полная версия

Игорь Бордов
Поселок Просцово. Одна измена, две любви

Глава 7. Терапия.

«Видел ли ты человека проворного в своём деле?» (Притчи 22:29, Синодальный перевод).

Но была, конечно, и терапия. И это радовало. Я довольно сильно увлёкся терапией ещё на шестом курсе (до этого времени меня вообще мало что интересовало в медицине); мне нравился диагностический процесс, который часто требовал помимо знаний активности мысли; нравилась и фармакотерапия.

Иногда попадались сложные пациенты. И на фоне того, что с дополнительными методами обследования в Просцово всегда было, мягко говоря, непросто, порой приходилось полагаться только на мозги, руки да фонендоскоп. Из стационара некоторых пациентов увозили на больничной машине (если она была на ходу) в Т…, где им проводили рентгеновское обследование и основные анализы; ЭКГ делал я сам. Но это было всё. К тому же, не всякая бабушка выдерживала путешествие в «буханке», и таковые пребывали в стационаре практически необследованными. Доходило до того, к примеру, что я лечил самостоятельно мерказолилом женщину с клиническим гипертиреозом, не прибегая ни к каким обследованиям.

Порой всё это приводило к клиническим ошибкам. Однажды вызвала на дом не очень старая женщина с жалобами на одышку. Кроме небольшой тахикардии, приглушенных сердечных тонов и жёсткого дыхания я ничего у неё не нашёл; не было ни аритмии, ни хрипов. Основываясь на этой скудной клинике, я диагностировал ей сердечную недостаточность предположительно на фоне хронической ишемии сердца и назначил полный объём того, что при этом тогда полагалось вплоть до нитратов. Через день женщина вызвала повторно и сообщила, что ей хуже. Мне подумалось, что так проявляется её ипохондрия и велел продолжить приём лекарств, заверив, что эффект обязательно наступит через некоторое время. Но женщине становилось хуже. К великому счастью, как раз в это время в больницу заново устроилась Альбина Степановна (очередная Альбина), лаборантка, длительное время отсутствовавшая. Я сделал женщине анализ крови и выяснилось, что у неё серьёзная анемия и, понятно, что все эти мои нитраты с каптоприлами и мочегонными здоровья ей не прибавляли.

Альбина Степановна была шегутная, наивная до абсурда, смешная, неопределённого возраста женщина, из тех, что так и пышут энергией, да только энергия эта как-то слепо и малоэффективно уходит куда-то непосредственно в космическое пространство, минуя атмосферу. Меня, однако, дико радовало, что в историях болезни нетранспортабельных старушек появилось теперь хоть что-то, что можно было туда вклеить. Правда, это продолжалось недолго: у коровы Альбины Степновны что-то сделалось с выменем (а скотина в Просцово, как я очень быстро понял, – наивысшая ценность), и она тотчас же снова рассчиталась. И теперь история очередной поступившей Альбины Кронидовны вновь не содержала в себе ничего, кроме процедурного листа.

Апогей диагностических возможностей Просцовской поселковой больницы наступил незадолго до истории с пресловутым выменем. Прибежав в ординаторскую запыхавшись и сделав по инерции по её периметру кругов 18, Альбина Сергеевна затараторила мне в ухо, чтобы я как следует протёр свои айболитские очки и опрометью бросился прямо сейчас, побросав все дела, за ней в лабораторию сделать совместно анализ крови (а я, наверное, со времён гистологии на 2-м курсе микроскопа в глаза не видывал). Тем не менее, я авторитетно склонился над окуляром и, да, со всей серьёзностью и ответственностью подтвердил, что лейкоцитов в поле зрения чрезвычайно много. И я не заподозрю Альбину Степановну в том, что она вписала в графу бланка «лейкоциты» такое неимоверно большое число, будучи пьяной до невменяемости, тем более что Альбина Степановна вообще пьяной никогда не бывает. И непременно завтра отправлю эту злополучную пациентку в К… к гематологам с подозрением на хронический лимфолейкоз. И да здравствует просцовская диагностика! И вот если бы Альбина Степановна отсутствовала, то я бы так до сих пор и лечил эту несчастную пациентку невесть от чего! Альбина Степановна была польщена, но вымя есть вымя. Перед больным выменем неизбежно пасует здоровье всей нации, что тут поделаешь?!.

В то время ещё не примерли все, кто продолжал нести в своём сердце пришедшую в упадок эпидемию ревматизма. Сейчас, например, я могу выслушать в сердцах пациенток склеротичесий шум на аорте, но и всё, пожалуй. А тогда-а… Вызывает меня вредненькая пациентка типа Валаамовой, из Совхоза. Слушаю я её сердце и слышу всё: и диастолический шум, и его мелодичное убывание-затухание, и трёхчленный ритм и всю эту фонографическую середины двадцатого века белиберду, делаю вдумчивое назначение и иду домой возвышенно-задумчивый, аки чеховский герой, мол, экий я диагност!

Однажды было что-то вообще невообразимое, какая-то чехарда у сложной пациентки в стационаре с ионным дисбаллансом (по т-м биохимическим анализам), я сам с собой взлетел к вершинам диагностического поиска и что-то такое необычное капельное назначил. А дело было перед отъездом в Иваново. Мы с Алиной пришли в гости к Крабиным (Кольку Насреддину и Маришке), мы выпили, и я рассказал всем эту мою просцовскую ионно-детективную историю. Колёк (как бы знатный анестезиолог) внёс ясность. Я, делая в душевном запале весомый глоток водки, хватаю Колька за грудки и кричу: «Давай, гад, раз ты такой умный, телефон; надо звонить в Просцово дежурной медсестре, а то там не того пациентке моей накапают!» Колёк смеётся дуэтом с Маришкой, мол, «эх, Игорёчек!», однако телефон предоставляют и поют мне, Чеховскому преемнику, дифирамбы. Я что-то там пьяно бурчу медсестре Валентине (влюблённой в меня), она берёт под козырёк, и я вижу с этой стороны телефонной трубки, как слеза из угла левого глаза её смешивается в потоке со слюной из левого угла рта её (впрочем, это пьяная фантазия).

Татьяна Мирославовна (педиатр), от которой в смысле помощи мне в рамках терапии ожидать чего бы то ни было вряд ли следовало, однажды вызвала меня и радостно сообщила, что я имею возможность заказать на больницу оформление подписки на определённый медицинский журнал. Я выбрал «Клиническую Фармакологию». Мне было приятно. Тогда ещё не было медицинских представителей фармацевтических компаний (в Просцово, по крайней мере), и подобные журналы были в новинку и читать их было приятно.

Впрочем, у меня были книги по клинической медицине, которыми я зачитывался, и на определённом этапе они даже составляли конкуренцию Библии (художественную литературу в Просцово я почти не читал).

В то время я практически не располагал пролонгированными лекарственными формами. К примеру, гипертонию приходилось лечить каптоприлом 3 раза в день и нифедипином (в различных формах и вариантах) 3 раза в день. При этом я видел, как суматошно прыгает у пациентов давление, и как от каких-нибудь капсул кальцигарда (нифедипин) несчастные бабушки то беднеют, то краснеют. В результате я склонялся к бетакарду (атенололу), который, однако, очень слабо снижал давление и верапамилу, от которого не краснели и не бледнели, но всегда думалось: а не заблокирует ли он ненароком кому-нибудь АВ-узел. В журналах писали про пролонгированные формы, но на практике их не было, и я только истекал слюной. Например, я видел в журналах рекламу индийского и югославского эналаприла (энам и энап), мол, они удерживают давление на одном уровне в течение суток (мечта же!), но этих препаратов тогда не было в наличии. Тем более, когда я посетовал об этом эксперту Лебедевой, когда она в очередной раз приехала осматривать нового претендента на инвалидность, она сказала, пренебржительно усмехаясь моей некомпетентности: «Так ведь все же эти энамы и энапы – джинерики». Я впервые слышал это слово, и, чтобы не быть уличённым в постыдном невежестве, среднезначительно замолчал.

В конечном итоге, эта моя ярая, неконтролируемая увлечённость фармакотерапией привела к полипрагмазии, в чём я был со временем уличён т-ми снобами, и мне прямо в лицо заявили, что меня надо переучивать. Помню, я про себя возмутился: а кто-нибудь из вас, гадов, был рядом, когда я там один, три года был новым Ионычем (спустя сто лет после Ионыча)? Да нет, я сам виноват, понятно. Надо было лекции в институте не закалывать и медицинскую литературу читать день и ночь всё это время вместо Библии!..

Глава 8. Свадьба etc.

«Будь счастлив со своей женой. Наслаждайся той, на которой женился ты, будучи молодым» (Притчи 5:18, перевод Международной библейской лиги).

22 января 1998 я вступил во второй брак. Торжество было минимализировано по всеобщему согласию. Я плохо его помню. Правда, сохранились три-четыре фотографии. Алина надела белое платье, я – усы и костюм. В ЗАГС заглянуло несколько Алининых одногруппников из сочувствующих и её сестра Алёна. Вадим прокатил нас по городу, а потом, по нашей просьбе, завёз в наш нарколесок. Мы немного постояли на опушке. Было солнечно-морозно. Потом мы поехали к моим родителям. По дороге я поставил кассету с битловской сборкой, которую сделал перед крымским походом для Алины. Первая песня там была And Your Bird Can Sing, рабочий вариант, где битлы хохотали.

Мои родители угостили нас и сватов и ещё незначительное количество ближайших родственников. Всё. На вечерней фотографии мы с Алиной сидим на диване с кривыми, утомлёнными лицами (не могу вспомнить причину этого утомления; хотя свадьба всегда – это как-то утомительно прежде всего).

Вестницкие предоставили моей бывшей жене квартиру под съём. Они и их окружение казались обиженными, и мы не связывались. Но мы навестили моих институтских товарищей (Государева, Крабиных и Пашу Ястребова) и пригласили их побывать у нас в Просцово. Они действительно приехали через неделю. Мои воспоминания об этом визите тоже крайне скудны, возможно потому, что не случилось ничего особенного: выпили водки, поорали песни, да и разъехались.

Свадьба не воспринялась мною как нечто значимое. Только как некое формальное отдание некой дани. Наше с Алиной сочетание случилось ещё прошлой весной, в лесочке, там вместо шампанского была Балтика №4, а вместо приглашённых гостей – клещи да муравьи, которых мы весело от себя отгоняли. А теперь мы жили в захолустном посёлке Просцово, и уже несколько месяцев. Правда, большую часть времени по будням мы были в разлуке, но к концу лета ожидалось, что уже поселимся вместе навсегда.

После свадьбы у нас как бы была «медовая» неделя, но она мало чем отличалась от предыдущих медовых недель. Просто Алина отмазалась от пары дежурств и подзаколола часть какого-то цикла и прожила это время в нашем просцовском домике; я же продолжал ходить в больничку айболитствовать за небольшие денежки. Вот, собственно, и весь вам «мёд», дорогие новобрачные.

Мы тогда купили новенький кассетный магнитофончик и к нему кассету со сборкой последних заграничных поп-хитов на манер «Don`t Speak!» и «Lemon Tree». В магнитофоне было и радио. Просцовские радиоволны бесконечно несли в наши уши саундтрэк «Титаника» и в перерывах иногда – голос Гребенщикова, поющего в стиле регги: «Сестра, здравствуй, сестра!» Ближе к весне мы даже сходили в кинотеатр «Победа» (тогда ещё живой и даже главный в К…) на пресловутый этот «Титаник»: меня впечатлило, Алину – нет. Алина вообще не в ладах с синематографом, что мне даже в ту романтическую эпоху показалось странным и слегка насторожило. Помню, на самой заре знакомства я спросил: какие фильмы тебе нравятся? Алина замялась, потом сказала, что они с одногруппниками не очень давно были на фильме «Человек дождя», и там было так смешно: «кто на первой базе? – я на второй!» Я на тот момент ещё не смотрел этого фильма, и мне подумалось, что возможно это и был самый смешной эпизод кино, но вот вопрос: почему Алина настолько легкомысленна, когда говорит о кино?..

О чем мы говорили тогда, после свадьбы?.. Я не помню. Возможно о том же, о чём говорят все люди (?) (ох уж этот мой вопросительный знак в скобках, как же я его когда-то любил!) Мы жили у Пугачёвой, катались на лыжах. Могу предположить, мы говорили о моей работе и Алининой ординатуре. Это всё?.. Нет. Наверняка о планах. Мы пока не планировали непосредственно в ближайшее время завести ребёнка. Но планировали в скором времени завести ребёнка. Мы уже тогда планировали в августе, когда мне (после 11 месяцев работы) дадут мой заслуженный отпуск, отправиться в поход в Крым – даже вдвоём, если больше никто не захочет. Мы вместе пели под гитару песни «Белой гвардии» и подобное. Неужели это всё?.. Видимо, да. У нас не было соцсетей, интернета и мобильных телефонов. Только магнитофон с песней «Don`t speak!» и радио с саундтреком «Титаника» и этой странной сестрой Гребенщикова. Не было даже телевизора. Была только гитара, печка, книжка с рассказами О`Генри, самодельное овсяное печение и радости плотской любви по ночам.

В то время умерла от рака молочной железы Линда Маккартни, и я прочитал ещё что-то у Фриша (кроме уже прочитанных «Штиллера», «Гантенбайна» и «homo Фабера»), и мне не понравилось. Не то что даже не понравилось, а моё восприятие Фриша истаскалось, соскучилось, устало. Тем более, наверное, уже тогда, на фоне глобальности Библии, он казался в некоторой степени нелеп. Он устарел. Я вскользь сказал об этом Алине, но она никак не прокомментировала.

По тогдашнему крымскому совету Матвея Прострелова я прочитал что-то из Кобо Абе – меня не впечатлило; прочитал «Гнездо кукушки» – впечатление было ярким, но непродуктивным. В маршрутке по радио услышал песню с нового альбома Маккартни Flaming Pie, захотелось записать альбом, но времени забежать в студию звукозаписи не было.

То, что я перестал писать, мало затронуло Алину. Она слабо годилась на роль ма́стерской Маргариты, скачущей на метле и бьющей окна всяким тупоумным критикам… Я, в свою очередь, вероятно, тоже слабо годился на некую возвышенную в глазах Алины роль. Тогда вообще какие бы то ни было наши «роли» не были обозначены. И в этом была неосознаваемая нами решающая ошибка. Даже Дина в этом смысле «преуспела» больше. Она в своё время едва ли не на первом свидании обмолвилась, что если мы с ней поженимся, то готовить буду я! (потому что она не желает готовить). Это было глупо, но и до безумия мудро в то же время. Поли полагалась в этом смысле на некое автоматическое предоставление жизнью необходимых условий. Мы с Алиной полагались на любовь, под которой подразумевали наше взаимное влечение друг к другу и единство во взгляде на красоту. Но и тут закралась ошибка (на мой взгляд, роковая). С одной стороны, всё естественно: у Алины овсяное печенье, у меня – гитара, и мы в унисон ахаем на закат – так какие могут быть проблемы?.. Но Алинин взгляд на красоту статичен. Мой, как со временем выяснилось, – динамичен. Я не мог сказать: «это красиво», и удовлетвориться этим. Я энергично ставил вытекающие логические вопросы: кто стоит за этой красотой? кто её автор? что мне с ней делать? почему помимо красоты существует уродство? что стоит за уродством? откуда оно? что мне делать с ним?.. Алина же удовлетворялась просто фактом наличия красоты. Она устремлялась в утопию, не думая и не понимая, что путь в неё неизбежно лежит через боль и кровь. Она решительно отвергала любой негатив, любой намёк на чернуху, отворачиваясь, закрывая глаза, махая руками, по-детски топая ножкой, впадая в очевидный самообман, и так до сих пор. Я не мог и не могу с этим согласиться, но в ту просцовскую пору я ещё не видел ничего, всё это явно проявилось позднее.

А тогда – что?.. Да та-самая вечная иллюзорная любовь. И что она являет собой? А всё, что есть!!. И остальное-прочее – её придатки. Секс. Дети. Заработок. Дом. Воспитание детей. Преодолевание в принципе лёгких обычных человеческих проблем. Совместное старение. Совместное (впрочем, необязательно) умирание, смерть. Смерть? Нет. О ней негоже говорить в сём нежном возрасте. Любое упоминание о ней суть проявление слабости, либо психологической ипохондрии, что не есть приятно.

Поэтому, да будем строить наш дом, медленно, плавно, поступательно, не забывая о красоте, окружающей нас, созерцая её, радуясь ей! Такова была концепция по умолчанию.

ЧАСТЬ 4

Глава 1. Хронология по годам.

«Вы жили в этом мире без надежды и без Бога» (Ефесянам 2:12, Новый русский перевод).

Фундаментальная вера, которая однажды побудила меня посвятить свою жизнь J, крепко спаялась с моею душой, наверное, лишь в начале 2000 года. А эти два года, после заключения второго брака, я всё ещё что-то пыжился, как-то ещё по-глупому лицезрел жизнь, детскоствовал.

Я, например, хотел сводить Алину в поход, в Крым, и именно туда, где мне так понравилось в августе, и быть там, в том чудесном месте уже с ней. Я пил пиво и иногда, с другими, самогон, очевидно надеясь извлечь из этой искусственной наркотической эйфории некий сок жизни, некое осознание, некое приобщение пусть даже и к собственному, раздроблённому и нестройному, внутреннему миру. Я не торопился становиться нравственным; не испытывал, к примеру, желания бросить курить. Чтение Библии и библейской литературы я перемежал с чтением Спока (мы же планировали-таки, по устаканению всего, завести ребёнка), Карнеги (меня привлекал в нём дух беллетристики, столь скудный в публикациях bf) и даже киноромана «Твин Пикс», который я позаимствовал у одной, с определенной степенью дебильности, молодой пациентки.

Но, мне казалось, я не заходил за грань. Однажды, той первой зимой, ещё до свадьбы, я, как обычно, покуривал на площадке над лестницей, ведущей к дверям кухни. Неожиданно рядом возникла кастелянша Ира, и вдруг, без лишних слов, крепко обняла меня вместе с сигаретой и сигаретным дымом. Эта Ира была дочерью старшей медсестры, Альбины Александровны; ей было около 30, разведёнка. Она была невысокая, ладно сложенная, возможно – слегка симпатичная; в ней чувствовалась недюжинная энергия и крик к жизни. Высвобождаясь из её объятий, я ощущал себя крайне неловко, видимо под напором этой её энергии. И у нас даже состоялся некий нескладный разговор, кажется из одних междометий. Позже, анализируя событие, я проникся гордостью за свою нравственную устойчивость. Хотя в этом, очевидно, не было какой-то исключительной моей заслуги. В институтские годы, в тот небольшой кусок времени, когда я не был связан ни с одной девушкой, я был как-то даже склонен к некоторого рода блудливому поведению, но я никогда не был подобен, скажем, Шуге, который делал из такого поведения едва ли не спорт (и со стороны я со снисходительной усмешкой наблюдал, как бедолага лечится то от вшей лобковых, то от гонореи, то от реактивного артрита). И к моменту этих кастеляншеских домоганий я вполне себе ровно относился ко всем женщинам мира, исключая Алину. Да и вряд ли, даже если бы я был свободен, эта Ира до такой уж степени заинтересовала бы меня.

Я не могу вспомнить, несколько часто я молился в то время и молился ли вообще.

С чтением Библии тоже было как-то странно. Я отчётливо помню, что книгу Даниила я прочел ещё тогда, у Пугачёвой, в то время как книгу Исайи, кажется, впервые читал только летом 99-го. Тут два варианта: либо мама (точно не папа) посоветовала мне внеочередным образом прочесть Даниила, либо я и вправду, так быстро и неосознанно махнул весь Ветхий Завет у Пугачёвской печки, ничего толком не осознав, а потом перечитывал всё заново. Во всяком случае, завоевание обетованной земли (книга Иисуса Навина) точно совершалось у той печки. Причём у меня отложилось: моё географическое восприятие было прямо противоположным; в уме почему-то я представлял израильтян, осаждающих Иерихон, к западу от города, а не к востоку.

Я помню, как читал «малых» пророков в автобусах К…-Т…-Просцово, но было ли это в 98-м или 99-м, – точно не помню.

Помню, я читал Карнеги, пересаживаясь в некое пасмурное (скорее всего, осеннее) время в Т… с просцовского на К…ий автобус. Я задумался. Карнеги так много писал о придирках, как о том, что безотказно (и это едва ли не было чем-то с его точки зрения решающим) отравляет любую семейную жизнь. Тогда мне казалось, что это перебор. «Малые» же пророки казались чем-то волнующим, но всё же отдалённым от нынешних реалий.

В любом случае, пожалуй, стоит отметить, что 99-й всё же был более продуктивным в плане восприятия мною духовных истин. В 98-м, однозначно, я был более легкомыслен и бестолков. Мне хотелось рыбачить, бегать по лесу в поисках грибов, что-то значимое искать в телевизоре, радио и книгах, общаться с институтскими друзьями. Мне льстило, что я какой-никакой, а некто значимый в посёлке с 2000 населения; что я имею предоставляемую мне этим поселком квартиру, пусть и неказистую; что я, кажется, не самый плохой в мире врач и что меня любит моя жена.

Возможно, трагедия, случившаяся тогда одновременно с беременностью жены, что-то добавила к моей остепенённости в духовном смысле. Пожалуй, да. Но до этого было ещё полгода.