Чарльз Диккенс
Жизнь и приключения Николаса Никльби
– Ну-с, завтракать, завтракать! – сказал Крамльс, помогавший миссис Граден, которая занималась приготовлениями, оказавшимися более внушительными, чем могло быть приятно сборщику.
Вторичного приглашения не понадобилось. Гости сбились в кучу, по мере сил протискались к столу и приступили к делу; мисс Питоукер очень краснела, когда кто-нибудь на нее смотрел, и очень много ела, когда на нее никто не смотрел, а мистер Лиливик принялся за работу, как бы преисполнившись холодной решимости: раз уже все равно придется платить за все эти вкусные вещи, то он постарается оставить как можно меньше Крамльсам, которые будут доедать после.
– Очень быстро проделано, сэр, не правда ли? – осведомился мистер Фолер у сборщика, перегнувшись к нему через стол.
– Что быстро проделано, сэр? – спросил мистер Лиливик.
– Завязан узел, прикреплена к человеку жена, – отвечал мистер Фолер.Немного на это времени нужно, правда?
– Да, сэр, – краснея, отозвался мистер Лиливик. – На это не нужно много времени. А дальше что, сэр?
– О, ничего! – сказал актер. – И немного нужно времени человеку, чтобы повеситься, а? Ха-ха!
Мистер Лиливик положил нож и вилку и с негодующим изумлением обвел взглядом сидевших за столом.
– Чтобы повеситься? – повторил мистер Лиливик. Воцарилось глубокое молчание, ибо величественный вид мистера Лиливика был неописуем.
– Повеситься! – снова воскликнул мистер Лиливик. – Сделана ли здесь, в этом обществе, попытка провести параллель между женитьбой и повешеньем?
– Петля, знаете ли, – сказал мистер Фолер, слегка приуныв.
– Петля, сэр! – подхватил мистер Лиливик. – Кто осмеливается говорить мне о петле и одновременно о Генриетте Пи…
– Лиливик, – подсказал мистер Крамльс.
– …и одновременно о Генриетте Лиливик? – вопросил сборщик. – В этом доме, в присутствии мистера и миссис Крамльс, которые воспитали талантливых и добродетельных детей, дабы они были для них благословением и феноменами и мало ли чем еще, мы должны слушать разговоры о петлях?
– Фолер, вы меня изумляете, – сказал мистер Крамльс, считая, что приличие требует быть задетым этим намеком на него и на спутницу его жизни.
– За что вы на меня так накинулись? – вопросил злополучный актер. – Что я такое сделал?
– Что сделали, сэр! – вскричал мистер Лиливик. – Нанесли удар, потрясающий основы общества!
– И наилучшие, нежнейшие чувства, – присовокупил Крамльс, снова входя в роль старика.
– И самые святые и почтенные общественные узы, – сказал сборщик. – Петля! Словно человек, вступающий в брак, был пойман, загнан в западню, схвачен за ногу, а не по собственному желанию пошел и не гордится своим поступком!
– Я вовсе не хотел сказать, что вас поймали, и загнали, и схватили за ногу, – ответил актер. – Я очень сожалею; больше я ничего не могу добавить.
– Вы и должны сожалеть, сэр! – заявил мистер Лиливик. – И я рад слышать, что для этого у вас еще хватает чувства.
Так как последней репликой спор, по-видимому, закончился, миссис Лиливик нашла, что это самый подходящий момент (внимание гостей уже не было отвлечено) залиться слезами и прибегнуть к помощи всех четырех подружек, каковая была оказана немедленно; впрочем, это вызвало некоторое смятение, так как комната была маленькая, а скатерть длинная, и при первом же движении целый отряд тарелок был сметен со стола. Однако, невзирая на это обстоятельство, миссис Лиливик отказывалась от утешений, пока воюющие стороны не поклянутся оставить спор без дальнейших последствий, что они и сделали, предварительно проявив в достаточной мере свою неохоту; и начиная с этого времени мистер Фолер сидел погруженный в мрачное молчание, довольствуясь тем, что щипал за ногу Николаса, когда кто-нибудь начинал говорить, и тем выражал свое презрение как к оратору, так и к чувствам, которые тот демонстрировал.
Было произнесено великое множество спичей: несколько спичей Николасом, и Крамльсом, и сборщиком, два – юными Крамльсами, приносившими благодарность за оказанную им честь, и один феноменом – от имени подружек, причем миссис Крамльс пролила слезы. Немало также и пели благодаря мисс Ледрук и мисс Бравасса и, весьма вероятно, пели бы еще больше, если бы кучер экипажа, ждавшего, чтобы отвезти счастливую чету туда, где она предполагала сесть на пароход, отходивший в Райд, не прислал грозного извещения, что, если они не выйдут немедленно, он не преминет потребовать восемнадцать пенсов сверх условленной платы.
Эта ужасная угроза положила конец веселью.
После весьма патетического прощания мистер Лиливик и новобрачная отбыли в Райд, где должны были провести два дня в полном уединении и куда с ними отправлялась девочка-феномен, избранная сопровождающей подружкой по особому настоянию мистера Лиливика, ибо пароходное общество, введенное в заблуждение ее ростом, согласилось взять за нее (в этом он удостоверился заранее) половинную плату.
Так как спектакля в тот вечер не было, мистер Крамльс заявил о своем намерении не отходить от стола, пока не будет покончено со спиртными напитками, но Николас, которому завтра предстояло в первый раз играть Ромео, ухитрился улизнуть благодаря временному замешательству, вызванному поведением миссис Граден, у которой неожиданно обнаружились резкие симптомы опьянения.
К бегству побудило его не только собственное желание, но и беспокойство за Смайка, который, получив роль аптекаря, до сей поры ровно ничего не мог вбить себе в голову, кроме общей идеи, что он очень голоден, каковую – быть может, по старой памяти – он усвоил с удивительной легкостью.
– Не знаю, что делать, Смайк, – сказал Николас, положив книгу. – Боюсь, что вы, бедняжка, не сможете это заучить.
– Боюсь, что так, – отозвался Смайк, покачивая головой. – Я думаю, если бы вы… но это причинит вам столько хлопот…
– Что такое? – спросил Николас. – Обо мне не беспокойтесь.
– Я думаю, – сказал Смайк, – если бы вы повторяли мне роль по маленьким кусочкам снова и снова, я мог бы ее запомнить с вашего голоса.
– Вы так думаете? – воскликнул Николас. – Прекрасная мысль! Ну-ка, посмотрим, кто раньше устанет. Во всяком случае, не я, Смайк, можете мне поверить. Ну-с, начнем. «Кто так громко зовет?»
– «Кто так громко зовет?» – сказал Смайк.
– «Кто так громко зовет?» – повторил Николас.
– «Кто так громко зовет?» – закричал Смайк.
Так продолжали они снова и снова спрашивать друг друга: «Кто так громко зовет?», а когда Смайк заучил это наизусть, Николас перешел к следующей фразе, а потом сразу к двум, а потом к трем, и так далее, пока около полуночи Смайк не обнаружил, к невыразимой радости, что он и в самом деле начинает припоминать кое-что из роли.
Рано утром они снова принялись за работу, и Смайк, обретя уверенность благодаря сделанным им успехам, усваивал быстрее и веселее. Когда он начал неплохо произносить слова, Николас показал ему, как он должен выходить, держась растопыренными пальцами за живот, и потирать его время от времени, согласно обычному приему, следуя которому актеры на сцене всегда дают понять, что им хочется есть. После утренней репетиции они снова принялись за работу, прервав ее только для того, чтобы наскоро пообедать, и трудились до самого вечера, пока не настало время отправляться в театр.
Никогда еще не бывало у учителя более старательного, смиренного, послушного ученика. Никогда еще не бывало у ученика более терпеливого, неутомимого, заботливого, доброжелательного учителя.
Как только они оделись, Николас возобновил свои уроки, продолжая их в перерывах между выходами на сцену. Успех был полный. Ромео заслужил дружные аплодисменты и величайшее одобрение, а Смайк был единодушно провозглашен как зрителями, так и актерами чудом и первым среди аптекарей.
Глава XXVI,
чреватая опасностями, угрожающими спокойствию духа мисс Никльби
Место действия – прекрасные апартаменты на Риджент-стрит; время – три часа пополудни для унылых и корпящих над работой и первый утренний час для веселых и жизнерадостных; действующие лица – лорд Фредерик Верисофт и его друг сэр Мальбери Хоук.
Эти два отменных джентльмена лениво развалились на двух диванах, разделенные столом, на котором был сервирован обильный завтрак, оставшийся, однако, нетронутым. Газеты были разбросаны по комнате, но и они, подобно трапезе, оставались незамеченными и в пренебрежении. Однако отнюдь не беседа мешала искать развлечения в чтении газет, ибо ни единым словом не обменялись эти двое и не произносили ни звука, за исключением тех случаев, когда один из них, начиная метаться в поисках более удобного местечка для раскалывавшейся от боли головы, издавал нетерпеливое восклицание и, казалось, заражал своим беспокойством другого.
Уже одни эти признаки в достаточной мере подтверждали догадку о размерах дебоша прошедшей ночи, даже если бы не было других указаний на то, в каких увеселениях прошла эта ночь. Два грязных бильярдных шара, две продавленные шляпы, бутылка из-под шампанского с обернутой вокруг горлышка запачканной перчаткой, чтобы крепче можно было сжимать ее в руке в качестве наступательного оружия, сломанная трость, карточная коробка без крышки, пустой кошелек, разорванная цепочка от часов, горсть серебра, перемешанного с сигарными окурками, сигарный пепел – все эти и многие другие следы разгула ясно свидетельствовали о том, какой характер носили прошлой ночью проказы джентльменов.
Первым заговорил лорд Верисофт. Спустив ноги в туфлях на пол и протяжно зевнув, он с трудом принял сидячее положение и обратил тусклый, томный взгляд на своего друга, которого окликнул сонным голосом.
– Ну? – отозвался сэр Мальбери, повернувшись.
– Мы весь де-ень будем здесь лежать? – спросил лорд.
– Вряд ли мы годимся на что-нибудь другое, – ответил сэр Мальбери, – во всяком случае, в ближайшее время. Сегодня утром во мне нет ни искры жизни.
– Жизни! – воскликнул лорд Фредерик. – Я чувствую себя так, как будто ничего не может быть уютнее и приятнее смерти.
– Так почему же вы не умираете? – сказал сэр Мальбери.
Задав такой вопрос, он отвернулся и, казалось, сделал попытку заснуть.
Его неунывающий друг и ученик придвинул стул к столу и попробовал поесть, но, убедившись, что это невозможно, поплелся к окну, затем начал слоняться по комнате, приложив руку к пылающему лбу, и, наконец, снова бросился на диван и снова разбудил своего друга.
– В чем дело, черт побери? – простонал сэр Мальбери, садясь на своем ложе.
Хотя сэр Мальбери произнес это довольно недоброжелательно, однако он, по-видимому, не считал себя вправе хранить молчание. Несколько раз потянувшись и заявив с содроганьем, что «дьявольски холодно», он приступил к эксперименту за столом, накрытым для завтрака; здесь он преуспел больше, чем его менее выносливый ученик, а потому за этим столом и остался.
– А не вернуться ли нам, – протянул сэр Мальбери, помедлив с куском, наткнутым на вилку, – а не вернуться ли нам, к малютке Никльби, а?
– К какой малютке Никльби, – к ростовщику или к девице? – спросил лорд Фредерик.
– Вы меня поняли, я вижу, – отозвался сэр Мальбери. – Разумеется, к девице.
– Вы мне обещали отыскать ее, – сказал лорд Фредерик.
– Совершенно верно, – подтвердил его друг, – но с той поры я передумал. В делах вы мне не доверяете – отыскивайте ее сами.
– Не-ет, – возразил тот.
– А я говорю – да! – заявил друг. – Вы ее отыщете сами. Не думайте, что я хочу сказать – когда вам это удастся! Я не хуже вас знаю, что без меня вам ее в глаза не видать. Да. Я говорю, что вы можете ее отыскать – можете, – а я вам укажу путь.
– Ах, будь я проклят, если вы не истинный, дьявольски честный, несравненный друг! – сказал молодой лорд, на которого эта речь произвела весьма живительное действие.
– Я вам скажу – как, – продолжал сэр Мальбери. – На том обеде она была приманкой для вас.
– Не может быть! – вскричал молодой лорд. – Какой чер…
– Приманкой для вас, – повторил его друг. – Старый Никльби сам мне это сказал.
– Что за славный малый! – воскликнул лорд Фредерик. – Благородный мошенник!
– Да, – сказал сэр Мальбери, – он знал, что она миленькое создание…
– Миленькое! – перебил молодой лорд. – Клянусь душой, Хоук, она безупречная красавица… э… картинка, статуя… э… клянусь душой, это так!
– Что ж, – отозвался сэр Мальбери, пожимая плечами и подчеркивая свое равнодушие, подлинное или притворное, – это дело вкуса. Если у нас с вами вкусы несходные, тем лучше.
– Проклятье! – воскликнул лорд. – В тот вечер вы от нее не отставали. Я едва мог сказать слово.
– Для одного раза она совсем недурна, совсем недурна, – сказал сэр Мальбери, – но не стоит того, чтобы еще раз стараться ей понравиться. Если вы желаею всерьез приударить за племянницей, скажите дядюшке, что вы хотите знать, где она живет, и как она живет, и с кем, иначе вы отказываетесь быть его клиентом. Он не замедлит вам сообщить.
– Почему же вы мне этого раньше не сказали, вместо того чтобы заставлять меня целую ве-ечность пылать, чахнуть, влачить жалкое существование? – спросил лорд Фредерик.
– Во-первых, я этого не знал, – небрежно ответил сэр Мальбери. – а во-вторых, я не думал, что для вас это так важно.
Истина, однако, заключалась в том, что за время, истекшее со дня обеда у Ральфа Никльби, сэр Мальберп Хоук тайком использовал все имевшиеся в его распоряжении средства, чтобы обнаружить, откуда столь внезапно появилась Кэт и куда она скрылась. Однако без помощи Ральфа, с которым он не поддерживал никаких отношений, после того как они столь недружелюбно расстались тогда, все его усилия были тщетны, а потому он принял решение сообщить молодому лорду о признании, которое выудил у достойного ростовщика. К сему побуждали его различные соображения; среди них отнюдь не последнее место занимало намерение узнать то, что могло стать известно слабохарактерному молодому человеку, а желание встретить снова племянницу ростовщика и прибегнуть к любым хитростям, чтобы сломить ее гордость и отомстить за презрение, преобладало над всеми его помыслами. Это был хитроумный план, который не мог не соответствовать его интересам с любой точки зрения, ибо даже то обстоятельство, что он вырвал у Ральфа Никльби признание, с какой целью тот ввел свою племянницу в такое общество, а также его полная личная незаинтересованность, раз он столь откровенно сообщил об этом своему другу, должны были показать его в самом лучшем свете и чрезвычайно облегчить переход монет (и без того частый и быстрый) из кармана лорда Фредерика Верисофта в карман сэра Мальбери Хоука.
Так рассуждал сэр Мальбери, и, руководствуясь этими соображениями, он и его друг вскоре отправились к Ральфу Никльби, чтобы осуществить план, задуманный сэром Мальбери и якобы благоприятствующий целям его друга, но в действительности способствующий достижению его собственных целей.
Ральфа они застали дома, и одного. Когда он ввел их в гостиную, ему как будто пришла на память сцена, здесь происшедшая, потому что он бросил на сэра Мальбери странный взгляд, на который тот никак не ответил, если не считать небрежной улыбки.
Они приступили к короткому собеседованию о денежных делах, и едва с этими делами было покончено, как одураченный лорд (следуя указаниям своего друга) не без замешательства попросил разрешения поговорить наедине с Ральфом.
– Наедине… вот как!.. – воскликнул сэр Мальбери, притворяясь изумленным. – О, превосходно! Я пойду в соседнюю комнату. Но только не заставляйте меня долго ждать.
С этими словами сэр Мальберн подхватил свою шляпу и, напевая какую-то песенку, скрылся за дверью между двумя гостиными и закрыл ее за собой.
– Ну-с, милорд, в чем дело? – спросил Ральф.
– Никльби, – сказал его клиент, растягиваясь на диване, на котором он сидел, чтобы приблизить свои губы к уху старика, – какое прелестное создание ваша племянница!
– Неужели, милорд? – отозвался Ральф. – Может быть, может быть. Я себе не забиваю головы такими вещами.
– Вы знаете, что она чертовски хорошенькая девушка, – сказал клиент. – Вы это должны знать, Никльби. Полно, не отрицайте!
– Да, ее как будто считают хорошенькой, – ответил Ральф. – Пожалуй, я это и сам знаю, а если бы я и не знал, то вы – знаток в таких вещах, и ваш вкус, милорд… всегда бесспорно хорош.
Никто, кроме молодого человека, к которому были обращены эти слова, не остался бы глух к тому ироническому тону, каким они были произнесены, и не остался бы слеп при виде презрительного взгляда, их сопровождающего. Но лорд Фредерик Верисофт был и глух и слеп и принял их за комплимент.
– Быть может, вы чуточку правы и чуточку не правы – и то и другое, Никльби. Я хочу знать, где живет эта красотка, чтобы еще раз глянуть на нее хоть одним глазком, Никльби.
– В самом деле… – начал обычным своим тоном Ральф.
– Не говорите так громко, – воскликнул лорд, превосходно повторяя преподанный ему урок. – Я не хочу, чтобы Хоук слышал.
– Вы знаете, что он ваш соперник? – спросил Ральф, зорко посмотрев на него.
– Всегда он мой соперник, черт его побери, – сказал клиент, – а сейчас я хочу его обскакать. Ха-ха-ха! Как он взбесится, Никльби, оттого, что мы здесь разговариваем без него! Одно только слово, Никльби: где она живет? Вы только скажите мне, где она живет, Никльби.
«Идет на приманку, – подумал Ральф, – идет на приманку».
– Ну, Никльби, ну! – настаивал клиент. – Где она живет?
– Право же, милорд, – сказал Ральф, медлительно потирая руки, – я должен подумать, прежде чем ответить.
– К чему. Никльби? Вам вовсе не нужно думать. Где?
– Ничего не получится, если вы даже узнаете, – ответил Ральф. – Ее воспитывали добродетельной и порядочной девушкой. Конечно, она хорошенькая, бедная, беззащитная! Бедняжка, бедняжка!
Ральф сделал краткий обзор положения Кэт, как будто эти мысли промелькнули у него в голове и он не имел намерения высказывать их вслух, но проницательный лукавый взгляд, устремленный на собеседника во время этой речи, обличал его в гнусном притворстве.
– Да говорю же вам, что я только увидеть ее хочу! – воскликнул его клиент. – Может же че-еловек смотреть на хорошенькую женщину, не причиняя ей никакого вреда? А? Ну, так где же она живет? Вы заработали на мне состояние, Никльби, и, клянусь душой, никто не затащит меня к кому-нибудь другому, если вы только ответите мне.
– Раз вы мне это обещаете, милорд, – сказал Ральф с притворной неохотой, – и так как я очень хочу оказать вам услугу, а никакого вреда от этого не будет – никакого вреда, – то я вам скажу. Но лучше сохраните это в тайне, милорд, в строжайшей тайне!
При этих слонах Ралыр указал на смежную комнату и выразительно мотнул головой.
Молодой лорд притворился, будто и сам признает необходимость такой предосторожности, и Ральф сообщил адрес и занятие своей племянницы, заметив, что, судя по слухам, дошедшим до него о семействе, где служит Кэт, оно чрезвычайно дорожит знакомствами со знатными людьми и что лорд несомненно может представиться без всяких затруднений, буде он того пожелает.
– Если единственным вашим намерением является увидеть ее еще раз,сказал Ральф, – вы можете таким путем осуществить его в любое время.
Лорд Фредерик ответил на этот совет, много раз пожав грубую, мозолистую руку Ральфа, и, прошептав, что лучше им сейчас закончить разговор, позвал сэра Мальбери.
– Я думал, вы заснули. – сказал сэр Мальбери, появляясь с недовольным видом.
– Простите, что задержал вас, – ответил простак, – но Никльби был так удивительно за-абавен – ну просто не оторвешься.
– О нет, это не милорд, – сказал Ральф. – Вы знаете, какой остроумный, веселый, элегантный, превосходный человек лорд Фредерик. Осторожнее, милорд, ступенька… Сэр Мальбери, пожалуйста, посторонитесь.
Учтиво разговаривая, низко кланяясь и усмехаясь. Ральф заботливо провожал своих посетителей вниз по лестнице и, если не считать едва заметного подергивания уголков его рта, не давал ровно никакого ответа на восхищенный взгляд, которым сэр Мальбери Хоук поздравлял его с тем, что он такой законченный и ловкий негодяй.
За несколько секунд до этого зазвонил колокольчик. и на звонок вышел Ньюмен Ногс, как раз в тот момент, как они показались в холле. При обычном ходе дел Ньюмен либо впустил бы вновь прибывшего молча, либо предложил постоять в сторонке, пока джентльмены выйдут, но, едва увидев, кто пришел, он, очевидно по каким-то своим соображениям, дерзко отступил от правил, установленных в доме Ральфа для деловых часов, и, взглянув на почтенное трио, к нему приближающееся, провозгласил громким и звучным голосом:
– Миссис Никльби.
– Миссис Никльби? – вскричал сэр Мальбери Хоук. а приятель его повернулся и уставился ему прямо в лицо.
Да, действительно это была та самая благонамеренная леди, которая, получив предложение сдать незанятый дом в Сити – предложение, адресованное к квартирохозяину, – явилась впопыхах, чтобы незамедлительно сообщить о нем мистеру Никльби.
– Эту особу вы не знаете, – сказал Ральф. – Войдите в контору, моя… моя… дорогая. Я сейчас приду к нам.
– Эту особу я не знаю! – вскричал сэр Мальбери Хоук, подходя к изумленной леди. – Да разве это не миссис Никльби… мать мисс Никльби… этого очаровательного создания, которое я имел счастье встретить в этом доме, когда последний раз здесь обедал? А впрочем, нет,сказал сэр Мальбери, запнувшись, – нет, быть того не может! Это те же черты лица, то же неописуемое выражение… Но нет! Эта леди слишком моложава.
– Мне кажется, вы можете сказать этому джентльмену, деверь, если ему интересно знать, – промолвила миссис Никльби, отвечая на комплимент грациозным поклоном, – что Кэт Никльби – моя дочь.
– Ее дочь, милорд! – вскричал сэр Мальбери, поворачиваясь к своему другу. – Дочь этой леди, милорд!
«Милорд! – мысленно произнесла миссис Никльби. – Ну, никогда бы я не подумала…»
– Итак, милорд, – сказал сэр Мальбери, – это та самая леди, чьему удачному замужеству мы обязаны таким счастьем. Эта леди – мать прелестной мисс Никльби. Вы замечаете изумительное сходство, милорд? Никльби, представьте нас.
Ральф это исполнил как бы с отчаянием.
– Клянусь моей душой, это превосходнейший случай! – сказал лорд Фредерик, выдвигаясь вперед. – Как вы поживаете?
Миссис Никльби была слишком взбудоражена этими необычайно дружескими приветствиями и собственными сожалениями по поводу того, что не надела другой шляпки, чтобы дать немедленно какой-нибудь ответ; поэтому она только кланялась и улыбалась и казалась очень возбужденной.
– А… а как поживает мисс Никльби? – осведомился лорд Фредерик.Надеюсь, хорошо?
– Очень вам признательна, милорд, она совсем здорова, – ответила миссис Никльби, оправившись. – Совсем здорова. Несколько дней ей нездоровилось, после того как она здесь обедала, и я склонна думать, что она схватила простуду в наемном кэбе, когда возвращалась домой. Наемные кэбы, милорд, такая неприятная штука, что лучше всего ходить пешком, потому что, хотя кучера наемного кэба, по-моему, и следовало бы осуждать на вечную каторгу за разбитое стекло, но все-таки они так неосторожны, что у них почти у всех разбиты стекла. Как-то я полтора месяца ходила с распухшим лицом, милорд, проехавшись в наемном кэбе… кажется, это был наемный кэб, – подумав, сказала миссис Никльби, – хотя я не совсем уверена, не была ли это двухместная карета. Во всяком случае, знаю, что она была темно-зеленая, с очень длинным номером, начинавшимся с нуля и кончавшимся девятью… нет, начинавшимся с девяти и кончавшимся нулем, и, разумеется, в почтовом ведомстве сразу узнали бы, наемный это кэб или двухместная карета, если бы навести там справки… Как бы то ни было, стекло в карете было разбито, а я шесть недель ходила с распухшим лицом. Кажется, у этой кареты, как потом обнаружилось, верх был откинут, а мы бы этого даже никогда и не узнали, если бы с нас не взяли по лишнему шиллингу и час за то, что он откинут. Потому что есть, оказывается, такой закон, или тогда был, и, на мой взгляд, самый возмутительный закон; я в этих делах не понимаю, но я бы сказала, что хлебные законы[53] – ничто по сравнению с этим постановлением парламента!
Порядком задохнувшись, миссис Никльби остановилась так же внезапно, как начала, и повторила, что Кэт совсем здорова.
– Право же, – продолжала она, – я думаю, Кэт никогда не чувствовала себя лучше с той поры, как выздоровела после коклюша, скарлатины и кори, всего сразу, и это сущая правда.
– Это письмо мне? – проворчал Ральф, указывая на маленький пакет, который миссис Никльби держала в руке.
– Вам, деверь, – ответила миссис Никльби, – и я шла сюда всю дорогу пешком, чтобы передать его вам.
– Всю дорогу! – воскликнул сэр Мальбери, пользуясь случаем узнать, откуда пришла миссис Никльби. – Как дьявольски далеко! Какое это, на ваш взгляд, расстояние?
– Какое на мой взгляд расстояние? – повторила миссис Никльби. – Дайте прикинуть. От этой двери до Олд-Бейли ровно миля.
– Нет, нет, меньше, – возразил сэр Мальбери.
– О, право же, миля! – сказала миссис Никльби. – Пусть скажет его лордство!
– Я бы решительно сказал, что миля будет, – с торжественным видом заметил лорд Фредерик.
– Несомненно. Ни на ярд меньше, – сказала миссис Никльби. – Пройти всю Ньюгет-стрит, весь Чипсайд, всю Ломберд-стрит, по Грейсчерч-стрит и по Темз-стрит до самой верфи Спигуифин. О, это не меньше мили!
– Да, пожалуй, я бы сказал, что миля будет, – отозвался сэр Мальбери. – Но не намерены же вы и весь обратный путь пройти пешком?
– О нет! – ответила миссис Никльби. – Обратно я поеду в омнибусе. Я не ездила в омнибусах, деверь, когда был жив мой бедный дорогой Николас. Но теперь, знаете ли…
– Да, да, – нетерпеливо перебил Ральф, – и лучше бы вам вернуться засветло.
– Благодарю вас, деверь, я так и сделаю, – ответила миссис Никльби.Пожалуй, я сейчас распрощаюсь.
– Не хотите посидеть… отдохнуть? – спросил Ральф, который редко предлагал угощение, если ему не было от того никакой выгоды.
– Ах, боже мой, нет! – сказала миссис Никльби, бросив взгляд на часы.
– Лорд Фредерик, – заметил сэр Мальбери, – нам по дороге с миссис Никльби. Не усадим ли мы ее в омнибус?
– Разумеется.
– О, право же, я не могу на это согласиться! – сказала миссис Никльби.
Но сэр Мальбери Хоук и лорд Фредерик в учтивости своей были настойчивы и, расставшись с Ральфом, который, казалось, считал, и довольно разумно, что будет не так смешон в качестве простого зрителя, чем в роли участника всего происходящего, они покинули дом, шагая по правую и по левую руку миссис Никльби. Эта добрая леди была в полном восторге как от внимания, оказанного ей двумя титулованными джентльменами, так и от уверенности в том, что теперь Кэт может сделать выбор по крайней мере между двумя солидными состояниями и двумя безукоризненными супругами.
Пока ее уносил неудержимый поток мыслей, связанных с великолепным будущим ее дочери, сэр Мальбери Хоук и его друг переглядывались поверх ее шляпки – той самой шляпки, которая, к столь большому сожалению бедной леди, не осталась дома, – и с великим восторгом, но в то же время с не меньшим почтением, распространялись о многочисленных совершенствах мисс Никльби.
– Какой радостью, каким утешением, каким счастьем должно быть для вас это милое создание, – сказал сэр Мальбери, придавая своему голосу интонации, указывающие на самые теплые чувства.
– Истинная правда, сэр, – отозвалась миссис Никльби. – Она – самое кроткое, самое доброе создание, и как умна!
– Она и выглядит умницей, – сказал лорд Фредерик Верисофт с видом знатока по части ума.
– Уверяю вас, она такова и есть, милорд, – заявила миссис Никльби.Когда она училась в школе в Девоншире, она была, по всеобщему признанию, самой умной девочкой, без всяких исключений, а там было множество очень умных, и это сущая правда – двадцать пять молодых леди, пятьдесят гиней в год, не считая дополнительной платы, а обе мисс Даудльс – в высшей степени образованные, элегантные, очаровательные создания… Ах, боже мой! Никогда не забуду, какое удовольствие доставляла она мне и своему бедному дорогому папе, пока училась в этой школе, никогда… Такое чудесное письмо каждые полгода, сообщавшее нам, что она первая ученица во всем заведении и сделала больше успехов, чем кто-нибудь другой! Я и теперь волнуюсь, когда вспоминаю об этом! Девочки все письма писали сами, – добавила миссис Никльби, – а учитель чистописания подправлял их потом с помощью лупы и серебряного пера; по крайней мере я думаю, что они писали их сами, хотя Кэт никогда не была в этом вполне уверена, так как не могла узнать потом своего почерка, но во всяком случае я знаю, что у них был образец, с которого они все списывали, и, конечно, это было очень утешительно… очень утешительно…
Подобными воспоминаниями миссис Никльби скрашивала однообразный путь, пока они не дошли до остановки омнибуса, откуда величайшая учтивость новых ее друзей не позволила им уйти, пока омнибус не отъехал, после чего они сняли шляпы, «сняли их совсем», – как торжественно уверяла миссис Никльби впоследствии своих слушателей, – и целовали кончики своих пальцев, затянутых в лайковые перчатки соломенного цвета, пока не скрылись из виду.
Миссис Никльби откинулась на спинку сидения в дальнем углу экипажа и, закрыв глаза, предалась приятнейшим размышлениям. Кэт не сказала ни слова о встрече с этими джентльменами. «Это доказывает, – подумала миссис Никльби,что она весьма расположена в пользу одного из них». Тогда возник вопрос, который это мог быть. Лорд был моложе и титул его, разумеется, выше, однако Кэт не такая девушка, чтобы на нее могли повлиять подобные соображения. «Я никогда не буду противиться ее склонностям, – сказала себе миссис Никльби,но, честное слово, мне кажется, что никакого сравнения быть не может между его лордством и сэром Мальбери. Сэр Мальбери такой внимательный джентльмен, такие прекрасные манеры, такая приятная внешность… Многое говорит за него. Я надеюсь, что это сэр Мальбери; мне кажется, это должен быть сэр Мальбери».
И мысли ее обратились к ее давним прорицаниям и к тем временам, когда она столько раз говорила, что Кэт, не имея никакого состояния, сделает лучшую партию, чем дочери других людей, располагающие тысячами. И когда она, со всею живостью материнского воображения, представила себе красоту и грацию бедной девушки, которая так бодро пробивала себе дорогу в этой новой жизни труда и испытаний, сердце ее переполнилось и по лицу заструились слезы.
Тем временем Ральф прохаживался из угла в угол в своем маленьком заднем кабинете, обеспокоенный только что происшедшим. Утверждать, что Ральф любил кого-нибудь или был расположен – в самом обычном смысле этого слова – к кому-нибудь, было бы нелепейшей выдумкой. Однако время от времени к нему каким-то образом подкрадывалась мысль о племяннице, окрашенная сочувствием и жалостью. Прорываясь сквозь густое облако неприязни или равнодушия, чернившее в его глазах мужчин и женщин, появлялся теперь слабый проблеск света – очень бледный и чахлый луч, не больше, но все-таки появлялся, – и бедная девушка представала перед ним в образе более прекрасном и чистом, чем все человеческие образы, какие он до сих пор видел.
