Джордж Мельвилль
В дельте Лены
Глава XVIII. От Булуна до Верхоянска
Дневник путешествия – Минус 45° по Реомюру – Взгляды русских на Америку и её институты – Кочаровский – Лион – Моё письмо с инструкциями – Посещение балагана ссыльных – Дело Лиона – Жизнь в Верхоянске – О политических ссыльных.
Вот что записано в моем дневнике о путешествии в Верхоянск:
1 декабря. – Проехали девяносто вёрст и остановились в поварне выпить чаю.
2 декабря. – Ехали днём и ночью, спали в санях во время движения, подложив под голову спальный мешок вместо подушки, но не прикрываясь ничем, кроме одежды из оленьих шкур. Ужасно досаждают опрокидывания саней и ужасные боли в ногах. Олени бегут слишком быстро, чтобы я мог бежать рядом с санями, чтобы согреться и размяться, поэтому приходиться терпеть и улыбаться. Остановились в шесть утра и выпили чаю. Проехали восемьдесят вёрст, снова остановились на два часа на отдых, покормить оленей и позавтракать самим. Затем до темноты сделали семьдесят вёрст, остановились на чай и сменить оленей и отправились за сто вёрст по тундре.
3 декабря. – В пути всю ночь, в тундре сбиваемся с пути и беспомощно бродим кругами. Наш проводник был лучшим, которого можно было найти, но и он безнадёжно заблудился. Ипатьев нашёл, наконец, дорогу, вспомнив небольшой овраг, который мы уже пересекали. У меня был с собой компас, но в тундре никто не знал курса, которым надо ехать. Мы должны были преодолеть это расстояние за десять часов, но у нас это заняло пятнадцать с половиной; и когда мы остановились, наши ноги, руки и лица были обморожены.
4 декабря, воскресенье. – Ехали днём и ночью, прибыв в час ночи на первую станцию. Здесь меня ждали две записки от Даненхауэра, в которых говорилось, что он купил здесь оленину и замороженное молоко. Мы сменили упряжки и погонщиков и снова отправились в путь. Перед отъездом со станции поужинали олениной, поджаренной на углях, и супом с лапшой. Ипатьев был настолько предусмотрителен, что имел для нашего путешествия запас лапши. Сделали шестьдесят вёрст, а затем, после остановки у балагана, ещё шестьдесят, и, наконец, остановились в пять часов, сделав сто сорок вёрст с четырёх часов утра до пяти вечера.
5 декабря. – Проехали десять вёрст; остановились, чтобы дать отдых оленям и пообедать, а затем снова до следующей станций, и ещё восемьдесят вёрст добавилось к нашему списку расстояний. С полудня перед нами было восемьдесят вёрст до пункта, который находится в двухстах двадцати верстах от Верхоянска. С остановкой в восемь вечера на чай преодолели эти восемьдесят вёрст за шесть часов с четвертью.
6 декабря. – Остановились в три часа ночи, имея на своём счету шестьдесят вёрст за пять с четвертью часов. Снова обморозил левую ногу, и она вся кровоточит. Холодно!! Термометр Ипатьева показывает –45° по Реомюру[86]. Проехали шестьдесят вёрст и выпили ещё чаю. Снова в путь, оставалось пройти всего тридцать вёрст, и мы преодолели их к шести часам вечера.
Девятьсот вёрст за пять дней и восемнадцать часов. Прекрасный результат! Но мы путешествовали день и ночь и ни разу не ночевали в хижине или станции. Во время наших остановок у меня было несколько интересных бесед с Ипатьевым, русским, родившимся в Якутске, общительным, умным и вообще хорошим малым. У него было много курьёзных вопросов, касающихся Америки, «Великой Республики» и её конституции. Он живёт надеждой, что в России когда-нибудь появится конституция, и многие несчастные будут тем самым спасены от ссылок. У него нет веры преступникам, он полагает, и справедливо, что они должны наказываться. Он рассказал мне всё об убийстве президента Гарфилда[87], но сказал, что его ударили ножом, и сделал вывод, что слишком много свободы – это смерть как президентов, так и царей; а республика не может быть идеальной, иначе мы бы не убили нашего президента. Он искренний православный верующий, но имеет странные взгляды на религию; человек, родившийся русским и воспитанный православной церковью, не имеет права менять свои религиозные убеждения или саму религию, которой принадлежит, а те люди, которые это делают, по его мнению, заслуживают ссылки. Человек, родившийся и получивший образование католика или лютеранина (никакой другой протестантской веры он не знал), может, однако, сохранять свою религию и быть верным своему государству, но ему кажется невозможным, чтобы русский мог отказаться от национальной религии и при этом оставаться верным своей стране. Он очень интересуется нашими законами о браках и разводах и, в частности, поинтересовался, необходимо ли проводить как гражданскую, так и религиозную церемонию; он был несколько удивлён, когда я сообщил ему, что каждая имеет одинаковую юридическую силу, хотя некоторые американцы, для полной уверенности, женятся трижды: один раз с помощью государственного служащего и дважды с помощью священнослужителей разных конфессий. Что касается развода, то это чисто гражданский процесс, и брак можно прекратить только по уважительной причине. У него было очень ошибочное представление в этом вопросе, каким-то образом он пришёл к выводу, что мужчины и женщины в Америке вступают в брак и разводятся по собственному желанию. Я прямо сказал ему, что Сибирь – это единственная страна, в которой я когда-либо был, где у каждого мужчины была семья, но лишь у немногих были жёны. Возможно, это слишком сильно сказано, но по всей Восточной Сибири я нашёл столько же мужчин с сожительницами, сколько и с жёнами, и, более того, много раз встречал этих сожительниц в домах, где они свободно общались с жёнами, и это казалось нормальным.
Сразу же по прибытии в Верхоянск меня отвезли в резиденцию исправника Кочаровского, который принял меня с большим радушием. Даненхауэра и первую часть моего отряда приняли здесь очень хорошо, мужчин разместили в доме одной вдовы, их хорошо кормили, снабдили большим количеством табака и очень ограниченным количеством водки, так что они были совершенно довольны. Джек Коул, бедняга, хоть и был не в своём уме, был весел, вёл себя хорошо, ни с кем не ссорился, хотя и молол всякую чепуху. Но в конце концов он стал вести себя так странно, что мистер Даненхауэр счёл необходимым передать его на попечение казака, а затем, после нескольких дней отдыха и подготовки, все они отправились в Якутск в сопровождении казака, которому поручались их дорожные нужды и расходы. Путешествие было приятным и весёлым, так как в Верхоянске их вдоволь снабдили провизией, и, хотя было очень холодно, никто сильно не пострадал, так как станции находились на небольшом расстоянии. Когда они были ещё в Верхоянске, прибыл курьер от генерала Георгия Черняева с пятьюстами рублями из его личных средств, переданными на нужды нашего отряда. Мистер Даненхауэр взял двести рублей, а остальное оставил мне, но так как деньги мне не были нужны, я передал их Кочаровскому на будущие расходы; это я сделал, чтобы упростить наши расчёты.
Сразу после моего прибытия исправник послал за Лионом, одним из находящихся у него политических ссыльных, чтобы он служил нам переводчиком. Лион пришёл и представился как тот, который написал мне письмо для исправника, когда я был в дельте; и теперь, когда он переводил для нас, ему удалось между делом поведать мне часть своей истории. Мы вместе отлично поужинали уткой, бекасом и другой дичью, которую Кочаровский хранил замороженной в своём леднике круглый год. Лион сказал мне, что он никогда раньше не ел за этим столом, хотя поначалу его часто приглашали отобедать. Но Лион был совершенно бескомпромиссным нигилистом и не хотел брататься со своими охранниками. У Кочаровского был сын, которого я назвал «Маленький солдат», к большому удовольствию нас обоих. Миссис Кочаровская была приятной, светловолосой, симпатичной женщиной, по-видимому, вполне довольной тем, что проводит свои дни в этой отдалённой заснеженной глуши, готовя и заботясь о своём доме, супруге и маленьком сыне. Она прислуживала нам за столом и не садилась с нами. Это была первая хорошая еда, которую я ел с тех пор, как покинул Сан-Франциско. На столе было красное вино, называемое «наливка», которое делается из разбавленной водки и диких ягод, приятное на вкус и не очень пьянящее, а также был коньяк и обычная водка, которая представляет собой не что иное, как очищенное ржаное виски крепостью около шестидесяти процентов.
Наш разговор затянулся до трёх или четырёх утра из-за того, что мне, конечно, нужно было рассказать историю «Жаннетты» во всех её скорбных подробностях.
Лион сообщил мне, что до них никогда не доходило никаких известий о нашей экспедиции; что они недавно слышали о немецкой экспедиции, но ничего не знали ни о нас, ни о нашем путешествии, пока мы не пришли на их берег с Ледовитого океана. Я видел, как его глаза заблестели, когда я заговорил о том, с какой лёгкостью я мог бы плавать вдоль побережья Сибири на таком маленьком судне, как наш вельбот. Кочаровскому очень хотелось узнать всё об одежде и провизии, необходимых для таких путешествий, какие совершали мы; и когда я рассказывал, было видно, как молодой человек впитывал каждое моё слово, а его лицо светилось надеждой и радостью, когда я открыл его горящему взору великолепное видение побега из ненавистного заточения.
На следующее утро Лион снова пришёл позавтракать с нами и продолжить свою работу в качестве переводчика. За столом он сказал мне, что, задавая вопросы Кочаровскому, он возьмёт на себя смелость задать несколько своих собственных. Когда мы закончили трапезу, я попросил Кочаровского отправить Баишеву распоряжение с указанием продолжать поиски до моего возвращения или прибытия на место какого-либо другого американского офицера. Ниже приводится моё письмо с инструкциями, которое перевёл Лион; и оно было немедленно отправлено в Булун специальным курьером, а копия была направлена генералу Черняеву.
Верхоянск, 7 декабря 1881 года.
Сэр,
Это моё желание и пожелание правительства Соединённых Штатов Америки и руководителя американской экспедиции, чтобы были проведены тщательные и постоянные поиски моих пропавших товарищей с обеих лодок. Лейтенант Делонг и его отряд, состоящий из двенадцати человек, должны находиться недалеко от берега реки Лена, на западном берегу, к югу от небольшого охотничьего стана, известной среди якутов, как Кувина. Они не могли пройти на юг дальше, чем Булкур, поэтому, живы они или мертвы, они находятся между Булкуром и Кувиной. Я уже прошёл по этой местности, но следовал по берегу реки, поэтому необходимо провести более тщательный поиск на возвышенности на небольшом расстоянии от реки. Я осмотрел много хижин и небольших жилищ, но не мог обследовать их все; поэтому необходимо, чтобы все – каждый дом и хижина, большие и маленькие, должны быть обследованы на предмет записей, бумаг или людей из экипажей лодок. Люди без еды и почти без одежды, естественно, будут искать убежища в хижинах вдоль линии своего маршрута, и если они были истощены, то могли умереть в одной из них. Они оставляли свои записи и бумаги в хижинах, если не могли нести их дальше. Если они перенесли свои записи и бумаги к югу от этой местности между Матвеем и Булкуром, их записи и бумаги могут быть найдены сложенными стопками, а рядом с ними будет установлен какой-нибудь заметный предмет, чтобы привлечь внимание поисковых отрядов; рядом с ними, если не на них, будет сложен знак из дерева или деревянный столб. В случае обнаружения книг или документов они должны быть отправлены американскому посланнику, проживающему в Санкт-Петербурге. Если они будут найдены и могут быть пересланы мне до того, как я покину Россию, я возьму их с собой в Америку.
Если мои товарищи будут найдены мёртвыми, я желаю, чтобы все записи и бумаги были изъяты из их одежды и переданы американскому посланнику в Санкт-Петербурге или мне, если они успеют связаться со мной до моего отъезда из России. Личности умерших, которых я хотел бы перенести в место, наиболее удобное для доступа из Булуна, чтобы все они были помещены в хижину и положены бок о бок для будущего опознания, чтобы хижина была надёжно закрыта и засыпана снегом или землёй до тех пор, пока из Америки не прибудет специальный человек, чтобы окончательно распорядиться телами. При закрывании хижины сделайте это таким образом, чтобы животные не могли проникнуть внутрь и уничтожить тела.
Поиски нашей третьей, малой лодки, вмещающей восемь человек, следует вести от западного устья реки Лена до восточного устья реки Яна и за их пределами. С момента, когда три лодки потеряли друг друга не было получено никаких известий о третьей лодке; но поскольку все три лодки направлялись в Баркин, а затем в устье Лены, естественно предположить, что лейтенант Чипп направил свою лодку в Баркин, если ему удалось пережить шторм; но, если по какой-либо причине он не смог добраться до устья Лены, лейтенант Чипп продолжил бы движение вдоль побережья от Баркина на запад до северного устья Лены или на юг до восточного устья реки Лены. Если ему не удалось войти в реку Лена, он мог из-за погодных условий или по другой причине вынужден идти вдоль побережья к реке Яна.
Тщательные и постоянные поиски должны начаться сейчас, в декабре, и продолжаться до тех пор, пока не будут найдены люди, записи и бумаги, при этом следует позаботиться о том, чтобы тщательное обследование той местности, где находятся лейтенант Делонг и его отряд, проводилось ранней весной, когда снег только начинает таять и до того, как начнутся весенние паводки на реке. Один или несколько американских представителей, по всей вероятности, прибудут в это время в Булун, чтобы помочь в поисках, но поиск, упомянутый в этом письме, должен проводиться независимо от какого-либо другого поискового отряда и полностью находиться под контролем компетентных лиц России.
Теперь Лион пригласил меня к своим товарищам по ссылке. Я спросил Кочаровского, есть ли у него какие-либо возражения, но он сказал: «О нет! Я не думаю, что нигилист может причинить вред республиканцу, но ужин будет готов в четыре.» Поэтому он отправил меня в жилище ссыльных на своих санях, которые потом вернулись за мной с Лионом, чтобы отвезти меня на обед.
Господин Лион был стройным темноволосым молодым человеком с мертвенно-бледным еврейским лицом, хотя, когда я спросил его, он сказал, что он не еврей. У него были чёрные волосы, доходящие до плеч. Он рассказал мне, что был студентом юридического факультета и его арестовали во время студенческих волнений, затем он предстал перед тремя разными трибуналами по очереди, ни один из которых, однако, не смог найти ничего предосудительного в его образе жизни, о чём и было указано в его препроводительных документах. По пути в Сибирь он попросил казачьего офицера своей охраны, добродушного парня, разрешить ему взглянуть на эти бумаги. Его просьба была удовлетворена, и он узнал, что после того, как различные суды оправдали его, он был выслан так называемым «административным порядком» – сей замечательный документ заканчивался следующим образцом юридической логики: «Мы ничего не можем доказать против этого человека, но он изучает право и, без сомнения, очень опасен».
И, соответственно, он был сослан в Верхоянск на всю жизнь[88]. У Лиона сохранилась копия его препроводительных документов, которые он показал мне, усмехаясь над своеобразной философией властей.
В доме было ещё четыре молодых человека: господа Люно, Зак, Арцыбушев и Царевский – все политические ссыльные; старшему двадцать семь, а младшему восемнадцать лет. Все они были людьми свободных профессий и свободно говорили по-французски; некоторые также по-немецки, а другие немного по-английски. Все они были убеждёнными нигилистами, хотя некоторые утверждали, что не были таковыми до своей ссылки. У каждого была своя печальная история, которую он мог рассказать, и все они смотрели на меня как на самое любопытное явление. Они приехали из разных уголков империи, познакомившись с российскими тюрьмами от Архангельска до Крыма. Они охотно задавали вопросы о навигации по сибирскому побережью; имея в своём распоряжении множество карт и схем, они часто мечтали и говорили, по их словам, о попытке к бегству, но две тысячи миль береговой линии и более тысячи миль речных путей казались непреодолимыми, пока это не совершили мы и не дали им новую надежду.
Ожидая прибытия моих людей из Булуна, я, с разрешения Кочаровского, навещал их ежедневно. По вечерам у исправника собиралась немногочисленная «элита» Верхоянска, там я и познакомился с их образом жизни. На этих вечеринках люди пели, играли, ели, и все поголовно играли в азартные игры, пили и курили, но женщины собирались отдельно, хотя и занимались тем же самым. Я, наверное, немало изумил собравшихся, сказав им, что никогда не играл в карты, даже в своей собственной стране. Лион, который присутствовал при этом, сказал:
«Теперь они заподозрят вас в каком-нибудь пороке, потому что они рассуждают так: человек, который не играет в азартные игры и не пьёт, очень подозрителен: он, должно быть, много думает, а у человека, который много думает, должны быть какие-то злые мысли!»
Но это была речь бедного изгнанника, чья жизнь была разрушена, потому что, читая и размышляя, он научился говорить правду о морали и политике, но неразумно произносил их слишком громко, и поэтому позволил навлечь на себя обвинения в искажении истины. Он был хорошо знаком с работами наших современных философов и политических экономистов, Джона Стюарта Милля, Ричарда Кобдена, Герберта Спенсера и других, и хотел бы пополнить свою библиотеку английскими книгами, ибо, хотя у них были словари французского, немецкого и английского языков, у них не было никакого материала для чтения на нашем языке, и поэтому они умоляли меня отдать им Библию или любую другую английскую книгу, которая была у меня в навигационном ящике; но так как это были реликвии экспедиции, я не смог расстаться с ними.
Моё пребывание в Верхоянске было как приятным, так и полезным. Я сделал себе копию российской карты дельты Лены для будущего использования и часто беседовал с политическими ссыльными. Их жилище была жалким сооружением, построенным на манер якутской юрты, из вертикальных брёвен, покрытых глиной с навозом. Там были обычные наружные и внутренние помещения, что-то вроде крытой веранды и кухни, в которой был камин и кухонные принадлежности. Во внутренней квартире они жили и хранили свои книги, постели, одежду и тому подобное. Стены были завешаны бумажными картинками, но комната была такой низкой, темной и затхлой, что в ней было неприятно находиться, а уж тем более жить. И даже в полдень необходимо было зажигать свечи для освещения. Так они были вынуждены жить из-за своей бедности. Правительство выделяло каждому на все нужды ежемесячную субсидию в размере двадцати пяти рублей – сумму, эквивалентную примерно двенадцати с половиной долларам, на которые они должны были кормиться, одеваться и покупать дрова и прочее. И это в местности, где ржаная мука стоит пять рублей за пуд, который равен сорока российским фунтам, или примерно тридцати шести наших фунтов, так как российский фунт содержит около четырнадцати унций, по сравнению с шестнадцатью в американском фунте. Сахар оценивается в один рубль за фунт, но оленина, говядина, конина и дрова стоят не очень дорого. И всё же все предметы первой необходимости – всё, что делает нашу жизнь удобной, – чрезвычайно дорого. У некоторых из ссыльных были богатые родственники, которые присылали им деньги, но такие суммы не могли превышать трёхсот рублей за раз, а почта доставляется очень нерегулярно, обычно раз в полгода, хотя зимой иногда может приходить чаще, – с какой-нибудь оказией в виде купца или чиновника. Тем не менее, вся почта, поступающая ссыльным или посылаемая ими должна вскрываться, прочитываться или осматриваться исправником округа, или начальником почты, или полицмейстером и, возможно, может быть присвоена.
Мой приезд преисполнил их самыми смелыми надеждами, ибо до сих пор считалось невозможным совершить побег по льду Северного Ледовитого океана, к тому же в их числе не было ни одного моряка, или, я подозреваю, ни одного, кто когда-либо видел волнующийся океан. Однако перед моим отъездом они сказали мне, что намерены предпринять эту попытку, и я очень надеялся, что она увенчается успехом. Ибо в них я увидел молодость, ум и благородство, заточенные на всю жизнь в арктической пустыне, без общения с книгами или образованным обществом, в окружении грязных и отвратительных туземцев, которые отчасти были их охранниками. Дело в том, что туземцы несут за побег ссыльного строгую ответственность, под страхом наказания кнутом и тюремным заключением, поскольку совершенно невозможно, чтобы кто-либо проехал в этих местах более или менее порядочное расстояние без их помощи или ведома. Как гость в этой стране, пользующийся её помощью и гостеприимством, я не мог, из соображений порядочности, содействовать ссыльным в их планах побега; тем не менее, как республиканец, я могу сказать, что все мои симпатии были на их стороне – угнетённых ради свободы слова. Ибо именно один из этих молодых людей сказал мне, что всё, о чём они просили и к чему стремились, – это конституционная форма правления, пусть конституция будет хотя бы такой, какой может. Они хотели только привилегии быть заключёнными в тюрьму или повешенными, если так случится, в соответствии с российским законом и конституцией, и не загнанный, как стадо овец, полицеймейстером города в тюрьму или ссылку без судебного разбирательства, или, как в случае с Лионом, с имитацией суда.
Как бы то ни было, Лион, служа нам переводчиком, получил из моего рассказа Кочаровскому ценную информацию для себя и своих спутников об экспедиции «Жаннетты» и её снаряжении, нашем переходе на лодках и пешком, припасах, одежде и маршруте. Самый молодой из ссыльных, по прозвищу «Маленький кузнец», был студентом-политехником и, похоже, их «главным механиком». Он с восхищением смотрел на мой секстант, потому что с его помощью они могли найти дорогу в тундре и океане. У них были часы и компасы, но не было средств определения широты или таблиц для вычисления долготы, но этот серьёзный молодой нигилист начал мастерить самодельный секстант и уже составил свои собственные навигационные таблицы, используя русский альманах для определения склонений солнца. Они намеревались построить на реке Яна, недалеко от Верхоянска, лодку и попытаться пройти на ней тысячу миль до берега моря, а затем совершить путешествие почти в две тысячи миль вдоль побережья Сибири до Берингова пролива.
Впоследствии я с сожалением узнал, что они действительно пытались осуществить свой смелый замысел, но безуспешно. Ускользнув от охраны, им удалось, после многих трудностей, спуститься вниз по Яне, мимо большой деревни у её устья, и они уже достигли моря и могли сравнительно легко совершить побег, но по неопытности не смогли справиться с волнами и перегруженную лодку залило водой, а когда они выбросились на берег, её затопило, и вода промочила их провизию. Среди них была молодая женщина, о которой я ещё расскажу, но даже она была более стойкая, чем две другие, которые, испугавшись, сразу же сдались властям в Усть-Янске. Вскоре после этого были пойманы остальные, и их отправили в ещё худшую, если это вообще возможно, ссылку. Лиона сослали на Колыму, а других вывезли из населённых местностей и поселили среди якутов. А мне оставалось только восхищаться ими и их мужеством. Их худшими преступлениями были мальчишеские глупости и уличные протесты. И поэтому в глазах каждого американца, рождённого с верой в то, что свобода слова и свободная пресса являются абсолютными и неоспоримыми правами, ужасное наказание, назначенное этим молодым людям, должно выглядеть постыдно деспотичным и жестоким.