротив рядами стульев для слушателей, было нимало, и никто из них не стоял на месте, а с озабоченным лицом и с чем-нибудь вещественным под мышкой или в руках, перемещался по залу, и нисколько Клаву не замечал.
Но это только так с виду Клаве казалось, когда на самом деле оказалось, что она всё-таки не осталась незамеченной кем-то из этих людей, кто о ней сообщил гуру мысли и заставил его отреагировать на эту её настойчивость. Хотя и сам гуру мог догадаться о том, что она всё-таки, что за глупая дрянь, не послушала его слов и осталась тут упорствовать и противопоставлять себя ему. Ну а с таким у гуру мысли разговор короткий – гипнотический взгляд и ты вот уже себя и свои поступки, приведшие тебя в стан его адептов, не помнишь. И теперь так заворожённо стоишь, не для того чтобы упорствовать и подвергать сомнению учение гуру мысли, а ты наоборот, всем этим своим одухотворённым видом и показной готовностью по первому слову гуру беспрекословно подчиниться ему, показываешь всю свою достойность здесь находиться.
И гуру мысли подверг бы Клаву такому одухотворяющему осмыслению себя, если бы не был сейчас так занят, да и разбрасываться божественной энергией нельзя вот так неосторожно на первого встречного, и её нужно беречь для людей достойных, кто сам к познанию себя стремится, а не случайно сюда зашёл. И гуру мысли повернулся к Клаве, с так на него непохожим видом недовольства на неё посмотрел (это говорило о том, что она его в край вывела), да и нетерпеливо спросил. – Что-то ещё?
А Клаву прямо-таки вывела из себя эта его бездушность, с этим его презрительным отношением к её проблемам: «Что-то ещё?». И она-то прекрасно знает, как жестоко звучит и какие холодные смыслы вкладываются в этот вопрос-ответ люди изначально бессердечные или же у них погасли все чувства. И ответ на такой отсыл тебя отсюда подальше только один. «Нет. Ничего». – Раскрасневшись в лице, отвечает Клава и, резко развернувшись, начинает звучно выбивать каблуками свой отход отсюда. При этом она руки держит в кулачках и еле сдерживается от проявления истерики, которая вот-вот из неё вырвется, посмей только этот гуру мысли что-нибудь ей вслед сказать.
И этого Клава больше всего сейчас боится, прислушиваясь на ходу к звукам, исходящим из-за своей спины. Где гуру мысли ничего не стоит запоздало сказать: «Тогда мы вас здесь нисколько не задерживаем», и она сто процентов уверена в том, что, как только она это услышит, то запнётся и соскользнёт с ног на пол. Где упадёт не просто односложно, на колени, а она обязательно распластается на полу в удивительной, концептуальной конструкции. На которую посмотреть и поглазеть немедленно выдвинутся все без исключения здесь присутствующие люди. И они, окружив её со всех сторон, и не подумают задаваться к ней вопросами первой помощи: «Как вы там? В порядке?» и «Может вам чего-нибудь надо?», а они, с умным видом изучающе рассматривая её, будут глубокомысленно задаваться только одним вопросом: «И на что же это всё похоже?».
И, конечно, их версии ответа на этот вопрос останутся только рабочими версиями, когда главное слово остаётся за гуру мысли, на кого в итоге все тут находящиеся люди переведут свои взгляды, в ожидании от него решающего слова. А гуру мысли никогда не спешит с выводами, и он никогда не полагается на первый взгляд, и он прежде чем вынести свой вердикт человеку и его поведению, ещё раз на него посмотрит внимательно, затем подумает над его поведением и только тогда даст итоговую оценку его поступкам.
И со всем этим, и внимательной серьёзностью в своём лице, гуру мысли вошёл в этот круг людей посвящённых Клавой в то, что с ней сейчас случилось, и давай на её счёт домысливать, глядя на то, что она тут решила всем продемонстрировать в себе. И гуру мысли, окинув эту концептуальную модель, в которую себя распластано раскинула Клава, с глубокомысленным видом объединился со взглядами своих адептов и последователей, кто выразил ему поддержку и всецелое понимание любого его решения, да и обратился ко всем с этим решающим словом.
– Человек в себе выставляет напоказ, так сказать, на суд своих современников, лишь то, что он в себе считает за самое достойное и интересное для рассмотрения. – Громко высказал свою мысль гуру мысли, и это для всех бесспорно верная мысль, за исключением Клавы, кто совершенно иначе на этот и свой счёт думает. Что, впрочем, так и должно быть, когда она находится в отличном от всех положении и так себя всем противопоставляет, лёжа на полу.
А вот если бы ей кто-нибудь помог подняться, подав руку, и она оказалась со всеми ими в одной плоскости обоюдного понимания, то она, пожалуй, с некоторыми выводами гуру мысли согласилась. Заметив именно ему, что вы великий мастер оформления мысли в слог, всё очень верно за мной в частности, а за людьми в своей общности подметили, заявив, что именно, он обычно выставляет в публичную сферу для рассмотрения из себя внутреннего. Здесь и на этом месте она уже без всякого стеснения (а что уж стесняться, когда все тут люди всё в ней видели) рукой поправляет на себе блузку, задравшуюся вверх и приоткрывшую некоторые субъективности, свойственные только вот таким как она привлекательнейшего свойства объектам мужского внимания, после чего, с ещё большей доверительностью отношения с этим кругом людей, сзади в своих брюках затрагивает рукой нечто такое, что ей врезалось в одно деликатное место и, оттянув всё ей там мешающее, со вздохом облегчения говорит. – Фу, теперь можно спокойно говорить. – Здесь она, заметив, что её собеседники несколько сбиты с мысли и не полностью настроены к диалогу (они не так как она спокойны), подвигает их к конструктивности мышления, спросив. – И на чём мы закончили?
И лучше бы она их так не спрашивала, или же если так было необходимо их спросить, то спросила бы их о чём-нибудь другом. Но вопрос задан и тут уж ничего не поделать, когда первым делом в человеке срабатывают его рефлексы, тут же направившие головы и взгляды с этих голов, немногословных собеседников Клавы, а также и гуру мысли, в сторону деликатного касательства рук Клавы. И как спрашивается, после такой демонстрации ими своего самого достойного (вот так сами и попались в собственную ловушку), с ними разговаривать Клаве. Да никак.
Правда, последнее слово всегда должно оставаться за женщиной, – что уж тут поделать, раз так распорядилась природа, наделив женщину функцией давать начало новой жизни (это и есть её последнее слово), – и Клава его оставляет тут всем на прощание, изо всех сил хлопнув дверью по выходу. И ей плевать, что там, за дверью, оставшиеся люди о ней подумают, она больше никогда и ни за что не будет никого ни о чём просить. – Какая неделикатная и невоздержанная девушка, – с недоверием покачали головы несколько глуховатые люди. – Ей бы на холодильнике тренироваться, закрывать двери, – сурово посмотрели в сторону захлопнувшихся дверей люди с отличным слухом на счёт вот таких нервных дам.
А Клава с расстроенным в край видом и с рассеянностью во взгляде и своём поведении, несётся по коридорам этого бизнес-центра, и не только никого перед собой не видит, а она просто готова хоть на кого налететь и сбить собой с ног специально. А когда в итоге таких её действий, сбитый ею с ног человек, само собой, мужской комплектации и такого же великого о себе самомнения, ещё в полёте на пол обиженно и отчасти в недоумении вопросил округу: «Да что же это делается, люди дорогие?! Средь бела дня на меня налетают и сбивают с ног?», то Клава только мельком оценила эту ситуацию со сбитым лётчиком, и бросив ему вслед предупреждение: «Не туда, гад, смотришь», пошла дальше с прежней решимостью дать возможность кому-нибудь нарваться на себя и на этот свой напор.
Ну а тот роняющий себя на пол с помощью физических законов гравитации тип, сразу и не сообразил, что ему тут сказали: «Не понял! А куда мне смотреть?», и как результат, не успел собраться в себе и прямой дорожкой носом в травматологию.
А Клава уже и не помнит, что с кем-то так близко встречалась на своём пути, – маловероятно, что она это заметила, – и она в таком своём сердечном и одновременно бессердечном расстройстве, являющимся пережитком её сердечной боли, выскакивает из здания бизнес-центра на улицу, и только здесь немного успокаивается, после того как набирает полную грудь свежего воздуха и …Не сразу его из себя выдыхает, а она вдруг понимает, что вместе с этой порцией воздуха вдохнула в себя чью-то мысль, которая сейчас в её голове зазвучала голосом рассуждающего человека. Где этот рассудительный тип, видимо, много чего себе ещё невысказанного надумал перед предстоящим совещанием и всё это с переработанным кислородом, несдержанно и крайне беспечно, и выдохнул в лицо выскочившей из здания бизнес-центра Клавы.
А Клава в тот момент была не в том состоянии, чтобы разбирать, что она в себя вдыхает. И такая её неосторожность в результате привела её к тому, что она сейчас велась этим монотонным голосом в сторону одного переулка от главного входа в здание бизнес-центра.
«Исчезновение собой представляет, – говорил в голове Клавы этот голос, – чистый продукт, не отягощённый довлеющими на вас подробностями. И в этом случае только и только вы, субъективно от себя и от своего мнения, будете придавать значение тому или иному факту события, и будете решать, что есть в нём стоящее. Ну а когда говорят, что это тупик и нет больше выхода, то набираешь побольше в лёгкие воздуха и с ним духа, и в один выход выходишь из себя, и переменившись, тем самым находишь выход из этого тупика». И на этом всё, как отрезало голос в голове Клавы, которая вдруг и очень неожиданно для себя, обнаруживает перед собой вытаращенные в изумлении в её сторону глаза типа в костюме клерка. Где этот клерк держал во рту зажжённую сигарету и не смел с ней проводить хоть каких-то действий. Что вело к тому, что его лицо начало задымляться от сигареты, а сам он ещё больше расстраиваться, не понимая никак, что от него нужно этой дико возбуждённой девушке, так неожиданно и близко к нему приблизившейся.
