полная версия

Игорь Бордов
Поселок Просцово. Одна измена, две любви

Глава 5. Просцово.

«Кто дал бы мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и успокоился бы; далеко удалился бы я, и оставался бы в пустыне» (Псалом 54:7, 8, Синодальный перевод).

Я думаю, это было в пятницу. Было всё так же пасмурно и промозгло.

Прибыв на Т…ю автостанцию, я узнал, что автобус на Просцово только что отошёл. Но мне подсказали, что он стоит на железнодорожном переезде. Я бросился вдогонку и, что удивительно, догнал.

Народу в автобусе было немного. Я сел на переднее сидение справа. Над лобовым стеклом, сбоку от кабины водителя висела внушительных размеров яркая пляжная фотография: пять голых дам демонстрировали пассажирам свои задницы. И все пятеро испытующе и весело наблюдали реакцию пассажиров через плечо. В 90-х это было модно. Порнуха была везде. Как минимум в виде приклеивающихся вкладышей из упаковок жевательных резинок. Такие стикеры можно было видеть, я думаю, в 90% лифтов и в 90% единиц общественного транспорта. Интересная вещь: совместимость лица и задницы на таких изображениях. Задница неизменяемая. Лицо может выражать много чего. Если лицо выражает похоть или шаловливость, как на том фото, то изображение можно было бы воспринимать как гармоничное. Но если что-то другое… Выходит абсурд, гадость. Впрочем, интеллект на таких лицах редко угадывается. Тем страшнее вся эта порнозависимость. Призыв расслабиться и хотя бы ненадолго стать животным. Причём далее следует торжествующая усмешка, типа: «ну что, смотришь, не отрываясь?.. а мнишь себя интеллектуалом!.. наш ты, братец, наш, и не надо лицемерить; мы с тобой одной крови». Причем эта зависимость никогда не статична: больше пяти минут смотреть на эти задницы неинтересно, нужно, чтобы они хотя бы чуть-чуть поменяли ракурс. И я уставился в окно.

У меня сохранялось ощущение нереальности происходящего. Я понимал: в любом случае, процесс поиска работы, устройство на работу и первые дни работы не могут не быть волнительными. Но я и представить не мог, что это будет как-то вот так… Дорога пролетела удивительно быстро. Впечатление произвёл на каком-то отрезке очень близкий густой лес. Как будто дальше он неминуемо должен стать ещё гуще, а Просцово – это что-то о первобытных людях, круглый год в валенках и ушанках. С другой стороны, тревожные думы о работе в селе не очень напрягали. Почему-то казалось, что люди в деревне должны быть как-то мягче, душевнее среднестатистических, и молодого доктора должны встретить если не хлебом-солью, то хотя бы приветливым словом.

Упершись в одноэтажно-деревянный, в окружении «родных просторов» сельский массив, автобус повернул влево и стал медленно выворачивать круг, огибать домишки. По левую руку, за рядом высоких елей, я увидел здания, ни могущие быть ничем иным, как только зданием средней школы. И это зрелище было довольно основательным. Видимо, посёлок не из совсем захудалых.

Завершив полукруг, автобус остановился на как бы площади: продуктовый магазин, церковка, ряд умерших хозяйственных магазинов с крупной надписью белой краской на каждом: ВЫПУСК 1996. Я вышел. Мне указали дорогу. Миновав двухэтажное, скромное и довольно аккуратное на вид здание администрации из простого белого кирпича и с колышущимся (но побуждающим вытянуться смирно) флагом, я очень быстро оказался перед постройкой, несомненно долженствующей быть больницей. Тоже неплохо. За маленьким деревянным неброским забором. В окружении гигантских, плотно заселённых и основательно обжитых грачами тополей. Двухэтажная и довольно уютная, тихонькая. Покрашенная белой краской, не совсем ещё выцветшей; с двух концов встроены круглые, двухэтажные же башни с конусообразными маковками, крыша розовая. (Как выяснилось позже, жилище-замок некоего местного досоветского барина; хотя информацию я не проверял.) Слева что-то вроде гаража, серый УАЗик-буханка и пара каких-то мужичков.

Внутри по больничному меланхолично-тихо. Взойдя по лестнице на 2-й этаж, опытным нюхом нашёл ординаторскую. Там располагались две негромкие дамы средних лет, в халатах (фельдшер и медсестра). Видимо, предвкушавшие моё появление, посмотрели с любопытствующим радушием. Перенаправили в кабинет на втором этаже одной из круглых башен. Главный врач, Татьяна Мирославовна, оказалась женщиной лет сорока пяти, очень высокой, конусообразной, как её башня, с деревенским о́кающим выговором; некрасивая, с орлиным носом и ястребиными глазами, чуть менее официальная, чем по телефону. Не очень было понятно, рада она мне или не очень. Как кто-то из персонала позже шепнул мне, по пьяни, Татьяна Мирославовна побаивалась, что я высижу её из этой её башни. Я до сих пор серьёзно сомневаюсь в достоверности этого шёпота. По крайней мере, в ту нашу первую встречу, рассмотрев мой сертификат (в те времена штука необычная), она, как-то немножко по-детски, что ли, поделилась, что у неё – такой же; недавно получила; только не «терапевта», а «врача общей практики». Мне этот странный комментарий действительно тогда показался каким-то наделанным, вроде даже с интонациями в пользу упрочнения позиций каких-то. Как бы то ни было, очевидно, мой незатейливый, далёкий от тщеславия хабитус расслабил её.

Собеседования как такового практически и не было. В основном, ознакомление с документами. Я понял, что, похоже, обречён на работу здесь. Татьяна Мирославовна просто сообщила мне, что я могу приступить к работе с понедельника. Две ставки: стационар и амбулаторный участок (приём и обслуживание вызовов), работы много. (А она будет вести педиатрический приём, детскую палату и главноврачествовать.) По четвергам ездить на врачебную конференцию в Т-ю ЦРБ. Кстати, сегодня надо там показаться главному врачу. Часть документов о приёме на работу можно будет оформить в поселковой администрации. Мне будет предоставлено бесплатное жильё, квартира, принадлежащая посёлку, по такому-то адресу. Всё это звучало значимо, необычно и в то же время как-то мелко, по-деревенски. В целом, я был рад. Хоть тягость всего, что оставалось за спиной, в то время ни на минуту не оставляла меня.

К счастью, я успел на тот же автобус (из Т… в Просцово в день было всего три рейса).

В Т… я отыскал больницу тоже довольно быстро (помню, в момент поисков в небе проклюнулось плавно устремляющееся к осени солнце). Главный врач ЦРБ встретил меня спокойно, слегка задумчиво. Это был мужчина лет 55, невластный с виду, невысокий. Выслушав мою незатейливую историю, повернул лицо к окну и этак полумечтательно, скорее окну, чем мне, поведал о том, что некогда в Просцово была фабрика «Красный Просцовец», довольно приличная, ну а сейчас… Я не совсем понял, зачем вообще нужна была эта аудиенция. Видимо, Просцовская поселковая больница не была изолированным учреждением, а была подотчётна Т…, вот и надо было мне тут поклониться. Поклонившись, я протопал километра два до автостанции и отбыл обратно в К…

Глава 6. Суббота. Проводы.

«Любовь друга – на все времена, и брат рожден, чтобы с братом беду разделить» (Притчи 17:17, перевод Российского библейского общества).

Родители восприняли новость, в целом, благосклонно-деловито. Ободряли, поддерживали, давали советы. Поли я не помню в тот период. Кажется, она была у кого-то из подруг.

Нужно было что-то подкупить, собраться. Вадим (мой старший брат) обещал назавтра помочь с перевозом мебели. Я отправился в город, то ли за покупкой, то ли что-то с документами. И вызвонил Тимофея Вестницкого (мой школьно-походно-институтский друг). Он был востёр на всякие там вещизмнутые штуки и всегда мог дать толковую рекомендацию в этом смысле. Но и, наверное, я ждал некоей эмоциональной поддержки. И тут вышла сверх всего ещё одна неприятность. По тону и зажатому немногословию Вестницкого я понял, что он не может предоставить мне такую поддержку. Тут, конечно, явно чувствовалась рука Ирины Ярославовны (нашей школьной пионервожатой, приучившей нас к походам и бардовской песне, лет на 10 нас старше; Тимофей тогда уже жил с ней, но, кажется, они ещё не были расписаны). У Ярославовны всегда была проблема: она как-то не умела по жизни сохранять нейтралитет; ей обязательно надо было в чьём-либо противостоянии обозначить, кто гад, а кто нет. Видимо, в этот раз, в истории с Поли, я вышел гадом. «Ну что ж», – смиренно подумал я, косясь на Вестницкого, – «и Ярославовну не осудишь, раз у неё характер такой, да и Вестницкого, раз уж он так ей предан. Видно, придется Просцово одному штурмовать, без лучшего друга. Да и правы они, тем более: гад он и есть гад». Но над последней мыслью я в данной ситуации скорее полуиронично-полуустало вздохнул, чем реально захотел залиться слезами и на плечо к Вестницкому упасть. Кроме того, мы с ним года два назад крепко поссорились, потом помирились, но с тех пор я как-то не спешил сам перед собой ему статус лучшего друга возвращать без оглядки. (Хотя и не было другого. Берман как-то почти на нет сошел, вон разве что Государев…) Так мы и побродили недолго (кажется, мы всё-таки обувь выбирали). Тимофей по-быстрому свою роль консультанта исполнил и без лишних тирад и даже без какой бы то ни было внятности ретировался. Я, почувствовав его настроение, тоже сделался холоден. И так же быстро и холодно мы, прощаясь, пожали руки друг другу.

Вечером зашёл Государев. Мишка Государев (я зову его Майкл), пришел к нам в 9-ю группу на 2-м курсе, после академа. Такой маленький, шустрый, кривоногий хоккеист, с энергичной цитатизированной речью. Прикольно и довольно весело смотрящий на жизнь, если только совсем кто-нибудь не достанет. Он знал Колька Насреддина (Крабина), а тот обрушился на Маришку Постнову, и в результате Маришка привела Государева в нашу группу. При вводе ему подшептнули (видимо Колька с Маришкой), чтоб он на меня сильно внимания не обращал, что, мол, странный я. Однако Майкл позже признался мне, что взглянув на 9-ю группу, он пришёл к выводу, что я как раз из всей группы самый «нормальный». Майкл ушёл из меда курсе на четвертом, уехал в Москву зарабатывать деньги (видимо, крайне шальные на тот момент) и потом бывал в К… наклевками.

Родители, помню, налили водки мне и Майклу. И мы разговорились о жизни и работе в деревне. Я внимательно слушал. Говорили они, конечно, бодро и, по всему было видно, хотели меня как-то морально подкрепить; но конкретики не было, картина расплывалась, и кроме радостной перспективы моего, теперь, кажется, возможного, официального соединения с Алиной, других поводов для благодушия я не находил.

Кажется, именно тогда, клюкнув водки и выйдя покурить на кухню (родители даже в подъезд меня не сослали в тот раз, как-то усиленно щадя меня), я спросил папу: «Будет ли когда-нибудь всё хорошо?». И он ответил: «А вот ты почитывай понемногу Библию каждый день, и всё будет хорошо». Так он сказал. А я сидел на полу, под газовой колонкой, и курил. И родители дали мне Библию в переводе Макария, и я убрал её в рюкзак.

Потом я ушёл провожать Майкла, – он отбывал в Москву. Я заметил, что ему вдруг стало скучно вести разговор на темы деревни и непростых обстоятельств, связанных с моей новой возлюбленной. Он почему-то переключился на тему отличия серьёзных походов от того, что наша (Ириноярославовновская) компания привыкла считать походами. В серьезные походы (восхождение, например) гитарку не берут. Поговорили о снаряге.

Ещё он в этот вечер передал мне от себя записку и велел мне её вскрыть при получении мною первой зарплаты. Я эту записку благополучно затерял и года через два спросил, что же там было. Майкл махнул рукой: не важно; вот, мол, и хорошо, что потерял. Хотя я более чем уверен, что речь шла о компенсации за утерянный (мною, как-никак, утерянный) навороченный кассетный Государевский плеер, тогда, в лесу, по пьяни. Что ж, денежные дела. Всё-таки Государев бизнесмен, а им положено деньги считать и трепетно к деньгам относится. Они же не романтики какие-нибудь…

Глава 7. Крымский дневник.

«Не спрашивай: «Почему раньше жизнь была лучше?» Мудрость не задаёт такой вопрос» (Екклесиаст 7:10, перевод Международной Библейской лиги).

Вот ведь серьёзный литератор, он как?.. Вначале в библиотеке посидит, с датами сверится; с документами, относящимися к делу, ознакомится, а потом уж роман строчить начнёт. Ну а у меня по-простому, по Игорьковскому: вначале настрочить полромана, а потом случайно на какой-нибудь документ наткнуться, в котором всё в лицо высказано памяти моей. Одно радует: читатель у меня, я от души надеюсь, непритязательный вовсе. Ну и радует, что с датами не особо наврал.

Не сильно приятно быть просто тупым переписчиком собственного дневника 23-летней давности. Но пусть будет так. Оставлю как есть, вплоть до игнорирования абзацев и пьяной невразумительности. И сохраню в этой главе статус таки-писателя, вставляя в квадратные скобки хотя бы некоторые комментарии о лицах, местностях и обстоятельствах. Итак, дневник…

«7/VIII-97г.

Не знаю точно, как должен выглядеть «куриный бог» [пляжный камень с дырочкой, – Алина попросила привезти ей его из Крыма]. Вика Прострелова [в этот поход с нами отправилось семейство Простреловых: Матвей и Карина, товарищи Ирины Ярославовны по институту, раньше были походными руководителями, а сейчас остались в роли скромных отдыхающих, предоставив Ярославовне драгоценное руководство; Вика и Никита – их дети, лет 9 и 6 соответственно] нашла мне камень типа пористого шоколада [видимо, нечто древне-вулканическое] с одной маленькой сквозной дырочкой с краю. Таких камней здесь много. По-моему, всё-таки, это что-то не то. Меня не хотели пропускать через границу. Я – гражданин несуществующей страны [видимо, забыл СНГ-шный паспорт на российский поменять; ну, правильно: чокнутому на всю голову романтику разве есть до этого дело какое-нибудь?] Я не очень-то понимал, что мне говорил служащий таможни в купе проводников. Я был пьян. Позже мне объяснили, что он, скорее всего, хотел, чтобы я дал ему some money, но я не умею давать деньги. Я был пьян, а тут ещё – этот стресс, и МШ как всегда наорал [Михаил Шигарёв, Шуга, ещё один мой школьно-институтский товарищ, друг детства Вестницкого; Вестницкий его и в детстве опекал, и до сей поры опекает, ибо характер у Мишки сложный, а институт он закончил с неимоверным трудом]. Я думал только об одном: Что-то всё время, до последнего, сопротивляется тому, чтобы я уехал. Почему-то сменили время отправления поезда. Потом в поезде не оказалось нашего вагона. Зачем-то именно я повздорил с начальником поезда, когда нас гоняли с места на место. Смотрел в окно и видел высокие дома с горящими окнами. Открыли бутылку водки. Никогда раньше не пил, когда ехал в Москву. Очень плохо спал.

Сейчас ЛС позвал меня купаться [Лёха Смирнов, простой парень, младше нас года на три]. Мы заплыли довольно далеко и встали на подводный камень. ЛС отдал мне маску и, возвращаясь на берег, я смотрел вниз, на дно. Кругом – видимо-невидимо маленьких медуз, и рыбы по дну убегают от меня, прячутся в свои водорослевые норы в камнях. Долго играл в воде с розовой медузой. Она такая маленькая и изящная, а мои руки сквозь маску – огромные и как будто не мои. На берегу ВП порадовала меня: она нашла (мне кажется) настоящего «куриного бога».

Пока не забыл: сегодня злой ТВ [Тимофей Вестницкий] расстрелял меня в воде медузами, а вчера я впервые в жизни плавал в море ночью: мои руки рождали в воде светлячков, – вначале я даже испугался. У МП в карманах и в рюкзаке огромное количество щелбанов, подзатыльников и затрещин для НП.

Эту тетрадь я купил на вокзале в Курске. В Москве не продаются тетради. Становится прохладно.

9/VIII

Четвёртый день на море. Сегодня я один спал на пляже. Утром самая большая скала в воде напомнила мне лицо местного егеря. Я почувствовал себя как-то странно. Почему так трудно абстрагироваться от неприятных вещей? [В дневнике не уточняется: этот егерь был очень груб с нами, запретил жечь костры и велел днём класть палатки на землю; надо, видимо, было ему дать взятку, но мы не решились.] Я смотрел на звёзды, пока засыпал. Чтобы не забыть: в долине Привидений была страшная гроза. Я вышел из палатки попи́сать, и МП сказал мне, что был камнепад. Я услышал, как катятся камни, когда засыпал снова. Не могу определить, что я чувствовал, но было как бы уютно. Вечером, когда сверкали молнии, небо из дымчато-серого становилось серебристо-розовым, а горы из промозгло-синих – могильно-зелёными. Нелегко сейчас вспоминать, что было в горах. Персики ещё не совсем поспели. В первый вечер в «привидениях» едва успели сготовить ужин. Я устал, как собака. Песни, по-моему, не пели. А утром приехали Простреловы. Сразу стало значительно веселее. Вечером дежурили МШ и ЛС. Мы прятались от грозы под орехом (дождь сквозь его листву вначале совсем не проникал), а эти клоуны, мокрые как мыши, прыгали у костра. Совсем немножко их было жалко. За ужином под орехом выпили на всех две бутылки разного вина. МШ периодически ходил через грозу к палатке ИЯ и ТВ с бутылкой, чтобы угостить их вином. Мы с МП воздавали ему хвалу. Третью бутылку не откупорили, потому что начался сильный ливень, и все разбежались по домам как тараканы. Когда дождь на время прекратился, ЛС зачем-то разжёг большой костёр, и мы немножко постояли рядом. Утром было солнце, и мы ушли в облака.

Мы пришли на эту (надеюсь) нашу последнюю стоянку вчера утром. На море была широкая солнечная дорожка на юго-востоке. Многие уже искупались, когда я спустился на пляж, и ВП сказала мне, что медузы радужные. Я видел это. Я плыл вокруг скалы-егеря с маской. Я решил, что медузы такие от утреннего солнца.

Второй день с трудом отделываюсь от эротических фантазий. У МШ и ЛС тоже плохи дела. МШ считает, что это от долгого воздержания и обнажённых девушек у моря. А я думаю, что ещё это от солнца и праздности, и вина. Но сегодня лучше.

Пока не забыл: я первый искупался в море. Меня удивляло, что другие так не торопятся. Играла музыка.

10/VIII

Снова спал у моря. Сон был нехороший. И очень реальный. Я проснулся, когда во сне понял, что это сон. У меня затекла рука. Начинало светать. Я выглянул из-за камня и увидел, что на востоке небо розовеет. Из мазохистских (по всей видимости) соображений пытался вспомнить каждую деталь сна. Вечером один ушёл от костра, искупался [голый; мы вообще с Шугой и Смирновым почти всё это время по пляжу голыми ходили], а когда выходил на берег, меня осветили фонариками от костра. В общем-то я был рад, что явился причиной общего веселья. В этот раз я не испытал особого удовольствия от купания. Не только потому, что было прохладно. Слишком долгий заход в воду, кругом камни и видно только поверхность воды. Мы были чужими: я и море. Я уже не боялся светлячков, но только смотрел вокруг: на таинственные водорослевые камни, на берег (огонь чуть мерцает, и то, что поют, еле слышно), на серебристо-чёрную, морщинистую поверхность вокруг меня. Я не улавливал ни одной зацепки к единству. Я плыл обратно.

Пока не забыл: дорожки бывают не только солнечные и лунные, но и корабельные и даже звёздные.

Пришёл ТВ в мою тень и лёг спать на мой коврик. Он не выспался. Я переместился на напопник.

С каждым днём всё труднее вспоминать, что было в горах, свои ощущения. Мне было хорошо в облаках. Когда они накрыли нас, камни действительно стали похожи на привидения. Мне очень хотелось, чтобы нам удалось подняться над облаками. И так случилось. Наверху я много фотографировал. Несколько раз на ходу снимал рюкзак. Точнее, мы оказались между облаков: они были вверху, совсем рядом, и под нами. Там, внизу, они иногда разрывались и было видно далеко-далеко холмы побережья и море. Потом дыры затягивало. Когда мы шли в облаках, ЛС и МП видели колибри, а ещё МП сказал, что хорошо так идти, понятия не имея, куда идёшь. У меня по этому поводу родился сюжет, и какое-то время я его обмозговывал. А сегодня МП, не зная того, угадал мой сюжет «сон-реальность». Меня спросили: как мне спалось сегодня у моря?, и я сказал: хорошо, только сон был нехороший, такой чересчур реальный. На это МП в своей неизменной спокойно-шутливой манере с государевскими (московскими?) интонациями выдал следующее: «Так и должно быть. Откуда нам знать: может быть, сны – это и есть реальность, а то, что происходит, когда мы просыпаемся – это сон?». ИЯ вставила, а МП подтвердил, что, возможно, те, кто не видят снов, не живут. Всё-таки ужасно, когда сон настолько реален: практически – моё повседневное в подсознании и в сознании, лишь слегка вычурное и раскрашенное.

По дороге на Джурлу-1 сфотографировался рядом с высоким жёлтым цветком. По-моему, отличный снимок. С видом на яйлу и близкие облака [в то время нельзя было сразу увидеть, какой вышел снимок; всё оставалось на плёнке, которую потом надо было проявить; Яйла – в Крыму так называется холмистое плоскогорье]. Вечером ходил смотреть на море (Джурла-1 низко в уютной долине). Облака над побережьем были как дымки или испарения. Хотелось увидеть больше моря, и я ушёл далеко по холмам на юг. Спустившись в расщелину между холмами, очутился в мрачном, зловещем, диком сказочном лесу. За новым холмом оказался следующий. Я решил возвращаться: с севера мне в спину летел холодный ветер, я видел – он нёс новый дождь. Стыдно признаться: мне не хотелось промокнуть. Снова спускаясь к лесу, я услышал голос большой птицы и подумал, что должен увидеть орла на земле, раздирающего какую-нибудь косулю. Но в лесу опять была дикая тишина и крапива. Ночью дождь был несмелый, но снова нас накрыли облака, и ветер всю ночь рвал тент на палатке. Утром было ещё пасмурно. МП и КП готовили завтрак. Я сидел с ними у костра. Мы смотрели, как облака струями текут по зелёным склонам ущелья к нам.

Вчера вечером видел в небе летящего волшебника, и ещё что-то крылатое летело ему навстречу. А потом, когда сидел над морем на высокой скале с расщелиной, между нашей и соседней бухтами, было что-то очень странное. Солнце спряталось за высокую гору справа, и был сильный ветер с гряды. Ветер не давал волн, только морщил воду причудливыми веерами, разбегающимися от берега, тающими и возникающими вновь. Сначала я вспомнил вторую ночь на море, когда не спали со всего пляжа только я и пара из (Челябинска?). Со стороны Нового Света [посёлок недалеко от Судака; между двумя этими пунктами мы и стояли] заиграла дискотека: «Агата…» «Как на войне». Их концерт в К…; они где-то есть, живут, существуют сейчас; я вижу море; сейчас я, пьяный, пойду купаться, рождать руками светлячков в воде; дискотека в Новом Свете… Не хочу идти в Новый Свет. Я заметил, что море на востоке – насыщенно-голубое, а на западе, под тучей – чёрно-зелёное. Если вдуматься, как звучит: «Чёрное Море», – так ужасно. Что я делаю на этой скале? Мне почудилось, что меня магнитит пропасть; море гипнотизирует меня, заставляет меня что-нибудь сделать. Например, прыгнуть вниз. Я прислонился спиной к камню. На западе – синее море и розовые горы. Я решил: это следует сфотографировать, хотя есть аналогичный дневной кадр. И я ушёл со скалы. Я сфотографировал весь взрослый народ на фоне розовых гор. Сегодня я снова пойду на ту скалу. Прямо сейчас. Я на скале. К краю подходить не хочется. Забыл напопник. Внизу проплыла красная лодка с одиноким гребцом. Сейчас она справа, вместе с двумя другими, в блике солнечных туч, не так красиво. Цвет моря сейчас везде разный и всё время меняется. Оказывается, есть ещё облачные дорожки. Лучше всего: на горизонте справа и у подножия гор, которые через (час?) станут розовыми: нежно-голубая полоска за свинцовым пятном. Она не исчезает, хотя мне кажется, я ужасно медленно пишу. Две лодки возвращаются. Вот это да! Свинцовое пятно вдруг стало полосами: красная – зелёная – красная. Всё за считанные секунды. Зелёная полоса расширяется. Сзади, в горах, гром (ворчание). Выглянуло солнце. Третья лодка возвращается. Она зелёная, четыре человека. Под скалой вода – зелёная. Невозможно описать. Просто не успеваю. Красные и зелёные полосы меняются местами. Опять гремит. Солнце снова – за тучами. Пробиваются лучи. Лодки уже далеко. Виден Судак. Опять – много свинца. Поли сказали, что я стал большим эгоистом. Я изменился. У меня отобрали зажигалку. Я иду дежурить. Снова выглянуло солнце. Тень от пальцев на строчках. В горах – гремит. Задержался. Так интересно: уже нет никаких полос и пятен, – теперь наоборот: слева море зелёное, справа – синее.

11/VIII

Когда остаюсь один, всё время слышу чьи-то шаги.

12/VIII

Очень хорошая волна. Меня несколько раз бросало на камни. Но остался жив. Сейчас лежу в тени, но качка в голове продолжается. Позавчера была сильная гроза. Мы дежурили. Примус стоял в центре ручья, и МП сделал вокруг него плотину. Половина вещей в палатке промокла. Из Судака вернулись сильно пьяные ЛС и МШ и были со скандалом изгнаны из палатки спать на пляж на одном коврике. Я принёс им свой коврик, полбутылки вина и остался с ними. Тоже со скандалом. Шуга познакомился с девушкой на дороге. Они с ЛС растранжирили половину выданных им общественных денег, разбили бутылку водки, одно яйцо и забыли в такси пять пачек «бонда». На пляже снова был ливень, мы прятались под ковриком и орали песни [помню, что-то похабное, Лаэртского какого-нибудь]. Рано утром я всё же ушёл в палатку, потому что замёрз и боялся заболеть. (Может быть, я бы и не проснулся, но меня разбудил ЛС, который дрожал как эпилептик). Вчера было солнечно только днём. Вечером немного помочило, а после дождя я ходил купаться пьяный. Лежал на волнах и орал песни. Вечером ходил на скалу. Луна стала побольше. Дорожка уходила к западу. Сначала она была только на пляже. Не могу сейчас представить и описать цвет (какая-то мёртво-ало-жёлтая). Небольшой участок у подножия камня. Потом она вытянулась конусом к горизонту, бледно-жёлто-серебристая. А справа из-за гор часто-часто бесшумно выстреливали отсветы грозы, вспыхивали облака-«телефонные трубки». На скале мне стало одиноко. Я был пьян, но не знал, что мне делать с этим опьянением. Я ушёл один спать на пляж. Накатывали волны, луна разлила по пляжу своё тихое серебро. Я лежал на боку и смотрел на отчётливые камни, белое море. Утром я часто просыпался и снова засыпал минут на десять. Просыпаясь, смотрел на красно-жёлтый облачный рассвет.

На меня продолжают накатывать волны, хотя я лежу в тени дерева на коврике. Растерял всех «куриных богов»; сегодня опять искал их на пляже. МШ вчера ходил на свидание в Судак [помню, хвастался позже, что имел секс с некоей дамой чуть ли не на дороге над нашим лагерем, врал, небось].

Больше не снятся нехорошие сны. Пьём портвейн каждый дьявольский день. Дни похожи один на другой.

Джурла тогда, в марте, была лучше. Или, может быть, я чувствовал острее?

На Джурле-2 поднимался в гору. Видел привидение Аюдага. Сомневаюсь, что его будет видно на фото. По дороге на Генеральское нарвали прорву грибов. Перепутали тропинки и свалились в Генеральское, не зацепив водопада. Я не ходил смотреть на водопад. Из Генеральского в Солнечногорск (на море) нас отвезла машина. Это было около 7 вечера 6/VIII. В Генеральском долго смотрел на один дом. Там крыша на уровне тропинки, что уводит от «центральной улицы». Очень тихо. В садике кипарис, всякие фрукты, виноград, родник и вид на горы в облаках. Лесенка к двери. Номер дома почему-то 17 [намёк на любимое Алинино число].

Мы вышли к морю с рюкзаками. Всё побережье было заставлено машинами, людьми и палатками. Мы шли по пляжу с рюкзаками. Во мне росло едва сдерживаемое счастливое буйство; я понимал (мне кажется) почему его следовало сдерживать, и меня бил нервный смех. В первую очередь нужно было найти место, где встать на одну ночь. Мы бросили рюкзаки, МШ и МП отправились на разведку, ТВ злился (он так и не искупался ни в этот, ни, по-моему, на следующий день; хотя нет, – на следующий день он расстрелял меня медузами), ИЯ нервничала; кто-то говорил, что надо встать прямо здесь, кто-то – на пляже, кто-то – наверху; где вода?; сколько надо платить?; можно ли костёр? Девятилетняя ВП оценила обстановку, на мой взгляд, максимально правильно. Она сказала с грустной и чуть-чуть недоумевающей ноткой: «Пришли к морю, а купаться в нём нельзя». Меня так и колотило от нервного смеха. В конце концов, мы встали под маленькими деревцами, и я, спросив три разрешения, полетел вниз. Купался ночью. Сидели на нашем обрыве, пели песни и смотрели-смотрели на море, цветные огни корабликов. Когда я остался один на обрыве, мне сделалось невыносимо грустно. ВП и НП нашли рисующие камни. Утром я написал какие-то слова на боку камня. Потом машина увезла нас в Судак, а оттуда – автобус в Новый Свет. Здесь природо-охранная зона. Нельзя ничего…

13/VIII [судя по сильно неровному почерку, выпито в этот день было больше обычного]

Ужасный день. Я несносен. Со мной опасно быть рядом. Сразу портится настроение. Сейчас сумерки, все рано улеглись спать. Сегодня весь день штормит и дождь лишь изредка прекращается. Фонарик в зубах.

Хронология дня.

Вчера ходил на западные камни смотреть на лунную дорожку. Возвращаясь, встретил голого человека. У костра Поли меня угостила двумя мидиями. Я пел для детей «Клубнику со льдом» и «Хвостами киты». Потом лёг спать. Я не хотел прислушиваться и участвовать в разговорах у костра.

Прервусь. Объясню, почему «ужасный день»: я не могу один (с недавних пор) смотреть на лунную дорожку, сидеть днём на скале, ходить вдоль берега и смотреть на безумствующее море, не могу быть ОДИН среди этой, пусть мрачной, красоты. Думаю, 17-го я вспомню, что написал на камне в Солнечногорске.

Ночью я проснулся. Надо мной были звёзды в облаках, над морем – мрачная синева, отсветы грозы, и… где-то рядом гром (днём я выяснил, что это – удары волн о большие камни). Я ушёл досыпать в палатку. Проснулся вместе с дежурными. О «егеря» бились волны и брызги взметались высоко-высоко. После завтрака проглянуло солнце, и мы с ЛС и МШ пошли купаться. ЛС рискнул уплыть за «егеря» и вернулся с огромным трудом: там волны уносят в море. Мы избили себе все ноги. (Фонарик гаснет). Сменил фонарик. Волны метали меня туда-сюда. От сил и воли мало что зависело. Мы вышли на берег, и солнце скрылось на весь день. Бесконечный преферанс. Я выигрываю более 30 тысяч. Мне везёт. Днём я отказался играть. Пошёл с ВП на пляж и сплёл ожерелье из псевдо-«куриных богов». За этим занятием одна из волн промочила мне кроссовки и немного выше напопника. Но я не сошёл с места. Я плёл ожерелье под зонтиком (ручка кончилась. Справа лежит Саша П. Он снабжает меня фонариками и ручками), а ВП приносила мне камни [довольно смутно помню этого Сашу П; это был худенький старшеклассник; странного в нём было то, что он уверенно исполнял под гитару песни, абсолютно не имея при этом слуха; когда я, уходя ночью спать на пляж, оставлял их в палатке вдвоём с Поли, я почему-то был уверен, что никто из них даже и не подумает попытаться пристать друг к другу]. Всех позвали обедать, но НП остался на пляже помочь мне завязать ожерелье. НП и ВП называют меня «дядя Игорь». Смешно. НП спрятал моё ожерелье в свой тайник на пляже. К вечеру шторм усилился. Боюсь, ожерелье унесло в море. После обеда разговаривал с НП и МП. МП порекомендовал мне массу литературы, а с НП мы говорили о самоубийстве. НП рассказал мне историю (НП, по-моему, 6 лет) об одном студенте, который был влюблён в девушку, а она его не любила, и он повесился («за шею, а не за ноги головой вниз»). Я спросил: «До смерти?». НП ответил: «Да». Разговор начался с того, что НП спросил: «Дядя Игорь, правда на эту скалу приходят умирать?». Я спросил: «Как же на этой скале можно умереть?». НП сказал: «Да прыгнуть вниз, и всё!» Я сказал: «Это называется самоубийство».