Игорь Бордов
Поселок Просцово. Одна измена, две любви
Глава 9. Последняя осень.
«…Дабы представить Господу народ приготовленный» (Луки 1:17, Синодальный перевод).
Та осень была как затишье перед бурей. Я продолжал интенсивно питаться духовно. Чтение «красной книги» «Ты можешь жить вечно в раю на земле» увлекало и удовлетворяло: особенно тем, как поступательно, аргументированно и доходчиво опровергались небиблейские вероучения, вскрывалась их пагубность с точки зрения разумной веры. Пролетев её, я взялся за «Единство в поклонении истинному Богу». Это уже был высший пилотаж. Игра ума. Рассуждение над глубокими вопросами веры посредством складывания мозаики из библейских стихов (стихи не цитировались, их следовало открывать, – понимание прояснялось и это грело сердце и лелеяло эйфорию вдумчивого осознания).
Чтение книг, посвящённых библейским пророчествам, стимулировало образное, ассоциативное мышление. Иногда это заходило за грань. Например, я читал у Макария во Второзаконии 28:65-67: «Господь даст тебе там трепещущее сердце, томящиеся очи и скорбящую душу. Жизнь твоя будет висеть пред тобою, и будешь бояться ночью и днем, и не будешь уверен в жизни твоей. В боязни сердца твоего, которою ты будешь объят, и смотря глазами своими на то, что ты увидишь, поутру ты скажешь: о, если бы пришел вечер! а вечером скажешь: о, если бы наступило утро!». В этих словах я видел проекцию на всю эту несчастную жизнь в российской глубинке в 90-х, подмечал в сердце, что и себя я так перманентно ощущал, будучи оторванным от Бога. Проецируя библейскую весть столь отчаянно на реалии, я не то чтобы забывал, а скорее неосторожно игнорировал, что слова эти всё-таки были непосредственно направлены израильскому народу, когда он был на пороге обетованной земли и несли вполне определённый смысл пророческого предостережения. Итак, аналогия, конечно, могла иметь место, однако лишь отчасти и сугубо умозрительно. Но именно такой подход порой трогал моё сердце в то время.
Рома взрастал. Алина тревожно радовалась. Мы фотографировали Рому в яблоках и в капусте. В яблоках Рома криво улыбался, в капусте – недоумевал. Идея «быть найдену в капусте» была ему чужда.
Собрали урожай. Он вышел неожиданно славный, особенно что касается хрена и картошки. Меня заставили крутить в мясорубке хрен. Яблок с единственной (не срубленной и не обобранной) яблони вышло изрядно, и они были вкусно-ароматные. Мы уложили их в кладовку, что на подходе к туалету, и они сделались чу́дным природным дезодорантом. Со Скалкинской капустой вышло хуже. Возможно, она ожидала, что я, как Скалкин, выполю под ноль все сорняки и расстреляю из рогатки всех белых бабочек. Но я был ленив, капуста обиделась и её, обиженную, сожрали гусеницы. Милена Алексеевна советовала то золой сыпать, то чесноком кропить. Я кропил и сыпал, но при этом как-то до мордоразворота брезговал гусеничными испражнениями: бабочки радовались, капуста грустила. В итоге вышло скудно и некрасиво. В это же время в огородике Веры Павловны капуста реализовалась в нечто гигантское и даже треснула, не выдержав давления роста. Я спросил:
– Вера Павловна, вы рассаду капустную откуда брали?
– У Скалкина.
– Странно. У вас – вон даже треснула, а у меня даже не завязалась почти.
Вера Павловна пожала плечами.
– Ну, капусту ведь поливать много надо. Я и поливала всё время из шланга, пока вы на работе были. Я-то ведь не работаю. Вот и треснула.
– А-а, – протянул незадачливый огородный новобранец.
На работе, как всегда, было интенсивно и изобильно. Среди не столь многочисленного, но всё же наличествующего в Просцово детского населения вспыхнула вдруг краснуха. Меня привлекли как педиатра (ко всему привыкший быть привычным айболит особо не возражал). Детишки куксились, плакали на руках шегутных мам, а дядя-доктор слушал их загадочное «пуэрильное» (не «везикулярное», надо же) дыхание и делал им маленькую литическую смеську в их маленькие сопротивляющиеся попки.
Жизнь полна как всевозможными удивительными совпадениями, так и кучей разных наоборотов. Например, когда я в детстве грёб с прародителями граблями сено, дедушка Семён предостерегал меня: «Греби тщательней, вишь остаётся! Смотри, – жена рябая будет». Это, конечно, из всех тупых примет – одна из наитупейших, но у Поли-таки оказалось изобилие веснушек на лице. С другой стороны, странно: при том, что я чувствовал себя вполне-себе неплохим терапевтом, а в роли всезнайки-всеумейки айболита закономерно впадал в растерянность, жизнь порой крутила так, что как терапевт я пробуксовывал, а как айболит был на коне. На Ленинскую улицу заладила вызывать кругленькая, задорная маленькая бабушка с давлением упрямо не ниже 200, а чаще 260, а иногда и за 300. Я вбухал в неё всю бывшую в наличии антигипертензивную фармакологию, но давление круглой бабушки упорно отказывалось снижаться хотя бы до 180. Госпитализироваться бабушка, конечно же, отказывалась, да к тому же у коровы Альбины Степановны снова что-то случилось с выменем, так что даже мочу не было никакой возможности проанализировать. Вот что тут прикажете делать бедному маленькому терапевтику? ждать геморрагического инсульта? (вспоминается Яков Берман, который подхихикивал на занятиях медицинско-английского, говоря грустным голоском имбецильного попрошайки: ай эм э фьюче зерапьютик). В то же время айболит был бодр. В Совхоз вызвал молодой мужчина, серьёзно-немногословный (как большинство мужчин), с жалобой на температуру 39.
– Что-то ещё беспокоит?
– Нет.
– Совсем ничего?
– Нет.
– Странно. Ну, давайте посмотрю…
Заглянул в горло, пощупал лимфоузлы, проаскультировал лёгкие и сердце, пропальпировал живот. Постучал по почкам. Ноль. Терапевт кончился. Айболит пожамкал седую бороду и въедливо, со вздохом вбуровил:
– Так, стало быть, так-таки ничего больше и не беспокоит?
Жена в проёме двери:
– Вась, ну покажи доктору-то…
Вася (смущённо):
– Ну у меня тут… вот…
Заголяет ягодицы. Перианально справа широкая багровая, чётко отчерченная полоса. «Здрасьте! – это называется «совсем ничего не беспокоит». Он что́ хотел, чтобы я с ануса осмотр-то начал?» Ну-у, может быть, конечно, и рожа (хотя странно: рожа на ..пе). Айболит решительно выпячивает грудь, надувает губы, напрягает брови, диафрагму и голосовые связки:
– Василий Константиныч, у вас, по видимому, гнойный парапроктит. Вам следует срочно отправиться в Т… к хирургу.
– Резать будут?
– Не могу однозначно сказать. Вполне возможно. Но в любом случае, медлить с этим нельзя.
(«А вот если бы не жена, так ведь и не показал бы. Эх, Вася! Хотя, как вот не понять, – ..па – дело такое…»)
В осеннем вечернем грустном сумраке мы выходили с Алиной и Ромой в коляске во двор Текстильных двухэтажек и прогуливались у скамеечки, рядом с нашим опустевшим огородиком. Клён наметал на зелёную траву своих фосфоресцирующих жёлтых листьев. Алина была в чём-то гармонично тёмно-красно-зелёном, взрослом, толстом, вязаном. Я фотографировал. Мы фотографировали Рому, поднятого на Алининых руках над панорамой улицы Орджоникидзе с пизанской Парховской церковью, внизу, в перспективе. Синий платок слез Роме на правый глаз, и он выглядел, как весёлый маленький пират. Орджоникидзе перестал быть актуальным. Церковь хотела выпрямиться, но никак не могла.
Потом выпал снег. Мы одевали Рому в красную шубку, на плотном капюшоне которой, вокруг лица были белые треугольные лучи, как будто лицо Ромы их излучало. Но он не был излучателем лучей. Он сидел у меня на руках тихо, и тихо дышал. Я назвал его: «солнышкин-дышалкин». Мы выходили на белый снег с Ромой в красной шубе.
В это время я курил по полштуки не больше трёх-четырёх раз в день.
Как-то в воскресенье мы вернулись из К… и узнали от Веры Павловны, что в субботу ко мне приезжали «мои друзья». Вера Павловна сказала, что один из них представился Шугарёвым, а другой Смирновым. Оба были пьяны, но Шугарёв больше (ожидаемо). Они посидели около часа на пороге, склонив головы, потом сели в свою ржавую машину и умчались. Надо же, Шугу пробила ностальгия по старому другу. А я уже-было привык, что кроме Государева здесь никого не бывает.
Однако на тот Новый Год не было и Государева, мы были одни. И нам было приятно быть одним. Алина уговорила меня принести ёлочку. Я съездил на лыжах в лес (тот самый, который летом едва не поджог), подрубил небольшую пихточку и привёз. Мы украсили её. Видимо, в то время совесть не особенно тревожила меня по поводу всякого разного идолопоклонства. И мы, к тому же, с Алиной любили всё это: огоньки, снег, блестючки. Ведь даже и наша любовь начиналась с серебристого шарика на ёлке у Областной. Мы пили шампанское, жгли бенгальские свечи, танцевали, и Рома радостно прыгал в своей кроватке. Перед курантами я выкурил последнюю сигарету. У меня было твёрдое намерение завтра не курить вообще. Когда мы проснулись, часов в 10, я прислушался к себе и вдруг радостно понял, что вообще не хочу курить. Мы прогулялись и посмотрели новогодние фильмы, играли с Ромой. Прошёл день, а курить я так и не захотел и лёг спать, впервые за 10 лет не выкурив ни одной сигареты. Ельцин объявил, что больше не может быть президентом, а вот молодой Путин пока за него поработает. Меня не особенно волновали все эти политические рокировки. Хотя чувствовалось, что всё неспроста, и что-то в стране должно было поменяться; вопрос: в лучшую или худшую сторону?.. Я бросил курить! Всё-таки тот факт, что, в конечном итоге, это вышло так легко, я предпочитал списывать на мой подспудный настрой на то, чтобы мне встать на праведный путь и помощь свыше. Хотя и не исключал естественное течение процесса отвыкания. В любом случае, мне было чрезвычайно радостно. Я почти ликовал.
В те дни мне приснился сон. Выбор прилагательного здесь проблематичен. «Необычный» кисло, «нестандартный» прагматично, «вещий» – в несоответствии с библейской истиной, «занятный» слабо, «удивительный» сильно. Ну, хорошо, скажем просто: «непростой» (ох уж это богатство и неуклюжесть русского языка, прав был Набоков).
Я в осенней просцовской хмари. В полутемноте. В безлюдьи и внимательной тишине. На Текстильной улице. Один. Смотрю на дом, в котором живу, с пустынной дороги. На крыше дома, между трубами – величественное, светящееся золотом, покоряющее и рассеивающее темноту, видение чего-то наподобие индейского тотемного столба с изображением животных: там был точно орёл, орёл в профиль. Оно было компактным, но и гигантским одновременно. Сила золотого свечения была неимоверно велика, но при этом и сдерживаема. Оно смотрело на меня.
Я проснулся. Конечно, ретроспективно я могу предполагать, что как раз в то время я читал Иезекииля 1-ю главу или Откровение 4-ю, и это так сыграло. Но, проснувшись, я почувствовал, что что-то в этом неспроста. Просто так такие сны не снятся ни рядовым просцовским докторам, ни кому угодно. Я нахмурился. Рома спал. Алина спала. Была зимняя тихая просцовская ночь, её разгар. Осадок от сна был какой-то одновременно зловещий и одновременно величественно-торжественный. Страшно не было. Было необычно. Я повернулся на бок и заснул. Без снов.
Часть 8.
Глава 1. Любовь.
«Вас же Бог оживил – вас, прежде мёртвых в своих проступках и грехах» (Эфесянам 2:1, перевод НМ, 2021).
Вот и докарабкался до второй любви из заглавия.
Я отчётливо запомнил тот момент. Это было в солнечный день, примерно в феврале. Я ехал в автобусе, в очередной раз направляясь из К… в Просцово. Я сидел в середине салона у окна с теневой стороны. Народу в автобусе было мало, мы ехали по Энгельса и уже почти подобрались к ЖД вокзалу. Я читал Римлянам, 5-ю главу. Я вдумывался в слова, выстраивал ассоциативные и аналитические линии по всей уже известной мне Библии. Я поднял глаза от текста и посмотрел на движущийся за окном ряд солнечных пятиэтажек, сумрачно бредущих редких людей, бывалый снег и почувствовал, как в голове моей и сердце моём разлилось чувство тихого, но основательного торжества, стабильной радости, одновременно покоя и ликования. У меня всё сошлось! Из мозга наконец-то опустилось в сердце. Всё было ясно, красиво и стройно. Кристально ясно, ослепительно красиво и безупречно стройно. Я проникся учением о выкупе во всей его полноте и гармонии. Бог любил меня. И его Сын отдал за меня жизнь. Я люблю жизнь. Жизнь это бесконечное чудо. Я хочу жить вечно, и он сделал это для меня возможным. От меня мало что зависит, и я могу выбирать всё, что хочу. Но я хочу быть с Хозяином жизни, который подарил мне всё, что есть у меня: и жизнь, и радость, и счастье, а теперь и смысл. Вот здесь, 18-й и 19-й стихи: «Посему, как преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к жизни. Ибо, как непослушанием одного человека сделались многие грешными, так и послушанием одного сделаются праведными многие». Я хочу быть среди этих «многих», хочу быть праведным, ведь это возможно. Я верю! Это возможно по вере. Как же хорошо! Я же грешный, потому что от Адама и потому что мир Дьявола научил меня делать зло. Но Бог дал мне совесть, открыл и перелистал для меня Библию, и я узнал, что он выкупил меня, и, не много-не мало, – кровью Сына любимого. Доказательство любви… Вот он идёт там, по этому тротуару, грустный, склонил голову, потому что в Библию не вник, и не знает пока ничего этого. Но Бог и ему всё откроет в своё время. А я уже сейчас знаю. Надо же!
Я представил себе Закон, жертвы как прообразы, вспомнил всё о мессианских пророчествах (у Исайи в 53:12: «Он взял на Себя грех многих»); пророческую демонстрацию с Исааком на горе Мориа; обещания Давиду, Аврааму. Как всё это продумано, вплетено, переплетено и уходит в одну золотую с красным нить! В Галатам 3:24 сказано про Закон: «детоводитель к Христу». А ведь как это было долго, – столетия, чередования эпох. Потом приходит Христос, детские игры закончились (жертвы агнцев, храм), и теперь – одна жертва (один Агнец, как назвал Христа Иоанн), ради которой все эти столетия ожидания, жертва, которая вобрала в себя всё и заплатила за всё. И теперь осталась только – вера для вечной жизни. И я верю!
Я снова опустил голову в книгу. Вот здесь. 8-й стих: «Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками». Любовь… Я был злой: я предавал, обманывал, потворствовал похоти, тщеславию и глупости; матерился, блудил, чадил в себя отраву. А он сделал это уже давно за меня, а теперь мне это открыл. Чтобы я очистился. И стал ближе к нему. А у него – жизнь. Настоящая. Долгая и счастливая. Мудрость ещё, чтобы жить правильно и разумно, даже сейчас. Избавление от смерти… Толстой писал, что смерть перечёркивает любой смысл, и те, кто не хотят этого понимать – самые, что ни на есть самообманщики. А тут, вот оно – избавление от смерти. Вечная жизнь с Богом! А значит – смысл. И без Бога жизни нет, так, – ломание комедии. Я представил себе всех этих несчастных просцовцев (да и к-в тоже): горьких пьяниц, занудных ипохондриков, Мариан, Тань Свинцовых, самоубийц с татуировками во всю кожу, похотливых подростков и водителей, рубителей дров и копателей огородов всех мастей, которые всерьёз думают, что живут, не обращая внимания на смерть, как будто её нет, забывая о ней, не думая ни секунды, что Бог сделал что-то великое для них, как здесь… Вот. Последние стихи 6-й главы: «Ныне, когда вы освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость, а конец – жизнь вечная. Ибо возмездие за грех – смерть, а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем».
Я смотрел, как проплывают мимо снежные деревья, поля, как солнце светит от снега, и мне становилось всё теплее и теплее. Я согревался.
«Освободиться от греха. Стать рабом Богу… Жизнь вечная». Снова Толстой писал в своей «Зелёной палочке» перед смертью: рабу Бога смерть не страшна, и только он знает истинный секрет счастья. А ещё: жизнь дал Бог, а значит любая жизнь без Бога бессмысленна; если же ты в своей жизни исполняешь волю того, кто дал тебе жизнь, ты обретаешь истинный смысл. А также и счастье, и надежду.
До меня дошло, и я ликовал!
Вера. Она ведь не просто так появилась у меня. Я два с половиной года лопатил Библию. Я бесконечно связывал и анализировал. Иисус сказал: «Люби Бога всем разумом». А в послании Павла евреям: вера – «уверенность в невидимом». Откуда у меня возьмётся эта уверенность, если я игнорирую разум и доводы разума? Впрочем, теперь же это кажется так просто. Как в том же Послании евреям: «всякий дом устрояется кем-либо; а устроивший всё есть Бог». Природа слишком гармонично организована на всех уровнях, чтобы возникнуть самой по себе из хаоса. Сколотить табуретку – и то надо постараться, – хотя бы ненадолго включить мозг и подключить руки. Что уж говорить об организации на атомарном, молекулярном, генетическом, клеточном, организменном уровнях, уровне вселенной? Всё ведь неимоверно сложно; но при этом же – неимоверно мудро, плавно и безотходно. Наличие Высшего Разума – бесспорно и логично. Но наблюдение за природой не открывает Создателя так, чтобы удовлетворить запросы разума, чувство любви и справедливости. И вот тут – Библия. Что за удивительную книгу я держу в руках! Откровение Божьей любви, мудрости, силы и справедливости; в гармоничном равновесии. Книга… Такая вязкая и тягучая. Писанная многими, никогда не собиравшимися вместе, чтобы посоветоваться. С самых первых слов, с Бытия 3:15 завязывается узел, загадка; потом – как будто бы отодвигается в сторону, но нет. Бог тянет за нитки плавно и гениально-неторопливо, для смиренных. И потом – узел развязывается, вот как для меня сейчас. Удивительно. И эта красота религиозной истины подобна удивительному цветку, поднимающемуся из безводной земли, устремляющемуся в небо, сияющему и прекрасному. И он незыблем, руби-не руби его топорами. Пройдут мимо и уйдут в небытие все эти Толстые со своими зелёными палочками, Дарвины со своими как бы научными глупостями, тираны со своим бесконечным кровавым вершением мировых судеб; я со своей маленькой, изобретающей велосипед, глупой жизнью; Кьеркегоры со своими суетными рассуждениями о том, о чём мыслил Авраам, волоча Исаака к горе Мориа, Гребенщиковы со своими эгоистическими «религиозными фикусами»; пизанскую церковь в Пархово сначала взорвут, потом отстроят, потом снова взорвут; города и улицы переименуют (из Просторной в Космодемьянской, из Энгельса – в Шереметевский, из Ленинграда – в Санкт-Петербург), президенты поменяются, памятники вождям изваяют, установят, потом – снесут или отодвинут в угол, полноводные реки иссякнут, красавица станет дряхлой старухой, всё унесёт ураган, а этот великолепный цветок не шелохнётся, будет, как влитой, излучая вечность и вселенскую любовь. Как в книге пророка Исайи, в 40-й главе, 8-м стихе у Макария сказано: «Слово Бога нашего стоит вечно». А Пётр, цитируя это в 1-м Послании, в конце 1-й главы добавляет: «а это то слово, которое вам проповедано».
«Благая весть». Я услышал это выражение от папы, когда он только начал вникать в Библию. Какая-то загадка, какое-то скрытое от большинства послание в Библии, что-то приятное, возвышенное и возвращающее к жизни. Мы пошли однгажды по осени в поход вчетвером: я, Государев, Коля Насреддин и Паша Ястребов. Мы пришли на Вужиху, сели у ночного костра и принялись под водку трепаться о разной похабщине (например, каков «стояк» с большого похмелья, и как это каждый отследил). Я, не помню, в каком контексте, упомянул «благую весть»; о том, что мои родители узнали её, изучая Библию. Коля усмехнулся: «ну и что это за благая весть такая?» Я пожал плечами. Я не знал.
Ну да. Понадобилось два с половиной года, чтобы я вник. Достаточно же открыть Иоанна 3:16 и прочитать там: «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Но Игорю Разумову понадобилось два с половиной года, чтобы понять это, чтобы это опустилось в сердце и стало для него благой вестью.
Глава 2. Новая эра. Благовестник.
«А так как в нас тот же дух веры, о котором сказано в Писании: «Я поверил и поэтому стал говорить», мы верим, а потому и говорим» (2-е послание Коринфянам 4:13, Современный перевод РБО).
Моё состояние в тот день не было кратковременной эйфорией. Для меня началась новая эра. Я начал жить религиозной жизнью. Среди прочего, я стал благовествовать. Я проповедовал многим из тех, с кем был знаком в Просцово: пациентам, сотрудникам, соседям, священнику, сотруднику ФСБ, старым друзьям и прочим. Я был уверен, что обладаю достаточно обширным багажом духовных знаний, чтобы взять на себя роль не просто того, кто передаёт некую религиозную информацию, но и способен обучать других.
В Откровении 2:4 говорится о «первой любви» к истине, – меня несло как раз на этом. Я мало беспокоился о том, что не был никем обучен искусству проповеди и шёл напролом. Мне казалось, я достаточно знаком с человеческой психологией, и опыт работы с людьми в ипостаси некую власть имеющего сельского доктора придавал мне уверенности. Обучался я по ходу, на собственных ошибках.
Я продолжил ещё более интенсивное самостоятельное изучение Библии. Я подчёркивал ручкой в своей уже порядком потрёпанной Библии Макария-Павского те места, которые хотел запомнить, а номера стихов, наиболее, как мне казалось, важных, обводил кружком. Очень скоро значительная часть Библии была подчёркнута (Новый Завет, по крайней мере, процентов на 70).
Алина, видя этот мой подъём, сдержанно радовалась вместе со мной. Я привлёк её к совместному разбору ежедневной информации из брошюры bf «Исследуем Писания ежедневно». Иногда мы вместе молились. Более того, я взял у родителей ежемесячный бюллетень bf «Наше служение», в котором помещалось расписание встреч собрания на буднях, и мы вместе с Алиной вечерами садились и изучали какие-то пункты из этого расписания.
Мне уже не нужно было доказывать, что проповедь благой вести «необходимая обязанность» христианина, как об этом выразился апостол Павел в 1-м Послании Коринфянам: «если я благовествую, то нечем мне хвалиться, потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую!» Мне было это понятно. Как и то, что сказал Христос: «научите все народы». Мне бы даже в голову не пришло, что это должна быть обязанность исключительно священников. Если я знаю что-то, что несёт надежду, смысл, уверенность, освобождение от грязи и греха, что-то доброе и главное, – почему я должен об этом молчать? (даже если кто-то мне велит заткнуться). Павел рассуждает в Римлянам, 10-й главе: «сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению… «всякий, кто призовет имя Господне, спасется». Но как призывать Того, в Кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слышали? Как слышать без проповедующего?». Действительно, как?..
Толстой в «Зелёной палочке» рассуждал о смысле, о том, что главное назначение жизни – в исполнении воли Бога, и в этом высшее благо для человека. Хорошо, давай к практике, Лев Николаевич… Чем занимался Христос, Сын Божий, живя на земле? Да, он делал добро; сострадал и помогал людям. Возможно, есть много добродетельных (в Просцово, по крайней мере, я встретил некоторых), да, они сострадают и, в меру возможностей (а возможно, – когда-то и сверх меры), помогают. Это всё? В чём главная помощь? Христос, прежде всего, учил. Он был известен не как Целитель, Кормитель и Подниматель-из-мёртвых, Чудотворец, а как Учитель. И он учил своих учеников учить других. Это просто, и это логично. И в этом – главное добро (воля Бога): узнай Бога, полюби Его и научи других. Ничего более значительного, праведного, полезного, ценного, оживляющего и спасительного я просто не могу сделать другим. И теперь, когда у меня есть знание, почему мне молчать?
И я сразу же почувствовал в этом деле руку Бога, его благословение. Первая «подставилась» под мой напор Вера Павловна. Я частенько заходил к ней звонить, – в К…, или в больницу. Иногда и сама Вера Павловна звала: меня хотели пациенты или медсёстры. Однажды вечером, у телефона, она заговорила со мной о разном, и, между прочим, упомянула про своё церковное бытие, в частности посетовала, что несёт некое наказание от священника. Я поинтересовался, в чём это выражается. Там было что-то о посте и о целованиях священниковой руки. И меня подхватила волна.
– Вера Павловна, а у вас есть Библия?
– Конечно, – Вера Павловна прытко умчалась в комнату и вернулась с зелёным изданием с золотым теснением. – Подарочная!
– Здорово. Какая красивая!
– Да!
– А вы её читаете?
– Конечно.
Я открыл. Ого! Тут апокрифы всякие. «Юдифь», «Маккавейские». «А как же я найду тут стихи-то нужные?! Тут же ничего не подчёркнуто и в кружочки не обведено…»
– Я тоже читаю. Я хочу показать вам пару интересных мест, если вы не против…
– Давайте! – с искренней охотой подняла Вера Павловна. Так хорошо было у неё тут стоять. Вечер. Тихо. Всё достойно и аккуратно, по-вдовьему. И у меня толстенная чужая Библия в руках. Надо же как-то найти…
«Так, где-то в конце Матфея…»
Я ориентировочно листнул. Один раз. Матфея 23:8. Вот это да! Я смотрел прямо на этот стих!
На мгновение я прислушался к самому себе: я был спокоен, рассудителен; голос был выверен, размерен и мягок.
– Смотрите. Вот, как раз, так легко нашлось то, что я хотел. Слушайте, это слова Иисуса. Вот здесь, – я развернул Библию к Вере Павловне.
– Сейчас, минуточку, очки надену…
Вера Павловна была сама готовность.
Пока она бегала за очками, я соображал: «Надо ведь ещё про поклон ангелу. Это в Откровении, но где? в какой главе?..».
Вера Павловна была готова.
– Вот, – я аккуратно водил по священным строчкам указательным пальцем, – «А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья; и отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос. Бо́льший из вас да будет вам слуга». Смотрите, Вера Павловна, Христос завещает ученикам, чтобы они не возвышались один над другим, чтобы все были братьями друг другу. Вы называете священника «батюшка»?
– Да.
– Но здесь, видите, он говорит: «отцом себе не называйте никого на земле». Это ведь Библия, слова Христа, разве не так?
– Выходит так, – Вера Павловна внимательно переводила взгляд с Библии на меня и обратно.
– А вот ещё…
Я листнул в сторону Откровения. Один раз. Откровение 22:8. Я снова смотрел прямо на стих! Меня охватило небывалое волнение, но внешне я был спокоен как камень.
– Вот. Смотрите (снова легко открылось). «Я Иоанн видел и слышал сие. Когда же услышал и увидел, пал к ногам Ангела, показывающего мне сие, чтобы поклониться ему; Но он сказал мне: смотри, не делай сего; ибо я – сослужитель тебе, и братьям твоим пророкам и соблюдающим слова́ книги сей; Богу поклонись». Вера Павловна, ведь священник всё-таки человек. Целование рук, мне кажется, это что-то равносильное подобострастному поклону, а тут, в Писании, ангел осудил апостола за желание поклониться, хотя ангелы выше людей. Я понимаю, священник достоин уважения, потому что он и больше знаний имеет в вере, но разве правильно руки целовать?
– Батюшка говорит, это нужно, чтобы смирение воспитывалось.
– Я понимаю. Смирение – это очень хорошо для христианина. Но ведь и священник должен быть смиренным, а не давать другим свою руку целовать. Смотрите, я ещё хочу показать вам…
«Неужели и в этот раз?.. Про мытьё ног. Я даже не помню в каком Евангелии… Вроде, в Иоанна».
Я листнул. Один раз. Иоанна 13-я глава. Как же это?!!
– Вера Павловна, здесь про то, как Иисус однажды вымыл ученикам ноги. А потом он говорит, вот здесь: «знаете ли, что́ Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то́. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу: ибо Я дал вам пример, чтоб и вы делали то же, что́ Я сделал вам». Видите: он учит апостолов смирению, но не тем, что руку им свою целовать даёт, правда?
– Ну и что вы предлагаете? – задала резонный вопрос Лидия Павловна, глядя на меня открыто и просто.
Я пожал плечами.
– Ну, не знаю. Я просто рассуждаю. Ведь если мы христиане, то Библия – наш главный закон. И мы должны быть ему прежде всего послушны…
– Ну, церковь-то давно стоит. Там же тоже, что называется, не дураки сидят… И тоже Библию читают.
– Ну, это понятно…
– А знаете что, Игорь Петрович? У меня ведь часто священник бывает. Приходите, если хотите, поговорите с ним. Он на все ваши вопросы ответит. Он очень грамотный, семинарию кончил.
– Да? Ну хорошо, Вера Павловна, загляну, – улыбнулся я, возвращая Вере Павловне Библию.
Я вернулся домой с открытым ртом. Алина подсела рядом:
– Что такое?
– Да вот, я в шоке пребываю. Представляешь, сейчас проповедовал Вере Павловне по её Библии…
– О чём?
– О целовании рук у священника.
– И что?
– Чудо какое-то. У меня руки сами стихи открывали!
Алина радостно засмеялась.
– Ты просто наизусть уже Библию знаешь.
– Ну, нет. В своей-то Библии, может быть, я и быстро нашёл, и то бы покопошился. Я же ориентируюсь по месту на развороте, где стих… Ну, там, справа вверху – слева внизу. А там же всё не так. А по номерам я не помню толком. И тут: открываю – на месте, открываю – на месте. Правда, чудо какое-то… Я как будто не свой был, руки сами двигались. И спокойствие такое!
– Да-а, Игорь, – протянула Алина неопределённо. – Ну и как, убедил Веру Павловну?
– Какое там! Что священник в церкви говорит, так и надо делать, а Библия так, – дело второе… Пригласила со священником поговорить.
– Пойдёшь?
– Наверное. Боязно немножко. Хотя интересно было бы, – что он скажет…