Игорь Сотников
Апокалипсис в шляпе, заместо кролика
И здесь бы самым разумным решением для Клавы было бы её решение осмотреться по сторонам и понять, не только где она находится, но и осмыслить своё не укладывающееся в обычные и даже разумные рамки поведение, удивившее и продолжающее удивлять всех собравшихся в этом месте для курения курильщиков: Она выскочила, как метеор, из своего ниоткуда и прямиком к клерку-очкарику, вогнав того в ещё какое охренение и переполнение организма ядовитыми никотиновыми химикатами, которые нужно время от времени выводить из себе через выдох, а он не может пускать дым прямо в лицо наикрасивейшей для него девушки, вот и движется постепенно к своей гибели.
Но Клава сейчас, по всей видимости, не способна разумно рассуждать и мыслить, и она только изучающе смотрит на замершего в одном не сдвигаемом положении клерка, хоть и пускающего уже слёзы от едкого дыма, и шмыганьем носа помогающего себе не разреветься, но всё же ещё держащего себя на ногах и в руках, которые он всё же решил распустить напоследок, в случае своего падения на глазах этой девушки, и непонятно чего от него добивающейся. Как будто ей и так не ясно, что он готов для неё на всё, что она ни попросит сделать. – Может оценивает меня и то, на что я способен? – укрепляет себя в ногах клерк вдохновляющим вопросом.
– Да я ради тебя! – всё поднимается из глубин естества клерка, готового ради неё…Да хотя бы побить вон того громилу, заткнув его хлебало кулаком вместе с сигареткой. Где он, сложив в двое, а может и в трое (так он громаден) удивлённого такой его хваткой громилу, сверху вниз на него посмотрит и закрепит свой с ним короткий разговор замечанием. – Я уверен, что ты не подавишься.
– Дай. – Вдруг говорит Клава, продолжая держать на поводке своего взгляда клерка. А тот и не поймёт, что она от него хочет. А то, что он внутри весь взмок и ещё больше распалился нервно от неких предощущений, то это его дело.
– Что дай? – с трудом удерживая во рту дымящуюся сигарету, еле внятно спросил в ответ Клаву клерк.
– Её. – Кивая на сигарету, говорит Клава, вгоняя окончательно в прострацию клерка, ничего не могущего понять из происходящего. И тогда Клава сама берёт ситуацию, а точнее сигарету из его рта в свои руки, и под застывшее недоумение и общую заворожённость в глазах стоящих по сторонам курильщиков, вставляет в рот сигарету клерка и …Сигаретки и сигареты выпадают из рук и ртов курильщиков потрясённых тем, что тут устроила эта девушка, принявшись в танце кружиться в своём головокружении, задрав голову вверх, и в такт звучащей в её голове мелодии выпускать вверх струи дыма. И так этого дыма оказалось много, что всю площадку для курения заволокло дымом и туманом их видения происходящего в центре площадки с девушкой, кто единственная из всех тут в танце разгоняла вокруг себя эту туманность чуть ли не Андромеды.
А когда со стороны вдруг пропавшего из виду клерка, донёсся знаковый звук падения, то никто не выказал особого удивления этому обстоятельству, ведь каждый из находящихся здесь людей, дрожью в ногах и сердечной недостаточностью выказывал потенциальную готовность к нему присоединиться в своём падении. Но они пока ещё держались, проговаривая про себя облекшую в слова истину: «Почему девушку делает такой притягательной сигарета в руках? А всё дело в том, что сигарета указывает на то, что её носительница хоть и само совершенство, но и сама не без греха. И значит, с ней можно насчёт себя и своего будущего договориться».
И на этом всё, договорились эти мыслители с дымом в голове, окончательно потеряв нить своей мысли и танцующую девушку в этом больше мысленном, чем дымном тумане. А когда он рассеялся, то никто и виду не показал, что удивлён тому, как бесхребетно и малодушно себя повёл этот клерк, отказав девушке в просьбе прикурить. И как результат, по заслугам дымом поперхнулся, затем поскользнулся на мостовой и дальше ему, разбившему голову об мостовую, а если точнее, то об своё упрямство и жлобство, а также всем жмотам будет наука, как не идти навстречу просьбам таким небесным созданиям.
Ну а куда же пропала или просто испарилась Клава, так всех тут своим танцем удивившая? Да в общем, недалеко она от этого места ушла, воспользовавшись установившимся смятением в личностях всех этих людей, надумавших тут в дыму очистить свои соображения и мысли. А она вернулась обратно на парадную магистраль человеческих мимоходных и мимолётных отношений, но не в самую гущу этого проходящего столпотворения, а чуть в сторону от всех этих событий, к разделяющему этот пешеходный мир от автомагистрали ограждению. И здесь она оказалась, как она вдруг выясняет для себя, не просто случайно: а она опять внезапно обнаруживает перед собой в крайней близости лицо человека, кому на этот раз не так внезапно боязно на неё смотреть, а эти глаза напротив неё выказывают большое за неё беспокойство и какой-то недоступный ей интерес.
И это всё, а также то, что эти глаза принадлежат тому самому бродяге, который её преследовал, порывает Клаву спросить с него за всё ей непонятное. – И что ты тут стоишь? – достаточно бесцеремонно задаётся вопросом Клава. Но бродяге более привычно такое независимое от своего общественного положения спрос с себя людей, находящихся в несвободе таких сословных и в чём-то условных ограничений. А вот обратись ты к нему в свете всех этих условных ограничений, например, милейший или ваше превосходительство, то он не только не поймёт вас, но и решит держать с вами, явно что-то замышляющего, ухо востро, а ноги в готовности дать дёру.
– Я помогаю людям. – Говорит бродяга.
– Это как это? – удивлена в ответ Клава.
– Я через отклик милосердия в них, не даю окончательно зачерстветь их сердцам. – Отвечает бродяга.
– Неужели. – Со своим скептицизмом отвечает Клава. А бродяга уже привык слышать в свой адрес такое недоверие, и он позволяет себе в её сторону снисходительный взгляд, а затем говорит несусветную для Клавы самонадеянность: «Вижу, что и вам нужна моя помощь», и вынимает из нутра своего пошарканного пиджака флейту, которая своим видом завораживает взгляд Клавы. Но она ничего не говорит, а вся во внимании к этому инструменту в руках бродяги. Бродяга же и сам ничего ей не говорит, а окинув внимательным взглядом свой музыкальный инструмент, облизнул губы, как это делают флейтисты, и посмотрев на Клаву через призму приготовленной к игре флейты, приложил её к своим губам.
И как это часто бывает, уж очень неожиданно для самого слушателя, такой, прямо сердце замирает, жалостливой мелодией разворошил в ней всё то, что жило в ней в своём спокойствии и успокоении, не зная никаких тревог и душевных волнений. А как только тут была обнаружена, а затем задета в ней та особенная, нотная тональность, отвечающая в ней за сердечное беспокойство и душевную конституцию, то Клава, потеряв себя из виду, под звуки этой удивительной мелодии и поплыла по рекам своего подсознания.
Ну а как долго она там путешествовала, то она на этот вопрос ответить вряд ли сможет, а ответ бродяги: «Столько, сколько длилась моя мелодия», не принимается всерьёз и к сведению по причине того, что он это умолчал. В общем, Клава пришла в себя лишь в тот момент, когда она услышала голос бродяги, обращающийся к ней. – Идите по следу этой мелодии, она вам подскажет дорогу. – На этих словах бродяги Клава взбадривается и теперь, когда пелена с её глаз спала, она может увидеть покидающую её спину бродяги и бросить ему вслед вопрос: «Это вы о чём?!».
Бродяга останавливается, поворачивается к ней в полуоборот, окидывает её взглядом, как будто в первый раз увидел, да и с какой-то неизбежностью в голосе говорит. – Будьте осторожны. Он скоро за вами придёт. – И не успевает Клава его спросить, а если вернее, то не выговариваются у неё слова от охватившего её страха, – Кто придёт? – как бродяга покидает её вначале взглядом, а затем уже всем собой. И теперь Клава стоит вся и всеми оставленная и в себе потерянная, не зная, что теперь делать после таких озвученных бродягой перспектив встречи с тёмным королём. И это были не домыслы её воспалённого сознания, а она уверенно это имя прочитала в глазах бродяги. Так что ей было с чего растеряться и испугаться.
– Надо всё-таки где-нибудь присесть и чашкой горячего кофе взбодриться. – Решает так действовать Клава, посчитав, что всё то, что непонятно так с ней сегодня происходит, есть результат её бессонной ночи, что не даёт ей здраво оценить происходящее с ней, и она выпадает в какие-то маловразумительные и туманные крайности.
И на этот раз её уже ничто не может отвлечь от своей цели, – по крайней мере, так она думает и всецело этому содействует, двигаясь по мостовой опустив вниз голову, – и как результат, она без ухода в сторону от своего пути добирается до того места, которое отвечает всем этим её первоочередным желаниям.
– Чашку кофе мне и …– Делает заказ официанту Клава, вдруг сбившись на полпути ко второму своему заказу, услышав донёсшийся до неё где-то уже слышанный голос. А вот это обстоятельство, и то, что она никак не могла понять, где она слышала этот голос, и заставил её задержаться в озвучивании своего заказа, устремившись взглядом в тут сторону кафе, откуда до неё донёсся этот голос.
Глава 6
Тактико-технические обоснования своей позиции, и достаточно смелые разговоры, и заверения лиц, отстаивающих свою точку зрения на свою позицию.
– Каждый из нас, вне зависимости от своего интеллекта и рода помышлений, скорей природно-произвольно, а уж затем только умышленно, старается подавить объективность как таковую через своё субъективное самосознание себя и окружающего нас мира. Так что, разумея всё это, чтобы слишком не давить на ваше самосознание своей субъектностью, я решил, что будет наиболее для вас, моих слушателей, удобно и доступно для понимания, если я локализую своё личное я тем, что отстранюсь от него и буду вести свой рассказ от второго лица. – Предварил себя и свой рассказ человек с широкой спиной, как виделось Клаве, посмотревшей в сторону донёсшегося до неё знакомого голоса, судя по всему, принадлежащего этому разговорчивому человеку с широкой спиной, и пока что всё, что о нём может увидеть Клава.
А раз увидеть в нём она больше ничего не может, – а догадываться по его ушам и причёске, кто он такой и откуда ей знаком его голос, она не хочет, – то если она хочет о нём по подробнее узнать (а она хочет), то ей нужно завершить свой заказ официанту, затем его отправить выполнять заказ, и начать внимательно слушать то, что там решил рассказать своим слушателям этот человек с широкой спиной.
И вот первая часть из того, что позволит Клаве быть неограниченной в своей внимательности к этому рассказчику выполнена, – заказ сделан и официант отправлен, – и теперь она может спокойно … «А это ещё кто такие?!», – ахнула про себя Клава, вдруг в дальнем углу кафе наткнувшись на двух жуткого вида и мощной комплекции типов, кто по причине своей занятости Клавой, а также этого дальнего и малозаметного угла в этом кафе, и не был сразу примечен ею. А вот сейчас они были ею обнаружены, и она ими была напугана.
А испугало в них её даже не то всё, что в них для этого испуга природно закреплено было и существовало, – требовательный к действительности физический вид со своим оскалом: «Не забывай падла, ты мне по жизни должен», и как источник этой их физической составляющей, их изнанка душевной конституции, выраженная в их тяжёлом взгляде на людей вокруг, эту пыль для них, – а вся та совокупность событий и сопровождающих её весь сегодняшний день, начиная с позавчерашнего дня, факторов риска, включив в себя и этих людей, совсем не случайно здесь оказавшихся, и напрягло её так на свой счёт.
И Клава даже и не подумала и не взяла в расчёт их просто человеческую составляющую, где им всё-таки более естественно питаться природной пищей и запивать свою еду тем же кофе, нежели бы если они полностью отказались от естественной для человека пищи и свою энергию подпитывали с помощью солнечного света. Где они позагорали на солнце, подзаряжая свои подсевшие батареи, и давай энергетически-содержательно жить. Что вполне себе возможно, но только не сейчас, а в каком-нибудь удалённом будущем, когда человек наполовину будет собран из биоэнергетических деталей взамен вышедшей со временем из строя, поистершейся в труху органики. А сейчас, пока таких био-конструктивных прорывов в человеческом жизнеобеспечении не замечено, даже такие люди, с виду похожие на машину для твоего искалечивания (чтобы значит, учёные ускорились в деле разработки солнечных батарей для питания человека энергетикой), будут, как самые обычные люди заходить в места общественного питания и, заказав себе чего-нибудь закусить, за столом всё ему принесённое кушать.
Впрочем, Клава сейчас уже не та, что ещё вчера, и она так развинчена, что уже устала ещё больше пугаться и напрягаться. И она с выражением спокойствия на лице бросает в их сторону красноречивый взгляд: «Да и хрен на них. Что будет, то будет», и переводит свой взгляд в сторону спины того типа с широкой спиной и знакомым ей голосом. Кого она хочет не просто так послушать, а с соображением выяснить для себя загадку знакомости его голоса (любопытство, а в нашем случае имеет место любознательность, никогда не знает усталости).
А тот, между тем, не ждал Клаву и того, когда она соизволит к нему прислушаться. А перед ним уже есть свои слушатели, и их внимание и слуховой аппарат уже разогреты его предисловием, и значит, он не имеет права их разочаровывать в себе и своём профессионализме рассказчика. Так что Клава подошла к нему не с самого начала рассказа. Но это ничего, Клава девушка не только умная, как она ни раз о себе заявляла, но и сообразительная к тому же. Так что она сумеет понять, о чём там ведёт свой рассказ этот широкоплечий тип.
И вот Клава вытягивает свой отточенный в свою красоту природой, вздёрнутый вверх носик, кому, когда очень интересно, то он так устремляется вверх, и одними глазами, обзорным зрением, посмотрев этому типу в спину, прямо насквозь пронзает его своим взглядом. Где она к своему ещё не полному осознанию случившегося, с головой погружается в освещаемые этим типом события, которые она видит в режиме реального времени рассказа и притом со стороны участника этих событий. Так хорош был рассказчик, а может всему виной её воображение, настоянное на её исключительно женской впечатлительности. А может тут имеет место, и то, и другое вместе в своей совокупности.
– Я ещё не потерял интерес к жизни, – посредством этого широкоплечего типа говорит высокого природного строения человек, прохаживаясь вдоль, на весь конференц-зал, панорамного окна, и заодно длинного стола для совещаний, за котором заняли свои места всё больше важного вида, респектабельной модификации люди с глубокомысленными лицами, в которых так и стояла загадка, их правота и такие не возможно никому кроме них постичь знания, о которых стороннему человеку суждено только всю жизнь догадываться, и всё равно бесполезно, он никогда в них не будет посвящён и не догадается.
Но это не всё, что вдруг обнаружила перед собой в этой открывшейся для неё реальности Клава. А с торца этого стола для совещаний, где находилось председательское место, за ним стояла на специальных ножках чертёжная доска для презентаций. И как сумев к ней приглядеться и заметить Клава, то она была поделена посередине прочерченной маркером линией, где по обе стороны были прописаны ничего ей неговорящие, потому что плохо видно, имена, скорей всего и более чем вероятно, что присутствующих в этом зале людей. А вот по какому принципу эти люди были тут на доске разделены (насчёт жизни и так понятно), то на это должна была ответить надпись маркером над каждой колонкой имён записанных на доске людей.
Правда, прочитав по какому характерному для этих имён идёт этот раздел, – одни серьёзные, а другие с чувством юмора, – Клава только удивилась, посчитав это за какую-то удивительную шутку, которая, между тем, ввергает лица присутствующих в зале людей в угрюмость и строгость взгляда. И Клава, посчитав, что ей для понимания происходящего здесь, будет лучше обратить всё своё внимание к разглагольствующему здесь перед всеми высокому человеку, возвращается к нему.
А он тем временем продолжает вслух рассуждать. – И я, имея все возможности себе позволить почти всё что мне угодно, решил, что сыграть в игру с судьбой, самое подходящее для нашего случая решение. – Здесь этот высокий человек, видно что всеми тут уважаемый до беспрекословного авторитета, – вон как все его слушают, – останавливается на месте и переведя своё внимание от себя к своим внимательным слушателям, вдруг меняется в себе, – из благодушного в лице он становится подозрительным, – и требовательно так задаётся ко всем провокационным вопросом, который должен выявить среди всех этих его друзей и соратников человека заблудшего не туда и явно здесь лишнего.
Ну а господа заседатели удивлены, конечно, и просто в край возмущены таким с его стороны недоверием. – Да как так возможно подумать?! – сердце просто кровью обливается у господ заседателей от такой несправедливой позиции, с подозрением и не пойми на что, в их сторону со стороны этого, так всеми ими уважаемого господина председателя. – Да если бы не вы, Иван Павлович, то нас, паскуд и ничтожеств в сравнении с вами, сюда никогда бы не позвали. А что уж говорить о тех возможностях, которые нам даёт знакомство с вами. В общем, как хотите Иван Павлович, думать о нас с пренебрежением и нискольким доверием, а мы в вас никогда не сомневались.
И Иван Павлович, смягчённый всей этой, от чистого сердца демонстрацией своей приверженности его председательству со стороны членов совета директоров, так уж и быть, поверит им. И он с верой в лице, но в себе придерживаясь разумной осторожности, возвращается к своему председательскому месту, где он останавливается перед доской для презентаций. Здесь он окидывает взглядом записанные на доске имена и начинает ощупывать карманы своих брюк на предмет присутствия в них нечто ему сейчас понадобившегося. Что вызывает ни малую заинтересованность и в соответствии с происходящим на их глазах вопросы в лицах людей за столом.
– И что же потерял Иван Павлович? – несколько поспешно задались вот таким слишком необдуманным вопросом те члены совета директоров, кто был не слишком умным, без своей стратегической дальновидности.
А вот те господа из этого совета, кто мыслил и рассуждал не одним днём и даже не неделями, тот прекрасно зная, что Иван Павлович просто не того склада человек, чтобы что-то терять, да ещё в своих карманах, сразу уловил этот многозначительный посыл Ивана Павловича, и задался более соразмерным объекту интереса вопросом. – И что же ищет такого Иван Павлович?
Ну а находящиеся в единственном гениально-провидческом качестве люди из этого совета, даже не стали задаваться вопросами, а они, а вернее один этот человек так альтернативно от всех мыслящий и умеющий просчитывать ваши шаги загодя, на несколько стадий вперёд, посмотрел на разыгрывающего тут перед всеми комедию Ивана Павловича, да и со словами: «Не там ты, Иван Павлович, ищешь», перевёл свой взгляд на спинку председательского кресла, на котором был подвешен пиджак Ивана Павловича.
И что совершенно неудивительно для так расчётливо, на пару шагов вперёд для начала мыслящего человека, то Иван Павлович заканчивает эту, так называемую комедию с обыском своих брюк, да и переводит свой взгляд в сторону своего пиджака. Куда он и направляется прямо тут же. А вот его поиски нечто для всех неизвестного, но только не для него, в пиджаке костюма, как можно уже догадаться, заканчиваются вполне себе успешно для Ивана Павловича, вынувшего из кармана монету рублёвого достоинства по советским меркам, и подняв её вверх, продемонстрировал её большую значимость для себя и значит для всех тут собравшихся.
И хотя все тут собравшиеся люди относятся к Ивану Павловичу с огромным уважением и доверием, а также никто из них никогда, по крайней мере, до тех пор пока Иван Павлович занимает председательское место, не подвергнет сомнению непререкаемый авторитет Ивана Павловича, всё же было бы не плохо, если бы он им всем тут пояснил, чем так замечательна и значима эта монета. Просто она с виду не столь уж и ценна, даже для нумизматов. А то, что это она относится к знаковому историческому периоду, и была выпущена к олимпиаде, не делает из неё нечто особенное и интересное для этих людей, хоть и питающих огромную страсть к коллекционированию и накоплению любого валютного и физического достоинства монет.
Ну а если Ивану Павловичу каким-нибудь самым из всех нелогичным, скорей всего, фантастическим способом, с использованием наработок алхимиков (он сгенерировал в одном концентрированном объекте колоссальную по объёму и мощности энергию), который перевернул все основы и базовые законы физики и экономики, удалось создать неразменный рубль (а всего вероятней, он его у кого-нибудь перекупил, – в обмен предложил не оцениваемую в деньгах чувственную вещь, – или украл, не договорившись), то тогда это другое дело. И они готовы выслушать тот обменный курс, по которому Иван Павлович пожелает им предложить обменять этот неразменный рубль.
И для начала было бы крайне желательно посмотреть презентацию работы этой монеты, а вот давить на них тем, что я так сказал и значит, так оно и есть, не стоит. И хотя здесь, в кабинете, никто не осмелится своим пререканием подвергнуть сомнению заявление Ивана Павловича о неразменности его рубля, – его неразменность обеспечена моим крепким словом, – всё-таки этого недостаточно для хождения этого рубля за внешними пределами этого кабинета. Где обязательно найдутся такие недоверчивые люди, кто захочет оспорить такую его обеспеченность своей конвертацией его значения. И эти, не то чтобы мало доверчивые люди, а они вообще ни во что не верят, живо решат проверить неразменность этого рубля, сунув вам под бок острый нож в качестве разменной монеты.
И что удивительно, то рубль как-то быстро разменяется, и притом по самому невыгодному для себя курсу – в обмен на предупреждение лучше не идти в полицию, а то они тебя, падла, найдут и не только на что-то понижающее твой статус разменяют, а помножат на нуль всё что у тебя дома обнаружат.
Но опять все эти люди из совета слишком поверхностно мыслят, и этот рубль в руках Ивана Павловича, не в таком качестве разменная монета, а это такая монета, которая сама собой производит размен судьбы того человека, кто вверит своё будущее в её решение. Правда, Иван Павлович, больше чем думают члены этого совета зная их, не пускается в их сторону со столь сложными объяснениями, а он, приспустив всю эту сложную смысловую комбинацию слов, не без своей склонности к аллегории и приукрашиванию своих слов мифологической составляющей, обращается ко всем с вопросом. – Знаете, что это?
Ну а когда к тебе обращаются с таким вопросом, на который ответ вроде как очевиден, то ты начинаешь сомневаться в своём, тоже вроде как очевидном ответе. И начинаешь быстро прикидывать, что же ты мог упустить такого, что полностью не делает очевидным твой ответ. Но как бы ты не переворачивал с ног на голову ту реальность, которая подразумевалась в твоём ответе и заданном к тебе вопросе, ты нисколько не продвигаешься к другой очевидности понимания до этого момента незыблемого факта, о котором тебя спросили. А как только ты во всё это упираешься, то начинаешь подозревать спрашивающего в некой ловкой хитрости или провокации.
– Тут, несомненно, имеет место игра слов, или этот гад надо мной решил посмеяться. – Примерно к такому выводу приходят люди из совета директоров, уже не столь смиренно-уважительно к Ивану Павловичу настроенные. А по-другому они и не могут на него сейчас смотреть, когда он их тут вгоняет в такие умственные завихрения. Правда, они осторожничают в лицах, чтобы такую претензию Ивану Павловичу в лицо не выказывать. Ведь он может всё это недовольство и твою принципиальность в тебе заметить, и глазам своим не веря, обратиться с вопросом именно к тебе лупоглазому и вечно недовольному Смутьяну Смутьяновичу.
– А вот что нам скажет по этому поводу, Смутьян Смутьянович. – Оглушает конференц-зал Иван Павлович своим заявлением и тут же своей крайней прямолинейностью (он ткнул в него пальцем руки) вгоняет в свой ущерб названного так лупоглазо и если честно, то срамно, несдержанного на эмоции господина с модной бородкой на подбородке.
А Смутьян Смутьянович не такой совсем человек, как его называет сейчас Иван Павлович, да и зовут его с самого наречения и детства иначе – Григорий Пантелеймонович. И Григорию Пантелеймоновичу совершенно непонятно, зачем Иван Павлович так и за что его обескуражил. А когда Григорий Пантелеймонович что-либо не понимает, то из него и слова внятного не вытянуть, максимум только мычание и упёртость вида в исподлобья. С чем он и смотрит на Ивана Павловича.
А этот Иван Павлович, до чего же творческая личность, и он, подменив за Григорием Пантелеймоновичем всё это его упрямство мысли, да и давай делать просто удивительные для Григория Пантелеймоновича выводы. – Хотите своим молчанием, Григорий Пантелеймонович, подчеркнуть свою твёрдую позицию на переход платежей на безналичный расчёт. Где монетам любого достоинства нет места. Что ж, вполне понятная позиция. Только не нужно её так упёрто лоббировать, не вдаваясь в подробности. – На этом Иван Павлович оставил Григория Пантелеймоновича в своём недоразумении, – да откуда он это знает? – и вновь обратил всё внимание членов совета на монету в своих руках.
– Монета, это второе имя богини Юноны. В переводе с латинского, значит советница. Вот возможно почему, люди в сложных для себя ситуациях, обращаются за советом к монете, делая свои ставки на её грани. – А вот теперь более-менее, но правда только отчасти прояснилось то, что подразумевал под своим вопросительным обращением Иван Павлович. Хотел поумничать и выказать себя человеком со знаниями не только цифр, но и культуры. – Вот видите сколько я всего знаю, – чуть ли не стуча себе в грудь, важничал в мысленной проекции Иван Павлович, посматривая на всех тут со своего антагонизма, – а вы вот, а в частности Григорий Пантелеймонович, – Иван Павлович в свойственной себе язвительной манере, не смог не остановится взглядом и своим замечанием на людях особо им отмеченных, – я в этом как есть уверен, ничего из этого и не знали.
И тут попробуй вслух возмутиться или возразить ему, заявив, а нам это тыщу раз не надо, то Иван Павлович обязательно какую-нибудь уморительную каверзу в твой адрес в твоём междометии отыщет (так он подавлял самостоятельность мысли, а не эго членов совета по его заявлению), и начнёт её тут вслух словесно развивать. А все при этом просто обязаны смехом поддерживать Ивана Павловича, когда он будет потешаться над этим междометием, которое если будет слишком умничать и грубить Ивану Павловичу недовольным видом недоумения, когда нужно всё это с довольно весёлым принять и в ответ посмеиваться, – ловко это вы, Иван Павлович, за мной это моё неряшество в делах подметили, – то Иван Павлович может и расстроиться. А когда он расстраивается, то он в сердце огрубевает и больше не слышит его голоса, начиная с одним только расчётом подходить к отношениям с этим междометием. А к чему это ведёт, то стоящее в углу пустующее место в совете директоров прямо на это указывает.
А ведь когда-то, да чуть ли совсем недавно, на вон том кресле, с самого края, сидел величаво, считающий себя птицей самого высокого полёта и вообще всё ему нипочём, Гавриил Лихолетов, человек большого ума, как он думал, глядя на свою массивную голову, в которую, когда еда и питие не помещается, много ума входит. И вот этот величавый и самонадеянный господин с претензиями на самую представительную для себя жизнь, и не заметил, как Иван Павлович оказался рядом с ним, увлечённо рассматривающего перед собой телефон, с которого на него смотрят различного культурного непотребства картинки.
Ну а Иван Павлович в миг заинтересовался всем этим увлечением Гаврилы мастера на все руки, как он его ещё по дружески называл, и к полной неожиданности столь увлечённо отвлечённого Гаврилы вдруг его спросил. – А ты, Гавриил, что по этому поводу считаешь?
А Гавриил, хоть и считать мастак и вообще он любит всё это дело, как бы это сказать для него помягче, в общем, сейчас находился вне всякого счёта и как бы не рассчитывал, что на его счёт возникнут какие-то вопросы. Что определённо удивительно так на Ивана Павловича и на себя нейтрально рассчитывать, когда они здесь только для одного и собираются, чтобы быть в расчёте друг с другом и с этим миром, к которому у каждого из них имеются свои счёты.
Ну и Гавриил слегка выразил затруднения со своим ответом, будучи не в курсе того, по какому поводу понадобилось его экспертное мнение. Но при этом он не собирается озвучивать истинную причину своего затруднения, а он говорит, что любой счёт требует обстоятельного подхода. – Я, – говорит Гавриил, – не привык доверять расчётам, сделанным на вскидку. Как минимум, я должен их перепроверить на калькуляторе. – И Гавриил в качестве демонстрации того, что он в телефон заглядывал не по тем основаниям, по каким было решил Иван Павлович, а он держал свою руку на пульсе счётной системы телефона, калькулятора, демонстрирует всем его окружающим людям высветившийся с экрана телефона калькулятор. Где он прямо с вызовом на всех смотрит, говоря как бы, и кого мне прямо сейчас забить в цифре в мой калькулятор и само собой поделить на бывшие свои, а отныне мои активы.
И, конечно, желающих быть так и вообще разделённым со своим имуществом, среди окружающих Гавриила людей не находится и все отводят свои глаза от его хищного взгляда. Что также относится и к Ивану Павловичу. Но он в отличие от всех остальных людей в этом зале заседаний, не слюнтяйского характера, и он может и сам что в ответ Гавриилу предъявить расчётного.
– А вы, Гавриил, человек большого расчёта. И, наверное, только вы нам всем тут поможете. – Многозначительно так говорит Иван Павлович, не к добру прищурив один глаз. – А у тебя хватка, что надо? – как-то удивительно обращается к Гавриле Иван Павлович, как будто и так не видно по Гавриле, что он своего не упустит никогда. И Гавриил в некотором сомнении от такого к себе вопросительного обращения Ивана Павловича, и не пойми чего подразумевающего, а может быть даже и намекающего.
– А что ему надо? – задаётся про себя вопросом Гавриил, понимая, что ответ на этот вопрос даст ответ на вопрос Ивана Павловича, самого для него непонятного и загадочного человека (для него большая загадка и очень непонятно, почему он ещё не на месте этого пресловутого Ивана Павловича).
