Джордж Мельвилль
В дельте Лены
Глава XXVIII. Путь домой
Губернатор Анучин – Дальше в Томск – На пароме – Сельскохозяйственные общины – Негодяи станционные смотрители и ямщики – Их методы – Партии ссыльных – В Томске – Отель «Миллион» – Услужливый мистер Хильденбергер – На реке Оби – Тобольск – Тюмень – Плавучие тюрьмы – Екатеринбург – Пермь – Нижний Новгород и Большая ярмарка – Москва – Санкт-Петербург – Как нас принимали – Приём в Петергофе – Домой.
Генерал Анучин[153], генерал-губернатор Иркутска, был в это время в Санкт-Петербурге, но его ожидали с дня на день, и когда он вернулся, был объявлен всеобщий праздник, всё население вышло встречать его, а вечером был устроен прекрасный фейерверк. Мы с лейтенантом Берри нанесли ему визит, а также засвидетельствовали своё почтение его жене и дочери. На следующий день один из его помощников пригласил нас в губернаторский особняк на ужин, на котором присутствовали Берри, Джексон, Ларсен, Гилдер и я. Губернатор и его дочь прекрасно говорили по-английски, причём последняя была одета в национальный костюм – свободное платье с высокой талией из белого льна, расшитое синими и красным цветами, голову её венчала золочённая тиара, а волосы свободно ниспадали на спину. Она была очень красива и выглядела как настоящая принцесса.
Я просил губернатора помочь мне – обеспечить быстрый и безопасный проезд через его территорию в сторону России. Он снабдил меня подорожной с двумя печатями, в котором всем его подчинённым предписывалось предоставлять мне проезд вне очереди перед всеми, кроме почты, что было лазейкой, и достаточно большой, позволявшей любому негодяю-смотрителю придерживать своих лошадей за вознаграждение.
Лейтенант Берри и я, поскольку путешествовали вместе, купили один тарантас для собственного пользования и на станциях нанимали ещё один для тех двоих, которые ехали с нами. Я также нанял телегу для перевозки багажа и двух ящиков с результатами экспедиции. Мы также купил матрасы и кожаные подушки и уложили их на дно наших повозок, чтобы там и спать, так как ехали днём и ночью и останавливались на станциях только для того, чтобы сменить лошадей и время от времени перекусывать чаем, молоком, варёными яйцами и другой простой едой, которую там можно было купить.
В Иркутске я расплатился и расстался со своим верным помощником и переводчиком, капитаном Иоахимом Грёнбеком, который принял приглашение Александра Сибирякова исследовать фарватер Енисея от Иркутска до Северного Ледовитого океана и далее проложить путь до Архангельска, а оттуда отправиться в Швецию, на свою родину.
14 июля, попрощавшись с нашим многочисленным знакомыми в Иркутске, мы отправились в путешествие протяжённостью 1500 вёрст в Томск. Первая река на нашем пути – Енисей, которую мы пересекли на канатном пароме, способном вместить шесть человек команды и сто пассажиров. Паром крепился с помощью пенькового каната к якорю в пятистах ярдах выше по течению. Канат этот поддерживали восемь или десять небольших плоскодонок, и крепился он к большой квадратной раме, шириной с паром и где-то на треть его длины, возвышающейся в центре судна. Канат проходил над переднюю часть этой рамы, которая была смазана для облегчения скольжения по ней каната. Когда паром был готов к отплытию, человек на крыше над головами пассажиров огромным румпелем повернул нос судна в сторону реки, и оно медленно отчалило. Вскоре паром повернулся под углом к течению, и оно быстро понесло его через реку, а по мере приближения к противоположному берегу рулевой постепенно уменьшил скорость и медленно подошёл к пирсу. Таким образом нас переправили через множество рек между Иркутском и Томском.
Местность, по которой мы проезжали, была чрезвычайно красива – холмистая, многоводная и лесистая. Превосходные посевы ржи, кое-где пшеницы и овса придавали ландшафту ухоженный вид, повсюду паслось множество коров и лошадей. Вдоль дороги постоянно встречались большие, до тысячи жителей, деревни. Все они представляют собой сельские хозяйства, построенные по системе частичной коммуны, согласно правилам которой каждый член должен взять участок земли, обрабатывать его и платить налоги, и ни один человек не может владеть одним и тем же участком два года подряд, если только не заплатит за такую привилегию. Поначалу очень странно видеть сто акров засеянной земли, разделённой на пятьдесят отдельных полос ржи, овса или пшеницы, где каждый землевладелец в следующем году будет арендовать и засеивать другую полосу. Скот пасётся в общественном стаде под присмотром пастуха, который держит его подальше от посевов и заодно присматривает за въездом в деревню. Овец много, но свиньи отнюдь не так многочисленны, как я ожидал увидеть в стране, жители которой так любят свинину.
Расстояние между почтовыми станциями здесь от шестнадцати до тридцати вёрст, а скорость свежих лошадей составляет около десяти вёрст в час. Но перемена лошадей на станциях занимает от сорока минут до двух часов, в зависимости от характера и хитрости смотрителя и конюхов, поскольку они, вне всякого сомнения, – самая подлая разновидность плутов и мошенников в мире. Начальник станции никогда не может разменять для путешественника купюры, и поэтому оставляет себе сдачу, но со мной у них такой номер не проходил, потому что я заранее запасся полным мешком мелкой серебряной и медной монеты, к их большому разочарованию. Если вы спешите, у него нет лошадей, но, как я уже говорил, он всегда может попросить «Ивана», своего вымышленного друга, дать вам своих, если вы достаточно глупы, чтобы заплатить за них втридорога. Кроме того, ямщики не таясь сообщают на станциях: «Эти люди платят ямщикам двадцать копеек чаевых, если те едут быстро». Или: «Пятнадцать копеек – это всё, что от них дождётесь, они никуда не спешат. Их фургон был смазан сегодня в четыре часа утра; заставьте их снова смазать его и получите свои деньги. Они американцы, они не пьют чай и не просят самовара; но если вы провезёте их быстро, то получите двадцать копеек!»
Следовательно, чаевые в десять копеек означают неспешную прогулку, а пять копеек – постоянные привалы, пока ямщики курят и ругаются.
Мы встречали множество ссыльных – мужчин, женщин и детей, партиями от двух до пятисот человек, устало бредущими в сторону Сибири. В основном они принадлежали к преступникам, их головы были наполовину или полностью выбриты. Большинство мужчин закованы в цепи, а многие связаны вместе. Среди мужчин шло немало женщин-заключённых, остальные же направлялись в добровольное изгнание, держась за руки своих мужей, братьев, любовников или детей. Больные, как пожилые, так и молодые, ехали в основном в повозках, но все остальные тащились по пыльной дороге, как стадо скота, под бдительным надзором охраны из десяти-двенадцати казаков, конных или пеших, под командованием офицера, едущего обычно в экипаже. Зрелище это было удручающее. Однажды мы встретили семью евреев, мужа, жену и двоих детей, в повозке, рядом ехал верхом солдат с ружьём с примкнутым штыком. Мы остановились возле них по какой-то надобности примерно на полпути между станциями. Отец семейства, интеллигентного вида мужчина, обратился к нам по-немецки и рассказал, что был богат и теперь сослан на Енисей просто потому, что он еврей. Его глаза засияли от восторга, когда он услышал, что мы американцы, и в следующее мгновение с сожалением потухли от горького сознания своей несвободы. Четыре тысячи его соотечественников, сказал он, эмигрировали в Америку, а затем, со слезами на глазах показав на жену и двух хорошеньких детей, дрогнувшим голосом произнёс: «Сибирь». Бедняга, это слово означает для него теперь то же, что и для многих других – Ад. Мы должны были добраться до Томска до полудня, но на предпоследней станции лошадей не было, и я заплатил двойную цену (пять рублей за пятнадцать вёрст) в надежде найти лошадей по обычным расценкам на последней станции, так как их обычно много вблизи крупных населённых пунктов. Но несносные ямщики послали вперёд весточку, что мы спешим, и, само собой разумеется, на следующей станции смотритель объявил, что лошадей нет. Затем его сообщники запросили десять рублей за двадцать девять вёрст, то есть примерно в 3,6 раза дороже обычных расценок. Я предложил двойной тариф (8 р. 20 коп.), но они не согласились, уверенные, что я никуда не денусь и соглашусь с их непомерными требованиями. Но я демонстративно уселся и стал ждать, рискуя опоздать на наш пароход, который по расписанию должен был отплыть на следующий день. Вскоре прибыли почтовые лошади и стали отдыхать положенное время. Ямщики, которые отказались везти нас за восемь рублей двадцать копеек, предложили отвезти нас за шесть рублей, но я уже не слушал их, потому что в конце концов выиграл, хотя и с потерей трёх часов.
В Томске мы поселились в гостинице «Миллион», которая внутри была самым ужасным зданием, в котором я когда-либо бывал. Длинные тёмные коридоры, квадратные двери, похожие на тюремные из-за железных засовов и больших чёрных замков и такие низкие, что приходилось наклоняться, чтобы войти. Хозяин ходил с огромной связкой ключей, открывал двери и показывал свои апартаменты, и сначала я подумал, что ямщик меня неправильно понял и привёз нас вместо гостиницы в сибирскую тюрьму. На втором этаже, однако, комнаты оказались намного лучше. В каждом номере была кровать, два стула и комод, но не было ничего для умывания, а также матрасов или постельных принадлежностей, так как каждый путешественник в Сибири должен возить свои подушки и постельное белье с собой. Как бы то ни было, мы остановились здесь хотя бы пообедать в ресторане, который, впрочем, оказался ещё более отвратительный, чем номера.
Мы пошли на телеграфную станцию и обнаружили, что нас ждут четыре телеграммы: две для Берри и две для меня. Вскоре после этого к нам обратился мистер Хильденбергер, работавший в телеграфной компании переводчиком английского, и предложил свои услуги. Он попал в плен к англичанам во время Крымской войны и оказался в Англии, где некоторые милосердные люди проявили к нему интерес, научили английскому и обратили в англиканскую веру. Затем он вернулся в Россию в качестве миссионера, но стал более искусен в своём, видимо, прирождённом свойстве безбожного мошенника. Мы по глупости отдали ему наш тарантас, чтобы он продал его. Он стоил сто семьдесят рублей, и мы легко могли бы продать его сами; но он убедил нас оставить его у него – он, мол, вмиг и без хлопот его продаст, что, я не сомневаюсь, он и сделал, хотя с тех пор мы никогда не слышали ни о нём, ни о деньгах, ни о тарантасе. Мистер Ларсен догнал нас в Томске и, узнав, в чьи руки мы попали, предупредил нас об опасности, но слишком поздно – мы потеряли наш тарантас.
Нас очень любезно принял томский губернатор, он проявил всяческую учтивость и пригласил посетить университет, гордость этого провинциального города. Мы также отдали дань уважения мэру города, толстому и весёлому пожилому купцу, который был очень гостеприимен и постоянно причитал по поводу того, что нам приходится так скоро покинуть его город. Во второй половине дня нас посетила пара джентльменов, говоривших по-английски: мистер Кун немецкого происхождения и мистер Де Норп, горный инженер и геолог, работающий в казённом ведомстве. Он был очень умён и образован, отлично знал геологию и где-то встречался с нашим профессором Даном[154], которому передал много добрых пожеланий.
Оплатив наши счета в гостинице «Миллион», мы отправились на ужин в отель «Европа» и обнаружили, что стол накрыт в истинно сибирском стиле: подано только одно блюдо – бифштекс, и ничего больше. Поднявшись на борт парохода около полуночи, мы заняли свои койки среди ужасного шума, так как другие пассажиры как раз приступали к ужину. На следующее утро, 27 июля, мы уже плыли по реке Обь. Пароход был довольно вместительным для этих мест и полон людьми, направлявшимися на ежегодную ярмарку в Нижний Новгород. Их манеры, особенно за столом, были просто ужасны, что было тем более прискорбно, поскольку кухня и обслуживание были превосходны. Все русские пассажиры явно были в затянувшемся веселье. Они беспрестанно пили и играли в карты, и на борту было довольно много азартных игроков, которые безжалостно обирали путешествующих. Едва мы тронулись в путь, как я тоже обнаружил пропажу пятидесяти долларов мелким серебром, которые я, точно помню, разменял в отеле.
Мы прибыли в древний казачий город Тобольск в полночь 31 июля. Это один из старейших укреплённых городов империи, ещё с допетровских времён, и на протяжении почти трёхсот лет его то захватывали казаки, то отвоёвывали татары. Длинные пандусы и аллеи ведут к старинной крепости в мавританском стиле, расположенной на высоком холме, она как будто хмуро и неодобрительно смотрит на новый город внизу. А город, когда мы причалили к берегу, был залит светом фонарей, и торговцы фруктами и сладостями толпились на главной улице, ведущей к пристани. Мы насладились поездкой в экипаже при лунном свете, она усилила необыкновенное очарование этого живописного старинного города, и мне было жаль покидать его так скоро.
Мы поднимались по Оби до тех пор, пока не стало слишком мелко для нашего большого парохода, и тогда нас пересадили на небольшое судно, на котором каждый человек, казалось, понимал, что у него больше нет прав, которые кто-то обязан уважать, так что, хотя мы были пассажирами первого класса, нас приняли на борт и просто сказали заботиться о себе самим – совет, которому нам пришлось последовать, хотя и без особого энтузиазма.
Мы прибыли в Тюмень до полуночи 2 августа и, поскольку не смогли найти места в гостинице, поехали прямо на почтовую станцию, а оттуда отправились в путешествие длиной 450 вёрст до Екатеринбурга, следующего города на нашем пути. Здесь, в Тюмени, я поближе рассмотрел двухпалубные баржи, которые мы часто видели на здешних реках. Они построены в современном стиле, с леерными ограждениями, как на наших колёсных пароходах, и имеют длину от двухсот пятидесяти до трёхсот футов, с двумя палубами и трюмом. Две трети длины баржи занимает железная клетка от нижней до верхней палубы. На нижней палубе вокруг неё есть проход, но наверху в нём нет необходимости. В этих огромных плавучих тюрьмах перевозят в Сибирь тысячи ссыльных. Каждая палуба, я полагаю, способна вместить от двухсот пятидесяти до трёхсот пятидесяти человек, то есть на каждой барже поместится от пятисот до семисот. Я видел десять таких барж, четыре из них были заполнены заключёнными. Мы встретили трёх политических ссыльных, одну девушку и двух молодых людей, которые были освобождены и направлялись домой из ссылки в Сибири. Один из них довольно хорошо говорил по-английски, но был весьма неразговорчив.
В Тюмени нас очень радушно принял американский дантист, доктор Ледьярд из Сан-Франциско, и его жена; также мы получили приглашение от мистера Уолдрапера, одного из трёх братьев, создавших компанию по строительству пароходов. Это был молодой шотландец, использующий на Оби знания, полученные на берегах Клайда[155], энергичный, как янки, и полный напористой энергии и амбиций. Он говорил, что собирается отправиться на восток до Енисея, и задал нам множество вопросов, касающихся судоходства по Лене.
Мы потратили ровно трое суток на путешествие из Тюмени в Екатеринбург, куда мы прибыли утром 5 августа и обосновались в отеле «Европейский», очень достойным для провинции. Город был основан Екатериной Великой, в честь которой он назван, и некоторые его места, особенно общественный Харитоновский сад, весьма привлекательны. Мы пообедали с доктором Ледьярдом, а затем отправились по железной дороге через Уральские горы в Пермь. Здесь находится начало или, скорее, конечная точка железнодорожного сообщения, хотя между Пермью и Нижним Новгородом есть разрыв в несколько сотен миль, и это расстояние преодолевается пароходом. На железнодорожной станции первое, что привлекло моё внимание, помимо обычной вокзальной толчеи, была ещё одна разновидность двухэтажных клеток для перевозки ссыльных – железнодорожных, поскольку в обязанности железной дороги входит предоставление достаточного количества должным образом сконструированных для этой цели вагонов. Паровозные гудки и шипенье пара напомнило нам, что наконец-то мы достигли цивилизации, ибо никто, кроме американца, не может в полной мере оценить замечательные преимущества, предоставляемые человечеству паровозом – этим уничтожителем расстояний и творцом многообразной красоты нашего времени.
Мы добрались до Перми 9 августа и без промедления сели на пароход. Он был больше и во всех отношениях гораздо удобнее, чем любой из тех, что мы видели до сих пор, ибо, согласно закону прогресса, всё улучшается по мере того, как мы продвигаемся на запад. У городской набережной пришвартованы пароходы и уже знакомые нам двухэтажные баржи, их пленников пересаживали здесь в двухэтажные вагоны. Бедняги были так похожи на диких животных в своих клетках.
Сейчас мы находились на Каме, притоке могучей реки Волги и через несколько дней должны добраться до впадения в неё Оки, где расположен Нижний Новгород – древний город, основанный в тринадцатом веке. По Волге курсирует так называемая американская серия пароходов с такими названиями, как «Вашингтон», «Висконсин» и т.п., поскольку даже здесь Америка имеет заслуженную репутацию создателя лучших пароходов в мире, и я уверен, что, если бы на Волге появилось несколько наших речных судов, превосходящих все остальные по скорости и комфорту, они сразу завоевали бы весь здешний рынок, потому что русские любят хорошие вещи и не прочь платить за них.
Мы прибыли в Нижний Новгород около двенадцати часов ночи 12 августа и остановились в гостинице «Европа». Следующие два дня мы провели на замечательной ярмарке, которая сделала этот город таким знаменитым.
Здесь можно увидеть представителей всех народов России; и каждого товара в изобилии. Там были меха из далёких окраин Северо-Восточной Сибири и Северо-Западной Америки; ковры из Персии; страусовые перья из Африки; чай и резная слоновая кость из Китая; бриллианты из Бразилии; столовые приборы из Англии и Германии, а также несколько превосходных образцов из Соединённых Штатов. Ярмарка расположилась на другой стороне Оки и соединена со старым городом добротным понтонным мостом. На ней постоянно толпа людей и мешанина языков. Добродушного вида торговец, говорящий на всех языках сразу, громко окликает прохожих и показывает свой товар, а если его не понимают, кричит «рубель» и называет свою цену либо цифрами, либо на счетах. Но это цена, которую он запрашивает, а за какую цену вещь будет продана – одному Богу известно, и я уверен, что и сам торговец этого не знает; во всяком случае, до конца сезона, когда товары часто продаются по самой высокой цене.
В Нижнем в то время был популярен американский укротитель львов полковник Бун с его клетками, полными диких зверей, на которого самого восхищённые зрители смотрели как на величайшего льва в его зверинце. Мы пообедали с мистером Данбаром, ранее проживавшим в Питтсбурге, штат Пенсильвания, который приехал в Нижний и построил здесь очень достойный пароход с кормовым колесом по образцу тех, что плавают по рекам Огайо и Мононгахила. Он стал очень популярен, но ему не хватало скорости, столь же важного качества в глазах русских, как, впрочем, и среди неугомонных американцев. Я так и не узнал, к чему привело предприятие мистера Данбара, но убеждён, что для плавания по крупным сибирским рекам необходимы именно суда с малой осадкой и кормовыми колёсами. Летом воды там мало, а русла рек широкие, так что глубины получаются небольшими, хотя фарватеры довольно узкие и задерживают весенние паводки.
Я провёл в Нижнем Новгороде и на ярмарке очень интересное и познавательное время. В детстве я часто рассматривал географический атлас, пытаясь выговорить все эти невероятные названия городов и рек, и мечтал увидеть когда-нибудь Нижний и Москву. И вот я вижу одно, а через двенадцать часов увижу другое.
Нижний Новгород является конечной станцией на востоке этой железнодорожной линии через Российскую империю, и когда будет построен короткий участок между ним и Пермью, железнодорожное сообщение будет до самого Екатеринбурга на границе с Сибирью, связав его с остальными континентальными железными дорогами, с Санкт-Петербургом, Берлином, Парижем, Веной и Римом; а какая обширная сеть будет после завершения английских дорог в далёкую Индию и Афганистан!
Мы приехали в Москву 15 августа. На вокзале нас встретил американский консул, который оказал нам радушный приём и отвёз до отеля «Дессо». К нам приходили многие известные люди, а неутомимый консул любезно показывал разные столичные достопримечательности.
Весь следующий день мы посвятили Кремлю, его большим колоколам и, по специальному разрешению, посетили новый собор, внутреннее убранство которого превосходно. Среди других диковинок, которые я видел в Москве, была чёрная как смоль женщина, уроженка Демерары[156], разъезжавшая в великолепной открытой коляске со всеми манерами старинной русской принцессы.
Вечером 17-го мы выехали из Москвы в Санкт-Петербург, и на железнодорожном вокзале нас встретили полковник Уикхем Хоффман, временный поверенный в делах Соединённых Штатов, и целая делегация американцев. Мы слегка отдохнули в отеле «Европа», а затем нанесли визит министру Ханту в посольстве Соединённых Штатов. Он получил своё назначение незадолго до этого, ранее занимая должность министра военно-морского флота. По случаю нашего приезда он устроил грандиозный ужин, на котором присутствовали все более или менее значимые американцы, проживающие в Санкт-Петербурге. Такой по-настоящему сердечный приём никогда, вероятно, не был оказан каким-либо потерпевшим кораблекрушение. Наши соотечественники, всякого возраста, рода занятия и достатка, собрались и щедро, тепло поздравили нас с тем, что, по их мнению, было воскрешением из худшего, чем смерть.
Мы гуляли по набережным Невы, отсюда открывался великолепный вид на город; мы видели разводные мосты, перекинутые через эту величественную реку, и Петропавловскую крепость, холодную цитадель, свидетельницу отчаяния и страданий. Ночью мы посетили великолепный Летний сад и понаблюдали за его посетителями. В определённое время года по императорскому приказу сад открыт для посещения любыми желающими. Здесь, как и в Москве, преобладали военные, повсюду была их форма, военный оркестр играл военную музыку и торжественный марш в честь Скобелева, любимого русского генерала, погибшего в те дни, который снова и снова исполнялся на бис.
Следующий день мы посвятили осмотру достопримечательностей Эрмитажа, рассматривая реликвии Петра Великого, которые так часто описывают туристы: его трость, инструменты, кресло и рейка, на которой отмечен его рост; здесь также находятся знаменитые мраморные скульптуры, ювелирные украшения и драгоценности и прекрасные картины. Но больше всего меня восхитили колоссальные обнажённые фигуры из чёрного мрамора, которые поддерживают портик над входом в Эрмитаж. Они просто поражают своими размерами и выглядят как настоящие живые атланты, крепко держащие на своих мускулистых плечах тяжёлый каменный архитрав. Затем последовала поездка в Исаакиевский собор, великолепие интерьера которого превзошло все мои ожидания, и дворец императора Павла, где жил царь Александр II, и, наконец, мы посетили место, где он был убит, и временную часовню, воздвигнутую там, которая, как нам сказали, вскоре должна быть заменена церковью. В тот вечер (20 августа) мы ужинали у министра Ханта с его женой.
На следующий день к нам прибыл адъютант в чине инженер-полковника, который доставил приглашения мне и двум морякам «Жаннетты» и лейтенанту Берри с «Роджерса» для представления их величествам царю и царице в Петергофе, императорской летней резиденции примерно в шестнадцати милях от города. Затем появился церемониймейстер в штатском и рассказал нам, как нам действовать. Наша одежда, если это не мундир, должна быть фраком с белыми галстуками; кареты до вокзала мы наймём сами, но в поезде, отправляющемся в одиннадцать утра, нам будет предоставлен специальный вагон, и дворцовые экипажи будут ждать нас в Петергофе.
Точно в назначенное время мы были на вокзале, где нас встретил наш церемониймейстер и проводил к нужному вагону. Министр Хант должен был быть представлен ко двору в тот же день, но он ехал отдельно. Вскоре нас доставили в Петергоф, где мы сошли с поезда в сопровождении группы офицеров, дипломатов и придворных чиновников, все с соответствующей охраной. Здесь нас посадили в открытую коляску с императорским гербом, с кучерами в ливреях с золотым шитьём, в треуголках, в коротких сюртуках и кожаных жилетах, и отвезли в гостевой дом в царском саду, где были комнаты для отдыха и завтраков. Нас разместили в один из них, куда вскоре прибыл офицер в сопровождении писаря, он вежливо поприветствовал нас по-английски и расспросил о наших именах, званиях и происхождении, а писарь записал это на отдельных листах бумаги. Затем оба удалились.
Следующая формальность была явно более приятной. Нас провели в столовую и угостили лёгким полдником, к которому подали также чай, вино, кофе с коньяком, сигареты и сигары. Через некоторое время другой офицер, в форме и при оружии, приветствовал нас и попросил следовать за ним. Нас усадили в карету и отвезли в зал для аудиенций, где провели в большую прихожую, увешанную портретами императорской семьи, батальными сценами и тому подобным. Здесь собралось блестящее общество офицеров и чиновников высокого ранга: генералов, адмиралов, министров и дипломатов, все в великолепных мундирах, сверкающие звёздами и орденами, смиренно ожидающие своей очереди на миг предстать перед императорскими очами. Наш сопровождающий объявил собравшимся, кто мы такие, и на мгновение все взгляды с любопытством обратились к нам, а некоторые из чиновников подошли и заговорили с нами. В тот же момент о нас доложили царю, который принял первым министра Ханта, а нам объявили, что затем нас примет царь, после чего мы будем представлены царице.
Как только министр Хант вышел, нас провели к двери, ведущей в коридор, который вёл прямо в зал для аудиенций. Церемониймейстер распахнул перед нами дверь, объявил наши имена и удалился. Мы ступили несколько шагов вперёд, и как только мы это сделали, царь Александр III, император всея Руси, пересёк комнату с протянутыми руками и поприветствовал нас, сказав по-английски: «Доброе утро, джентльмены. Это господа Мельвилль и Берри; который из вас мистер Мельвилль?»
Я представился и представил остальных.
– Вы предпочитаете говорить по-французски или по-английски, сэр? – осведомился император.
Я заверил его, что мой родной язык – английский, и я предпочитаю говорить на нём. В этот момент подошла царица и тепло приветствовала нас, осведомившись о нашем здоровье и задавая вопросы о пережитых нами лишениях. Она внимательно и с доброжелательным интересом осмотрела мои руки, на которых всё ещё виднелись следы старых ран.
Затем мы все по очереди побеседовали с императорской четой, пока, наконец, не пришло время прощаться. Царь выразил сожаление по поводу того, что наши люди погибли на его территории, сколь бы отдалённой она ни была. «Я верю, – сказал он, – что причиной смерти ваших товарищей явилась только суровость нашего климата, а не холодность сердца кого-то из моих подданных».
Царица высоко оценила нашу стойкость и мужество, которые, по её словам, были особенностями американского характера. «Но я надеюсь, – заметила она, – что вы больше не будете искушать судьбу в столь суровом климате».
Говоря о нашей стране, она заметила с лёгкой печалью в голосе: «В юности я надеялась посетить Америку, но теперь, боюсь, этого уже никогда не случится».
В нашей беседе наступило затишье, мы ещё раз пожали друг другу руки, и попрощались, искренне пожелав императорской чете «мира и счастья». Аудиенция продолжалась двадцать минут.
Мы вышли в приёмную, где толпа посетителей выросла ещё больше. Нас отвезли в экипаже обратно в столовую, где сопровождающий нас офицер передал нас на попечение нашего старого знакомого церемониймейстера. Здесь для нас был накрыт стол, чьими соблазнительными яствами мы не имели ни малейшего желания пренебречь. Затем нас несколько часов водили по величественным парку, полному озёр и искусственных водопадов, льющихся один над серебристой, а другой над позолоченной каменной стеной, назывались они, соответственно, «Серебряный водопад» и «Золотой водопад». Повсюду били фонтаны, росли диковинные, любовно ухоженные растения, пруды, рыба в которых приплывала на звук колокольчика, чтобы её покормили; гуси, лебеди и другие водоплавающие птицы – всё это было самым великолепным искусственным парком, который я когда-либо видел.
В Санкт-Петербург мы вернулись по морю, получив прекрасную возможность увидеть работы, которые велись тогда по созданию гавани в Кронштадте. Добравшись до города ближе к сумеркам, мы решили сразу же отправиться в Ливерпуль через Берлин и Париж. В каждом из этих городов мы отдыхали по несколько дней, получая везде тёплый приём и сердечные знаки внимания; и, наконец, отплыв из Ливерпуля на пароходе «Парфия», мы прибыли в Нью-Йорк 13 сентября 1882 года – через три года и шесть месяцев с того момента, как я выехал с восточного побережья Соединённых штатов, чтобы подняться на борт несчастной «Жаннетты» в Сан-Франциско; и один год с того дня, когда три наши лодки потеряли друг друга в тот роковой шторм.
© А.В. Дуглас, перевод на русский язык, 2022
От переводчика:
Выражаю благодарность за помощь и ценные советы
Ирине Дуглас и Александру Наумову.
Ver.1.1