Джордж Мельвилль
В дельте Лены
Мужчины-скопцы, которых я видел очень много в верховьях Лены, были крупными, толстыми, бледного или желтоватого цвета кожи, и, как правило, безбородыми, потому что бороды даже у тех, у кого они вырастали, в конце концов постепенно выпадали. Я нашёл их вполне сообразительными, но не очень умными; они были бесстрастными и какими-то вялыми, как загнанные быки. В разговоре с несколькими из них, которые пришли в базарный день пообедать в нашу гостиницу в Якутске, меня спросили, нет ли у нас в Соединённых Штатах членов их секты. Нет, сказал я им, но у нас в Юте есть их противоположность – мормоны. Они, очевидно, не увидели иронии в моём ответе и сказали, что да, они слышали о многоженцах и думают, что это большой грех. Тем не менее, они, кажется, единственные богатые и успешные люди в окрестностях Якутска, потому что всегда трезвы, бережливы и трудолюбивы. Генерал Черняев рассказывал мне, что до их появления каждый фунт муки, используемой в Якутске, завозился из южных провинций, в то время как сейчас они экспортируют зерно, муку, говядину, масло и овощи. Генерал считал, что единственной целью скопцов было накопление богатства, и что их религия – это всего лишь средством уклонения от ответственности за воспитание детей. Так оно, на первый взгляд, и было; но я полагаю, что всё же главной причиной их процветания является не что иное, как их полное воздержание от алкоголя – истинного проклятия не только для России, но и для всего мира. У меня было много дел со скопцами, и я нашёл их справедливыми и честными, что я не могу сказать ни о каких других людях, которых я встречал в Сибири, кроме генерала Черняева, помощника исправника Ипатьева, и лейтенанта полиции Карпова[94].
Глава XX. В Якутске
«Американский Балаган» – Генерал Черняев – Приём у генерала – Мистер Даненхауэр с командой отправляются в Америку – Указания из Департамента – Праздник – Подготовка ко второй поисковой экспедиции – Якутское общество – В канун Нового года – Новый Год – Приём у архиепископа – Маскарад – Пушистые «деньги».
Я прибыл в Якутск примерно в час пополудни 30 декабря 1881 года. Путешествие в 960 вёрст заняло двенадцать дней, или более чем вдвое дольше поездки из Булуна в Верхоянск. Станции были не более чем в двадцати-тридцати верстах друг от друга. Последние двести пятьдесят или триста вёрст были особенно утомительными, а якуты, жившие в своих коровниках – особенно неприятными. По пути нам встретились несколько заброшенных деревень от двадцати до тридцати юрт в каждой. Я спросил Паневича, почему они покинуты, и он рассказал, что все умерли от оспы.
Меня отвезли прямо в «Американский Балаган», где поселились мистер Даненхауэр и матросы. Балаган был казённым домом, за пользование которым я платил небольшую еженедельную сумму, и располагался через дорогу от гостиницы, которую содержала мадам Лемперт, которая кормила нас из расчёта один рубль на человека в день. Я обнаружил, что все мои люди очень довольны, обуты в облегающие сапоги и белые рубашки со стоячими воротниками. Все казались довольными и счастливыми и уже подружились с местными жителями. Многие уже завели любовниц, и, боюсь, останься они подольше, у некоторых уже были бы жены. Бедный Джек Коул, как я с горечью убедился, совершенно сошёл с ума, но был в прекрасном расположении духа и рассказывал мне, что теперь у него есть личная прислуга и он намерен жениться на королеве Виктории.
Я узнал от мистера Даненхауэра, что, когда они прибыли в Якутск, их сначала отвезли, как это положено при прибытии незнакомых людей, в полицейский участок, где он сообщил полицеймейстеру, кто он такой, и потребовал аудиенции у генерала Черняева, которая была немедленно ему предоставлена, а доктор Капелло, окружной врач и инспектор больниц, был переводчиком. Генерал принял его радушно, снабдил всем, что он хотел, или тем, что власти могли себе позволить, разместил людей в казённом доме и у мадам Лемперт, а также одолжил денег из личных средств. Он также настоял, чтобы мистер Даненхауэр обедал с ним каждый день в два часа дня, а поскольку я прибыл в час дня, я немедленно приготовился засвидетельствовать своё почтение генералу. Его сани, как обычно, приехали за мистером Даненхауэром, и мы вместе отправились в губернаторский особняк, который, по сравнению с другими жилыми помещениями Якутска, представляет собой внушительных размеров дом, построенный, как и все остальные, из дерева, частично из квадратного бруса и частично из круглых брёвен. Он расположен на углу улиц и огорожен забором, во дворе так же есть конюшни, дома для прислуги и другие здания.
Генерал – холостяк шестидесяти двух лет, из которых двадцать один год он провёл в Сибири. Он ростом шесть футов и два дюйма, прямой, как копьё, и довольно худощавый, с пышными белыми волосами и бородой, большим орлиным носом, красивым лицом и осанкой солдата. Он всегда одет в форму, которая ему идеально подходит. Он принял меня тепло, воистину по-отечески. Услышав, как открылась дверь, он вышел из своего кабинета в приёмную, чтобы поприветствовать Даненхауэра, а когда увидел меня, одетого в шкуры и с обмороженным лицом, на мгновение удивлённо уставился на меня, а затем, прежде чем Даненхауэр смог нас представить, крепко обнял и поцеловал в обе щеки. Он называл меня своим братом и со слезами на глазах, снова и снова прижимал меня к своей груди. Так что извиняться за мой внешний вид не было необходимости – он был солдатом и отлично понимал ситуацию, в которой я оказался в данном случае. Он и доктор Капелло вместе участвовали в военных кампаниях прошлых лет и с тех пор не расставались. Доктор, который свободно говорил по-французски, был теперь переводчиком между Даненхауэром и генералом.
Мы съели превосходный ужин из супа, рыбы, говядины и дичи, якутского картофеля и разнообразных овощных консервов, запивая всё винами этой страны – водкой, бордо, мадерой и квасом[95], любимым напитком доктора Капелло. Закончили мы бутылкой шампанского, и после нескольких часов беседы мой первый приём у губернатора закончился; однако перед отъездом он взял с меня обещание, что я буду обедать с ним ежедневно всё время моего пребывания в Якутске.
На следующий день он нанёс мне ответный визит, и в течение оставшейся недели я почти ничего не мог делать, кроме как принимать и наносить визиты. Тем не менее, сразу по прибытии я начал организовывать отъезд мистера Даненхауэра и всех моряков, за исключением Бартлетта и Ниндеманна, которые останутся в Якутске. Они, без сомнения, были лучшими в отряде, кто сможет помочь мне в поисках ранней весной. Прошло уже два месяца с тех пор, как я отправил свои депеши из Булуна, но ответа всё ещё не было. Генерал Черняев предложил аванс от правительства за нашу перевозку и снабжение до Иркутска, но не прислушался к моим просьбам о средствах для возобновления поисков моих пропавших товарищей. Однако, поскольку с часу на час ожидалась почта, я отложил свой отъезд в Иркутск, куда намеревался отправиться, чтобы установить телеграфную связь с Соединёнными Штатами.
1 января 1882 года я купил несколько бутылок вина, водки, белого хлеба, пирожных и холодное мясо для праздничного стола и вместе со своей командой открыл двери нашего дома для гостей. У моряков появилось множество друзей, все они нанесли новогодние визиты, и день прошёл очень весело.
Как можно скорее я отправил письмо и телеграмму в Военно-морское ведомство, в которых просил приказа мне остаться в Сибири с двумя людьми и продолжить поиски Делонга в марте.
Тем временем я купил сани и провизию и подготовил всё для удобства и безопасности участников путешествия в Иркутск. Генерал Черняев выделил особого казака для присмотра за Джеком Коулом и выдал мне аванс в 6000 рублей, 5000 из которых я отдал мистеру Даненхауэру, с письменным приказом немедленно отправиться в Иркутск, а оттуда на Восточное побережье США, время от времени связываясь с Министром ВМФ и информируя его о себе. 6 января Бартлетт, Ниндеманн и остальная часть моего отряда прибыли в Якутск, а 9-го, когда всё было готово, мистер Даненхауэр с девятью своими подчинёнными отправился домой.
Губернатор и добрая половина населения города вышли в тот ясный морозный день, чтобы посмотреть, как американцы отправляются в свою Америку, там было много ссыльных всех сортов, которые с завистью смотрели на нас – ведь мы уезжали в благословенную страну свободы!
За свою короткую жизнь я видел, как самых благородных, респектабельных и богатых людей загнали, как скот, в одну часть большого европейского города и заперли за ними ворота – и всё только из-за их веры[96]. Так происходит и сегодня, как это было восемнадцать веков назад – на большей части так называемого христианского мира человек подвергается насилию со стороны человека; хотя, благодаря энергичным лидерам современной мысли, нетерпимость эта по большей части вымирает, но в христианской России не так быстро. Мне жалко было бедных изгнанников, с тоской взиравших на наш маленький отряд, как будто мы были счастливыми душами, улетающие на мифические небеса без необходимости проходить через ужасы смерти.
Когда мои товарищи с сердечными пожеланиями всего хорошего уехали, я немедленно начал готовиться ко второй экспедиции в дельту Лены, согласно следующему приказу Военно-морского ведомства, полученному по телеграфу:
Вашингтон.
Не упускайте любой возможности и не жалейте никаких средств для спасения людей со второго куттера. Окажите всё необходимое внимание больным и получившим обморожения из тех, кого уже спасли, и как можно скорее перевезите их в более тёплый климат. Департамент предоставит все необходимые средства.
Хант, секретарь.
По получении этой телеграммы, генерал Черняев сказал, что я могу иметь всё, что захочу, потому что теперь за моей спиной вся русская нация, но, к сожалению, сейчас праздник, – то есть день, в который работать невозможно, так как все магазины закрыты, и даже самые дальние от церкви не торгуют. Так по всей империи праздновали Рождество и Новый год. Губернатор, кажется, подумал, что я настолько груб или просто сумасшедший, из-за того, как энергично я поднял на ноги всех городских торговцев и ремесленников, а его самого просил заставить людей работать и заниматься торговлей. И хотя весь город во время праздников был пьян, мне всё же удалось собрать снаряжения и припасов на шестимесячную экспедицию, всё упаковать и увязать в мешки из сыромятной кожи, готовые к транспортировке на вьючных лошадях, оленьих и собачьих упряжках через горный хребет (четыре тысячи пятьсот футов над уровнем моря) и далее две тысячи миль до Северного Ледовитого океана, где термометр падает до семидесяти градусов ниже нуля по Фаренгейту[97].
Губернатор подробно познакомился с моими планами и оказал мне большую помощь своими ценными советами. Я воспользовался услугами трёх переводчиков: капитан Иоахим Грёнбек, швед, бывший участник экспедиции Норденшельда и капитан парохода «Лена», курсировавшего по реке в качестве грузового и пассажирского транспорта, и который очень хорошо говорил по-русски и по-английски и фактически, за исключением нескольких образованных ссыльных, был единственным человеком в Якутске, который вообще знал наш язык; капитан Константин Бобоков, бывший кавалерийский офицер, лишённый своих званий и отправленный в Якутск за какой-то проступок, который говорил по-русски, по-французски, по-немецки и по-якутски; и Пётр Калинкин[98], казачий урядник и денщик генерала Черняева, который говорил по-русски и по-якутски. Таким образом, отряд наш насчитывал шесть человек: три поисковые группы по два человека в каждой, и все настолько владели языками, что мы могли хорошо понимать и друг друга, и местное население.
Наше снаряжение было полным и разнообразным, включая табак для нас самих и для подарков или оплаты якутам в дельте Лены, а также всякая мелочь для торговли и подарков. С учётом того, то мы, возможно, не завершим поиски к началу весны и будем вынуждены остаться на всё лето и вернёмся только осенью, я договорился с генералом Черняевым об отправке в Булун дополнительных запасов на шесть месяцев. Я получал деньги по правительственным заявкам и заставлял Бартлетта и Ниндеманна дни напролёт заниматься покупкой всякой всячины для нашей экспедиции.
Губернатор лично позаботился о том, чтобы снабдить нас хлебом, говядиной, мукой, чаем и другими важнейшими продуктами, в то время как посуда, котелки и чайники были доставлены через полицмейстера, за чем губернатор, однако, внимательно наблюдал. Многим из продуктов снабдили нас скопцы, а вяленую говядину и масло (смесь масла и сала) должны приготовить для нас в Верхоянске. Там же, чтобы сэкономить на транспортировке, мы получим наш хлеб, который сначала выпекается большими буханками, затем нарезается на двухдюймовые кубики и сушится в духовках.
По вечерам мы обычно навещали друзей, которых завелось немало. Как и в Верхоянске, так и здесь, да и вообще везде в этом неприветливом холодном климате, у людей всех возрастов и сословий есть только один способ скоротать долгие зимние вечера – собраться на вечеринку, где все курят, пьют и играют в азартные игры. И на меня снова уставились как на какой-то курьёз, когда я признался, что никогда не играл в карты. Тем не менее, я выпивал немного водки и наливок и отведывал «закуски»: мороженую рыбу, икру, буженину и тому подобное, разложенное на столах. Зная об изобилии припасов, которые я закупил для экспедиции, все были очень удивлены, узнав, что я не беру с собой ни капли алкоголя.
Во время моего пребывания в Якутске у меня было много интересных наблюдений жизни сибиряков, многие из которых – свободные русские, например, купцы, приехавшие сюда для выгодной торговли. Другие – свободные дети ссыльных, а также довольно много военных, казаков, правительственных чиновников: гражданских, полицейских, налоговых, а также священнослужители, врачи и другие. В канун Нового года губернатор, чиновники и все высокопоставленные лица собрались в зале общественных собраний, чтобы отметить наступление 1882 года. Дамы и господа общались, выпивали, беседовали и танцевали под музыку большого оркестра, были накрыты игорные столы, и собралась, очевидно, вся элита города, и, как заметил мне вице-губернатор, в эту ночь, как ни в какую другую, у каждого мужчины была своя жена, а не чужая. Так или иначе, все казались весёлыми и счастливыми.
Губернатор тоже играл в карты, и, поскольку остальные участники вечеринки не могли понять моего русского, я большей частью помалкивал и в мыслях своих перенёсся в далёкую страну снега и льда.
Когда часы отсчитали последние секунды старого года, и приблизился решающий момент, все замолчали, мужчины стояли с бутылками шампанского в руках, придерживая готовые выстрелить пробки. Внезапно ударил колокол, и губернатор, встав, объявил о наступлении Нового года. Раздался залп хлопающих пробок, все выпили за жизнь и здоровье императора и всех добрых русских; и после продолжительных поздравлений, объятий и возлияний гости разошлись. На следующий день был большой церковный праздник, в который генерал-губернатор, а за ним и всё население должны были прийти к архиепископу. Я присутствовал на этой церемонии. Грандиозная процессия из духовенства в рясах, с крестами, посохами, церковными книгами и тому подобным, распевая, прошли вокруг сидящего в большом кресле архиепископа, вытянув к нему сложенные ладонями вверх руки. Епископ милостиво протягивал свою руку каждому проходящему, и удостоенный его благословения смиренно целовал её. Сперва прошло духовенство, затем губернатор и всё его семейство, потом вся его свита выстроилась в очередь в соответствии с рангом, после чего последовали их примеру все остальные, многие, однако, воздержались от поцелуя. Позже в тот же день епископ со своими помощниками, вооружившись крестами, посохами и другими знаками отличия, посетили дом губернатора. Я был там по его просьбе и несколько минут беседовал с епископом. Вскоре он ушёл, а все помолились перед домашними иконами с песнопениями, поклонами и т.д. Служба завершилась раздачей губернатором бумажных рублей.
На следующий день архиепископ посетил нас в американском балагане и поинтересовался как мы живём и работаем. Весь тот день я видел бесчисленные процессии духовенства, посещавшего дома и богатых и бедных, которые в обмен на благословение делали щедрые подарки каждому отряду религиозных посетителей. И поскольку это продолжалось с раннего утра до поздней ночи, у меня возникла мысль, что кошельки людей, должно быть, прискорбно истощились. Вечером улицы заполнились весёлым маскарадом, люди ходили группами, со своей музыкой, своего рода маленькими аккордеонами, и заходили без приглашения во все дома подряд и танцевали. Однако каждая семья принимала их, угощала водкой, настойками, чаем, обязательной мороженой и копчёной рыбой, колбасой, белым и черным хлебом, печеньем и тому подобным. И потому к ночи не только участники маскарада, но и большинство духовенства были неподражаемо пьяны.
В Якутске дислоцируется регулярное армейское и казачье войско численностью в две тысячи человек. Это совершенно разные виды вооружённых сил и живут они в отдельных прекрасно оборудованных казармах; и все они так же хорошо одеты и накормлены, как и среднестатистический житель Якутска. Город был укреплённым фортом в течение трёхсот лет, и некоторые из его старых деревянных башен сохранились до сих пор. Здесь расположен государственный банк, в котором хранятся все финансовые ценности, а поскольку многие налоги выплачиваются пушниной вместо наличных денег, то бизнес этот довольно громоздкий. Я наблюдал, как клерки пересчитывают, запечатывают и упаковывают меха, как бумажные деньги, для их отправки в Центральную Россию, где они продаются правительственными агентами на аукционах в Нижнем Новгороде и других пушных рынках в доход казны. Такая организация этого дела предоставляет немалые возможности для хищений со стороны должностных лиц при сборе налогов в отдалённых районах. Ибо туземцы платят подушный налог или наличными, или шкурками, а поскольку для последних цена была установлена много лет назад, когда меха имели меньшую ценность, теперь, когда они ценятся высоко, невежественный туземец сдаёт свои лисьи шкуры по старой цене, а хитрый исправник оставляет их себе, платит в казну налог наличными и через купца-сообщника сбывает шкурки по высокой цене.
19 января я отправил Ниндеманна с его переводчиком Бобоковым в Булун, приказав двигаться как можно быстрее и ждать там моего прибытия. Я послал его туда заранее, чтобы он мог подготовить путь для нашего обоза с провизией во главе с Бартлеттом, в сопровождении урядника Калинкина. К тому же, как я уже говорил, нам пришлось путешествовать таким вот образом, по частям, из-за ограниченного количества оленей на станциях. Бартлетт отправился в путь 23-го, а мне теперь оставалось только оплатить счета, подписать бумаги у губернатора и поскорее ехать. Но губернатор настоял, чтобы я подождал ещё несколько дней, пока обоз с провизией не уедет вперёд и не вернутся его лошади и олени. И ещё я поклялся, что никогда больше не буду осуждать испанские и португальские празднества за их пышность, ибо после моего знакомства с русским праздником я точно знаю, что русские превосходят все нации земного шара по количеству своих религиозных праздников и изобретательности в придумывании оправданий для пьянства и уклонения от работы!
Глава XXI. Снова на север
Отъезд в Верхоянск – Климатический феномен – Путешествие в Булун – Приготовления к поискам – Тяжёлая поездка в Зимовьелах – Тщетные попытки отправить рыбу – Рыбные спекулянты – Недовольные купцы – Азартные игры в дельте Лены – Расплачиваюсь по старым счетам – Смиренный Николай и раскаявшийся Спиридон.
И вот, 27 января 1882 года, подписав все бумаги у губернатора и превосходно у него пообедав, я отправился в Булун в компании капитана Грёнбека. Стояли сильные холода, но мы продвигались весьма быстро и в Верхоянске обогнали Ниндеманна и Бартлетта. Ниндеманн и Бобоков, однако, были уже готовы ехать дальше и отправились в путь вечером моего приезда, 4 февраля.
Конечно, я был рад снова встретился со всеми своими старыми друзьями и отметить их радость по поводу моего возвращения. Кочаровского на должности исправника округа сменил Ипатьев, а сам Кочаровский был отправлен в Нижне-Колымск[99], чтобы сменить исправника этого округа, который был отозван генералом Черняевым за какое-то мошенничество. Кочаровский не считал это большим продвижением по службе, поскольку место его нового назначения находилось ещё дальше от Якутска, а еда была плохой и скудной; но генерал сказал, что ценит его и доверяет ему, и именно поэтому посылает его в такую глушь, в то время как негодяев ему приходится держать поближе к себе. Впрочем, казалось, что ещё больше Кочаровский был разочарован тем, что я не привёз ему лимонов, но купить их в Якутске оказалось невозможным.
Во время путешествия я удивился необычайно резким изменением погоды. К югу от горного хребта царили абсолютная тишина и непрекращающийся сильный снегопад. На деревьях было столько снега, что многие из них ломались под его тяжестью и перегораживали дорогу. Ямщикам приходилось останавливаться и топорами расчищать нам путь. Подъём на хребет был долгим и трудным, и олени с большим трудом тащили пустые сани вверх по крутому склону.
Когда мы наконец поднялись на вершину перевала, сразу почувствовалась перемена в атмосфере. В то время как на юге стояла мёртвая тишина, тут бушевал настоящий шторм, и вместо деревьев, согнутых под тяжестью снега, к северу от горного хребта на деревьях, кустарниках и даже траве мы не увидели ни снежинки. Казалось, мы очутились в другом климате; позади нас всё было белым, перед нами – тёмно-зелёным. Сне́га на северных склонах хребта значительно меньше, чем на юге ещё и потому, что облака в основном не могут пересечь высокий хребет. По прибытии на станцию Киенг-Юрях нас встретил якутский староста («голова») со свежими оленями из Верхоянска. Он был послан нам на помощь исправником, которому генерал Черняев приказал дать нашему отряду право первоочередного проезда, а также сопровождать меня в поисках.
Я, конечно же, снова увидел своих друзей-ссыльных и воспользовался их баней. Все они были в приподнятом настроении, готовили пеммикан и вообще готовились к предстоящему побегу. Я отправил Бартлетта с упряжкой в Булун, ожидая через несколько дней возвращения его оленей. Накануне моего отъезда из Верхоянска вечером 10 февраля Ипатьев устроил у себя дома проводы, на которой присутствовала вся местная элита, а также священник с женой и детьми и мои старые знакомые Лион и доктор Белый. Было большое застолье, и когда оно закончилось, и мы были готовы отправиться в путь, начал свои молитвы священник. Он монотонно пропел всё положенное три раза, потом все по очереди прошли необходимые церемонии, после которых неутомимый священник троекратно расцеловал на прощание всех нас по очереди. Затем с большим количеством провожающих мы, наконец, отправились; но чуть только отъехали, как была объявлена остановка, и последовало ещё больше прощаний, рукопожатий и распития водки; пока, наконец, когда всё это мне решительно осточертело, мы оставили наших друзей и унеслись в темноту. Моя группа теперь состояла, кроме меня, из капитана Грёнбека, Ипатьева и его казака.
Глубочайший снег, горная «дорога», не поддающаяся никакому описанию, и непрерывный яростный завывающий ветер – он дул так, словно никогда не успокоится. Олени были худые и слабые, и поэтому первые двести двадцать вёрст мы двигались медленно, вынужденные останавливаться в каждой поварне, чтобы накормить и дать отдых животным. Следующая станция находилась в двухстах девяноста верстах, но тут нам повезло получить прекрасных крупных оленей, таких же диких и необузданных, как местная природа. Они постоянно нетерпеливо рвались вперёд, нервничали и проваливались в глубоком снегу. Самка, привязанная рядом с оленем, будет спокойно трудиться, в то время как её большой толстый компаньон горячится, мечется и доводит себя до смерти за несколько часов. Отец и сын из зажиточной якутской семьи на этой станции, владеющие большим стадом оленей и которые занимаются всеми перевозками на этом участке дороги, рассказали мне, что они потеряли многих своих животных на доставке Ниндеманна и Бартлетта. Я сам ещё никогда не видел столь сильного снегопада и шквального ветра, из-за которого все дороги в горах были погребены под толстым слоем снега.
Мы догнали Бартлетта примерно в ста верстах от Булуна. Его упряжки в темноте заблудились и были занесены снегом, четыре их оленя пали, и сами они чуть не погибли. Мы обнаружили их в поварне, где они ремонтировали сани и упряжь, а олени их отдыхали, чтобы вернуться за теми санями, которые они оставили в горах. Мы поменяли наших самых крепких оленей на лучших из их истощённых, а затем двинулись дальше, оставив их восстановить за ночь силы и следовать за нами на следующий день. Оставшаяся часть нашего путешествия тоже была нелёгкой, но за восемнадцать часов мы преодолели сто вёрст и прибыли в Булун вечером 17 февраля. Бартлетт и Калинкин появились спустя три часа, а часть их саней немного позже, хотя половина их всё ещё оставалась в горах. У Ниндеманна умерло в дороге тринадцать оленей, у Бартлетта – восемь, да ещё неизвестно сколько в его оставшихся в горах упряжках. Поэтому неудивительно, что тот якут, как рассказал мне исправник, горько жаловался на утрату оленей, потому что, поскольку упряжки вели его ямщики, то я не мог нести ответственность за эти потери.
Я нашёл Ниндеманна и Бобокова довольными и пьющими чай в настоящем русском стиле в нашем старом жилище, Американском Балагане, где они наняли туземца с его женой для работы по хозяйству. Они проделали путь из Якутска за двадцать два дня, Бартлетт – за двадцать четыре, а я – за двадцать один. Баишев рассказал, что такая штормовая погода в Булуне была всю зиму, шторм, фактически, не прекращался ни на полдня с ноября. Так что наше тяжёлое путешествие на юг было лишь скромным предвестником того, что ожидало нас на севере. Действительно, если погода и дальше будет такой неблагоприятной, я не представлял, что смогу сделать до весны; но так или иначе, я решил отправиться в путь, как только смогу организовать транспорт. А пока мне надо было нанять якутов и закупить рыбу для людей и собак.
Вскоре я понял, как мне повезло, что со мной был исправник, потому что спекулянты-купцы, как мы узнали, скупили всю рыбу, пойманную в дельте и оставили её всю на месте промысла, и её стоимость возросла настолько, что рыба, которую я мог бы купить прошлой осенью за три копейки, теперь стоила семь копеек. По этой причине я решил отправиться за двести восемьдесят вёрст через горы в Зимовьелах и поторговаться за рыбу там, а Ипатьев пообещал разорвать все контракты между местными жителями и купцами, за исключением письменных и тех, по которым уже были выполнены оплата и доставка. Однако перед отъездом Ипатьев побывал на публичной распродаже имущества якута, умершего без завещания, и, выбрав семнадцать лучших оленей, купил их недорого для меня. Я купил их для еды, и отправил потом в Хас-Хата, наш северо-западный склад припасов – само по себе нетривиальное предприятие, поскольку Баишев сказал, что из-за плохой погоды никто не ездил туда за последние три месяца. И всё же мне не терпелось как можно скорее добраться до места и начать поиски, чтобы летом начать искать отряд Чиппа.
Я заключил контракт с неким Иваном Портнягиным и его женой, чтобы они сопровождали меня в качестве повара и кухарки. У них был ребёнок, которого они непременно хотели взять с собой, но я утешил их за временное расставание с ним, заплатив два рубля в месяц его бабушке за заботу о малыше, присовокупив пять фунтов масла и сорок фунтов муки в качестве еды. Я договорился платить Ивану и жене пятнадцать рублей в месяц за их услуги и, помимо проезда из Булуна и обратно, давал им один фунт табака в качестве подарка. Константину Мухоплёву я назначил жалованье в двадцать пять рублей и фунт табака в месяц, а также оговорил, что в пищу ему полагается две рыбы в день. Я также подтвердил, что за перевозку наших припасов в Хас-Хата буду платить обычную ставку три копейки за пять пудов за версту, и что оставляю наши шестимесячные запасы в Булуне до следующей осени, если мне потребуется продлить поиски до этого времени, и аналогичным образом организовал доставку остальных наших припасов из Верхоянска в Зимовьелах.
Уладив все эти дела, 22 февраля я отбыл в Зимовьелах в сопровождении капитана Грёнбека и Ипатьева. Отряд под руководством Бартлетта получил приказ покинуть Булун 27-го с Константином в качестве проводника и поспешить с провизией и семнадцатью оленями в Хас-Хата. Впоследствии я узнал, что перегнать оленей через Булкур и Матвей невозможно, так как во всей этой местности не было оленьего мха, и животные наверняка погибли бы без него; поэтому я велел Бартлетту отправиться в Бурулах, а оттуда в Кумах-Сурт, где он найдёт собачьи упряжки, которые я пошлю из Зимовьелаха. Здесь он также расстанется со своим оленем, которого погонят через горы на север, в то время как он последует по руслу реки, через Булкур в Матвей, где его будет ожидать достаточный запас рыбы, чтобы доставить партию в Хас-Хата, наш северо-западный склад, с которого я предполагал начать наши поиски. Я также решил разместить провизию в Матвее в качестве нашего восточного склада, а в ходе последующих поисков в устье Яны сделал нашей базой снабжения Зимовьелах.
Мы довольно быстро добрались до оленьей станции в Бурулахе и убедили его старосту сопровождать нас до Зимовьелаха. Я попытался заручиться услугами другого местного жителя, чтобы отвезти наших оленей, когда они прибудут, в Хас-Хата, но переводчик и исправник сообщили мне, что есть только один человек, который знает дорогу, но он слишком стар, чтобы ехать в это время года. Я, к сожалению, уже знал, что в Сибири мошенников больше, чем святых, и поэтому стал настаивать на том, что непременно должен быть кто-нибудь ещё, кто знает дорогу. Но они заверяли меня, что он единственный, других нет, и по моей просьбе исправник послал за ним на другой конец деревни. Ему, конечно, пришлось прийти, то есть его привели; он опирался на плечо молодой девушки и огромный посох, выше его самого. Он был слепой и полуголый, лишь несколько лоскутов оленьей шкуры покрывали его дряхлое тело, кое-где оно было полностью открыто непогоде. Неверной походкой он вошёл в наше жилище, говоря: «Драсти, драсти». При виде его мне стало стыдно за себя, а Ипатьев расспросил его. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз проезжал через горы? «Около двадцати лет», – сказал он. Знал ли он кого-нибудь, кроме себя, кто мог бы найти дорогу? Он не знал никого, за исключением двух своих сыновей, но они оба умерли. Теперь никто не пользовался оленьей дорогой, все путешественники ездили другим путём, на собаках. Поэтому я оставил Бартлетту сообщение, чтобы он нанял человека в Бурулахе или Кумах-Сурте, чтобы тот погнал за ним своих оленей в Хас-Хата, и, если он думает, что есть хоть какая-то вероятность того, что ему не хватит для этого провизии, то чтобы он убил для еды одного из оленей и взял мясо с собой. Бартлетт получил мою записку, но сказал, что она была так неразборчиво написана, что он не смог её прочитать.