Чарльз Диккенс
Жизнь и приключения Николаса Никльби
– Это вы? – осведомился старый джентльмен.
– Да, это я. – ответил грубый голос.
– Как поживает император Татарии? – спросил старый джентльмен.
– О, так же, как всегда, – последовал ответ. – Не лучше и не хуже.
– А молодой принц китайский, – с большим интересом продолжал старый джентльмен, – примирился ли он со своим тестем, великим продавцом картошки?
– Нет, – ответил ворчливый голос, – и мало того; он говорит, что никогда не примирится.
– В таком случае, – заметил старый джентльмен-пожалуй, лучше мне слезть.
– Да, – сказал человек по ту сторону стены, – я думаю, так будет лучше.
Когда одна рука осторожно разжалась, старый джентльмен принял сидячее положение и оглянулся, чтобы улыбнуться и поклониться миссис Никльби, после чего исчез довольно стремительно, как будто снизу его потянули за ноги.
Успокоенная его исчезновением, Кэт повернулась, чтобы заговорить со своей матушкой, как снова показались грязные руки и сейчас же вслед за ними грубоватая физиономия толстого человека, поднявшегося по приставной лестнице, которую только что занимал их странный сосед.
– Прошу прощения, леди, – сказало это новое лицо, ухмыльнувшись и притронувшись к шляпе, – не объяснился ли он в любви одной из вас?
– Да, – ответила Кэт.
– А! – сказал тот, вынув из шляпы носовой платок и вытирая лицо. – Он, знаете ли, всегда это делает. Никак его не удержишь, чтобы он не объяснялся в любви.
– Бедняга не в своем уме, разумеется? – спросила Кэт.
– Ну, конечно, – ответил тот, заглянув в свою шяяпу, бросил в нее носовой платок и снова надел ее. – Это сразу видно.
– Давно это с ним? – спросила Кэт.
– Давненько.
– И нет никакой надежды? – участливо спросила Кэт.
– Ни малейшей, да так ему и надо! – ответил сторож. – Без ума он куда приятней. Он был самым жестоким, злым, черствым старым кремнем, какого только можно встретить.
– Неужели? – сказала Кэт.
– Ей-богу! – ответил сторож, столь энергически покачав головой, что ему пришлось сдвинуть брови, чтобы ие слетела шляпа. – Никогда еще я не видывал такого негодяя, и мой помощник говорит то же самое. Разбил сердце своей бедной жены, дочерей выставил за дверь, сыновей выгнал на улицу, счастье, что он в конце концов рехнулся от злости, от жадности, от эгоизма, от обжорства и пьянства, иначе он бы многих свел с ума. Есть ли надежда у него, старого распутника? Не очень-то много на свете надежды, и готов прозакладывать крону, что та, какая есть, приберегается для более достойных, чем он.
После такого исповедания веры сторож снова покачал головой, как бы желая сказать, что пока свет стоит, иначе и быть не может. Хмуро притронувшись к шляпе, – не потому, что был в дурном расположении духа, но потому, что эта тема его расстроила, – он спустился и убрал лестницу.
Во время этого разговора миссис Никльби не спускала со сторожа сурового и пристального взгляда. Теперь она глубоко вздохнула и, поджав губы, покачала годовой медленно и недоверчиво.
– Бедняга! – сказала Кэт.
– В самом деле, бедняга! – подхватила миссис Никльби. – Позор, что допускают подобные вещи. Позор!
– Что же можно поделать, мама? – грустно сказала Кэт. – Немощи человеческой природы…
– Природы! – повторила миссис Никльби. – Как? Неужели ты считаешь, что тот бедный джентльмен не в своем уме?
– Кто же может, увидев его, быть другого мнения, мама?
– Так вот что я тебе скажу, Кэт, – возразила миссис Никльби. – Он отнюдь не сумасшедший, и меня удивляет, как ты позволила себя одурачить. Тут какой-то заговор, составленный с целью завладеть его имуществом, – разве он сам этого не сказал? Может быть, он немножко чудаковат и неуравновешен – многие из нас таковы, – но сумасшедший?.. И притом выражаться так почтительно, таким поэтическим языком и делать предложение столь обдуманно, деликатно и умно – ведь не выбегает же он на улицу и не бросается на колени перед первой встречной девчонкой, как поступил бы сумасшедший! Нет, нет, Кэт, в его безумии слишком много благоразумия, можешь в этом не сомневаться, дорогая моя.
Глава XLII,
подтверждающая приятную истину, что лучшим друзьям приходится иногда раставаться
Мостовая Сноу-Хилла весь день поджаривалась и припекалась на солнце, и головы близнецов-сарацинов, охранявшие вход в гостиницу, для которой они служат и названием и вывеской, смотрели – или это только казалось усталым и с трудом волочившим ноги прохожим – более злобно, чем обычно, опаленные и обожженные зноем, когда в одной из самых маленьких столовых гостиницы, куда осязаемым облаком врывались через открытое окно испарения потных лошадей, был накрыт в примерном порядке стол для чаепития, защищенный с флангов вареным мясом, жарким, языком, пирогом с голубями, холодной птицей, большой кружкой эля и другими мелочами такого же рода, которые в наших вырождающихся городах и городишках рассматриваются скорее как принадлежность плотного завтрака, обеда для пассажиров почтовых карет или весьма основательной утренней закуски.
Мистер Джон Брауди, засунув руки в карманы, беспокойно бродил вокруг этих деликатесов, время от времени останавливаясь, чтобы отогнать мух от сахарницы носовым платком жены, иди опустить чайную ложку в молочник и препроводить ее в рот, или отрезать краешек корки и кусочек мяса и проглотить их в два глотка, словно две пилюли. После каждого из таких заигрываний со съестными припасами он вынимал часы и заявлял с серьезностью, поистине патетической, что больше двух минут ему не выдержать.
– Тилли! – сказал Джон своей леди, которая полудремала, развалившись на диване.
– Что, Джон?
– «Что, Джон!» – нетерпеливо передразнил супруг. – Ты разве не голодна, девочка?
– Не очень, – сказала миссис Брауди.
– «Не очень!» – повторил Джон, возведя глаза к потолку. – Вы только послушайте – ие очень! А обедали мы в три часа, а на завтрак было какое-то пирожное, которое только раздражает, а не успокаивает человека. «Не очень!»
– К вам джентльмен, сэр, – сказал официант, заглянув в комнату.
– Ко мне что? – воскликнул Джон так, словно решил, что речь идет о письме или пакете.
– Джентльмен, сэр.
– Черт побери! – вскричал Джон. – Чего ради ты мне это сообщаешь. Веди его сюда.
– Вы дома, сэр?
– Дома! – воскликнул Джон. – Хотел бы я быть дома! Я бы уже часа два как напился чаю. Да ведь я сказал тому, другому парню, чтобы он смотрел в оба у входной двери и предупредил его, как только он придет, что мы изнемогли от голода. Веди его сюда. Ага. Твою руку, мистер Никльби. Это счастливейший день в моей жизни, сэр. Как поживаете? Здорово! Как я рад!
Забыв даже о голоде при этой дружеской встрече, Джон Брауди снова и снова пожимал руку Николасу, после каждого пожатия похлопывая его весьма энергически по ладони, чтобы сделать приветствие более теплым.
– Вот и она, – сказал Джон, заметив взгляд, брошенный Николасом в сторону его жены. – Вот и она, теперь мы из-за нее не поссоримся, а? Ей-богу, когда я подумаю о том… Но ты должен чего-нибудь поесть. Приступай к делу, приятель, приступай, и за блага, которые мы получаем…
Несомненно, молитва перед едой была должным образом закончена, но больше ничего не было слышно, потому что Джон уже заработал ножом и вилкой так, что его речь на время оборвалась.
– Я воспользуюсь обычной привилегией, мистер Брауди, – сказал Николас, придвигая стул для новобрачной.
– Пользуйся чем хочешь, – сказал Джон, – а когда воспользуешься, требуй еще.
Не потрудившись дать объяснение, Николас поцеловал зарумянившуюся миссис Брауди и повел ее к столу.
– Послушай, – сказал Джон, на секунду ошарашенный, – устраиваешься, как дома, так, что ли?
– Можете в этом не сомневаться, – отозвался Николас, – но с одним условием.
– А что это за условие? – спросил Джов.
– Вы пригласите меня крестным отцом, как только явится в нем необходимость.
– Вы слышите?! – воскликнул Джон, положив нож и вилку. – Крестным отцом! Ха-ха-ха! Тилди, ты слышишь – крестным отцом! Ни слова больше – лучше все равно не скажешь. Крестный отец! Ха-ха-ха!
Никогда еще не потешали людей почтенные старые шутки так, как распотешила эта шутка Джона Брауди. Он клохтал, ревел, задыхался от смеха, когда большие куски мяса застревали в горле, снова ревел, при этом он ве переставал есть, лицо у него покраснело, лоб почернел, он закашлялся, закричал, оправился, снова засмеялся сдавленным смехом, опять ему стало хуже, его колотили по спине, он топал ногами, испугал жену и в конце концов, совершенно ослабев, пришел в себя; слезя катились у него из глаз, но он все еще слабым голосом восклицал: «Крестный отец, крестный отец, Тилли!» – и тон его свидетельствовал о том, что слова Николаса доставили ему величайшее наслаждение, которого не уменьшат никакие страдания.
– Помните вечер нашего первого чаепития? – спросил Николас.
– Да разве я его когда-нибудь забуду, приятель? – отозвался Джон Брауди.
– Отчаянный он был тогда парень, не правда ли, миссис Брауди? – сказал Николас. – Просто чудовище!
– Вот это вы бы могли сказать, если бы только послушали его, когда мы возвращались домой, – ответила новобрачная. – Никогда еще мне не бывало так страшно.
– Полно, полно, – с широкой улыбкой сказал Джон. – Ты должна лучше знать меня, Тилли.
– Я и знала, – отозвалась миссис Брауди. – Я почти что решила никогда больше с тобой не разговаривать.
– Почти! – повторил Джон, улыбаясь еще шире. – Она почти решила! А всю дорогу она ко мне ласкалась и ластилась, ласкалась и ластилась. «Чего ради ты позволила этому парню ухаживать за тобой?» – говорю я. «Я не позволяла, Джон», – говорит она и жмет мне руку. «Ты не позволяла?» – говорю я. «Нет», – говорит она и опять жмется ко мне.
– Боже мой, Джон! – перебила его хорошенькая жена, очень сильно покраснев. – Как можешь ты говорить такие глупости? Да мне бы это и во сне не приснилось!
– Не знаю, снилось это тебе или нет, хотя заметь – я думаю, что могло бы присниться, – возразил Джон, – но ты это делала. «Ты изменчивая, непостоянная вертушка, моя девочка», – говорю я. «Нет, Джон, не изменчивая», – говорит она. «Нет, говорю, изменчивая, чертовски изменчивая! Не отпирайся после того, что было с тем парнем в доме школьного учителя», – говорю я. «Ах, он?» – как взвизгнет она. «Да, он!» – говорю я. «Ах, Джон, – говорит она, а сама подходит ближе и прижимается еще крепче, – да неужели это, по-твоему, возможно, чтобы я, когда со мной водит компанию такой мужчина, как ты, стала обращать внимание на этого жалкого хвастунишку?» Ха-ха-ха! Она так и сказала – хвастунишка. «Ладно! – говорю я. – А теперь назначай день, и делу конец». Ха-ха-ха!
Николас от души посмеялся над этим рассказом, который выставлял его самого в невыгодном свете; да к тому же, он не хотел, чтобы краснела миссис Брауди, чьи протесты потонули во взрывах смеха ее супруга.
Благодушие Николаса вскоре помогло ей успокоиться, и, отрицая обвинение, она так весело смеялась над ним, что Николас имел удовольствие убедиться в правдивости рассказа.
– Всего только второй раз, – сказал Николас, – мы сидим с вами вместе за столом, а вижу-то я вас в третий раз, но, право, мне кажется, что я среди друзей.
– Верно! – заметил йоркширец. – И я то же самое скажу.
– И я, – добавила его молодая жена.
– Заметьте, у меня есть все основания для такого чувства, – сказал Николас, – потому что, если бы не ваша сердечная доброта, мой славный друг, на которую у меня не было ни права, ни повода рассчитывать, я не знаю, что сталось бы со мной и в каком тяжелом положении мог бы я очутиться.
– Поговорим о чем-нибудь другом, – проворчал Джон, – а об этом не стоит.
– В таком случае песня будет новая, но на старый мотив, – улыбаясь, сказал Николас. – Я писал вам в письме, как я благодарен и как восхищаюсь вашим сочувствием к бедному мальчику, которого вы вызволили, хотя сами рисковали очутиться в неприятном и затруднительном положении, но мне никогда не удастся рассказать, как признательны вам он, я и те, кого вы не знаете, за то, что вы над ним сжалились.
– Ого! – сказал Джон Брауди, придвигая стул. – А мне никогда не удастся рассказать, как были бы признательны иные люди, нам с вами известные, если бы они знали, что я над ним сжалился.
– Ах! – воскликнула миссис Брауди. – В каком я была состоянии в тот вечер!
– Им не пришло в голову, что вы могли принимать участие в его побеге? – спросил Николас Джона Брауди.
– Нисколько, – ответил йоркширец, растянув рот до ушей. – Я нежился в постели школьного учителя еще долго после того, как стемнело, и никто даже не подходил к двери. «Ну, – думаю я, – теперь он далеко ушел и если еще не добрался до дому, значит никогда ему там не бывать; стало быть, можете теперь приходить, когда угодно, мы готовы». Это, понимаете ли, школьный учитель мог прийти.
– Понимаю, – сказал Николас.
– Тут он и пришел, – продолжал Джон. – Я услышал, что дверь захлопнулась внизу и он поднимается в темноте. «Не торопитесь, – думаю я, – идите потихоньку, сэр, не к спеху». Он подходит к двери, поворачивает ключ – ключ поворачивается, а замка-то нет! – и кричит: «Эй, ты, там!» – «Да, – думаю я, можете еще покричать, никого не разбудите, сэр». – «Эй! – кричит он и вдруг останавливается. – Ты бы лучше меня не раздражал, – говорит школьный учитель, помолчав. – Я тебе все кости переломаю, Смайк», – говорит он, опять помолчав. Потом вдруг кричит, чтобы принесли свечу, а когда принесли свечу – боже ты мой, какой поднялся переполох! «Что случилось?» – спрашиваю я. «Он удрал! – кричит он, взбесившись от злости. – Вы ничего не слышали?» – «Слышал, – говорю я, – слышал, что не так давно хлопнула парадная дверь. Слышал, как кто-то побежал вон туда!» И указываю в противоположную сторону. Каково? «На помощь!» – кричит он. «Я вам помогу», – говорю я. И пустились мы с ним – не в ту сторону! Хо-хо-хо!
– И далеко вы ходили? – спросил Николас.
– Далеко! – ответил Джон. – Через четверть часа он у меня с ног валился. Стоило посмотреть, как старый школьный учитель, без шапки, бежит по колено в грязи и в воде, перелезает через изгороди, скатывается в канавы и орет, как сумасшедший, своим единственным глазом высматривая мальчишку. Полы сюртука развеваются, и весь он забрызган грязью – и лицо и все! Я думал, что упаду и помру со смеху!
При одном этом воспоминании Джон захохотал так весело, что заразил обоих слушателей, и все трое разразились смехом и все хохотали и хохотали, пока не выбились из сил.
– Нехороший он человек, – сказал Джон, вытирая глаза, – очень нехороший человек школьный учитель.
– Я его видеть не могу, Джон, – сказала его жена.
– Полно, – возразил Джон, – нечего сказать, хорошо это с твоей стороны! Если бы не ты, мы бы ничего о нем и не знали. Ты первая с ним познакомилась. – Я не могла не знаться с Фанни Сквирс, Джон,сказала его жена, – ведь тебе известно, что она моя старинная подруга.
– Да я это самое и говорю, девочка, – ответил Джон. – Лучше жить по-соседски и поддерживать старое знакомство. И еще я говорю – не ссорься, если можно этого избежать. Вы тоже так думаете, мистер Никльби?
– Разумеется, – отозвался Николас. – И вы были верны этому правилу, когда я встретил вас верхом на лошади после того памятного вечера.
– Правильно, – подтвердил Джон. – Что сказал, за то держусь.
– Так и следует поступать мужчине, – сказал Николае, – хотя в Лондоне и говорят: «Йоркшир нас околпачит»… Вы написали в вашей записке, что мисс Сквирс остановилась с вами.
– Да, – сказал Дают, – она подружка Тилли – и пресмешная подружка. Думаю я, не скоро ей быть новобрачной!
– Стыдись, Джон! – сказала миссис Брауди, которая, впрочем, живо отозвалась ва шутку, потому что сама была новобрачной.
– Счастлив будет ее жених, – сказал Джон, у которого глаза засверкали при этой мысли. – Что уж говорить, ему повезет!
– Видите ли, мистер Никльби, – сказала его жена, – она здесь, вот потому-то Джон и написал вам и назначил сегодняшний вечер: мы решили, что вам неприятно будет встретиться с ней после всего происшедшего…
– Бесспорно, – перебил Николас. – Вы были совершенно правы.
– В особенности, – с очень лукавым видом продолжала миссис Брауди,после всего, что нам известно о прошлых любовных делах.
– О да, известно! – покачивая головой, сказал Николас. – Подозреваю, что вы тогда вели себя не очень-то по-дружески.
– Верно! – сказал Джон Брауди, продевая большущий указательный палец в один из изящных локончиков жены и явно гордясь ею. – Она всегда была игрива и проказлива, как…
– Как кто? – подхватила жена.
– Как женщина! – ответил Джон. – Ей-богу, никто ие сравнится с ней по этой части.
– Мы хотели поговорить о мисс Сквирс, – сказал Николас с целью прекратить супружеские шуточки, начавшиеся между мистером и миссис Брауди, каковые делали положение третьего лица до известной степени затруднительным, так как оно чувствовало себя лишним.
– Джон, перестань, – сказала миссис Брауди. – Сегодняшний вечер Джон назначил потому, что она решила войти пить чай к своему отцу. А чтобы все было в порядке и вы провели вечер наедине с нами, Джон сговорился зайти туда и отвести ее домой.
– Это было очень умно придумано, – отозвался Николас, – хотя я сожалею, что пришлось столько хлопотать из-за меня.
– Ну, какие там хлопоты! – возразила миссис Брауди. – Ведь мы так хотели вас повидать – и Джон и я. Для нас это такое удовольствие! Знаете ли, мистер Никльби, – продолжала миссис Брауди с самой лукавой улыбкой, – я серьезно думаю, что Фанни Сквирс была очень неравнодушна к вам.
– Я ей чрезвычайно признателен, – сказал Николас, – но, честное слово, я никогда не стремился произвести впечатление на ее девичье сердце.
– Ах, что это вы говорите! – захихикала миссис Брауди. – А известно ли вам – теперь уж я говорю серьезно и без всяких шуток, – что сама Фанни дала мне понять, будто вы сделали ей предложение и будто вы собираетесь обручиться с ней торжественно и по всем правилам?
– Вот как, сударыня, вот как! – раздался пронзительный женский голос.Вам дали понять, что я… я… собираюсь обручиться с убийцей и вором, который пролил кровь моего папы? И вы думаете… вы думаете, сударыня, что я была очень неравнодушна к этой грязи под моими ногами, до которой не согласилась бы дотронуться кухонными щипцами из боязни запачкаться и рассыпаться от одного прикосновения? Вы это думаете, сударыня? Думаете? О, низкая и подлая Тильда!
С такими укоризненными словами мисс Сквирс широко распахнула дверь, и перед глазами пораженных Брауди и Николаса предстала не только ее собственная симметрическая фигура, облаченная в целомудренное белое платье, описанное выше (немножко загрязнившееся), но и фигуры ее брата и отца – пары Уэкфордов.
– Так вот каков конец? – продолжала мисс Сквирс, которая, будучи в волнении, говорила с сильным придыханием. – Так вот к чему привела вся моя снисходительность, мои дружеские чувства к этой двуличной особе – к этой гадюке, к этой… этой… сирене! – Мисс Сквирс долго подыскивала последнее слово и, наконец, произнесла его с торжеством, как будто оно решало все дело. – Так вот чем это кончилось! А я-то мирилась с ее лживостью, низостью, лукавством, приманивавшим грубых людей, с такими уловками, что мне приходилось краснеть за мой… за мой…
– Пол! – подсказал мистер Сквирс, взирая на присутствующих злобным глазом – именно одним злобным глазом.
– Да, – сказала мисс Сквирс, – но я благодарю мою счастливую звезду, что моя мать принадлежит к этому полу…
– Слушайте, слушайте! – воскликнул Сквирс. – Хотел бы я, чтобы она была здесь и сцепилась с этой компанией!
– Теперь кончено! – сказала мисс Сквирс, мотнув головой и презрительно уставившись в пол. – Больше смотреть не стану на эту дрянную особу и унижаться, покровительствуя ей.
– Ах, полно! – сказала миссис Брауди, не обращая внимания на попытки супруга удержать ее и пробиваясь вперед. – Зачем говорить такой вздор?
– Разве я вам не покровительствовала, сударыня? – вопросила мисс Сквирс.
– Нисколько! – ответила миссис Брауди.
– Я не жду, чгобы вы покраснели от стыда, – высокомерно сказала мисс Сквирс, – так как вашей физиономии чуждо все, кроме неприкрытой дерзости и наглости.
– Послушайте, – вмешался Джон Брауди, задетый этими повторными нападками на жену. – Полегче, полегче!
– Вас, мистер Брауди, – сказала мисс Сквирс, не дав ему договорить, – я жалею! К вам, сэр, я ничего не витаю, кроме чувства неподдельной жалости.
– О! – сказал Джон.
– Да, – сказала мисс Сквирс, искоса посмотрев на своего родителя, – хотя я и «пресмешная подружка» и не так-то скоро буду новобрачной и хотя моему мужу «повезет», – я не питаю к вам, сэр, никаких чувств, кроме чувства жалости.
Тут мисс Сквирс снова посмотрела искоса на отца, который посмотрел искоса на нее, как бы желая заявить: «Вот тут-то ты его поддела!»
– Я-то знаю, через что вам предстоит пройти, – сказала мисс Сквирс, энергически тряхнув кудряшками, – я-то знаю, какая вас ждет жизнь, и, будь вы моим злейшим и смертельным врагом, ничего худшего я не могла бы вам пожелать.
– А если так, то, может быть, вы пожелаете сами выйти за него замуж? – с величайшей кротостью осведомилась миссис Брауди.
– О сударыня, как вы остроумны! – с низким реверансом отвечала мисс Сквирс. – Почти так же остроумны, как и хитры, сударыня! Как хитро было с вашей стороны, сударыня, выбрать время, когда я пошла пить чай к моему папе! Вы были уверены, что я не вернусь, пока за мной не придут. Какая жалость! Вы не подумали, что и другие могут быть так же хитры, как вы, и расстроят ваши планы.
– Вы меня не выведете из терпения, дитя мое, вашей заносчивостью,сказала бывшая мисс Прайс, принимая вид матроны.
– Пожалуйста, не разыгрывайте со мной «миссис», сударыня! – резко возразила мисс Сквирс. – Я этого не потерплю! Так вот каков конец…
– Черт побери! – нетерпеливо перебил Джон Брауди. – Выскажи все, что хочешь сказать, Фанни, и пусть это впрямь будет конец и никого не спрашивай, конец это или нет.
– Благодарю за совет, которого у вас не просили, мистер Брауди, – с преувеличенной вежливостью отозвалась мисс Сквирс, – и будьте добры, потрудитесь не называть меня по имени. Даже мое жалостливое сердце никогда не заставит меня забыть о том, чего я должна требовать по отношению к себе, мистер Брауди. Тильда! – сказала мисс Сквирс с такой неожиданной запальчивостью, что Джон вздрогнул. – Я навеки отступаюсь от вас, миссис! Я вас покидаю. Я от вас отрекаюсь! Я бы не назвала ребенка именем Тильда,торжественно провозгласила мисс Сквирс, – хотя бы это могло спасти его от могилы.
– Что касается ребенка, – заметил Джон, – то будет время подумать о том, как его назвать, когда он появится.
– Джон! – вмешалась его жена. – Не дразни ее.
– О да, не дразни! – воскликнула мисс Сквирс, вскинув голову. – Не дразни! Хи-хи! Конечно! Не дразни ее! Пощади ее чувства!
– Если уж так суждено, что, подслушивая, никогда ничего хорошего о себе не услышишь, – сказала миссис Брауди, – то я тут ни при чем, и тут ничего не поделаешь. Но вот что я скажу, Фанни: прямо не счесть, сколько раз я говорила о вас за вашей спиной так хорошо, что даже вы ни в чем не могли бы меня упрекнуть.
– О, разумеется, сударыня! – вскричала мисс Сквирс, снова делая реверанс. – Приношу вам глубочайшую благодарность за вашу доброту и прошу и умоляю вас быть и впредь милостивой ко мне!
– И не думаю, чтобы сейчас я сказала что-нибудь очень дурное,продолжала миссис Брауди. – Во всяком случае, я говорила только правду, а если я и сказала что-нибудь дурное, то мне очень жаль, и я прошу у вас прощения. Вы часто говорили обо мне дурно, но я никогда не помнила зла и надеюсь, что и вы не затаите злобы.
Вместо прямого ответа мисс Сквирс окинула взглядом свою бывшую подругу с ног до головы и с невыразимым презрением задрала нос. При этом у нее вырвались такие иевнятные замечания, как «вертушка», «кокетка», «презренное создание», и эти замечания, а также эакусывание губ, спазмы при глотанье и быстрое, прерывистое дыхание указывали на то, что чувства, не поддающиеся выражению, переполняли грудь мисс Сквирс.
Пока шел этот разговор, юный Уэкфорд, видя, что на него не обращают внимания, и находясь во власти своих преобладающих наклонностей, бочком пробрался к столу и совершил маленький набег на закуски: он эанускал пальцы в тарелки и затем обсасывал их с бесконечным удовольствием, хватал куски хлеба, подцепляя ими масло, прятал в карман сахар, все время притворяясь погруженным в раздумье. Убедившись, что никто не пытается препятствовать этим маленьким вольностям, он постепенно перешел к более серьезным и, покончив с солидной порцией холодных яств, набросился на пирог.
Все это не осталось не замеченным мистером Сквирсом, который, пока внимание присутствующих было сосредоточено на других предметах, поздравлял себя с тем, что его сын и наследник толстеет за счет врага. Но когда наступило временное затишье, в течение коего действия юного Уэкфорда не могли пройти незамеченными, он притворился, будто сам только что их обнаружил, и закатил молодому джентльмену пощечину, от которой зазвенели чайные чашки.
– Поедать объедки, оставленные врагами его отца! – воскликнул мистер Сквирс. – Они способны на то, чтобы отравить тебя, скверный мальчишка!
– Ничего, ничего, – сказал Джон, явно радуясь перспективе иметь дело с мужчиной. – Пусть ест. Хотел бы я, чтобы вся школа была здесь. Я бы им набил чем-нибудь их несчастные желудки, хотя бы мне пришлось истратить последний пенни.
Сквирс хмуро посмотрел на него с таким злобным выражением, какое только мог придать своему лицу,а оно легко принимало такое выражение, – и украдкой погрозил кулаком.
– Полно, учитель! – сказал Джон. – Без глупостей! Если я хоть разок погрожу тебе кулаком, так ты от одного ветерка с ног свалишься!
– Это вы… – начал Сквирс, – вы помогли сбежать мальчишке? Вы? – Я! – громко объявил Джон. – Да, я! Ну, так что же? Это я. А дальше что?
– Ты слышишь, дитя мое, он признается, что это сделал, – воскликнул Сквирс, обращаясь к дочери. – Слышишь, он признается, что это сделал!
– Да, сделал! – вскричал Джон. – И я тебе больше скажу, слушай: если ты поймаешь еще какого-нибудь сбежавшего мальчика, я опять это сделаю. И, если ты поймаешь двадцать сбежавших мальчиков, я двадцать раз это сделаю и еще двадцать. И я тебе еще больше скажу теперь, когда ты довел меня до бешенства: ты – старый негодяй! И счастье твое, что старый, не то я бы тебя в порошок истолок, когда ты рассказывал честному человеку о том, как ты колотил этого бедного мальчишку в карете!
– Честному человеку! – насмешливо подхватил Сквирс.
– Да, честному человеку, – повторил Джон, – который замаран лишь тем, что сиживал за одним столом с таким, как ты.
– Оскорбление! – заликовал Сквирс. – И при двух свидетелях: Уэкфорд знает, что такое присяга; мы вас за это притянем, сэр! Негодяй, да? – Мистер Сквире достал Записную книжку и сделал пометку. – Прекрасно. Думаю, что это мне принесет добрых двадцать фунтов на следующей судебной сессии, сэр, а на честь наплевать.
– Судебная сессия! – воскликнул Джон. – Ты бы мне лучше не говорил о судебной сессии! Об йоркширских школах уже заходила речь на судебных сессиях, и должен тебе сказать, что такой щекотливый вопрос лучше не поднимать.
Побелев от злости, мистер Сквирс с угрожающим видом покачал головой и, взяв под руку дочь и потащив за руку юного Уэкфорда, отступил к двери.
– А что касается вас, – сказал Сквирс, поворачиваясь и обращаясь к Николасу, который умышленно воздерживался от участия в дискуссии, потому что один раз уже основательно посчитался с учителем, – то скоро вам придется иметь дело со мной. Вы похищаете детей, не так ли? Берегитесь, как бы не появились откуда-нибудь их отцы, – запомните это, – берегитесь, как бы не явились их отцы и не отослали их обратно ко мне, чтобы я с ними расправлялся по своему желанию, невзирая на вас!
– Этого я не боюсь, – отозвался Николас, пренебрежительно пожав плечами и отвернувшись.
– Не боитесь? – повторил Сквирс, бросая злобный взгляд. – Ну, идем!
– Я с моим папашей покидаю это общество навеки! – воскликнула мисс Сквире, оглянувшись презрительно и надменно. – Я оскверняю себя, дыша одним воздухом с подобными созданиями. Бедный мистер Брауди! Хи-хи-хи! Мне жаль его, да, жаль. Его так обманули! Хи-хи-хи!.. Хитрая и коварная Тильда!
После этой новой и внезапной вспышки самого мрачного и величественного гнева мисс Сквире важно удалилась, сохраняя до последней минуты свое достоинство, но слышно было, как, очутившись в коридоре, она начала рыдать и визжать.
Джон Брауди остался стоять у стола, переводя взгляд с жены на Николаса и обратно и широко раскрыв рот, пока рука его случайно не опустилась на кружку эля. Он поднял ее, уткнулся в нее лицом, а затем перевел дыхание, протянул кружку Николасу и позвонил.
– Эй, слуга! – весело сказал Джон. – Живо! Уберите все это, и пусть нам что-нибудь зажарят на ужин, чтобы было очень вкусно и побольше, к десяти часам, Принесите бренди и воды и пару ночных туфель – самую большую, какая есть в доме. И поживей! Черт побери! – воскликнул Джон, потирая руки. Сегодня мне незачем уходить из дому, чтобы за кем-то заходить, и, ей-богу, мы здорово проведем этот вечер!
