Джордж Мельвилль
В дельте Лены
Собаки наши настолько ослабли, что я боюсь, что они не выдержат долгого путешествия на север, хотя сейчас ветер дует нам в спину и слева. Сегодня утром, прежде чем мы проехали пять вёрст, одна собака упала; её товарищи яростно кусали и трясли её, но она настолько ослабла, что не сопротивлялась. Один из каюров выпряг её и отбросил в сторону; бедняга сделала отчаянное усилие встать и последовать за нами, но не смогла и снова упала. Это случилось недалеко от Джангалаха, и если ей повезло, то она, возможно, добралась до людей.
До наступления темноты мы следовали побережьем от протоки Турах, одной из западных проток дельты. По пути видели много ловушек на лис и несколько охотничьих домиков. Эти ловушки Гаврилы Бобровского и Георгия Николаева, а ночевали мы в их охотничьем домике, известном как Кубалах[134], в девяноста верстах от Джангалаха. Побережье дельты здесь изрезано бухтами и мысами, указывающими на наличие рек, но на самом деле к северу от Тураха рек и проток почти нет. Навигация без должного знания местности здесь весьма затруднительна, так как внешний вид берегов очень обманчив.
18 апреля. – Мы выехали из Кубалаха рано утром и продолжили следовать вдоль береговой линии. Георгий говорит, что он со своим напарником посещают ловушки примерно два раза в месяц, иногда чаще, так что нет никакой возможности, чтобы люди Чиппа высадились здесь на берег незамеченными.
Весь день мы ехали по суше позади мысов и береговых обрывов, время от времени встречая охотничьи домики, но не находили постоянно обитаемых жилищ. В одном из домиков мы остановились и нашли там рыбу, которую я велел Иннокентию Шумилову привезти сюда для нас. Это жилище находится в пятидесяти верстах от Кубалаха и в пятидесяти – от Буруолаха[135]. Мы попили чаю, немного покормили собак и дали им отдохнуть и снова отправились в путь, прибыв в Буруолах после полуночи. Пэдди заявляет, что я никогда не сплю и скоро замучаю всех собак в дельте: «Спи суох; помри бар» – то есть, «Не спишь – скоро помрёшь!»… имея в виду, возможно, не меня, а собак… Здесь три хижины, две из которых, владельцы которых умерли, лежат в развалинах. Раньше это было отличное место для охоты на оленей, теперь охотники только жалуются: «Олешка мало-мало».
19 апреля. – Ухудшение погоды. Мы повернули от побережья на юг и поехали по небольшому ручью к западу от Северного Булуна, Через некоторое время встретили большую заброшенную деревню Туора-Джангы[136], здесь много развалившихся амбаров и юрт, а ещё множество могил, которые рассказывают печальную историю, понятную и без объяснений моих проводников: «Все помри, якут помри».
Миновав цепь небольших озёр и рек, мы проехали через Северный Булун и поднялись по протоке Кетак[137] в Буор-Хая[138], где остановились в качестве гостей у Иннокентия Шумилова. Его юрта самая большая и чистая во всей дельте, у него прекрасная жена и трое детей. Я узнал, что Ниндеманн был здесь четыре дня назад по пути на юг.
Георгий хочет отдохнуть и выспаться; поэтому я пока отпущу его и одну упряжку, поскольку я уже практически закончил поиски на этой части побережья, если только каких-либо следов Чиппа не нашли Ниндеманн или Бартлетт.
20 апреля. – Сильный снежный шторм. Мы отправились в Хойгуолах и по дороге услышали, что один из оленей, которых я приказал отвезти в Хас-Хата, умер по дороге. Туземцы впрягли их в сани и пытались ехать на них; но они так плохо кормились зимой и так ослабли, что быстро вышли из строя, потому что северный олень – очень нежное животное, и его очень просто загубить. Я нанял собачью упряжку, чтобы отвезти Ивана Портнягина и его жену в Булкур, так как они мне больше не понадобятся после того, как мы свернём лагерь.
Мы прибыли сюда, в Хас-Хата, во второй половине дня; Ниндеманн и Грёнбек выглядят здоровыми и довольными. Ниндеманн не нашёл ничего, что свидетельствовало бы о высадке Чиппа и его отряда. На северном побережье он видел первый куттер, лежащий в море на отмели напротив шеста, отмечавшего склад-тайник. Он находится не менее, чем в четырёх верстах от берега, говорит он, и полностью покрыт снегом и льдом.
Его проводники хорошо знали местность, и путешествие прошло без особых трудностей. В Баркине он нашёл одну хорошую юрту и амбар, а в пяти верстах к северу – чум. Вдоль мыса и побережья было много ловушек на лис. Он подсчитал, что хижины, которые мы видели с моря, расположены примерно в тридцати верстах к юго-западу от Баркина. Его отчёт согласуется с тем, что я видел в сентябре прошлого года, когда мы были у побережья на вельботе, поскольку, по его словам, местность там настолько низкая, что он не мог с уверенностью сказать, на суше он или на море.
Если бы люди второго куттера высадились на побережье, на котором побывали мы с Ниндеманном, они, несомненно, оставили бы какие-то следы своего присутствия, видимые даже самому ненаблюдательному человеку. Делонг и его отряд, например, когда дров не хватало или было сыро, жгли лисьи ловушки-пасти, которые находили поблизости. И потом, туземцы тоже путешествовали там везде и не видели никаких признаков лодки или людей. Примерно в тридцати верстах к юго-западу от Баркина – большая протока, полная массивных торосов[139], – такая же, как протоки Когыстахская и Барчах-Уэся, которые Ниндеманн тщательно и безрезультатно исследовал. Теперь я считаю, что вся береговая линия, от Оленька, через Баркин и до мыса Быковский, тщательно обследована.
Я получил известие от Бартлетта. Он завершил свой маршрут с проводниками Семёном Алаком и Василием Кулгахом, от Баркина до Быкова Мыса, вглубь суши и по берегу, но с тем же результатом, что и мы с Ниндеманном.
21 апреля. – Ветреный, непогожий день. Я расплатился со всеми туземцами и приготовился навсегда покинуть Хас-Хата. Константин Мухоплёв сказал, что он распорядился, чтобы сегодня за нами приехала собачья упряжка; но, как обычно, соврал, поэтому я послал за ней, чтобы она отвезла всех нас в Быково.
22 апреля. – Пока упряжки прибыли сегодня утром, было уже слишком поздно ехать, так как я хочу добраться до Чолбогоя без ночёвки. Мне потребуются четыре упряжки по пятнадцать собак в каждой, две из которых у нас есть, а две других я найму, заплатив по дорожным расценкам.
23 апреля. – Поднялись в три часа ночи, и в шесть утра выехали, при лёгком восточном ветре. В восемь часов начали собираться тучи, ветер усилился, и уже к десяти начался настоящий шторм.
Мы пересекли девять широких проток между Хас-Хата и Когыстахской протокой, а затем пересекли Барчах-Уэся, у истока которой погиб бедный Делонг и его товарищи[140]. Здесь мы наткнулись на крупные торосы в главном восточном рукаве Лены[141], а шторм стал таким яростным, что каюры сбились с пути и беспорядочно блуждали по торосистому льду. Мы проложили курс на юго-восток по компасу, не зная нашего местоположения, за исключением того, что Ордоно лежал где-то к югу от нас; и когда мы наконец достигли берега, наши собаки упали и завыли – таким ослепляющим был шторм. Каюры тщетно ползали на четвереньках в поисках пути для саней, пока, наконец, я не приказал установить палатку. Сани были поставлены поперёк ветра, собака зарылись в снег вокруг палатки, а мы все заползли внутрь и дрожали с двух часов дня до двух на следующее утро. Ниндеманн отморозил за ночь все пальцы на левой руке.
24 апреля. – Проснувшись, мы обнаружили, что погода прояснилась, и мы находимся всего в полумиле от поварни. Туда мы и отправились, заварили чай, высушили одежду и вскоре отправились в Турканах. Остановившись там на несколько минут, мы поехали дальше в Чолбогой, где встретили молодого человека, которого мы нашли на этом же месте месяц назад с голодающей семьёй. Сейчас он занимается изготовлением трёх маленьких гробов для погребения своих детей, и я с интересом наблюдал за его работой. Он взял три цельных куска дерева, достаточные по размерам, чтобы, когда их выдолбят изнутри, в них поместились тела. По форме они напоминают саркофаги для египетских мумий, эллиптические в поперечном сечении, шире в области головы и плеч и сужающиеся к ногам, с аккуратно закруглёнными концами. Деревянными клиньями он расколол бревна вдоль, выдолбил изнутри обе половинки и положил туда тела. Затем каждый «саркофаг» был обвязан тремя плетёными берёзовыми обручами наподобие бочки. Само погребение туземцы делают различными способами: гробы оставляют на козлах, помещают в расщелины скал, ставят на землю и строят сверху маленькие домики или закапывают в землю, хотя это самый трудный вид погребения, так как для рытья могилы необходимо несколько раз оттаивать землю с помощью костра.
Мы ехали всю ночь, погода всё время улучшалась, пока к полуночи не стало идеальной, и в два часа ночи 25-го апреля мы остановились у хижины старого Спиридона в деревне Ары. Здесь мы выпили чаю, а затем продолжили наше путешествие, прибыв в Зимовьелах около шести утра.
Глава XXVI. Последние поиски на Яне
«Роджерс» – Преступное поведение мистера Гилдера – Харбер и Шютце – Норос и Джексон – Мистер Ларсен – Вандализм Джексона – Кто ест древесину! – Остров Муостах и залив Буор-Хая – Усть-Янск – Мамонтовый бивень – Отправляюсь в Верхоянск – Ссыльные – Письмо от Берри – Верхом до Якутска – Наше жалкое снаряжение – Киенг-Юрях – Быстрая оттепель – Задержка – Что случилось с Бобоковым, Калинкиным и Гилдером – Сибирские коровы.
Я сразу же расспросил Бартлетта про мистера Гилдера, корреспондента, и узнал, что он накануне отбыл в Тумус.
Из одного из многочисленных писем, которые мистер Гилдер прислал мне, я узнал, что он был в составе экипажа спасательного корабля «Роджерс», которым командовал лейтенант Роберт М. Берри, и что после длительного перехода по Северному Ледовитому океану и посещения островов Геральд и Врангеля «Роджерс» сгорел в заливе Святого Лаврентия на Чукотке. После гибели судна лейтенант Берри приказал Гилдеру ехать по побережью в Нижне-Колымск, а оттуда в Иркутск, ближайшую станцию телеграфа, чтобы сообщить о потере «Роджерса» в военно-морское министерство США, а затем следовать с депешами в Соединённые Штаты. Но по прибытии на Колыму он встретил моего старого приятеля Кочаровского, бывшего верхоянского исправника, который рассказал ему о судьбе «Жаннетты» и о наших приключениях в дельте Лены. Гилдер, в свою очередь, отправил сообщение Берри, а затем продолжил свой путь до станции Киенг-Юрях в верховьях Яны, где встретил казачьего курьера, который ехал в Якутск с моими запечатанными депешами генералу Черняеву и Военно-морскому ведомству США. Казак, который слышал о нас в Верхоянске, рассказал Гилдеру о запечатанном пакете, который этот бойкий журналист тут же подговорил дать ему в руки и тут же преспокойно вскрыл. Он прочитал всё, что ему нужно, и вернул пакет курьеру, после чего отправил в «Геральд» свой отчёт, скопированный с моего, об обнаружении тел Делонга и его отряда. Потом он вручил своему попутчику, бывшему колымскому исправнику, депеши лейтенанта Берри, попросив отправить их по почте в Соединённые Штаты, а также послать его телеграмму в «Геральд». Излишне говорить, что генерал Черняев выразил мне большое удивление по поводу таких более чем сомнительных вольностей, допущенных г-ном Гилдером, но в конце концов оставил это без последствий, заметив, что, возможно, нарушение целостности печати не имеет большого значения в такой свободной стране, как Соединённые Штаты, но в России это серьёзное уголовное преступление, и заверил меня, что казак не останется безнаказанным за своё участие в этой махинации. [142]
Я съездил в Тумус, но узнав, что Гилдер уже уехал, вернулся в Зимовьелах и начал готовиться к завершающим поискам в устье реки Яна. Санный сезон закончился, и мне скоро придётся или уезжать совсем, или задержаться до осени. Я сразу же отправил капитана Грёнбека в Булун с приказом опечатать наши склады и отправить список их содержимого верхоянскому исправнику Ипатьеву. Я также составил отчёт о запасах в Быково – хлебе, соли, сушёном мясе, чае и табаке, – которые я сложил в мешки и запечатал; ибо получил известие, что двум американским офицерам было поручено помочь мне в поисках и что они собирались зафрахтовать для этой цели пароход «Лена». Это была явно дорогостоящая глупость, и, чтобы предотвратить её, я удвоил свои усилия, чтобы добраться до Якутска, так как совершенно невозможно плыть по Лене на этом судне с осадкой семь футов. К счастью, Департамент поручил это дело двум очень толковым молодым людям, и по прибытии в верховья Лены они сразу увидели, что пароход совершенно непригоден для плавания по мелководью, и отказались от фрахта. Затем лейтенанты Харбер и Шютц снарядили небольшую шхуну и несколько лодок, подходящих для их задачи, и достигли, наконец, дельты через несколько месяцев после того, как я завершил поиски.
Когда я был уже готов к отъезду на Яну, я вдруг получил из Тумуса сообщение, что туда приехали двое американцев и живут в юрте у Кузьмы. Я поехал туда на санях, думая, что вот-вот встречу морских офицеров, о которых мне сообщили, но представьте себе моё удивление, когда вместо этого я увидел Нороса, который в январе отправился домой с мистером Даненхауэром. С ним был некий мистер Джон П. Джексон, корреспондент «Нью-Йорк Геральд», который, отправившись в дельту, чтобы «составить подробный отчёт» о катастрофе «Жаннетты», встретился в Иркутске с группой Даненхауэра и отправил в свою газету их рассказы по телеграфу. Затем он получил разрешение министра ВМС взять с собой в дельту Нороса в качестве компаньона и помощника, и вот они здесь, со всеми аксессуарами богатых путешественников. Норос сбросил свои оленьи шкуры и был одет, так сказать, «в пурпур и шелка». У Джексона был эскорт из казаков и двое крытых саней, набитых деликатесами и всякой всячиной.
Я пригласил его в Зимовьелах, где Бартлетт и Ниндеманн поведали ему подробности наших поисков и о том, где и как мы похоронили погибших. И тут на сцене появляется мистер Ларсен, художник и корреспондент «Illustrated London News». Он с мистером Джексоном были попутчиками до Якутска, а теперь вновь воссоединились и хотели бы вместе посетить достопримечательные места наших недавних поисков. Мистер Джексон пожелал, чтобы я попросил Ниндеманна или Бартлетта сопровождать его, но, поскольку у меня не было полномочий отпускать кого-либо из моего отряда для таких вещей, я отказался это сделать, к большому неудовольствию мистера Джексона, который, кажется, вообразил, что ему достаточно только приказать от имени своего хозяина, и я подчинюсь. Вопиющий эгоизм такого рода людей забавен до крайности. При нашей первой встрече он с большой важностью заявил мне, что он был бы признателен мне, если бы я передал ему для прочтения и перлюстрации бортовой журнал и дневники лейтенанта Делонга и мистера Коллинза, что, мол, мистер Беннетт так распорядился и так далее; и что если мне надо что-то сделать, он был бы рад поспособствовать любым моим планам, проектам и т.п.; а если мне понадобятся деньги, то он уполномочен обратиться к мистеру Беннетту, et cetera, et cetera… Короче говоря, он был готов взять меня под своё руководство и надлежащим образом завершить работу, которую я почти закончил.
К его большому удивлению, я не нуждался ни в какой помощи и вовсе не был склонен ни отдаваться ему на попечение, ни быть купленным, ни подчинён ему силой. Если бы я мог предположить, что эти упыри намереваются вскрыть гробницу наших товарищей, я бы, конечно, последовал за ними и предотвратил такое кощунство. Но мне и в голову не могло прийти, что человек, родившийся в христианской стране, может потерять всякое уважение к праху умерших, что нарушит их священное место упокоения с целью состряпать сенсационную статейку, сделать наброски или просто поглазеть из праздного любопытства. И всё же это, как я узнал впоследствии, было совершено: бревна были отпилены и повалены, и конструкция пирамиды была настолько ослаблена, что больше не служила той цели, для которой она предназначалась.
Наконец, когда всё было готово, я выступил со всем своим отрядом из Зимовьелаха, чтобы исследовать берега залива Буор-Хая и обогнув мыс с таким же названием, продолжить поиски до Усть-Янска. Перед отъездом я попрощался со всеми старыми друзьями и разделил между ними всё, что было у нас в запасе, оставив, однако, всё самое ценное, такое как чай и табак, – список чего я оставил у исправника – для использования каким-нибудь другим поисковым отрядом, который может быть отправлен в эти места.
Один случай, который я почти упустил из виду, хорошо иллюстрирует, до чего довели наших бедных друзей тунгусов и якутов мои оптовые закупки рыбы. Гаврил Пасхин, который снабдил нас едой, когда мы впервые появились в Зимовьелахе, и человек с репутацией хорошего охотника на оленей (он неоднократно обещал продать мне оленину, но так же регулярно не делал этого), со своей женой и детьми голодал и попросил у меня двести рыб, обещая заплатить за них. Я согласился дать ему рыбы, он несколько раз заходил за ней, но я почему-то сомневался, что он действительно голодает, пока мне наконец не сообщили, что он ест древесину. Я пошёл к нему и действительно обнаружил, что он соскребает заболонь с лиственничного ствола. Он смешивал её со снегом и измельчённой в порошок замороженной рыбой, с костями и всем прочим, и несчастные его домочадцы ели эту смесь; дерево давало чувство наполненности желудка, снег делал месиво не таким противным и только рыба делала его немного питательным[143].
Мой отряд, состоящий, кроме меня, из Ниндеманна, Бартлетта, Ефима и каюров, выехал из Зимовьелаха около восьми часов прекрасного утра 28 апреля. Мы остановились на восточной оконечности острова Муостах и поужинали чаем и мороженой рыбой. Затем, огибая остров, мы наткнулись на пару старых хижин и знак из жердей, отмечающий склады с рыбой, сделанные какими-то туземцами. Василий взглянул на знаки и сразу сказал, чьи они. Никаких признаков Чипа или его людей мы не нашли и к утру добрались до противоположного берега залива Буор-Хая, остановившись на ночлег в восьмиугольной поварне.
Следуя вдоль береговой линии и срезая путь отмелям, мы приехали в маленькую деревушку на одной из проток дельты Яны. Здесь мы поужинали и раздобыли оленей, чтобы отвезти нас в Усть-Янск, расположенный в двухстах десяти верстах по прямой. Туземцы были очень приветливы, но ничего не слышали об отряде Чиппа. Затем мы проехали через ряд деревень по берегам реки и в два часа ночи 30 апреля прибыли в Усть-Янск, завершив таким образом поиск лейтенанта Чиппа и его людей вдоль побережья от устья Оленька до устья Яны на расстоянии более пятисот миль по прямой и более тысячи – по извилистой береговой линии.
Усть-Янск – довольно большое поселение с населением в триста человек, состоящим из якутов, тунгусов, ссыльных и их охранников, а также довольно большого числа торговцев, которые скупают здесь шкуры и ископаемую слоновую кость, которую добывают во всей этой части Сибири. Я видел много тысяч фунтов бивней мамонта, окрашенных в угольно-чёрный цвет – из-за возраста и дубильных свойств тундровых торфяных болот, в котором в основном и находят бивни. Некоторые из них, которые мне удалось измерить, были длиной девять футов и тридцать дюймов в окружности у основания, полые и эллиптические в сечении. Я видел караван из тридцати саней, нагруженных этими бивнями, на каждом было указано имя владельца. Они направлялись на продажу в Китай – страну, которая обрабатывает больше всего слоновой кости в мире.
Уже на следующее утро я предпринял всё необходимое, чтобы как можно быстрее доехать до Якутска через Верхоянск; ибо теперь я чувствовал, что мои дела в дельте завершены, а если господа Харбер и Шютц намеревались продолжить поиски в течение лета, то мне хотелось бы передать им свой опыт и предостеречь от использования парохода со слишком большой осадкой.
Мой путь из Усть-Янска в Верхоянск лежал через тундру и горы. Дорога идёт не по берегам Яны, на которых расположены оба этих населённых пункта, хотя в летнее время вниз по течению путешествуют на лодках. У нас были оленьи упряжки, но санный сезон быстро подходил к концу; снег таял и стекал ручейками, а на солнечных склонах холмов уже начинала проступать голая земля.
В первый день мая 1882 года я простился с берегами Северного Ледовитого океана и моими бедными верными якутами. Да, они были вшивыми и грязными, но они сделали для нас больше, чем просто христиане, когда нашли нас выброшенными на пустынном берегу океана. Да, порой они не гнушались ложью или воровством, но отдавали нам то немногое, что у них было, и неважно, заплатил ли я им за это двойную цену – я не забуду их до конца своей жизни и верю, что они будут так же помнить обо мне.
Расстояние от Усть-Янска до Верхоянска составляет около девятисот вёрст, а станции между ними носят такие благозвучные названия, как Ченкогорь, Койлюкю, Оюн, Аджалах и Куйга.
Снег быстро таял, оленям, которые и так страдали от жары, становилось всё труднее передвигаться. Многие пастухи уже гнали своих оленей на лето в горы, и туземцы вообще не хотели запрягать их, так как многие были с оленятами, и правда, это было жестоко; но тогда я должен или побыстрее добраться до Верхоянска, или остаться здесь до осени.
Я прибыл в Верхоянск вечером 6 мая. Меня сердечно принял исправник Ипатьев, и я снова увидел своих ссыльных. Они были в приподнятом настроении и только и разговаривали о том, как они сбегут вниз по Яне в Северный Ледовитый океан и далее вдоль побережья через Берингов пролив в Америку. Я, конечно, не мог способствовать их попытке, но искренне сочувствовал им и желал успеха; ибо, несомненно, с ними обошлись жестоко и несправедливо. Поразительно, как много молодых людей отправляют здесь в ссылку просто за участие в студенческих драках, таких, которые часто происходят и в наших университетских городках, но за которые наш закон только забирает участников в полицейский участок на ночь, а утром штрафует их и освобождает. А в России, где студенты – это основа образованных классов, мыслят, видимо, слишком свободно; и, если они таким же образом выражают свои либеральные взгляды, то отправляются в Сибирь. Когда здесь кого-то осуждают за тяжкое преступление, он сначала отбывает срок в тюрьме, а затем отправляется «от греха подальше» в Сибирь, причём, чем тяжелее преступление, тем дальше на северо-восток. Устье Колымы при этом является самым восточным исправительным поселением на побережье Северного Ледовитого океана.
По прибытии в Верхоянск я получил письмо от лейтенанта Берри, написанное в Средне-Колымске и датированное 7 апреля. Оно сообщало мне, что он двигался своим поисковым отрядом на запад вдоль побережья до самой Яны. Если бы я знал об этом до отъезда из Усть-Янска, я бы подождал его или отправился на восток и встретился с ним, и таким образом завершил поиски Чиппа вдоль всего побережья от Восточного мыса до реки Оленёк. Но теперь было слишком поздно поворачивать назад, санный сезон и так уже давно закончился, становилось тепло, всё таяло, да и свободного времени у меня не было. Поэтому, оставив свои сани и оленей в Верхоянске, я начал утомительную поездку в Якутск верхом. Расстояние до него зимой, по руслам рек, составляло девятьсот шестьдесят вёрст, но теперь оно растянулось на тысячу двести. А лошади! Старые клячи, которым просто повезло пережить прошедшую зиму. А седла!! Наши кавалеристы никогда не видели ничего подобного, потому что их опыт обычно ограничивается знакомством с «деревянно-каркасным Макклеллана»[144]. У нас тоже было дерево, это правда, но оно состояло из пары кривых палок, прикреплённых к двум потникам, которые клались на спину лошади, – а сверху на этих палках сидели мы, иногда подкладывая под себя мешки с сеном. Завершали сбрую поводья из оленьей кожи и деревянные стремена. В общем, для долгой поездки всё это было очень неудобным.
У меня было четыре вьючных лошади для перевозки нашей провизии и личных вещей, а отряд мой состоял, помимо меня, из нескольких проводников, Бартлетта, Ниндеманна и Ефима, уже известного читателю как «Рыжий Чёрт» из-за его косматых рыжих волос и красной хлопчатобумажной рубахи, которые так любят русские крестьяне, а также за его негодяйство в «потерях» (т.е. на самом деле краже и продаже) нашего походного снаряжения, табака и чая и за то, что он вдрызг напивался при любой возможности.
Всего в моем обозе было около десятка лошадей, довольно большое количество для этих мест, и временами на станциях нам не могли дать полную смену лошадей. Сами мы представляли собой самую убогую кавалькаду, какая когда-либо маршировала по Сибири —полудюжина суровых на вид оборванцев, верхом на тощих и измученных, но строптивых конях. И всё же мы были веселы! Реки и ручьи вздулись от тающего снега и дождей, наши несчастные неподкованные лошади скользили на мокром льду, периодически роняя нас в воду. Часто кто-нибудь из нас предпочитал спешиваться и вести своего Буцефала за уздцы, и, если бы лошади не несли еду и нашу сменную одежду, некоторые особо нетерпеливые, наверное, бросили бы их на произвол судьбы вместе с их нелепыми сёдлами и всем остальным. Так мы и тащились, пока, наконец, 14 мая не добрались до станции Киенг-Юрях в горах между Верхоянским и Якутским округами. Лошади к этому времени уже едва держались на ногах, а перемены им на этой станции не было – и ещё долго не будет, до тех пор, пока мы не спустимся в долину реки Алдан. Вокруг рос только редкий кустарник, который выживает на этих высотах. Мы отпустили лошадей самим добывать себе пропитание, и бедные животные разгребали снег копытами, как северные олени, и щипали жухлую траву под ним.
Мы были в пути из Усть-Янска уже семь дней, и за это время никто из нас не спал в человеческом жилище больше трёх часов подряд. Провизия закончилась, а лошади с багажом, которых вёл Рыжий Чёрт так отстали, что мы не видели их уже в течение трёх дней, но я бы нисколько не сожалел, если бы этот чёрт потерялся навсегда – до того он мне осточертел! Я спешил успеть пересечь Алдан до того, как он вскроется, но в Киенг-Юряхе старые ямщики и казак, с которым я ехал в Якутск в прошлый раз, сказали мне, что долина уже затоплена на многие мили и что лучше пока оставаться здесь. Мясо у нас кончилось, и я купил немного конины, как уверял меня старый якут – мясо молочной кобылы. Оно было высокого качества и стоило соответственно. Я видел, как возле станции женщины-якутки с детьми выкапывали какие-то коренья, чтобы поесть.
Дав лошадям пару дней отдыха, я попытался продолжить наш путь, но лошади тут же провалились по круп в мягкий мокрый снег и, в конце концов, отказались идти, и мы были вынуждены отвести их обратно на станцию. Что ж, прекрасная перспектива оставаться в этом горном ущелье, среди разлившихся от половодья ручьёв и почти без еды. Одно время казалось, что мы пережили опасности Северного Ледовитого океана и дельты Лены только для того, чтобы умереть с голоду в горах или утонуть в бурных потоках. Впоследствии я узнал, что два моих посыльных, Бобоков и Калинкин и г-н Гилдер с «Роджерса» были застигнуты половодьем в долине Алдана, которое загнало их на вершину дерева, где они соорудили насест и жили на нём несколько дней. Для еды они убили одну из своих лошадей, тушу которой привязали к дереву и отрезали от неё куски, когда нуждались в пище. Вода наконец спала, и они были освобождены из своего «высокого» плена, но не так скоро, как хотелось бы, так что запах их плавучей кладовой стал слишком уж сильным, а их желудки соответственно ослабли.
Верные своему долгу, Бобоков и Калинкин подняли ящик с драгоценными бумагами и записями экспедиции на вершину дерева и крепко привязали его. Но вода продолжала подниматься, они испугались, подняли и привязали его ещё выше, и тут Калинкин упал с дерева и был унесён течением в ветви другого, где он оставался без еды в течение нескольких дней. Из-за своей неосторожности они подвергли себя и свой бесценный груз тому самому риску, которого я и намеревался избежать, потому послал их с Дельты так рано, чтобы обеспечить вывоз записей в безопасное место до того, как начнутся весенние паводки. Но они подолгу задерживались на разных станциях, неделю бездельничали в Верхоянске, а тем временем приближалась весна, и паводки застали их примерно за десять дней до того, как они пересекли Алдан, и их неповиновение приказам едва не стоило им жизни и потери наших записей – плодов стольких трудов, страданий и смертей.
Видя, что я должен оставаться в Киенг-Юряхе на неопределённое время, я отправил одного казака на ближайшее оленье становище с приказом пригнать пять оленей для еды. Хлеб у нас давно закончился, и, если бы нам не посчастливилось встретить этих двух старых ямщиков и казака, нам пришлось бы есть наших лошадей. Казаки, путешествующие по Сибири, обычно живут в деревнях, и этот парень, как мне сказали, приехал в Киенг-Юрях и спокойно жил у смотрителя станции до тех пор, пока не закончилось наводнение. Старый смотритель-якут, зная этого человека, предложил ему пять рублей, чтобы он ехал дальше. Казак положил деньги в карман, но остался и съел всю оленину и еду на станции, так что моё своевременное прибытие стало неожиданной удачей для смотрителя.
Днём 16 мая в лагерь пришёл пожилой якут. Он был ямщиком, который отвозил Бобокова с его людьми до соседней станции, и сообщил, что все дороги затоплены и непроходимы. Выпало много осадков, так что тяжёлый мокрый снег лежал на раскисшей земле и делал любое передвижение практически невозможным. Я купил у него трёх оленей для еды, и он ушёл на стойбища своего племени в одно из горных ущелий, где они пасли оленей до самой зимы.
18 мая выпал снег глубиной в фут, выбеливший весь ландшафт. Это было необычное зрелище. В некоторых местах снег был глубиной сорок и более футов, а некоторые ущелья забило снежными лавинами на несколько недель. И всё же, когда солнце растопило почти весь снег и оставалось ещё пара дюймов, уже можно было собирать голубику, бруснику и мелкую клюкву, а местами сквозь снег пробивали свои листья какие-то выносливые маленькие растения, радуя сердца и желудки наших бедных лошадей.
Примечательно, как по-разному эти якуты ухаживают за своим скотом по сравнению с лошадьми. Коровы содержится жилищах вместе с семьёй до весны, и когда они выходят на улицу, это самые худые и голодные на вид коровы в мире (кроме, возможно, египетских). Хотя их кормят сеном, накошенным летом косами, похожими на кубинские мачете[145]. Я никогда не видел такого необычно сложенного скота. Как и большинство людей, я был знаком только с обычными коровами, с позвоночником, прогнутым вниз; но у крупного рогатого скота в Сибири спины прямые, и на них растут волосы, длинные и спутанные, как лохматая голова бизона.