Д. О. Чураков
Рабочее самоуправление в России. Фабзавкомы и революция. 1917–1918 годы
8. От эры «пролетарского коллективизма» к эпохе «военного коммунизма»
Антагонизм между рабочей демократией и огосударствлением органов рабочего самоуправления грозил вылиться в не менее принципиальный, чем в своё время антагонизм между трудом и капиталом. Однако к концу весны – началу лета 1918 г. возможностей для развития рабочего самоуправления оставалось всё меньше. Начавшаяся интервенция оборвала мирный период развития российской революции и спровоцировала кровопролитную Гражданскую войну. С переходом к военному положению и политике развёрнутой национализации в большевистской среде возобладали настроения, мало совместимые с рабочим самоуправлением. Если на I Всероссийском профсъезде речь шла об ограничении рабочего самоуправления, то теперь вопрос становится о полном отказе от него – война требовала напряжения всех сил и централизации власти.
В своём объёмном, хотя крайне тенденциозном исследовании той эпохи американский советолог, апологет тоталитаристской школы Р. Пайпс сигналом к перемене официального курса в рабочем вопросе называет одну из речей Л. Д. Троцкого, которая, по определению Р. Пайпса, имела «странный, совершенно фашистский заголовок»: «Труд, дисциплина и порядок спасут Советскую Социалистическую Республику». Троцкий призывал рабочих к «самоограничению», к смирению перед фактами ограничения их свобод, возвращению управляющих из числа прежних «эксплуататоров» и т.п.287. Примерно в это же время выходит настроенная резко против рабочего контроля работа Н. Осинского «Строительство социализма», в которой предлагалась развёрнутая, целостная система принудительного перехода общества к централизованному социализму288. Именно подобные подходы начинают всё отчётливее формировать тон официальной пропаганды.
Решающий (хотя и не последний) бой между сторонниками усиления государства и апологетами рабочего самоуправления произошёл на I Всероссийском съезде советов народного хозяйства289. Это, наверное, не случайно, если учесть то, что выше говорилось о ВСНХ, а также о концентрации в нём деятелей, осознанно ставивших перед собой цель перераспределения власти между рабочим государством и рабочими низами. Съезд проходил в Москве с 26 мая
по 4 июня 1918 г. Его состав был достаточно представительный: 252 делегата от 5 областных, 30 губернских и значительного числа уездных совнархозов. Генеральная направленность съезда была красноречиво сформулирована в прозвучавшем 29 мая выступлении нового председателя ВСНХ А. И. Рыкова, – это полное отождествление рабочего и государственного контроля, а также критика прежнего «левацкого» руководства бюро ВСНХ в лице Н. И. Бухарина, Н. Осинского и А. Ломова, которое имело свой взгляд на будущее рабочих организаций после революции290. Не случайно поэтому, что решениями съезда рабочее самоуправление если и не упразднялось окончательно, то сохранялось лишь в пережиточных, часто символических формах. Приоритет полностью отдавался хозяйственным органам нового государства.
Ключевым решением съезда по рабочему самоуправлению следует считать принятое по докладу Андронова «Положение об управлении национализированными предприятиями», шедшее значительно дальше всех предшествующих постановлений по проблемам централизованного регулирования экономики. В нём предусматривалось, что «две трети фабрично-заводского управления назначаются областным (т.е. вышестоящим) Советом народного хозяйства». Лишь одна треть членов управления избиралась «профессионально-организованными рабочими предприятия». При этом «список членов фабрично-заводского управления по конституировании его и избрании председателя представляется на утверждение ближайшего органа высшего управления». Но и это было ещё не всё. По новому положению «ближайший орган Высшего Управления имеет право, если в этом случается необходимость, назначать в фабрично-заводские управления национализированного предприятия своего представителя», который получал бы право «решающего голоса и право приостанавливать решения фабрично-заводского управления, противоречащие общественным интересам». Кроме того, «в экстренных случаях» вышестоящие инстанции с некоторыми формальными оговорками получали право «назначать управления предприятий» по собственному усмотрению291. Принцип, по которому рабочим коллективам давалась возможность формировать управление лишь на треть, и другие антидемократические нововведения ни у кого из делегатов на общих пленарных собраниях возражений не вызывали, а если у кого и вызывали – тому просто не предоставляли слова292.
Решения съезда совнархозов ликвидировали фактически фабзавкомы как самостоятельные ячейки экономической жизни общества и как органы производственного самоуправления. Дальнейшая борьба между самоуправлением рабочих и политикой огосударствления велась в рамках других организаций, прежде всего профсоюзов293. Свёртывание деятельности фабзавкомов становилось теперь неизбежным и ничего принципиально не меняющим делом. Весь период от I Всероссийского съезда до II Всероссийского съезда профессиональных союзов, на котором фабзавкомы были в очередной раз, но теперь уже окончательно подчинены профсоюзам, являлся временем такой переориентации сохранившихся элементов рабочего самоуправления с задач революционных на задачи гораздо более меньшего масштаба. Происходившие перемены чётко отражены в двух документах, это проект «Положения о комиссиях рабочего контроля на частных фабрично-заводских предприятиях» и проект «Положения о комиссиях рабочего контроля на национализированных фабрично-заводских предприятиях». Оба документа были разработаны Советом профессиональных союзов. В первом из них подчёркивалось, что «рабочий контроль подчинён [и] ответственен в своих действиях перед вышестоящими органами», а во втором отмечалось, что прежние методы контрольных органов «должны уступить место ревизионному контролю за правильностью и хозяйственностью расходования народного достояния без вмешательства в распорядительные нрава органов управления предприятием» (выделено мной. – Д. Ч.)294.
Параллельно с подчинением рабочих общественных организаций хозяйственно-административным аппаратом обозначилась ещё одна ведущая тенденция, характерная для периодов становления государства из предгосударственных институтов, а именно, нарождение новой элиты. Есть немало моментов, которые связывают её с процессами трансформации системы рабочего самоуправления в первые месяцы революции. Существующая в историографии традиция рассматривает формирование новой элиты на политическом уровне295. Но новый правящий слой нельзя ограничивать партией большевиков и сотрудниками центральных ведомств. На практике его становление как массовой политической реальности происходило на куда более широком историческом пространстве. В этом смысле важным объектом будущих исследований представляется связка совнархозов – заводоуправлений национализированных предприятий – экономических отделов низовых советов – районных звеньев отраслевых профсоюзов. На этом уровне и происходит формирование нового хозяйственного уклада и нового широкого господствующего слоя. Таким образом, органы рабочего самоуправления объективно получали возможность сыграть весомую роль в формировании нового правящего слоя. Но уже на начальных этапах послереволюционного развития вырисовывается иллюзорность открывавшихся было здесь перспектив. Уже к середине 1918 г. становилось очевидным, что рабочий класс в процессе образования новой элиты доминирующей силой не стал296. Социальная мобильность «прямого действия» сменялась сложным механизмом подъёма наверх, важную роль в котором играли государственные либо связанные с ними структуры.
По сути решения I Всероссийского съезда совнархозов и начало сплошной национализации совпали с переходом от первого, романтического, периода революции к периоду военного коммунизма, все основные особенности которого, пусть пока ещё и в самых общих чертах, так или иначе уже начли проявляться в летние и осенние месяцы 1918 г. «Революция самоуправления» подходила к логическому завершению. Став питательной средой для нового революционного государства, институты непосредственной демократии должны были найти свою социальную нишу, вписаться в формирующуюся систему общественных отношений, стать низовым элементом стремительно возрождающейся государственной иерархии297.
9. Рабочее самоуправление в зеркале Конституции 1918 г.
Закрепление нового статуса институтов гражданского общества и, в частности, органов рабочего самоуправления происходит в первой российской Конституции 1918 г. Сегодня много пишется о её недостатках, о классовой ограниченности её правовых норм, о том, наконец, что её принятие было определённым шагом назад по сравнению с февральско-мартовским режимом. Советская Конституция 1918 г. критиковалась уже современниками, правда, с тех пор ни характер критических замечаний, ни их содержание изменений не претерпели298. Дело, однако, не в этом – Советская Конституция 1918 г. была первым подобным документом за всю историю России. Временное правительство, несмотря на весь свой номинальный демократизм, за всё время своего существования так и не сподобилось принять ничего сопоставимого с ней по масштабу. Несколько законов Временного правительства, которые, условно говоря, носили конституционный характер, не создавали единого конституционного поля в стране и регулировали отдельные сферы жизни общества, в первую очередь касавшиеся функционирования центральной власти299. Следует также серьёзно усомниться в адекватности прежних оценок «классового» характера Конституции 1918 г.
Принято было считать, что Конституция 1918 г. провозглашала в России создание государства диктатуры пролетариата. Некоторые её положения, действительно, давали основания для подобного рода выводов. Так, в § 9 гл. 5 говорилось, что основной задачей Конституции РСФСР на предстоящий переходный период является установление «диктатуры городского и сельского пролетариата и беднейшего крестьянства». Сюда же могут быть отнесены и некоторые конкретные положения Конституции. Прежде всего Конституция подтверждала свободу союзов. Профсоюзы, фабзавкомы и другие организации в прежней историографии расценивались как основа системы диктатуры пролетариата300. Кроме этого, закреплённый в Конституции принцип построения Красной армии, когда «почётное право защищать революцию с оружием в руках» предоставлялось «только трудящимся», вполне отчётливо воспроизводил установления, по которым прежде шло формирование рабочей милиции и Красной гвардии. Конституция закрепляла право на труд, провозглашая обязанность трудиться краеугольным принципом нового строя, тем самым закреплялись и нормы, заложенные в советском трудовом праве, а, как известно, одной из ключевых норм советского трудового права была высокая роль профсоюзов в регулировании трудовых и производственных отношений. Наконец, вовсе не случайно в гл. 2 Конституции 1918 г. оказалось следующее положение: «Как первый шаг к полному переходу фабрик, заводов, рудников, железных дорог и прочих средств производства и транспорта в собственность Советской рабоче-крестьянской Республики подтверждается советский закон о рабочем контроле и о Высшем Совете Народного Хозяйства» – факт чрезвычайно важный, часто забываемый исследователями и, кроме того, уникальный по своей юридической практике, когда в Конституции специально упоминаются прежде принятые конкретные законы301.
Именно эти положения и нормы Основного закона Советского государства в прошлом позволяли историкам писать о нём как о государстве диктатуры пролетариата, а сегодня – как об утопическом «государстве-коммуне», несбыточной мечте, которая на практике со временем была подменена жёстким имперским централизмом большевиков302.
Но более глубокий анализ текста Конституции заставляет отказаться от устоявшихся оценок. Так, уже перечисление норм Конституции 1918 г., в которых закреплялись результаты рабочего движения 1917-1918 гг., показывает преувеличенность существующих в историографии оценок. Такие понятия, как «рабочее», «профессиональное» или «производственное» самоуправление, в Конституции вообще не упоминались, вместо них употреблялось известное по конституциям зарубежных государств «местное самоуправление». Система органов рабочего самоуправления как единое целое не воспроизводилась и не закреплялась Конституцией, отдельные её звенья вживлялись в законодательное пространство нового режима изолированно друг от друга, а фабзавкомам вообще не нашлось самостоятельного места в новом общественном устройстве, закрепляемом конституцией.
Не следует забывать и ещё об одном важном обстоятельстве, что некоторые массовые организации, прежде являвшиеся звеном растущей системы органов рабочего самоуправления, к моменту принятия Конституции изменили свою природу, что и нашло отражение в Основном законе Советского государства. Речь идёт, естественно, о Советах. К примеру, прежние нормы формирования низовых Советов, когда комплектование депутатского корпуса в основном осуществлялось через профсоюзы, фабзавкомы и прочие пролетарские организации, подменялись в Конституции 1918 г. всеобщими выборами. Что же касается пресловутых ограничений для представителей «свергнутых классов», имевшихся в Конституции, то они носили расплывчатый характер и могли применяться против кого угодно, в том числе против самих рабочих, и уже в силу этого не сильно меняли социальную сущность новой системы выборов. В них скорее видится узаконение диктатуры вообще, нежели диктатуры собственно рабочих.
Несколько комментариев необходимо сделать и относительно заложенной в Конституцию 1918 г. избирательной системы. От системы выборов в Советы, существовавшей до Октября, в тексте Конституции оставались лишь производственные округа, но и в них выборы шли на всеобщем основании. Другим моментом, оставшемся от прежней системы выборов, было сохранение разного принципа делегирования в городские и сельские Советы, в результате чего один голос горожанина условно приравнивался к 5 голосам жителей деревни. Но это положение носило исторически сложившийся характер: когда на III съезде Советов рабочие и крестьянские Советы объединились в единую общероссийскую структуру, были сохранены прежние принципы их формирования. В результате городские Советы формировались по одним нормам, а сельские по другим303. Никакого отношения к диктатуре пролетариата такое положение вещей не могло иметь отношения уже хотя бы потому, что речь шла об одном голосе горожанина, а вовсе не обязательно рабочего, как утверждалось прежде и почему-то утверждается по сей день. Если различие норм представительства от города и деревни и было кому-то выгодно, то вовсе не рабочим, а чиновничеству, новой красной бюрократии, ловко действовавшей из-за спины рабочего класса304. Тем самым вовсе не случайно, что изменение избирательной системы вызвало серьёзные нарекания уже в то время. Так, в письме Коллегии Наркомюста в ЦК РКП (б) от 4 июля 1918 г. один из пунктов был напрямую посвящён этому вопросу. В документе подчёркивалось, что проект «ломает существующую систему выборов в Советы», «уничтожает представительство профсоюзов, политических партий», отмечались прочие упущения с точки зрения авторов протеста305.
Стоит ли пояснять, что замечание Коллегии НКЮ осталось без ответа. Речь шла не о случайном эпизоде, а последовательном курсе на вытеснении рабочих элементов из системы Советов. Причину этой практики понять не сложно: если весной-летом 1918 г. в губернских Советах большевики и левые эсеры продолжали укреплять своё положение306, то в городских Советах, по крайней мере в Петрограде и практически во всех губерниях ЦПР, на Урале у большевиков в середине 1918 г. возникли существенные трудности из-за роста в рабочей среде абсентеизма протестных настроений и вызванного этим укрепления позиций оппозиции, прежде всего правых эсеров и меньшевиков307.
Не стоит недооценивать и тот факт, что многие положения Конституции 1918г., декларировавшие закрепление результатов рабочего движения в предшествовавшие периоды революции, на практике никакого значения не имели. Взять, к примеру, принцип, ограничивавший право «прежних эксплуататоров» «защищать с оружием в руках Советскую власть». В жизни он не соблюдался никогда. Уже в бытность существования Красной гвардии в её рядах можно было встретить и прежних полицейских, и прежних жандармов308. Тем более потребность привлечь на свою сторону кадровых офицеров императорской армии возросла в связи с началом Гражданской войны309. По существу, соответствующая норма Конституции принималась в условиях, когда её выполнение было фактически не возможно. То же самое можно сказать и о подтверждении в Конституции 1918 г. положений закона о рабочем контроле – закона, который в момент принятия Конституции уже давно не выполнялся и был перечёркнут последующими актами, регулирующими рабочий вопрос в Советской России (к примеру, подробно проанализированной выше инструкцией ВСРК, а также резолюциями I Всероссийского съезда профсоюзов и I Всероссийского съезда советов народного хозяйства).
В конце концов, в Конституции 1918 г. РСФСР нигде не провозглашалась государством диктатуры пролетариата. В тексте Основного закона, и это признавала уже советская историческая наука, даже не содержалось формулировки самого такого понятия, как «диктатура пролетариата»310. Более того, и этот факт никак не учитывается ни прежней, ни современной историографией, приводимый выше § 9 гл. 5 чётко формулировал, что диктатура пролетариата – это лишь основная задача, рассчитанная на предстоящий переходный момент, но никак не отражение существующего положения вещей. Фактически это означало, что установление диктатуры пролетариата отодвигалось на неопределённое время, поскольку продолжительность переходного периода в тексте Конституции никак не оговаривалась.
Какой же тогда строй, если не диктатуру пролетариата, провозглашала Конституция 1918 г.? Ключевым в этом смысле следует признать § 10 гл. 5, в котором записано: «Российская Республика есть свободное социалистическое общество всех трудящихся России. Вся власть в пределах Российской Социалистической Федеративной
Советской Республики принадлежит всему рабочему населению страны, объединённому в городских и сельских Советах»311. Таким образом, Конституция 1918 г. провозглашала диктатуру, но не пролетариата, а трудового народа, диктатуру трудящихся классов (§ 8, гл. 4), а это – чисто эсеровское определение, не имеющее ничего общего с ортодоксальным марксизмом312.
Совершенно очевидно, что различные нюансы в тексте Конституции отразили реально существовавшие перекосы в государственном строительстве, а также те проблемы, которые существовали внутри самого рабочего движения революционной поры. Поэтому во время работы над проектом Конституции вспыхивает очередная волна дискуссий о судьбах рабочего самоуправления в «условиях пролетарской государственности». В ходе этой дискуссии со всей определённостью успевают проявить себя тенденции развития большевистского режима, которые вскоре будут определять его лицо многие десятилетия. К этому времени реальность была уже такова, что ни о каком возвращении к положению, когда рабочее самоуправление представляло собой самостоятельную политическую и экономическую силу, уже не шло. Грамотный учёт специфики момента мог бы способствовать лишь закреплению за органами рабочей самоорганизации прочного, независимого места в системе постреволюционного государства. Попытки повернуть время вспять были чреваты ещё большим ужесточением авторитарных тенденций, поскольку дестабилизировали и без того хрупкие механизмы общественного взаимодействия, действовавшие на территории, подконтрольной Советам. Всё это с неизбежностью предопределяло жёсткость полемики, развернувшейся в процессе подготовки Основного закона Советского государства.
Часто позиции, высказываемые сторонами при обсуждении проекта Советской Конституции, восходили непосредственно к духу и содержанию первых дискуссий о значении для революции рабочего самоуправления. Отголосок дебатов о месте пролетарских объединений в советской системе можно видеть, к примеру, в ряде позиций, высказанных при обсуждении нового избирательного права. Так, дебатировалось, проводить ли выборы в городах на основе максимально широкого участия граждан или предоставлять право голоса только членам профсоюзов? Форсирование революции требовало второго подхода. Реанимировались и прежние разногласия по поводу соотношения прав центра и периферии. Но если прежде речь шла о строительстве независимых пролетарских организаций, то теперь полемика переносилась на принципы государственного устройства России в целом. За расширение прав местных советских органов, к примеру, выступил М. Н. Покровский. Идеи трудовой демократии явственно проявились в проекте М. А. Рейснера. Рейснер стоял за федерацию коммун. Под коммунами он понимал территориально-хозяйственные единицы. Те, в свою очередь, сами должны были являться федерацией местных организаций трудящихся, организованных профессионально. Местные коммуны должны были объединяться в провинциальные, областные, наконец, – в Российскую Федерацию. Пересекалась с этой и позиция П. П. Ренгарте-на. Он видел Россию федерацией профессиональных объединений трудящихся. Разногласия выявились и по такому, казалось бы чисто техническому, вопросу – с чего начинать рассмотрение в Конституции органов народной власти. Так, А. П. Смирнов настаивал, что органы власти нужно рассматривать от низших к высшим. Он был незамедлительно поддержан А. А. Шрейдером. Близкие с ними мнения выразили М. М. Покровский и Ю. М. Стеклов313.
