Чарльз Диккенс
Жизнь и приключения Николаса Никльби
Глава IV,
Николас и его дядя (с целью воспользоваться без промедления счастливым случаем) наносят визит мистеру Уэкфорду, владельцу школы в Йоркшире.
Сноу-Хилл! Что это за место Сноу-Хилл? – могут задать себе вопрос мирные горожане, видя эти слова, ясно начертанные золотыми буквами по темному фону на северных почтовых каретах. Люди имеют какое-то неопределенное и туманное представление о месте, название которого нередко мелькает у них перед глазами или частенько звучит в ушах. Какое великое множество догадок вечно кружит около этого Сноу-Хилла! Название такое хорошее! Сноу-Хилл – да еще Сноу-Хилл в компании с «Головой Сарацина» – рисует нам благодаря такому сочетанию идей нечто строгое и суровое! Холодная пустынная местность, открытая пронизывающим ветрам и жестоким зимним метелям, темные, холодные, мрачные вересковые пустоши, днем они безлюдны, а ночью честные люди стараются не думать о них; место, которого избегают одинокие путники и где собираются отчаянные головорезы, – таково или примерно таково должно быть представление о Сноу-Хилле в этих отдаленных девственных краях, где, подобно мрачному призраку, проносится ежедневно и еженощно «Голова Сарацина» с таинственной и загробной пунктуальностью, продолжая свой стремительный и неудержимый полет в любую непогоду и словно бросая вызов самим стихиям.
Реальность не совсем такова, но презирать ее отнюдь не следует. Здесь, в сердце Лондона, в самом деловом и оживленном его центре, в вихре шума и движения, словно преграждая путь гигантскому потоку жизни, который неустанно катится из различных кварталов и развивается у его стен, здесь стоит Ньюгет[21], и на этой людной улице, на которую Ньюгет взирает так хмуро, в нескольких футах от грязных, ветхих домишек, на том самом месте, где продавцы супа, рыбы и гниющих плодов занимаются своей торговлей, десятки людей среди грохота, с которым не сравнится даже гул большого города, четверо, шестеро или восемь сильных мужчин одновременно, бывают насильственно и стремительно вырваны из мира; сцена эта среди бурных проявлений жизни кажется устрашаюшей, когда любопытные глазеют из окон, с крыш, со стен и колонн, и несчастный умирающий, охватывая отчаянным взором все, не встречает среди бледных, обращенных вверх лиц, ни одного лица – ни одного! – которое выражало бы жалость или сострадание.
Неподалеку от тюрьмы и, стало быть, неподалеку от Смитфилда и городского шума и сутолоки, как раз в той части Сноу-Хилла, где лошади, запряженные в омнибус, устремляясь на восток, серьезно подумывают о том, чтобы нарочно упасть, а лошади наемных кэбов, устремляясь на запад, нередко падают случайно, находится каретный двор при гостинице «Голова Сарацина». Портал охраняется двумя бюстами сарацинов; когда-то гордостью и славой умников сей столицы было сбрасывать их ночью, но за последнее время ничто не нарушало их покоя, быть может потому, что такого рода шутки ныне ограничиваются приходом Сент Джеймс, где предпочтение отдается дверным молоткам, как более портативным, и проволоке от дверных колокольчиков, которая почитается удобным материалом для зубочисток. Во всяком случае, сарацины пребывают здесь, хмуро взирая на вас по обе стороны ворот. Сама гостиница, украшенная еще одной головой сарацина, хмурится из глубины двора, а с задней дверцы всех красных карет, стоящих во дворе, смотрит голова маленького сарацина с таким же точно выражением, как головы больших сарацинов у ворот, и, стало быть, гостиница отличается явно сарацинским стилем.
Войдя в этот двор, вы увидите слева билетную кассу, справа – тянущуюся и небу башню церкви Сент Сепелькр, а по обе стороны – галереи, куда выходят спальни. Впереди вы заметите длинное окно, над которым разборчиво написано слово «кофейня», а заглянув в это окно, вы увидите вдобавок, если пришли вовремя, мистера Уэкфорда Сквирса, заложившего руки в карманы.
Наружность мистера Сквирса не располагала в его пользу. У него был только один глаз, а в результате обычного предрассудка предпочтение отдается двум. Глаз его был бесспорно полезен, по решительно некрасив – окрашенный в зеленовато-серый цвет и напоминающий своим разрезом веерообразное оконце над парадной дверью. Лицо со стороны, лишенной глаза, было в морщинах и складках, что придавало мистеру Скиирсу очень мрачный вид. В особенности, когда он улыбался, ибо в таких случаях у него появлялось выражение чуть ли не злодейское. Волосы v него были прямые и лоснящиеся, зачесаны наверх над низким выпуклым лбом, прекрасно гармонировавшим с его грубым голосом и резкими манерами. Ему могло быть пятьдесят два – пятьдесят три года, и он был немного ниже среднего роста; он носил белый галстук с длинными концами и черный костюм, приличествующий учителю, но так как рукава фрака были слишком длинны, а брюки слишком коротки, то, казалось, ему было не по себе в этом наряде, и он как будто пребывал в непрестанном изумлении от столь респектабельного своего вида.
Мистер Сквирс стоял у камина в кофейне, перегороженной на отделения; там находился такого вида стол, какие обычно бывают в кофейнях, и еще два стола необычной формы и размеров, благодаря чему они могли поместиться в углах, у перегородки. На скамейке стоял очень маленький деревянный сундучок, обвязанный тонкой веревкой, а на сундучке, как на насесте, сидел крохотный мальчик; его зашнурованные полусапожки и штанишки из вельвета болтались в воздухе; втянув голову в плечи и положив руки на колени, он время от времени робко, с явным страхом и недоверием посматривал на владельца школы.
– Половина четвертого, – пробормотал мистер Сквирс, отвернувшись от окна и мрачно взглянув на часы в кофейне. – Сегодня никто не придет.
Крайне раздосадованный этой мыслью, мистер Сквирс бросил взгляд па мальчика, желая убедиться, не делает ли он чего-нибудь такого, за что его можно приколотить. Так как тот ровно ничего не делал, то мистер Скпирс дал ему пощечину и запретил впредь ничего не делать.
– Двадцать четвертого июня, – забормотал мистер Сквирс, вновь принимаясь за сетования, – я увез десять мальчишек. Десятью двадцать равняется двумстам фунтам. Завтра в восемь часов утра я уезжаю домой, а у меня только трое мальчишек; трижды ноль – ноль, трижды два – шесть, шестьдесят фунтов. Что случилось с мальчишками? Что вбили себе в голову их родители? Что все это значит?
Тут мальчуган на сундуке отчаянно чихнул.
– Эй, сэр! – оглянувшись, проворчал владелец школы. – Это что такое?
– Ничего, простите, сэр, – вымолвил мальчуган.
– Ничего, сэр? – воскликнул мистер Сквирс.
– Простите, сэр, я чихнул, – ответил мальчуган, задрожав так, что сундучок под ним закачался.
– А-а, так ты чихнул? – произнес мистер Сквирс. – В таком случае, почему же вы сказали «ничего», сэр?
Не находя ответ на вопрос, мальчуган стал ввинчивать себе в глаза суставы пальцев и расплакался, после чего мистер Сквирс свалил его с сундука ударом по одной шеке и снова водрузил на сундук ударом по другой.
– Подождите, молодой джентльмен, пока я вас доставлю в Йоркшир, а тогда уж получите от меня остальное, – сказал мистер Сквирс. – Вы прекратите этот шум, сэр?
– Д-д-да, – всхлипывая, ответил мальчуган, энергически вытирая лицо «Мольбой нищего»[22] на носовом платке из набивного коленкора.
– В таком случае прекратите немедленно, сэр, – сказал Сквирс. – Слышите?
Так как это увещание сопровождалось угрожающим жестом и было произнесено со свирепой миной, то мальчуган еще более энергически принялся тереть себе лицо, словно с целью загнать обратно слезы, и больше ничем не проявлял своих чувств, если не считать сопенья и приглушенных всхлипываний, раздававшихся попеременно.
– Мистер Сквирс, вас спрашивает какой-то джентльмен в баре, – доложил лакей, заглянувший в эту минуту.
– Проводите джентльмена сюда, Ричард, – мягко огозвался мистер Сквирс. – Эй, ты, маленький негодяй, спрячь носовой платок в карман, не то я тебя убью, когда уйдет этот джентльмен!
Не успел владелец школы произнести грозным шепотом эти слова, как вошел незнакомый джентльмен. Мпстер Сквирс притворился, будто его не замечает, сосредоточенно чинил перо и давал благосклонные советы своему юному питомцу.
– Милое мое дитя, – сказал мистер Сквирс. – у всех людей бывают испытания. Это испытание, постигшее тебя в юном возрасте и заставляющее твое сердечко надрываться, а глаза наливаться слезами, что представляет оно собой? Ничто. Меньше чем ничто! Ты покидаешь своих друзей, дорогой мой, но во мне ты обретешь отца, а в миссис Сквирс – мать. В очаровательной деревне Дотбойс, близ Грета-Бридж в Норкшире, где мальчиков принимают на пансион, обеспечивают одеждой, книгами, умывают, снабжают карманными деньгами и всем необходимым…
– Это и есть тот самый джентльмен, – заметил незнакомец, прерывая владельца школы, декламировавшего свое газетное объявление. – Мистер Сквирс, сэр?
– Он самый, сэр, – ответил мистер Сквирс с видом крайнего изумления.
– Джентльмен, который дал объявление в газете «Таймс»? – продолжал незнакомец.
– В «Морнинг Пост», «Кроникл», «Геральд» и «Адвертайзер»[23] касательно академии, называемой Дотбойс-Холл, в очаровательной деревне Дотбойс, близ Грета-Бридж в Йоркшире, – присовокупил мистер Сквирс. – Вы пришли по делу, сэр. Об этом я заключаю, видя моих юных друзей. Как поживаете, мои юные джентльмены? И как поживаете вы, сэр?
Произнеся такое приветствие, мистер Сквирс погладил по головке двух щуплых мальчиков с ввалившимися глазами, которых привел с собой незнакомец, и стал ждать дальнейших сообщений.
– Я состою в фирме, торгующей масляными красками. Моя фамилия Снаули, сэр, – сказал незнакомец.
Сквирс наклонил голову, как бы желая сказать: «Прекрасная фамилия!»
Незнакомец продолжал: – Я подумываю о том, чтобы поместить моих двух мальчиков в вашу школу, мистер Сквирс.
– Не мне это говорить, сэр, – отозвался мистер Сквирс, – но полагаю, что лучше вам ничего не найти.
– Гм! – сказал тот. – Кажется, двадцать фунтов и год, – мистер Сквирс?
– Гиней, – с вкрадчивой улыбкой возразил владелец школы.
– За двоих – фунты, полагаю я, мистер Сквирс. – с важностью сказал мистер Снаули.
– Вряд ли это возможно, сэр, – ответил Сквирс, словно никогда не задумывался над таким предложением. – Позвольте-ка: четырежды пять – двадцать: удвойте эту сумму и вычтите… ну что ж, одним фунтом больше или меньше – это не помешает нам договориться. Вы меня порекомендуете вашим родственникам, сэр и это послужит возмещением.
– Мальчики не очень много едят. – сказал мистер Снаули.
– О, это не имеет ровно никакого значения! – отозвался Сквирс. – Мы в нашем заведении не обращаем внимания на аппетит мальчуганов.
Это была сущая правда: на аппетит внимания не обращали.
– Все полезное для здоровья, что только может дать Йоркшир, сэр,продолжал Сквирс, – все прекрасные нравственные правила, какие может внушить миссис Сквирс, все… короче говоря, все домашние удобства, какие только может пожелать мальчуган, все будет им предоставлено, мистер Снаули.
– Мне бы хотелось, чтобы сугубое внимание было уделено их нравственности, – сказал мистер Снаули.
– Я рад этому, сэр, – приосанившись, отозвался владелец школы. – Они попадут как раз в надлежащее место для усвоения нравственных правил, сэр.
– Вы сами человек высоконравственный, – сказал мистер Снаули.
– Надеюсь, сэр, – ответил Сквирс.
– Я имею удонольстпие знать, что это так, сэр, – сказал мистер Снаули.Я справлялся у одного из тех, кто вас рекомендовал, и он сказал, что вы благочестивы.
– Надеюсь, сэр, я имею к этому некоторую склонность, – ответил Сквирс.
– Надеюсь, что и я имею, – отозвался мистер Снаули. – Мне бы хотелось сказать вам несколько слов в соседнем отделении за перегородкой.
– Разумеется, – осклабился Сквирс. – Милые мои, поболтайте минутку-другую с вашим новым товарищем по играм. Это один из моих воспитанников, сэр. Фамилия его Беллинг; он из Таунтона, сэр.
– Вот как? – отозвался мистер Снаули, воззрившись на бедного мальчугана, словно тот был какой-то диковинкой.
– Он едет со мной завтра, сэр, – сказал Сквирс. – А сейчас он сидит на своих пожитках. Каждому мальчику, сэр, полагается захватить с собой два костюма, шесть рубашек, шесть пар носков, два ночных колпака. два носовых платка, две пары башмаков, две шляпы и бритву.
– Бритву! – воскликнул мистер Спаули, когда они перешли в соседнее отделение. – Зачем?
– Чтобы бриться, – ответил Сквирс, медленно и раздельно.
Ничего особенного не было в этих двух слонах, но тон, каким они были произнесены, должен был привлечь внимание, так как владелец школы и его собеседник пристально смотрели друг на друга в течение нескольких секунд, а затем обменялись весьма многозначительной улыбкой. Снаули был человек елейного вида, с приплюснутым носом, одетый в темный костюм, а на ногах его были длинные черные гетры; физиономия его выражала величайшее смирение и святость; тем более примечательна была его улыбка без всякой явной причины.
– А до каких лет мальчики могут оставаться у вас в школе? – спросил он наконец.
– До тех пор, пока их друзья будут вносить плату каждые три месяца моему агенту в столице или до той поры, пока они не сбегут, – ответил Сквирс. – Давайте говорить начистоту; я вижу, что мы друг друга поймем. Что это за мальчики? Незаконнорожденные дети?
– Нет, – возразил Снаули, встретив взгляд единственного глаза владельца школы. – Вы ошибаетесь.
– Я думал, что незаконнорожденные, – хладнокровно сказал Сквирс. – У нас таких очень много. Вон и тот мальчик.
– Тот, что в соседнем отделении? – спросил Снау.ш.
Сквирс утвердительно кивнул головой; его собеседник еще раз взглянул на мальчугана, сидящего на сундуке, и, отвернувшись с таким видом, словно был крайне разочарован его сходством с другими мальчиками, заявил, что ему бы это и в голову не пришло.
– Однако это так! – воскликнул Сквирс. – Но вернемся к вашим мальчикам. Вы хотели поговорить со мной?
– Да, – ответил Снаули. – Дело в том, что я им не отец, мистер Сквирс: я всего-навсего отчим.
– Ах, вот оно что! – воскликнул владелец школы. – Теперь сразу все объяснилось. Я удивлялся, какого черта вы хотите отправить их в Йоркшир. Ха-ха! О, теперь я понимаю!
– Я, видите ли, женился на их матери, – продо.пкал Снаули. – Держать мальчиков дома стоит дорого, а так как у нее есть маленькое состояние, находящееся в ее распоряжении, то я опасаюсь (женщины так неразумны. мистер Сквирс), как бы она не растратила деньги на них, что было бы, знаете ли, гибельно для этих детей.
– Понимаю, – отозвался Сквирс, откидываясь на спинку стула и помахивая рукой.
– И это побудило меня, – заключил Снаули, – поместить их в какой-нибудь пансион, подальше, где не бывает никаких каникул – никаких нелепых приездов домой дважды в год, которые так нарушают равновесие детей, – и где они могли бы немножко закалиться, понимаете?
– Плата вносится вовремя, и никаких вопросов не будет, – сказал Сквирс, кивая головой.
– Совершенно верно, – подхватил тот. – Однако серьезное ли внимание уделяется нравственности?
– Серьезное, – сказал Сквирс.
– Полагаю, домой разрешается писать не слишком часто? – не без колебания спросил отчим.
– Вообше не разрешается, если не считать рождественского письма, в котором они сообщают, что никогда еше не были так счастливы, и выражают надежду, что за ними никогда не пришлют, – ответил Скнирс.
– Лучшего и пожелать нельзя, – потирая руки, сказал отчим.
– Теперь, когда мы друг друга поняли, – сказал Скнирс, – разрешите мне вас спросить, почитаете ли вы меня человеком добродетельным, примерным и порядочным в частной жизни и питаете ли глубочайшее доверие к моей неукоснительной честности, прямоте, религиозным принципам и дарованиям, поскольку я являюсь лицом, чей долг – брать на себя заботу о молодежи?
– Несомненно! – сказал отчим, отвечая на усмешку владельца школы.
– Может быть, вы не откажетесь это удостоверить, если я обращусь к вам за рекомендацией.
– Разумеется не откажусь.
– Вот что значит дело делать! Это мне по вкусу, – сказал Сквирс, беря перо.
Записав адрес мистера Снаули, владелец школы приступил к еще более приятному занятию – написал расписку в получении вперед платы за первые три месяца, – и едва успел он с этим покончить, как раздался голос, осведомляющийся, здесь ли мистер Сквирс.
– Здесь, – отозвался владелец школы. – Что нужно?
– Поговорить по делу, сэр, – сказал, входя в комнату, Ральф Никльби, за которым шел по пятам Николас. – Сегодня утром было помещено в газетах ваше объявление?
– Совершенно верно, сзр. Пожалуйста, пройдите сюда, – сказал Сквирс, который к тому времени вернулся в отделение кофейни, где был камин. – Не угодно ли присесть?
– Да, пожалуй, – ответил Ральф, согласуя слово с делом и кладя шляпу на стоявший перед ним стол. – Это мой племянник, сэр, мистер Николас Никльби.
– Как поживаете, сэр? – спросил Сквирс.
Николас поклонился, сказал, что поживает очень хорошо, и, казалось, был весьма поражен наружностью владельца Дотбойс-Холла: так оно и было.
– Вероятно, ны меня узнаете? – сказал Ральф, пристально глядя на владельца школы.
– Кажется, сэр, вы в течение нескольких лет уплачивали мне небольшую сумму каждые полгода, когда я приезжал л город, – ответил Сквирс.
– Уплачивал, – отозвался Ральф.
– Вместо родителей мальчика, по фамилии Доркер, который, к несчастью…
– …к несчастью, умер в Дотбойс-Холле, – закончил фразу Ральф.
– Я это прекрасно помню, сэр, – подхватил Сквирс. – Ах, сэр, миссис Сквирс была привязана к мальчику, как к родному сыну! Сколько внимания уделяли этому мальчугану во время его болезни! Ежедневно, утром и вечером, ему предлагали гренки и теплый чай, когда он уже ничего не мог проглотить, свечу поставили в спальне в ту самую ночь, когда он умер, лучший лексикон принесли, чтобы подложить ему под голову. Впрочем, я об этом не жалею. Утешительно думать, что долг по отношению к нему исполнен.
Ральф улыбнулся так, словно вовсе не хотел улыбаться, и окинул взглядом находившиеся здесь незнакомые лица.
– Это мои воспитанники, – сказал Уэкфорд (Сквирс, указывая на мальчугана, сидящего на сундуке, и двух мальчиков, сидящих на полу, которые молча таращили глаза друг на друга и на все лады вертелись, по обычаю всех мальчуганов, только что завязавших знакомство. – Этот джентльмен, сэр,родитель, оказавший мне любезность похвалить систему воспитания, принятую в Дотбойс-Холле, который находится, сэр, в очаровательной деревне Дотбойс, близ Грета-Бридж в Йоркшире, где мальчиков принимают на пансион, обеспечивают одеждой, книгами, умывают, снабжают карманными деньгами…
– Все это нам известно, сэр, – с раздражением перебил Ральф, – об этом говорится в объявлении.
– Вы совершенно правы, сэр, об этом говорится в объявлении, – подтвердил Сквирс.
– И это верно, – вмешался мистер Снаули. – Я считаю своим долгом заверить вас, сэр, и горжусь возможностью вас заверить, что мистера Сквирса я почитаю джентльменом весьма добродетельным, примерным, порядочным и…
– Я в этом не сомневаюсь, сэр, – перебил Ральф, обрывая поток рекомендаций, – отнюдь не сомневаюсь. Не приступить ли нам к делу?
– От всей души согласен, сэр, – ответил Сквирс. «Никогда не уклоняйтесь от дела!» – вот первое правило, которое мы внушаем нашим ученикам, изучающим коммерцию. Беллинг, дорогой мой, помните о нем всегда. Слышите?
– Да, сэр, – ответил Беллинг.
– Запомнил ли он? – осведомился Ральф.
– Повторите правило джентльмену, – произнес Сквирс.
– Никогда не… – начал юный Беллинг.
– Очень хорошо, – сказал Сквирс, – продолжайте.
– Никогда не… – повторил юный Беллинг.
– Прекрасно! – сказал Сквирс.
– У… – добродушно подсказал Николас.
– Увлекайтесь… делом! – сказал юный Беллинг. Никогда… не увлекайтесь… делом!
– Очень хорошо, сэр! – сказал Сквирс, бросив уничтожающий взгляд на провинившегося. – В ближайшее время мы с вами увлечемся одним делом, нас лично касающимся.
– А сейчас, – сказал Ральф, – не лучше ли приступить к нашему делу?
– Как вам будет угодно, – сказал Сквирс.
– Видите ли, – продолжал Ральф, – дело несложное; изложить его недолго и покончить с ним, надеюсь, легко. Вы напечатали в объявлении, что вам нужен способный помощник, сэр?
– Совершенно верно, – сказал Сквирс.
– И вам он действительно нужен?
– Разумеется, – ответил Сквирс.
– Вот он налицо! – сказал Ральф. – Мой племянник Николас только что со школьной скамьи, голова забита всем, чему его обучали, в карманах пусто – самый подходящий для вас человек.
– Боюсь, – сказал Сквирс, смущенный подобным предложением, исходившим от юноши с такою внешностью, как у Николаса, – боюсь, что этот молодой человек мне не подойдет.
– Нет, подойдет, – сказал Ральф. – Мне лучше знать. Не падайте духом, сэр: не пройдет и недели, как у вас в Дотбойс-Холле будут обучаться все молодые аристократы. разве что этот джентльмен окажется более упрямым, чем я полагаю.
– Боюсь, сэр. – сказал Николас, обращаясь к мистеру Сквирсу, – что для вас препятствием служит мои молодость и то обстоятельство, что я не магистр искусств?
– Отсутствие ученого звания действительно является препятствием,ответил Сквирс, постаравшийся напустить на себя важность и приведенный в замешательство контрастом между простодушием племянника и развязностью дяди, а также непонятным упоминанием о молодых аристократах, находящихся на его попечении.
– Послушайте, сэр, – сказал Ральф, – я вам в две секунды представлю это дело в истинном его свете.
– Будьте любезны, – отозвался Сквирс.
– Перед вами мальчик, или юноша, или подросток, или молодой человек, или недоросль, которому лет восемнадцать – девятнадцать. – сказал Ральф.
– Это я вижу, – заметил владелец школы.
– И я вижу, – сказал мистер Снаули, почитая своим долгом оказывать время от времени поддержку новообретенному другу.
– Отец его умер. Он ни малейшего понятия не имеет о жизни, средств у него нет никаких, и он хочет найти хоть какую-нибудь работу, – сказал Ральф. – Я его рекомендую в ваше превосходное заведение, что открывает ему возможность завоевать себе положение, если он эту возможность использует. Понимаете?
– Как не понять! – воскликнул Сквирс, пытаясь воспроизвести ту усмешку, с какою старый джентльмен смотрел на своего ничего не подозревающего родственника.
– Что до меня, то, конечно, я понимаю, – с жаром сказал Николас.
– Вот видите, он, конечно, понимает, – тем же сухим, жестким тоном сказал Ральф. – Если по капризу ему вздумается отказаться от этой блестящей возможности, прежде чем он хорошенько ею воспользуется, я почитаю себя освобожденным от обязанности оказывать какую бы то ни было поддержку его матери и сестре. Посмотрите на него и подумайте о том, что он может быть вам очень полезен! А теперь возникает вопрос: но послужит ли он вашим целям, во всяком случае на ближайшее время, лучше, чем двадцать человек, которых вы могли бы заполучить при обычных обстоятельствах. Разве подобный вопрос не заслуживает размышлений?
– Заслуживает, – сказал Сквирс, отвечая кивком на кивок Ральфа.
– Прекрасно! – отозвался Ральф. – Разрешите мне сказать вам два слова.
Эти два слова были сказаны наедине. Минуты через две мистер Уэкфорд Сквирс объявил, что мистер Николас Никльби, начиная с этой минуты, окончательно назначен и принят на место первого помощника учителя в Дотбойс-Холле.
– Этим вы обязаны рекомендации вашего дяди, мистер Никльби, – сказал Уэкфорд Сквирс.
Николас, восхищенный удачей, крепко пожал руку дяде и готов был тут же вознести до небес Сквирса.
«Вид у него странный, – думал Николас. – Ну так что же! Странным на вид был Порсон, а также доктор Джонсон[24]. Таковы все книжные черви».
– Мистер Никльби, – сказал Сквирс, – завтра в восемь часов утра отъезжает пассажирская карета. Вы должны явиться сюда на четверть часа раньше, так как мы берем с собой этих мальчуганов.
– Разумеется, сэр, – сказал Николас.
– А за ваш проезд я заплатил, – проворчал Ральф. – Стало быть, вам нужно позаботиться только о том, чтобы одеться потеплее!
Еще один пример великодушия дяди! Николас столь глубоко почувствовал неожиданную его доброту, что с трудом нашел слова благодарности; в сущности, он и половины их еще не нашел, когда они распрощались с владельцем школы и вышли из ворот гостиницы «Голова Сарацина».
– Я буду здесь завтра утром, чтобы отправить ваас в путь, – сказал Ральф. – Не вздумайте пойти на попятный!
– Благодарю вас, сэр, – ответил Николас. – Я никогда не забуду вашей доброты.
– Постарайтесь не забыть, – ответил дядя. – А сейчас ступайте-ка домой и уложите те вещи, какие у вас имеются. Как вы думаете, вы найдете дорогу к Гольдн-скверу?
– Разумеется, – сказал Николас. – Мне ничего не стоит расспросить.
– В таком случае передайте эти бумаги моему клерку, – сказал Ральф, извлекая из кармана маленький сверток, – и скажите ему, чтобы он ждал моего возвращения.
Николас охотно согласился передать сверток и, любезно пожелав всего наилучшего своему достойному дяде, на что добросердечный старый джентльмен ответил ворчанием, отправился в путь выполнять поручение.
Не мешкая, он добрался до Гольдн-сквера. Мистер Ногс, заглянувший на одну-две минуты в трактир, отпирал дверь американским ключом, когда Николас поднялся по ступеням.
– Что это такое? – осведомился Ногс, указывая на сверток.
– Бумаги от моего дяди, – ответил Николас. – А вы будьте так добры подождать, пока он не вернется домой.
– От дяди? – воскликнул Ногс.
– От мистера Никльби, – пояснил Николас.
– Войдите, – сказал Ньюмен.
Не прибавив больше ни слова, он ввел Николаса в коридор, а оттуда в контору-чулан в конце коридора, где подтолкнул его к столу и, взобравшись на свой высокий табурет, уселся, свесив руки по обеим сторонам и глядя пристально на Николаса как бы с наблюдательной вышки.
– Никакого ответа не нужно, – сказал Николас, положив сверток подле него на стол.
Ньюмен ничего не сказал и, сложив руки и вытянув шею, словно желая лучше разглядеть лицо Николаса, продолжал все так же пристально изучать его черты.
– Никакого ответа, – очень громко повторил Николас, полагая, что Ньюмен Ногс глух.
Ньюмен положил руки на колени и, не произнося ни звука, все так же внимательно всматривался в лицо своего собеседника.
Такое поведение совершенно незнакомого человека было столь странно, а наружность его столь своеобразна, что Николас, довольно быстро подмечавший смешные стороны, не мог удержаться от улыбки, когда осведомился, нет ли у мистера Ногса каких-нибудь поручений для него.
Ногс покачал головой и вздохнул, после чего Николас поднялся и, сказав, что не нуждается в отдыхе, пожелал ему всего хорошего.
Со стороны Ньюмена Ногса потребовалось огромное усилие, и никто по сей день не знает, как удалось ему заставить себя задать вопрос, раз он имел дело с человеком совершенно незнакомым; как бы там ни было, по он перевел дух и сказал – сказал громко, ни разу не запнувшись, что, если молодой джентльмен не возражает, ему хотелось бы знать, что намерен для него сделать его дядя.
У Николаса не было решительно никаких возражений – напротив, он как будто обрадовался случаю поговорить на тему, занимавшую его мысли. Итак, он снова уселся и (пылкое его воображение разгоралось, по мере того как он говорил) приступил к пламенному и ослепительному описанию всех тех почестей и преимуществ, какие даст ему назначение в эту ученую обитель Дотбойс-Холл.
– Но что с вами? Вы больны? – воскликнул Николас, внезапно обрывая рассказ, так как его собеседник, принимая разнообразные неуклюжие позы, засунул руки под табурет и затрещал суставами пальцев, как будто ломал себе все кости.
Ньюмен Ногс ничего не ответил и продолжал пожимать плечами и трещать суставами пальцев, все время улыбаясь ужасной улыбкой, и, вытаращив глаза, пристально глядел в пространство самым устрашающим образом.
Сначала Николасу пришло в голову, что с загадочным человеком припадок, но, поразмыслив, он решил, что тот под хмельком, и при таких обстоятельствах счел разумным удалиться немедленно. Распахнув дверь на улицу, он оглянулся. Ньюмен Ногс все еще проделывал те же странные телодвижения, и пальцы трещали громче, чем когда бы то ни было.
