Чарльз Диккенс
Жизнь и приключения Николаса Никльби
Кэт не знала, как дошла она до вестибюля, где ее ждали друзья, но через вестибюль она пробежала, даже не взглянув на них, освободилась от своего спутника, вскочила в карету и, забившись в самый темный угол, залилась слезами.
Зная свои роли, мистеры Пайк и Плак тотчас привели в смятение всю компанию, громкими криками вызывая кареты и затевая бурные ссоры со всевозможными безобидными людьми, стоявшими тут же; в разгар этой суматохи они усадили испуганную миссис Никльби в карету и, благополучно спровадив ее, занялись миссис Уититерли, которую они привели в состояние крайнего изумления и оцепенения, чем совершенно отвлекли ее внимание от молодой леди. Наконец экипаж, в котором она прибыла, также отъехал со своим грузом, и четыре достойных джентльмена, оставшись одни под портиком, от души расхохотались все вместе.
– Ну вот! – сказал сэр Мальбери, повернувшись к своему аристократическому другу. – Не говорил ли я вам вчера вечером, что, если только нам удастся узнать через слугу, подкупленного моим лакеем, куда они едут, а затем устроиться по соседству вместе с мамашей, дом этих людей будет все равно что наш дом? Так и случилось. Дело обделано за одни сутки.
– Да-а, – отозвалась жертва обмана. – Но я весь вечер был пришпилен к этой старухе.
– Вы только послушайте его! – воскликнул сэр Мальбери, обращаясь к своим двум приятелям. – Послушайте недовольного ворчуна! Разве этого не достаточно, чтобы человек поклялся никогда больше не помогать ему в его интригах и затеях? Разве это не возмутительно?
Пайк спросил Плака, а План спросил Пайка, не возмутительно ли это, но ни тот, ни другой не ответил.
– Но разве это не правда? – возразил Фредерик Верисофт. – Разве не так было дело?
– Разве не так было дело! – повторил сэр Мальберн. – А как бы вы хотели, чтобы оно было? Как могли бы мы получить сразу приглашение – приходите когда хотите, уходите когда хотите, оставайтесь сколько хотите, делайте что хотите, – если бы вы, лорд, не поухаживали за глупой хозяйкой дома? Что мне эта девица, не будь я вашим другом? Ради вас не нашептывал ли я ей похвалы вам и не терпел ли весь вечер ее прелестное раздражение и надутый вид? Из какого вещества я, по-вашему, сделан? Для каждого стал бы я так трудиться? И за это я даже благодарности не заслуживаю!
– Вы чертовски славный малый! – сказал бедный молодой лорд, беря под руку друга. – Клянусь честью, вы чертовски славный малый, Хоук.
– И я поступил правильно, не так ли? – настаивал сэр Мальбери.
– Совершенно пра-авильно.
– Как и подобает такому бедному, добродушному, глупому другу, как я, да?
– Да-а, да-а, как подобает другу, – ответил тот.
– В таком случае, – заявил сэр Мальбери, – я удовлетворен. А теперь пойдем и отомстим немецкому барону и французу, которые так здорово обставили вас вчера.
С этими словами верный друг взял под руку своего спутника и увел его, оглянувшись при этом вполоборота и с презрительной улыбкой подмигнув мистерам Пайку и Плаку, которые, засунув носовой платок в рот в знак молчаливого восхищения происходящим, последовали на небольшом расстоянии за своим патроном и его жертвой.
Глава XXVIII,
Мисс Никльби, доведенная до отчаяния преследованиями сэра Мальбери Хоука и затруднениями и огорчениями, ее осаждающими, прибегает к последнему средству, взывая о помощи к своему дяде
Утро следующего дня, как бывает всегда, принесло с собой размышления, но весьма различны были мысли, пробужденные им у различных особ, которые столь неожиданно оказались вместе накануне вечером благодаря деятельному участию мистеров Пайка и Плака.
Мысли сэра Мальбери Хоука – если можно применить это слово к планам закоренелого н расчетливого распутника, чьи радости, сожаления, усилия и удовольствия сосредоточены были только на нем самом и который, кажется, из всех интеллектуальных способностей сохранил лишь дар марать себя и, оставаясь человеком лишь по облику, унижать человеческую природу, – мысли сэра Мальбери Хоука были устремлены к Кэт, и сущность их Заключалась в том, что она несомненно красива, что ее застенчивость может быть легко побеждена таким ловким и опытным человеком, как он, и что такая победа не преминет доставить ему славу и будет весьма полезной для его репутации в свете. Чтобы это последнее соображение, отнюдь не пустое или второстепенное для сэра Мальбери, не показалось кому-нибудь странным, напомним, что большинство людей живет в своем собственном мире, и только в этом ограниченном кругу жаждет оно отличий и похвал. Мир сэра Мальбери был населен распутниками, и он поступал соответственно.
Повседневно мы сталкиваемся с несправедливостью, угнетением, тиранией и беспредельным ханжеством. Принято трубить о недоумении и изумлении, вызываемом виновниками таких дел, столь дерзко пренебрегающими мнением целого света. Но это грубейшая ошибка: такие дела совершаются именно потому, что виновники их считаются с мнением своего маленького мирка, тогда как великий мир цепенеет от изумления.
Мысли миссис Никльби были по характеру своему чрезвычайно лестные для ее самолюбия; под влиянием своей весьма приятной иллюзии она немедленно уселась сочинять длинное письмо Кэт, в котором выражала полное двое одобрение превосходному выбору, сделанному дочерью, и до небес превозносила сэра Мальбери, утверждая, для наибольшего успокоения чувств своей дочери, что он именно тот человек, которого бы она (миссис Никдьби) избрала себе в зятья, хотя бы ей был представлен на выбор весь род человеческий. Далее славная леди, заметив предварительно, что нельзя же предположить, чтобы она, так долго живя в свете, не знала его обычаев, сообщала множество мудрых правил для руководства в период ухаживания и подтверждала их разумность на основании собственного опыта.
Превыше всего советовала она строго блюсти девическую скромность не только как нечто само по себе похвальное, но и как нечто существенное, укрепляющее и разжигающее пыл влюбленного. «И никогда еще, – присовокупила миссис Никльби, – никогда не была я в таком восхищении, как вчера вечером, дорогая моя, видя, что тебе это уже подсказал здравый смысл». Поведав об этом чувстве и много раз упомянув о том, сколь приятно было ей узнать, что дочь счастливо унаследовала ее собственный здравый смысл и рассудительность (можно было надеяться, что со временем и при старании она будет обладать ими в полной мере), миссис Никльби закончила свое длинное и не совсем разумное письмо.
Бедная Кэт едва не лишилась рассудка, получив четыре мелко исписанных вдоль и поперек страницы поздравлений как раз с тем, что всю ночь не давало ей сомкнуть глаза и заставляло плакать и бодрствовать в спальне. Еще тяжелее и еще мучительнее была необходимость угождать миссис Уититерли, которая, находясь в унынии после утомительного вечера, желала, чтобы ее компаньонка (иначе за что бы получала она жалованье и содержание?) была в наилучшем расположении духа. Что касается до мистера Уититерли, то он весь день пребывал в трепетном восторге оттого, что пожимал руку лорда и всерьез пригласил его к себе домой. Сам лорд, не будучи в сколько-нибудь неприятной мере обременен способностью мыслить, услаждал себя разговором с мистерами Пайком и Плаком, которые оттачивали свое остроумие, щедро пользуясь за его счет разнообразными дорогими возбудительными напитками.
Было четыре часа дня – то есть вульгарные четыре часа по солнцу и часам, – и миссис Уититерли, по своему обыкновению, полулежала на софе в гостиной, а Кэт читала вслух новый роман в трех томах, озаглавленный «Леди Флабелла», каковой принес в то самое утро из библиотеки псевдо-Альфонс. Это произведение как раз подходило для леди, страдающей недугом миссис Уититерли, ибо в нем от начала до конца не было ни единой строки, которая могла бы вызвать хоть тень волнения у кого бы то ни было из смертных.
Кэт читала:
– «Шеризет, – сказала леди Флабелла, сунув свои маленькие ножки, похожие на мышек, в голубые атласные туфли, которые невзначай вызвали вчера вечером полушутливые-полусердитые пререкания между ней самой и молодым полковником Бефилером в salon de danse[54] герцога Минсфенилла, Шеризет, ma chere, donnez moi de l'eau-de-Cologne, s'il vous plait, mon enfant».[55]
«Мерси, благодарю вас, – сказала леди Флабелла, когда бойкая, но преданная Шеризет щедро окропила душистой смесью mouchoir[56] леди Флабеллы из тончайшего батиста, обшитый драгоценными кружевами и украшенный по четырем уголкам гербом Флабеллы и гордым геральдическим девизом сей благородной семьи. – Мерси, этого достаточно».
В это мгновение, когда леди Флабелла, поднеся к своему очаровательному, но мечтательно выточенному носику mouchoir, еще вдыхала восхитительный аромат, дверь будуара (искусно скрытая богатыми портьерами из шелкового Дамаска цвета тальянского неба) распахнулась, и два лакея, одетые в ливреи цвета персика с золотом, вошли бесшумной поступью в комнату в сопровождении пажа в bas de soie – шелковых чулках, который, пока они стояли поодаль, отвешивая грациознейшие поклоны, приблизился к ногам своей прелестной госпожи и опустившись на одно колено, подал на великолепном подносе чеканного золота надушенный billet[57].
Леди Флабелла с волнением, которого не могла подавить. разорвала envelope[58] и сломала благоухающую печать. Это письмо было от Бефилера – молодого, cтройного, с тихим голосом. – от ее Бефилера…»
– О, очаровательно! – прервала Кэт ее покровительница, иногда проявлявшая склонность к литературе. – Настоящая поэзия. Прочтите еще раз это описание, мисс Никльби.
Кэт повиновалась.
– Как мило! – со вздохом сказала миссис Уититерли. – Так сладострастно, не правда ли? Так нежно?
– Да, мне кажется, – тихо отозвалась Кэт. – Очень нежно.
– Закройте книгу, мисс Никльби, – сказала миссис Уититерли. – Больше я не могу сегодня слушать. Я бы не хотела нарушать впечатление, произведенное этим прелестным описанием. Закройте книгу.
Кэт охотно повиновалась; меж тем миссис Уититерли, подняв томной рукой лорнет, заметила, что она бледна.
– Меня испугали эгот… этот шум и суматоха вчера вечером, – сказала Кэт.
– Как странно! – с удивленным видом воскликнула миссис Уититерли.
И действительно, если подумать, было очень странно, что компаньонку может что-нибудь взволновать, – легче вывести из строя паровую машину или другой какой-нибудь хитроумный механизм.
– Каким образом вы познакомились с лордом Фредериком и этими другими очаровательными созданиями, дитя мое? – спросила миссис Уититерли, все еще созерцая Кэт в лорнетку.
– Я их встретила у моего дяди, – сказала Кэт, с досадой чувствуя, что густо краснеет, но не в силах удержать потоп крови, приливавшей к ее щекам, когда она думала о том человеке.
– Вы давно их знаете?
– Нет, – ответила Кэт. – Не очень.
– Я очень рада, что эта почтенная особа, ваша мать, дала нам возможность познакомиться с ними, – высокомерным тоном сказала миссис Уититерли. – Это тем более примечательно, что кое-кто из наших друзей как раз собирался нас познакомить.
Это было сказано для того, чтобы мисс Никльби не вздумала чваниться почетным знакомством с четырьмя великими людьми (ибо Пайк и Плак были включены в число очаровательных созданий), с которыми не была знакома миссис Уититерли. Но так как это обстоятельство не произвело ни малейшего впечатления на Кэт, то она и не обратила на ее слова никакого внимания.
– Они просили разрешения зайти с визитом, – продолжала миссис Уититерли. – Конечно, я разрешила.
– Вы ждете их сегодня? – осмелилась спросить Кэт. Ответ миссис Уититерли был заглушен устрашающим стуком в парадную дверь, и не успел он стихнуть, как к дому подъехал изящный кабриолет, из которого выпрыгнули сэр Мальбери Хоук и его друг лорд Фредерик.
– Они уже здесь! – сказала Кэт, вставая и спеша уйти.
– Мисс Никльби! – крикнула миссис Уититерли, придя в ужас от попытки своей компаньонки покинуть комнату, не испросив предварительно ее разрешения. – Прошу вас, и не думайте о том, чтобы уйти.
– Вы очень добры, – ответила Кэт, – но…
– Ради бога, не волнуйте меня и не говорите так много, – очень резко сказала миссис Уититерли. – Ах, боже мой, мисс Никльби, я прошу…
Бессмысленно было Кэт говорить, что она нездорова, так как шаги уже раздавались на лестнице. Она снова заняла свое место и едва успела сесть, как в комнату ворвался псевдо-Альфонс и одним духом доложил о мистере Пайке, и мистере Плаке, и лорде Фредерике Верисофте, и сэре Мальбери Хоуке.
– Удивительнейшая вещь в мире, – сказал мистер Плак, с величайшей любезностью приветствуя обеих леди, – удивительнейшая вещь! Мы с Пайком постучали в тот момент, как лорд Фредерик и сэр Мальбери подъехали к двери.
– В тот самый момент постучали, – сказал Пайк.
– Неважно, как вы пришли, важно, что вы здесь,сказала миссис Уититерли, которая благодаря тому, что три с половиной года пролежала все на той же софе, собрала маленькую коллекцию грациозных поз и теперь приняла самую потрясающую из серии с целью поразить посетителей. – Уверяю вас, я в восторге.
– А как поживает мисс Никльби? – тихо спросил сэр Мальбери Хоук, обращаясь к Кэт, впрочем не так тихо, чтобы это не коснулось слуха миссис Уититерли.
– Она жалуется на нездоровье после вчерашнего испуга, – сказала эта леди. – Право же, я не удивляюсь, потому что у меня нервы растерзаны в клочья.
– И, однако, ваш вид, – повернувшись, заметил сэр Мальбери, – и, однако, ваш вид…
– Превосходит все! – сказал мистер Пайк, приходя на помощь своему патрону.
Разумеется, мистер Плак сказал то же самое.
– Боюсь, милорд, что сэр Мальбери льстец, – сказала миссис Уититерли, обращаясь к молодому лорду, который молча сосал набалдашник своей трости и таращил глаза на Кэт.
– О, чертовский! – отозвался милорд. Высказав эту примечательную мысль, он вернулся к прежнему занятию.
– И у мисс Никльби вид нисколько не хуже, – сказал сэр Мальбери, устремив на нее наглый взгляд. – Она всегда была красива, но, честное слово, сударыня, вы как будто еще уделили ей частицу своей красоты.
Судя по румянцу, залившему после этих слов лицо бедной девушки, можно было не без оснований предположить, что миссис Уититерли уделила ей частицу того искусственного румянца, который украшал ее собственные щеки. Миссис Уититерли признала, хотя и не очень любезно, что Кэт и в самом деле миловидна. Она подумала также, что сэр Мальбери не такое уж приятное создание, каким она сначала его считала, ибо хотя ловкий льстец и является очаровательнейшим собеседником, если вы можете завладеть им всецело, однако вкус его становится весьма сомнительным, когда он начинает расточать комплименты другим.
– Пайк, – сказал наблюдательный мистер Плак, заметив впечатление, произведенное похвалой по адресу мисс Никльби.
– Что, Плак? – отозвался Пайк.
– Нет ли каких-нибудь особ, вам известных, чей профиль напоминает вам миссис Уититерли? – таинственно спросил мистер Плак.
– Напоминает профиль… – подхватил Пайк. – Конечно, есть.
– Кого вы имеете в виду? – тем же таинственным тоном продолжал Плак. – Герцогиню Б.?
– Графиню Б., – ответил Пайк с легкой усмешкой, скользнувшей по лицу.Из двух сестер красавица – графиня, не герцогиня.
– Правильно, – сказал Плак, – графиня Б. – Сходство изумительное.
– Буквально потрясающее! – сказал мистер Пайк.
Так вот как обстояло дело! Миссис Уититерли была провозглашена на основании свидетельства двух правдивых и компетентных судей точной копией графини! Вот что значило попасть в хорошее общество! Да ведь она могла двадцать лет вращаться среди ничтожных людей и ни разу об этом не услышать! Да и как было ей услышать? Что знали они о графинях?
Определив по той жадности, с какою была проглочена эта маленькая приманка, до какой степени миссис Уититерли жаждет лести, оба джентльмена принялись отпускать этот товар весьма крупными дозами, предоставив таким образом сэру Мальбери Хоуку возможность докучать мисс Никльби вопросами и замечаниями, на которые та поневоле должна была что-то отвечать. Тем временем лорд Фредерик наслаждался без помех приятным вкусом золотого набалдашника, украшавшего его трость, чем и занимался бы до конца свидания, если бы не вернулся домой мистер Уититерли и не перевел разговор на любимую свою тему.
– Милорд, – сказал мистер Уйтитерли, – я восхищен, почтен, горд! Прошу вас, садитесь, милорд. Да, я горд, весьма горд.
Слова мистера Уититерли вызвали скрытое раздражение у его жены, ибо, хотя она и раздувалась от гордости и высокомерия, ей хотелось дать понять знатным гостям, что их визит является событием самым обыкновенным и что не проходит дня, чтобы их не навешали лорды и баронеты. Но чувства мистера Уититерли подавить было немыслимо.
– Поистине это честь! – сказал мистер Уититерли. – Джулия, душа моя, завтра ты будешь из-за этого страдать.
– Страдать? – воскликнул лорд Фредерик.
– Реакция, милорд, реакция, – сказал мистер Уититерли. – Когда пройдет это чрезвычайное напряжение нервной системы, милорд, что последует? Упадок, депрессия, уныние, усталость, расслабленность. Милорд, если бы сейчас сэр Тамли Снафим увидел это деликатное создание, он не дал бы вот… вот столько за ее жизнь.
В пояснение своих слов мистер Уититерли взял из табакерки понюшку табаку и слегка подбросил ее, как эмблему бренности.
– Вот столько! – повторил мистер Уититерли, озираясь вокруг с серьезной миной. – Сэр Тамли Снафим вот столько не дал бы за жизнь миссис Уититерли!
Мистер Уититерли произнес это с видом сдержанно-торжествующим, словно иметь жену, находящуюся в столь отчаянном положении, было очень для него почетно, а миссис Уититерли вздохнула и посмотрела так, будто она понимала, какая это честь, но решила держать себя по возможности смиренно.
– Миссис Уититерли, – продолжал ее супруг, – любимая пациентка сэра Тамли Снафима. Мне кажется, я имею право сказать, что миссис Уититерли была первой особой, принявшей новое лекарство, которому приписывают гибель целой семьи в Кенсингтон-Грэвл-Питс. Кажется, она была первой. Джулия, дорогая моя, если я ошибаюсь, поправь меня.
– Кажется, я была первой, – слабым голосом сказала миссис Уититерли.
Видя, что патрон его слегка недоумевает, как ему наилучшим образом вмешаться в этот разговор, неутомимый мистер Пайк бросился напролом и, решив сказать нечто по существу дела, осведомился – имея в виду упомянутое лекарство, – было ли оно приятно на вкус.
– Нет, сэр, не было. Даже этого преимущества оно не имело, – ответил мистер Уититерли.
– Миссис Уититерли – настоящая мученица, – с любезным поклоном заметил Пайк.
– Думаю, что да, – улыбаясь, сказала миссис Уититерли.
– И я так думаю, моя дорогая Джулия, – заметил ее супруг тоном, казалось, говорившим, что он не тщеславен, но тем не менее твердо намерен настаивать на своих привилегиях. – Если кто-нибудь, милорд, – добавил он, поворачиваясь к аристократу, – представит мне более великую мученицу, чем миссис Уититерли, я одно могу сказать: я буду рад увидеть эту мученицу – или мученика, – вот и все, милорд!
Пайк и Плак быстро подхватили, что более справедливого замечания, разумеется, сделать нельзя, и, так как визит к тому времени чрезвычайно затянулся, они повиновались взгляду сэра Мальбери и встали. Это заставило подняться также и самого сэра Мальбери и лорда Фредерика. Обменялись многочисленными заверениями в дружбе и надеждами на будущие удовольствия, которые неизбежно должны последовать за столь счастливым знакомством, и посетители отбыли после новых заявлений, что для дома Уититерли будет честью принять их в любой день и час под своей кровлей.
Они и приходили в любой день и час; сегодня они там обедали, завтра ужинали, послезавтра опять обедали и постоянно то появлялись, то снова исчезали; они отправлялись компанией в общественные места и случайно встречались на прогулке; при каждом случае мисс Никльби подвергалась упорному и неумолимому преследованию сэра Мальбери Хоука, репутация которого (он это почувствовал к тому времени) даже в глазах его двух прихлебателей зависела от успешного укрощения ее гордости, и у нее не было ни отдыха, ни покоя, за исключением тех часов, когда она могла сидеть одна в своей комнате и плакать после перенесенных за день испытаний. Все это являлось последствиями, естественно вытекавшими из хорошо обдуманных планов сэра Мальбери, искусно выполнявшихся его приспешниками Пайком и Плаком.
Так шли дела в течение двух недель. Вряд ли нужно говорить, что только самые слабые и глупые люди могли не заметить на протяжении даже одной встречи, что лорд Фредерик Верисофт, хоть он и был лордом, и сэр Мальбери Хоук, хоть он и был баронетом, не принадлежали к числу завидных собеседников; по привычкам своим, манерам, вкусам и по характеру их разговоров они не были предназначены к тому, чтобы ослепительно сверкать в обществе леди. Но для миссис Уититерли было вполне достаточно двух титулов; грубость превращалась в юмор, вульгарность воспринималась как самая очаровательная эксцентричность, наглость принимала обличье легкой развязности, доступной лишь тем, кто имеет счастье общаться со знатью.
Если хозяйка давала такое толкование поведению своих гостей, то что могла возразить против них компаньонка? Если они привыкли так мало сдерживать себя перед хозяйкой дома, то каковы же были те вольности, которые они могли себе позволить по отношению к подчиненной, получавшей жалованье! Но это было еще не наихудшее. По мере того как гнусный сэр Мальбери Хоук все более открыто ухаживал за Кэт, миссис Уититерли начала ревновать к превосходящей ее очарованием мисс Никльби. Если бы это чувство повлекло за собой се изгнание из гостиной, когда там собиралось высокое общество, Кэт была бы только счастлива и радовалась бы тому, что такое чувство возникло; но на свою беду она отличалась той природной грацией, подлинным изяществом и тысячей не имеющих названия достоинств, в которых главным образом и состоит прелесть женского общества. Если повсюду имеют они цену, то в особенности ценны они были там, где хозяйка дома представляла собой одушевленную куклу. В результате Кэт переносила двойное унижение: должна была неизменно присутствовать, когда приходил сэр Мальбери со своими друзьями, и именно по этой причине была не защищена от всех капризов и дурного расположения духа миссис Уититерли, когда гости уходили. Она была глубоко несчастна.
Миссис Уититерли ни разу не сбрасывала маски перед сэром Мальбери и, если бывала более, чем обычно, не в духе, приписывала это обстоятельство – что иногда делают дамы – расстроенным нервам. Но, когда у этой леди зародилась и постепенно утвердилась страшная мысль, что лорд Фредерик Верисофт тоже слегка увлечен Кэт и что она, миссис Уититерли, является всего-навсего лицом второстепенным, миссис Уититерли преисполнилась в высшей степени приличным и весьма добродетельным негодованием и признала своим долгом как замужняя женщина и высоконравственный член общества безотлагательно сообщить об этом обстоятельстве «молодой особе».
В результате на следующее утро миссис Уититерли нарушила молчание во время перерыва в чтении романа.
– Мисс Никльби, – сказала миссис Уититерли, – я хочу поговорить с вами очень серьезно. Я сожалею, что принуждена это сделать, честное слово, очень сожалею, но другого выхода вы мне не оставили, мисс Никльби.
Тут миссис Уититерли тряхнула головой – не гневно, а только добродетельно – и заметила с некоторыми признаками возбуждения, что боится, как бы у нее не возобновилось сердцебиение.
– Ваше поведение, мисс Никльби, – продолжала леди, – мне отнюдь не нравится, отнюдь! Я горячо желаю, чтобы ваши дела шли хорошо, но можете быть уверены, мисс Никльби, что этого не случится, если вы будете вести себя, как теперь.
– Сударыня! – гордо воскликнула Кэт.
– Не волнуйте меня, говоря таким тоном, мисс Никльби, не волнуйте меня! – довольно резко сказала миссис Уититерли. – Иначе вы принудите меня позвонить в колокольчик.
Кэт посмотрела на нее, но ничего не сказала.
– Не воображайте, пожалуйста, мисс Никльби, что, если вы будете так на меня смотреть, это мне помешает сказать вам все, что я намерена сказать, считая это своим священным долгом. Можете не устремлять на меня ваши взгляды, – сказала миссис Уититерли с внезапным взрывом злобы, – я не сэр Мальбери, да и не лорд Фредерик Верисофт, и я не мистер Пайк и не мистер Плак.
Кэт снова посмотрела на нее, но уже не с такой твердостью, и, облокотившись о стол, прикрыла глаза рукою.
– Если бы подобная вещь произошла, когда я была молодой девушкой,сказала миссис Уититерли (кстати, с тех пор прошло немалое время), – не думаю, чтобы кто-нибудь этому поверил.
– Да, я не думаю, что поверил бы, – прошептала Кэт. – Не думаю, что кто-нибудь мог бы поверить, если бы не знал всего, что я обречена переносить.
– Пожалуйста, не говорите мне о том, что вы обречены переносить, мисс Никльби, – сказала миссис Уититерли пронзительным голосом, совершенно неожиданным у столь великой страдалицы. – Я не желаю, чтобы мне отвечали, мисс Никльби. Я не привыкла, чтобы мне отвечали, и не допущу этого… Вы слышите? – добавила она, с явной непоследовательностью ожидая ответа.
– Я вас слушаю, сударыня, – ответила Кэт, – слушаю с удивлением, с большим удивлением, чем могу выразить.
– Я всегда считала вас весьма благовоспитанной молодой особой, если принять во внимание ваше общественное положение, – продолжала миссис Уититерли, – и так как ваша наружность свидетельствует о здоровье и вы аккуратно одеваетесь, то я заинтересовалась вами и продолжаю интересоваться, считая это в некотором роде моим долгом по отношению к почтенной старухе – вашей матери. По этой причине, мисс Никльби, я должна сказать вам сразу и прошу вас запомнить мои слова: я принуждена настаивать на том, чтобы вы немедленно изменили ваше весьма развязное обращение с джентльменами, посещающими этот дом. Право же, это неприлично, – сказала миссис Уититерли, закрывая при этих словах свои целомудренные глаза. – Это непристойно, просто непристойно!
– О! – вскричала Кэт, подняв глаза и сжимая руки. – Разве это не верх жестокости, разре человек способен слушать это? Разве мало того, что я страдала и днем и ночью, что я почти что пала в своих собственных глазах, от одного только стыда, общаясь вопреки своему желанию с подобными людьми? И на меня еще возводят это несправедливое и ни на чем не основанное обвинение!
– Будьте добры припомнить, мисс Никльби, – сказала миссис Уититерли,что, употребляя такие слова, как «несправедливое» и «неоснованное», вы, значит, упрекаете меня в том, что я говорю неправду.
– Да! – со справедливым негодованием сказала Кэт. – Выдвигаете ли вы это обвинение сами или по наущению других, мне все ясно. Я говорю, что оно подло, грубо, умышленно лживо! Может ли быть, – вскричала Кэт, – чтобы особа моего же пола могла смотреть и не видеть, какие мучения причиняют мне эти люди? Может ли быть, сударыня, чтобы вы были рядом и не замечали оскорбительной вольности, которую выражает каждый их взгляд? Может ли быть, чтобы вы не видели, как эти бесчестные люди, не питая ни малейшего уважения к вам и совершенно пренебрегая правилами поведения, приличествующего джентльменам, и даже пристойностью, преследовали только одну цель, когда явились сюда, и цель эта – осуществить свой замысел, направленный против беззащитной девушки, которая и без этого унизительного признания должна была бы надеяться на женское участие и помощь той, кто гораздо старше ее? Я не верю, я не могу этому поверить!
Если бы бедная Кэт хоть сколько-нибудь знала жизнь, она, конечно, не осмелилась бы, даже в том возбужденном состоянии, до которого ее довели, произнести столь неосторожные слова. Действие их мог в точности предвидеть более опытный наблюдатель. Миссис Уититерли встретила атаку на собственную правдивость с примерным спокойствием и выслушала с героической стойкостью отчет о страданиях Кэт. Но ссылка на неуважение к ней джентльменов привела ее в сильнейшее волнение, а когда за этим ударом последовало замечание касательно ее зрелого возраста, она немедленно упала на софу, испуская отчаянные вопли.
– Что случилось? – вскричал мистер Уититерли, врываясь в комнату. – О небо, что я вижу? Джулия, Джулия! Открой глаза, жизнь моя, открой глаза!
Но Джулия упорно не желала открыть глаза и завизжала еще громче. Тогда мистер Уититерли позвонил в колокольчик, заплясал, как сумасшедший, вокруг софы, на которой лежала миссис Уититерли, и истошно завопил, призывая сэра Тамли Снафима и упорно требуя какого-нибудь объяснения происходившей перед ним сцены.
– Беги за сэром Тамли! – закричал мистер Уититерли, обоими кулаками грозя пажу. – Я это предвидел, мисс Никльби, – сказал он, оглядываясь с меланхолическим и торжествующим видом. – Это общество оказалось ей не по силам. Все в ней, знаете ли, одна душа, все… до последнего кусочка.
После такого заверения мистер Уититерли поднял распростертую бренную оболочку миссис Уититерли и отнес ее на кровать.
Кэт подождала, пока сэр Тамли Снафим не закончил своего визита и не явился с сообщением, что благодаря специальному вмешательству милосердного провидения (так выразился сэр Тамли) миссис Уититерли заснула. Тогда она быстро оделась, чтобы выйти из дому, и, передав, что вернется часа через два, поспешила к дому своего дяди.
Для Ральфа Никльби день выдался весьма удачный, прямо-таки счастливый день. Когда он шагал взад и вперед по своему маленькому кабинету, заложив руки за спину и мысленно подсчитывая суммы, которые застряли или застрянут в его сети благодаря делам, проведенным с утра, рот его растягивался в жесткую, суровую улыбку, а твердость линий и изгибов, образовавших эту улыбку, и хитрое выражение холодных блестящих глаз как будто говорили, что, если беспощадность или хитрость могут увеличить прибыль, он не преминет прибегнуть к ним для этой цели.
– Прекрасно! – сказал Ральф, несомненно намекая на какую-то операцию этого дня. – Он бросает вызов ростовщику? Хорошо, посмотрим. «Честность – наилучшая политика», вот как? Испробуем и это.
Он остановился, затем снова стал шагать.
– Он рад, – сказал Ральф, растягивая рот и улыбку, – рад противопоставить свою всем известную репутацию и порядочность власти денег. «Презренный металл» – так он их называет. Каким безмозглым идиотом должен быть этот человек! Презренный металл! Как бы не так! Кто там?
– Я, – сказал Ньюмен Ногс. – Ваша племянница.
– Ну, так что с ней? – резко спросил Ральф.
– Она здесь.
– Здесь?
Ньюмен мотнул головой в сторону своей комнатки, давая понять, что она ждет там.
– Что ей нужно? – осведомился Ральф.
