Джордж Мельвилль
В дельте Лены
Забавный кожаный пояс с пряжкой стягивал под мышками платье, у которого не было талии, а голову украшала изящная лента, украшенная бисером и блёстками. Она была хорошенькой в своём роде, пухленькой и кругленькой, довольно озорной, и никогда не упускала случая подразнить своего молодого мужа, который был очень скромным и застенчивым, но, по-видимому, очень любил её. Константин представил её мне как жену своего сына, и она быстро покинула нас, вернувшись к своему супругу. Вскоре она закончила свои ухаживания, ласки и прочие проявления любви, сняв с него сапоги и верхнюю одежду, а затем, уложив краснеющего юношу в их маленькую кроватку, она, наконец, опустила засаленную ситцевую занавеску, которая скрыла их любовь от наших нескромных взглядов.
Уже почти рассвело, когда другие обитатели хижины улеглись отдыхать. Все ждали, когда старик заберётся на свою койку, и тогда те, у кого не было спальных мест, расстелили свои шкуры на полу. Тут старая леди потушила огонь и, выйдя на улицу, положила несколько досок на дымоход, с помощью которых, конечно, она сохранила в хижине тепло, но в то же время лишила свежего воздуха сорок голых немытых тел всех возрастов, стиснутых на площади где-то четырнадцать на двадцать два фута! Атмосфера стала просто неописуемая… Тем не менее мы все уснули, а утром оказалось, что буря бушует по-прежнему неистово.
Забавно было наблюдать, как туземцы просыпаются и зевают. Многие сцены были такими нелепыми и даже странными, что я не решусь пересказывать их добропорядочным ушам. Все выполнили надлежащее омовение рта, после чего совершили свою религиозную службу перед иконами. Затем один из сыновей принёс железный ковш, полный воды, и полил мне на руки, я умылся и высушился перед огнём. Вскоре был подан завтрак, состоящий из горячего чая, настроганной мороженой рыбы и котелка с варёной рыбой и олениной. Я заметил, что у каждого из присутствующих был свой отдельный маленький котелок с чаем и рыбой. Дети вели себя прилично, мать готовила горячие блюда, а муж строгал мороженую рыбу охотничьим ножом. И вот благородная бережливость: то, что остаётся от рыбы, когда её остругают до костей, неизменно отдаётся женщине, в то время как его светлость ест хорошие жирные ломтики, а то немногое, что остаётся, делятся между женщинами и детьми. Точно так же, когда варёная рыба съедена, а кости обглоданы дочиста, женщина и дети снова начинают их обсасывать, что редко бывает прибыльным предприятием; и, если каким-то неожиданным образом в хижине окажется всего вдоволь, тогда бедные старые слепые мама и бабушка, которые живут за камином, могут надеяться обглодать косточки первыми, но не раньше. Здесь, как и во всех варварских странах: женщина – рабыня мужчины; она выполняет всю домашнюю работу, носит дрова, шьёт и чинит одежду, выделывает шкуры, помогает в перевозке рыбы и дичи, а также в изготовлении и ремонте сетей, помимо того, что рожает и воспитывает детей.
Погода была такой ужасной, что я стал опасаться за моего посыльного, который поехал за ружьём и бумагами, как было договорено. Ожидая его возвращения, я расспрашивал местных жителей об их местности, её жителях, какая водится дичь и т.д. Оказалось, что первым нашёл ружьё старший сын Константина, он и отдал его старосте деревни на хранение. Я сделал его рисунок, к большому удивлению и восторгу сына; а затем, чтобы я ещё лучше опознал ружьё, он вырезал из палки спиральную стружку, чтобы изобразить пружину, которая установлена под стволом винчестера, и показал мне, как он отвинтил колпачок, и пружина выскочила из трубки. Теперь туземцы хорошо уяснили, что я ищу группу из двенадцати людей, которые, по всей вероятности, уже умерли от холода и голода; и именно здесь они спросили меня, почему Делонг и его люди не пришли в их деревню, ведь её можно было увидеть с протоки невооружённым глазом и очень ясно с помощью «стёкол» – туземцы показали, что они имеют в виду, глядя сквозь кулаки, как в бинокли. Тут Константин рассказал мне о том, что примерно в шестнадцати верстах к западу от Уэс-Тёрдюна, где разбили лагерь Делонг и его спутники, на противоположной стороне реки[73], которая в этом месте имеет около тысячи ярдов в ширину и пять или шесть саженей в глубину, были заготовлены и хранились в лабазе на столбах двадцать три оленьих головы. Тем не менее, без возможности пересечь протоку, – их попытки переправиться оказались безуспешными, – сомнительно, что они увидели этот склад, потому что, как мне сказали, он был едва виден на горизонте. И даже если бы Делонг действительно разглядел его, после неоднократных разочарований, с которыми он столкнулся, находя на своём пути пустующие хижины, он вряд ли посчитал оправданным проехать двенадцать миль, чтобы изучить природу некого объекта, который к тому же издалека выглядел как обычный холмик земли, не говоря уже о быстрой реке, через которую надо было переправляться.
Туземцы сказали, что записи и ружьё находились у них около двадцати дней. Когда лёд затвердел, они отправились по реке к своему жилью и заметили след от саней и множество следов обуви на снегу, и гадали, кем они были оставлены, поначалу опасаясь, что это прошла какая-то банда грабителей или беглых ссыльных. Они обнаружили, что многие из их вещей были разломаны на дрова, а когда зашли внутрь жилищ, то обнаружили записи и ружьё, а также всякие мелкие предметы одежды, брошенные или потерянные. Мне с трудом удалось убедить их, что бедняга Делонг и его измученный отряд абсолютно ничего не знали о местонахождении Северного Булуна, не говоря уже о складе с олениной. И очень прискорбно, что они были, сами того не сознавая, так близки к спасению. А если бы что-нибудь, пусть даже какое-нибудь несчастье, задержало их ещё на десять дней в этих хижинах, – им помогли бы туземцы! Однако всё произошло иначе: подождав четыре дня, пока река замёрзнет, они осторожно перебрались через неё, таща бедного Эриксена на санях, а затем, держась западного берега, направились на юг, в надежде, как было сказано в записке, достичь какого-нибудь поселения, – надежда, которая вскоре превратилась в отчаяние и закончилась мучительной смертью.
Именно во время моей беседы с жителями, проводимой с помощью смеси пантомимы, рисунков и тех немногих якутских, тунгусских и русских слов, которые я знал, появился посланник в сопровождении одного из самых страшных на вид уголовных ссыльных, которых я когда-либо видел. Староста принёс ружьё и третью записку, которая оказалась в правильной хронологической последовательности и была очень важной. В ней говорилось следующее:
Суббота, 1 октября 1881 года.
Четырнадцать офицеров и матросов американского арктического парохода «Жаннетта» достигли этой хижины в среду, 28 сентября, и, подождав, пока река замёрзнет, сегодня утром переходим на западную сторону, направляясь в какое-нибудь поселение на реке Лена. У нас есть провизия на два дня, но, поскольку до сих пор нам посчастливилось добывать дичь для наших насущных потребностей, мы не боимся за будущее.
С нашей группой всё в порядке, за исключением одного человека, Эриксена, у которого ампутированы пальцы ног в результате обморожения. Другие записки можно найти в нескольких хижинах на восточном берегу этой реки, вдоль которой мы пришли с севера.
Джордж В. Делонг,
лейтенант ВМС США, командующий экспедицией.
Пом. хирурга Эмблер, м-р Дж.Дж. Коллинз… и т.д.
Это была хорошая весть. Теперь в качестве путеводителя у меня был подлинный рассказ Делонга, рассказывающий о месте его высадки на берег океана, где он спрятал свои вещи примерно в трёх милях к востоку от главной реки[74]; как он посетил одну за одной три хижины, местоположение которых я знал; а что касается остального, я мог положиться на свои письменные заметки, составленные по рассказу Ниндемана.
Поэтому я немедленно решил сначала дойти до берега океана и забрать судовые журналы, хронометр, навигационный ящик, секстант и другие ценные вещи, принадлежащие экспедиции, затем пройти через Белёх, Осохтох и Уэс-Тёрдюн, пересечь протоку в том месте, где это сделал Делонг, и, наконец, следовать по западному берегу, пока не найду группу живой или мёртвой.
Глава XV. Поездка на побережье
Белёх – «Мус байхал» – Склад – Я снова обманут – Топографические откровения – Путеводные знаки – Мои презренные мхи и камни – Желанная бутыль – Фаддей Ачин.
Женщины сшили мне пару большой тёплой обуви из оленьей шкуры, так как ноги были слишком воспалены и опухли, чтобы я мог снова надеть мокасины. Я также зафрахтовал новую куртку из оленьей кожи и штаны, что существенно улучшило моё удобство в дороге, нанял три собачьи упряжки с погонщиками и договорился о поставке рыбы на десять дней. Утром я, прихрамывая, пошёл к саням и наблюдал за подсчётом и погрузкой рыбы для нашего путешествия, не больше доверяя честности туземцев из-за обмана Василия и Константина. Затем я вернулся в хижину, оделся в свои меха, попрощался с приветливой хозяйкой и соседями и отправился в путь на трёх санях, управляемых Иннокентием, Константином и Кириком. Старый Василий, с благодарностью освобождённый от своих обязанностей, отправился домой.
Погода была благоприятной, собаки свежими и сильными, и с лёгким попутным ветерком мы ехали довольно быстро. Вскоре мы миновали небольшое кладбище, на котором было около сорока могил с крестами и к сумеркам прибыли в Белёх. Здесь мы разместились в той хижине, которая приютила Делонга и его людей. Я нашёл в пепле лезвие ножа, несколько бутылочных осколков и другие мелкие предметы, свидетельствующие об их присутствии. Хижина была частично засыпана снегом, туземцы её расчистили, и, разведя огонь, приготовили ужин из рыбы, затем мы легли спать и на следующее утро выехали пораньше. Я прочитал и объяснил своим сопровождающим, что говорилось в первой записке, что к северу на берегу океана мы найдём склад, над которым в качестве ориентира установлен большой столб; туземцы очень удивились, что, ещё не побывав там, я уже мог знать об этом.
Следуя по восточному берегу реки на север, мы, наконец, наткнулись на тяжёлый зелёный океанский лёд, и туземцы, показывая руками волнение моря, закричали: «Мус байхал!» и протянули мне кусок льда, чтобы я попробовал, говоря: «Туус, туус!» (соль, соль). Затем мы повернул на восток и, проехали почти час, пока я, наконец, не заметил высокий флагшток и указал на него туземцам, которые едва могли сдержать своё любопытство, желая увидеть, что там спрятано. Добравшись до склада, я открыл его, а извлёк всё, что в нём было, к удивлению, и восторгу моих проводников, которые никогда раньше не видели столько ценностей в одной месте, и которые были особенно взволнованы двумя ружьями. Я погрузил всё на сани, кроме длинного тяжёлого рулевого весла, и оставил стоять флагшток. Лодки нигде не было видно, хотя я внимательно искал её на берегу; но так как он был весь забит льдом, то я пришёл к выводу, что она была раздавлена или, возможно, занесена снегом. На самом деле искать лодку уже не имело смысла, поскольку склад был найден, но тогда я хотел удалить все следы их высадки, чтобы не вводить будущие поисковые отряды в заблуждение и задерживать их продвижение. По этой причине я забрал все старые спальные мешки, одежду и т.п. с намерением уничтожить то, что было непригодно, а остальное отдать туземцам в деревне на хранение.
Я вернулся в Белёх, вполне удовлетворённый своей работой, и, поужинав горячим чаем и варёной рыбой, заснул в надежде на то, что завтра мы проедем до самого Осохтоха. Я крепко спал на ложе из мягкого снега в своём спальнике, и когда наступило утро, был готов немедленно ехать. Моя новая меховая обувь была мягкая и тёплая, ноги быстро заживали, а язвы подсыхали, за исключением тех мест, где в раны попала оленья шерсть. Тут я заметил, что туземцы о чём-то тайно совещаются, а когда я был готов ехать и сказал им, что мы отправляемся, обозначив курс, которым мы будем следовать, они тут же отказались идти. «Почему нет?», – спросил я. «Там нет еды», – был ответ. Это меня ошарашило, потому что я собственными глазами видел, как на сани грузили десятидневный запас рыбы. Старый Константин и раньше попадал в передряги подобного рода и теперь быстренько протиснулся мимо меня к двери хижины. Я заметил его движение и, схватив полено, принялся колотить Иннокентия и сына старосты. Первый был большим, степенным человеком и не привык к такому обращению, но, когда на него посыпались удары, поспешил унести ноги, чуть не сбив меня с ног по пути к выходу. Я быстро последовал за ними с ружьём в руках, крича: «Винтовка, винтовка!», опасаясь, что они могут совсем бросить меня. Старый Константин, очень довольный тем, что избежал наказания, стоял поодаль и от души смеялся над поражением своих товарищей. Иннокентий был угрюм, страдая как морально, так и телом, и ему не нравилось веселье, которое он доставил Константину; в то время как Кирик, младший сын старосты, стоял, растирая в смятении ту свою часть, которую он представил мне в качестве мишени, когда выбегал из хижины на четвереньках. Я подозвал их, но так как Иннокентий не проявил желание повиноваться, я поднял ружьё и выстрелил, как и раньше, в воздух. Это произвело точно такой же эффект. Все трое упали на колени и быстро начали креститься. Старый Томат укрылся за Иннокентием и подло соврал, сказав, что «Иннокентий украл рыбу, не я, я ничего не знал!».
Тем не менее они подошли, я пообещал больше их не бить, а затем узнал, что жители деревни стащили рыбу с наших саней и вернули её в свои амбары, потому что, как они объяснили, я забрал всю рыбу в деревне, а в этой местности сейчас был голод, восемьдесят их собак уже умерли, и что, если бы я унёс рыбу, умерли бы женщины и дети – они показали это втянув животы и сделав впалые щеки. Что мне оставалось делать? – только проглотить своё недовольство и вернуться назад…
Мы отправились обратно в сильную снежный шторм, который, к счастью, дул с востока, нам в спину. Собаки уже ослабели от голода, хотя не ели всего три дня, но, как я уже упоминал ранее, туземцы не ездят на собачьих упряжках, по возможности, два дня подряд. Так образом, мы продвигались с черепашьей скоростью, и только к ночи достигли Северного Булуна, потратив на путешествие девять часов, в то время как путь «туда» мы проделали за шесть. Я удивлялся количеству проток, которые мы пересекли, направляясь из Верхнего Булуна в Белёх, потому что на моей карте (копия карты Петермана, безусловно, самой точной из известных на момент нашей экспедиции) были нанесены только три основных рукава Лены. Поэтому на обратном пути я пересчитал протоки, спрашивая Иннокентия название каждого ручья, который нам встретился. Мы пересекли тринадцать проток, некоторые из которых были такими же широкими, хотя, возможно, и не такими глубокими, как главная протока, вдоль которой шёл Делонг, так что можно представить, какую «ценность» представляли для нас наши карты, на которых на пространстве в сорок миль были указаны всего два ручья. Находясь в Белёхе и по дороге к океану, я подробно расспрашивал туземцев о местонахождении Сагастыра[75], но они ничего не знали о таком месте. Однако они рассказали мне о Барчахе[76] и многих старых хижинах в районе Баркина, но сказали, что в последнем месте уже много лет никто не живёт. А в том, что Сагастыра не существует, они были убеждены. Я был так скрупулёзен в установлении этого факта, потому что Ниндеманн сообщил мне, что, когда они похоронили Эриксена, они видели сигнальный знак, который, по мнению Делонга, был «Signalthorp», отмеченным на карте Петерманна. Но туземцы взяли на себя труд показать мне дюжину или более своих сигнальных знаков, которые они устанавливают для ориентирования на местности, особенно в полярную ночь или во время метели. Путешествуя, они останавливаются у каждого такого знака, осматривают его и при необходимости устанавливают новый знак или поправляют упавший. Треугольный знак состоит из двух коротких палок, поддерживающих более длинную, которая либо указывает на какою-нибудь из сторон света, либо на конкретную хижину или деревню. На этих указателях вырезаны специальные метки, значение которых понимают все туземцы, и однажды я видел, как они, заблудившись в метель, казалось, бесцельно ездили по кругу, пока не нашли знак, и тогда, начав с него и ориентируясь по направлению ветра и снежным застругам, успешно добрались до места назначения.
Вся деревня была свидетелем нашего унылого возвращения. Жители помогли нам перенести содержимое склада в хижину Константина, и я отложил всё, что представляло какую-либо ценность для экспедиции или правительства, и отдал всё, что осталось – множество старых спальных мешков и одежды, железную печку, а также верёвки и парусину – Константину и Иннокентию в качестве частичной оплаты за их услуги. Среди вещей, которые я отобрал, чтобы взять с собой в Булун, была жестяная коробка ёмкостью около кубического фута, наполненная образцами горных пород, мхов и тому подобным с острова Беннетта. Я аккуратно отставил её в сторону и увидел, как туземцы сначала заглянули в коробку, затем перебрали её содержимое, и после некоторого обсуждения разразились, наконец, громким хохотом над идиотизмом человека, который, находясь на грани голодной смерти, намеревался отправиться в долгий путь с грузом бесполезных камней. Я отчётливо слышал их насмешливые комментарии по поводу камней и мха, а Константин чтобы убедиться, что он правильно меня понял, ещё раз спросил, действительно ли я собираюсь везти их в Булун, и после моего утвердительного ответа с досадой бросил коробку в кучу вещей с выражением крайнего недовольства и предупредил меня, что собаки и сани столько наверняка не вынесут.
Среди вещей, которые я забрал из склада, были бутыль и бочонок, оба с небольшим количеством алкоголя. Туземцы вскоре узнали, что у меня есть спиртное, и все собрались вокруг меня в надежде повеселиться. Но, зная, как поведёт себя сей сорняк на такой благодатной почве, я наотрез отказался слушать мольбы Константина про «совсем маленько». «Он пригоден только для огня», – объяснял я им, изображая, как он горит в спиртовой горелке, но они всё равно уговаривали и уговаривали меня, пока, наконец, некий молодой человек схватил бутыль и побежал. Я поймал его прежде, чем он добрался до двери, и, оторвав бутылку от его губ, ударил его ею, расплескав спирт на пол – он тут же лёг на живот и стал жадно лакать драгоценную жидкость. Я выказал немалый гнев по поводу такой дерзости, а затем вылил содержимое бутыли в горящий камин, к величайшему огорчению и ужасу бедного Константина и его друзей.
Перед тем как лечь спать в тот вечер, я договорился об упряжках, которые доставят меня в Булун. С Иннокентия и Кирика было достаточно, а у Константина, хотя ему и надо было вернуться в Булун, не хватало для этого собак. И всё же, поскольку я должен был найти каюров, чтобы упряжки могли быть возвращены в Верхний Булун, Константин стал моим пассажиром. Смышлёный молодой парень по имени Георгий Николаев добровольно предложил свои услуги и прекрасную упряжку собак. Георгий был прилично для местного жителя воспитан (и я всегда находил, что те, кого хорошо кормили и воспитывали, значительно превосходили своих пресмыкающихся собратьев), он был умён и хорошо знал дорогу, и он так мне понравился, что позднее, во время моих вторых поисков Делонга, я снова нанял его. Ещё одним моим погонщиком был тунгус-полукровка по имени Фаддей Ачин, с квадратной челюстью, квадратной головой и весьма решительный. В его натуре всё было разумно и осмыслено. Лицо его уже тогда было покрыто волдырями и язвами, скулы ободраны, цвет лица был необычно серо-свинцовым, а губы черными. Широкогрудый, широкоплечий, стройный, он был намного выше любого якута, которого я видел в этих местах.
И всё же меня поразило не столько его лицо, каким бы чудны́м оно ни было, сколько своеобразие его имени, когда он представился как Пади. «Хорошо, Пэдди[77], – сказал я, – у тебя первоклассное имя!» Мне, конечно, показалось, что это странное совпадение, потому что у него был облик типичного ширококостного, крепкого ирландца, хотя и темнокожего, и я было подумал, что какой-то предприимчивый кельт добрался до этих безлюдных холодных мест в давние времена. Поэтому я так и стал звать его – Пэдди – и нанял вместе с упряжкой. Изъяснялся он весьма односложно. Сколько у него собак? Одиннадцать, ответил он, показав 11 на пальцах. Когда он сможет начать? Сейчас. Есть у него какая-нибудь еда для себя или упряжки? Нет. Как он собирается жить дальше? Я спросил: «Кушать суох?» Ответом было: «Кушать суох». «Ну что ж, дружище, – подумал я, – если ты можешь это выдержать, то и я смогу».
Вскоре стало ясно, что двух саней недостаточно, чтобы перевезти весь мой груз, поэтому понадобилось нанять третью упряжку, чтобы она помогла нам, по крайней мере, до середины пути и вернулась, когда собаки устанут или не будет хватать еды. Для этого мне рекомендовали старика по имени Старый Николай, как человека, который проходил весь путь от берега Северного Ледовитого океана до Булуна без еды и в разгар зимы; рассказ об этом подвиге он признал, просто сказав: «Верно». Он был не только стар, но и очень беден, и у него не было упряжки, но жители деревни обещали дать ему семь собак. И вот, когда всё было готово, – за исключением, правда, весьма важного продукта питания, который, как заверили меня туземцы, будет предоставлен в надлежащее время, – я, наконец, лёг спать. Ветер к этому времени усилился почти до урагана и дул до утра. Я боялся, что это помешает нашему отъезду, но тем не менее оделся и приготовился к отъезду, плотно позавтракав мороженой и варёной рыбой. Пришёл Константин и сказал: «Погода, пурга, пойдём суох». Я уже выходил наружу и не был так уверен; ветер, конечно, чуть не сбил меня с ног; но он был с северо-запада, и, указав в том направлении, я сказал ему об этом. Тем не менее, когда он помотал головой и настойчиво повторил «пойдём суох», мне не оставалось ничего, кроме как согласиться.
И всё же мне очень хотелось выехать поскорее, я был уверен, что, если мне удастся напасть на след Делонга, я вскоре найду его отряд, несомненно, мёртвых, в какой-нибудь хижине или овраге на берегу реки. Тогда я должен немедленно начать поиски, прежде чем долины покроются глубоким снегом – тогда надежда будет только на то, что они установят флагштоки, чтобы привлечь внимание спасателей или проезжающих мимо туземцев. Я не ожидал найти их живыми, моя единственная надежда заключалась в том, что они, как Ниндеманн и Норос, вышли к туземцам, если таковые могли им встретиться где-нибудь посередине между Ары на юго-востоке, и Северным Булуном на северо-западе. По крайней мере, я мог бы успеть спасти их тела от диких зверей и сохранить наши ценные записи. К тому времени я уже понимал, что если я задержусь до весны, то все следы моих несчастных товарищей будут сметены потоками воды, которая в это время года полностью затопляет дельту и оставляет на берегах на высоте сорок футов над рекой огромные бревна размером с корабельные мачты. Когда завтрак закончился, вошёл Георгий и твёрдо заключил: «Пурга, пешком суох, завтра».
Но вскоре торжественно явился Пэдди, вооружённый с головы до пят для битвы со штормом: головной убор, рукавицы, остол и всё такое. Он уже собирался, как я подумал, тоже одобрить отсрочку нашей поездки, поэтому поспешил обратиться к нему:
«Пойдём, Пэдди?» – спросил я.
«Пойдём», – согласился он, не меняя выражения лица.
Константин энергично запротестовал, но так как уже пришёл Старый Николай, явно готовый к отъезду, хотя, правда, сильно склонный встать на сторону Константина, я почувствовал, что Пэдди значительно усилил мои позиции, поэтому повелительно скомандовал: «Поторопитесь, идём!».