Чарльз Диккенс
Жизнь и приключения Николаса Никльби
Когда полное дружелюбие было таким образом восстановлено, естественно зашла речь о количестве и качестве нарядов, которые были нужны мисс Прайс для вступления в священный супружеский союз, и мисс Сквирс ясно доказала, что требуется значительно больше того, что может или хочет предоставить мельник, и все они совершенно необходимы и без них нельзя обойтись. Затем молодая леди незаметно перевела разговор на свой собственный гардероб и, подробно перечислив основные его достопримечательности, повела подругу наверх произвести осмотр. Когда сокровища двух комодов и шкафа были извлечены и все более мелкие принадлежности туалета примерены, пора было мисс Прайс идти домой, а так как она пришла в восторг от всех платьев и совершенно онемела от восхищения при виде нового розового шарфа, то мисс Сквирс в превосходнейшем расположении духа заявила, что хочет проводить ее часть пути ради удовольствия побыть в ее обществе, и они отправились вместе. Дорогой мисс Сквирс распространялась о достоинствах своего отца и преувеличивала его доходы в десять раз, чтобы дать подруге хоть слабое представление о важности и превосходстве своей семьи.
Случилось так, что как раз в это время, включавшее короткий перерыв между так называемым обедом учеников мистера Сквирса и их возвращением к приобретению полезных знаний, Николас имел обыкновение выходить на прогулку и, уныло бродя по деревне, предаваться мрачным размышлениям о своей печальной участи. Мисс Сквирс знала это, прекрасно знала, но, быть может, забыла, ибо, увидев молодого джентльмена, шедшего им навстречу, она проявила все признаки изумления и ужаса и объявила подруге, что «готова провалиться сквозь землю».
– Не вернуться ли нам обратно или не забежать ли в какой-нибудь коттедж? – спросила мисс Прайс. – Он нас еще не видел.
– Нет, Тильда! – возразила мисс Сквирс. – Мой долг – дойти до конца, и я дойду!
Так как мисс Сквирс произнесла эти слова тоном человека, принявшего высоконравственное решение, и вдобавок раза два всхлипнула и перевела дух, что указывало на угнетенное состояние чувств, ее подруга не сделала больше никаких замечаний, и они двинулись прямо навстречу Николасу, который шел, опустив глаза, и не ведал об их приближении, пока они с ним не поравнялись; иначе он, пожалуй, постарался бы укрыться.
– Доброе утро! – сказал Николас, кланяясь и проходя мимо.
– Он уходит! – прошептала мисс Сквирс. – Тильда, я задохнусь!
– Вернитесь, мистер Никльби, вернитесь! – закричала мисс Прайс, якобы встревоженная угрозой своей подруги, но в сущности пробуждаемая лукавым желанием послушать, что скажет Николас. – Вернитесь, мистер Никльби!
Мистер Никльби вернулся и казался крайне смущенным, когда осведомлялся, имеют ли леди какое-нибудь поручение для него.
– Не теряйте времени на разговоры, – заспешила мисс Прайс, – лучше поддержите-ка ее с другой стороны. Ну, как ты сейчас себя чувствуешь, дорогая?
– Лучше, – прошептала мисс Сквирс, опуская на плечо мистера Никльби красновато-коричневую касторовую шляпу с прикрепленной к ней зеленой вуалью. – Какая глупая слабость!
– Не называй ее глупой, дорогая, – сказала мисс Прайс, блестящие глаза которой еще сильнее засверкали при виде замешательства Николаса. – У тебя нет никаких причин стыдиться ее. Стыдно должно быть тем, которые слишком горды, чтобы подойти как ни в чем не бывало.
– Вижу, вы решили во всем обвинить меня, хотя я и говорил вам вчера, что это не моя вина, – улыбаясь, сказал Николас.
– Ну вот, он говорит, что это не его вина, дорогая моя, – заметила недобрая мисс Прайс. – Может быть, ты была слишком ревнива или слишком поторопилась. Он говорит, что это была не его вина. Ты слышишь? Я думаю, больше не нужно извинений?
– Вы не хотите меня понять, – сказал Николас. – Прошу вас, бросьте эти шутки, потому что, право же, сейчас у меня нет ни времени, ни охоты смешить или быть предметом насмешек.
– Что вы хотите этим сказать? – спросила мисс Прайс, притворяясь изумленной.
– Не спрашивай его, Тильда! – вскрикнула мисс Сквирс. – Я его прощаю.
– Ax, боже мой! – сказал Николас, когда коричневая шляпка снова опустилась на его плечо. – Это серьезнее, чем я думал. Будьте так добры, выслушайте меня.
Тут он приподнял коричневую шляпку и, с неподдельным изумлением встретив полный нежной укоризны взгляд мисс Сквирс, попятился на несколько шагов, чтобы избавиться от своей прелестной ноши, и продолжал:
– Я очень сожалею, искренне, от всей души сожалею, что вчера вечером послужил причиной разногласий между вами. Я горько упрекаю себя в том, что имел несчастье вызвать происшедшую размолвку, хотя, уверяю вас, я это сделал по неосмотрительности и без всякого умысла.
– Да, но ведь это не все, что вы имеете сказать! – воскликнула мисс Прайс, когда Николас замолчал.
– Боюсь, что нужно еще что-то добавить, – с легкой улыбкой пробормотал, запинаясь, Николас, глядя на мисс Сквирс. – Об этом очень неловко говорить… но… стоит заикнуться о таком предположении, и прослывешь фатом… и, несмотря на это… смею ли я спросить, не предполагает ли эта леди, что я питаю какие-то… короче говоря, не думает ли она, что я в нее влюблен?
«Восхитительное смущение, – подумала мисс Сквирс.Наконец-то я довела его до этого!»
– Ответь за меня, дорогая, – шепнула она подруге.
– Думает ли она это? – подхватила мисс Прайс. – Конечно, думает!
– Думает? – вскричал Николас с такой энергией, что на секунду это можно было принять за восторг.
– Разумеется, – отвечала мисс Прайс.
– Если мистер Никльби сомневался в этом, Тильда, – нежно сказала зарумянившаяся мисс Сквирс, – он может успокоиться. На его чувства отвеча…
– Стойте! – поспешил крикнуть Николас. – Пожалуйста, выслушайте меня. Это полнейшее и нелепейшее заблуждение, в какое только можно впасть! Самая грубая и поразительная ошибка, какую только можно допустить! Эту молодую леди я видел не больше шести раз, но если бы я ее видел шестьдесят раз или если мне суждено ее видеть шестьдесят тысяч раз, все равно было и будет то же самое. Я с ней не связывал ни единой мысли, ни одного желания или надежды, и единственная моя мечта – я говорю это не для того, чтобы оскорбить мисс Сквирс, но выражаю истинные мои чувства, – единственная мечта, дорогая моему сердцу, как сама жизнь, это получить когда-нибудь возможность повернуться спиной к этому проклятому месту. Ногой сюда не ступать и не думать о нем, никогда не вспоминать о нем иначе, как с гадливостью и омерзением!
После этой чрезвычайно прямой и откровенной декларации, произнесенной с тем пылом, какой могли ему внушить его негодование и возмущение, Николас удалился, не дожидаясь ответа.
Бедная мисс Сквирс! Ее гнев, бешенство и досада, быстрая смена горьких и страстных чувств, взбудораживших ей душу, не поддаются описанию. Отвергнута! Отвергнута учителем, подобранным по объявлению за годовое жалованье в пять фунтов, выплачиваемых в неопределенные сроки, и разделяющим стол и жилище с учениками, и вдобавок отвергнута в присутствии этой девчонки, восемнадцатилетней дочки мельника, которая через три недели выйдет замуж за человека, на коленях просившего ее руки! Мисс Сквирс и в самом деле могла задохнуться при мысли о таком оскорблении.
Но одно было ясно ей в этом унижении: она ненавидела и презирала Николаса со всем скудоумием и мелочностью, достойными наследницы дома Сквирсов. И было у нее одно утешение: ежедневно и ежечасно она могла ранить его гордость и раздражать его грубостью, оскорблениями и лишениями, которые не могли не подействовать на самого бесчувственного человека и должны были больно задеть человека, такого чувствительного, как Николас. Под влиянием этих размышлений мисс Сквирс представила дело в наивыгоднейшем для себя свете, заметив, что мистер Никльби такое странное существо и нрав у него такой бешеный, что она опасается, как бы ей не пришлось от него отказаться. На этом она рассталась с подругой.
Здесь надлежит отметить, что мисс Сквирс, подарив свою любовь (или то, что за неимением лучшего могло ее заменить) Николасу Никльби, ни разу серьезно не подумала о возможности его несогласия с ней по этому вопросу. Мисс Сквирс рассудила, что она красива и привлекательна, что ее отец – хозяин, а Николас – слуга и что ее отец накопил денег, а у Николаса их нет; все это казалось ей неоспоримыми доводами, почему молодой человек должен почитать для себя великой честью оказанное ему предпочтение. Не преминула она также сообразить, насколько приятнее благодаря ей могло быть его положение, будь она его другом и насколько неприятнее, стань она его врагом; и многие молодые джентльмены, менее совестливые, чем Николас, несомненно пошли бы навстречу ее фантазии хотя бы только по одной этой весьма явной и понятной причине.
Однако он почел уместным поступить иначе, и мисс Сквирс была оскорблена.
– Он у меня поглядит, – сказала себе взбешенная молодая леди, когда возвратилась в свою комнату и облегчила душу, угостив побоями Фиб,поглядит, как я еще больше вооружу против него мать, когда она вернется!
Вряд ли была необходимость это делать, но мисс Сквирс свое слово сдержала, и бедный Николас в добавление к плохой пище, неопрятному помещению и обязанности быть свидетелем неизменной грязной скаредности стал терпеть все унижения, какие могла придумать злоба или самая хищная алчность.
Но это еще не все. Была другая и более тонкая система досаждать, которая надрывала ему сердце и доводила его чуть ли не до бешенства своей несправедливостью и жестокостью.
С того вечера, как Николас ласково поговорил со Смайком в классной комнате, это жалкое создание следовало за ним повсюду, испытывая постоянную потребность услужить или помочь ему, предупреждая те маленькие желания, какие он мог удовлетворить по мере своих слабых сил, и довольствуясь одною возможностью быть около него. Смайк просиживал подле него часами, засматривая ему в глаза, и от одного слова Николаса измученное лицо Смайка прояснялось и даже появлялся на нем мимолетный отблеск счастья. Он стал другим; у него была теперь цель, и цель эта – оказывать знаки привязанности человеку, – человеку для него чужому, – который относился к нему если не с любовью, то просто как к человеческому существу.
Вот на этого-то беднягу и обрушивалась постоянно та злоба и та раздражительность, какие нельзя было излить на Николаса. Тяжкий труд был бы пустяком – Смайк к нему привык. Побои, нанесенные без причины, также были делом повседневным, потому что и к ним он был привычен, пройдя долгий и трудный путь ученичества, – но едва успели заметить, что он привязался к Николасу, как удары хлыстом и кулаком, кулаком и хлыстом стали выпадать ему на долю утром, днем и вечером. Сквирс ревновал к тому влиянию, которое так быстро приобрел его подчиненный, семья ненавидела его, а Смайк расплачивался за двоих. Николас это видел и скрежетал зубами при каждом новом зверском и подлом избиении.
Он начал давать уроки мальчикам, и однажды вечером, когда он шагал взад и вперед по мрачной классной и сердце у него готово было разорваться при мысли, что его защита и поддержка усиливают страдания бедного существа, странная болезнь которого пробудила в нем жалость, он машинально остановился в темном углу, где сидел тот, о ком он думал.
Бедняга, со следами недавних слез на лице, корпел над растрепанной книгой, тщетно стараясь одолеть урок; с ним легко мог справиться любой девятилетний ребенок, но для поврежденного мозга забитого девятнадцатплетнего юноши он оставался вечной и безнадежной тайной. Однако Смайк сидел, терпеливо заучивая все ту же страницу, отнюдь не побуждаемый мальчишеским честолюбием, ибо он был вечным посмешищем даже для этих неотесанных юнцов, окружавших его, но одушевленный одним только страстным желанием угодить единственному другу.
Николас положил руку ему на плечо.
– Я не могу, не могу, – поднимая глаза, сказало несчастное существо, у которого каждая черта лица выражала горькое отчаяние. – Не могу.
– Не надо, – отозвался Николас.
Мальчик покачал головой и, со вздохом закрыв книгу, рассеянно осмотрелся вокруг и опустил голову на руку; он плакал.
– Ради бога, не плачьте, – взволнованным голосом сказал Николас. – Я не в силах смотреть на вас!
– Со мной обращаются еще хуже, чем раньше, – рыдая, сказал мальчик.
– Знаю, – ответил Николас, – это правда.
– Не будь вас, я бы умер, – продолжал отверженный. – Они бы меня убили! Да, убили, знаю, что убили!
– Вам будет легче, бедняга, когда я уеду, – отозвался Николас, грустно покачивая головой.
– Уедете! – вскричал тот, пристально всматриваясь в его лицо.
– Тише! – остановил его Николас. – Да.
– Вы уезжаете? – взволнованным шепотом спросил мальчик.
– Не знаю, – ответил Николас. – Я скорее думал вслух, чем говорил с вами.
– О, скажите мне, – взмолился мальчик, – скажите мне, вы в самом деле хотите уехать, хотите уехать?
– Кончится тем, что меня до этого доведут! – воскликнул Николас. – В конце концов передо мной весь мир.
– Скажите мне, – спросил Смайк, – весь мир такой же плохой и печальный, как это место?
– Боже сохрани! – ответил Николас, следуя по течению своих мыслей.Самый тяжелый, самый грубый труд в мире – счастье по сравнению с тем, что царит здесь.
– Встречу ли я вас там когда-нибудь? – продолжал Смайк с несвойственной ему живостью и словоохотливостью.
– Да, – ответил Николас, желая успокоить его.
– Нет! – проговорил тот, схватив его за руку. – Встречу ли я… встречу ли… повторите еще раз! Скажите, что я непременно вас найду!
– Найдете, – ответил Николас из тех же добрых побуждений, – и я вас поддержу и помогу вам и не навлеку на вас нового горя, как сделал это здесь.
Мальчик с жаром схватил обе руки молодого человека и, прижав их к своей груди, произнес несколько бессвязных слов, которые были совершенно непонятны. В эту минуту вошел Сквирс и он снова забился в свой угол.
Глава XIII,
Николас вносит перемену в однообразную жизнь Дотбойс-Холла весьма, энергическим и поразительным поступком, который приводит к последствиям, не лишенным значения.
Холодный хилый рассвет январского утра прокрадывался в окна общей спальни, когда Николас, приподнявшись на локте, посмотрел на распростертые тела, окружавшие его со всех сторон, словно отыскивал какой-то определенный предмет.
Нужен был зоркий глаз, чтобы кого-нибудь узнать среди спящих, беспорядочно сбившихся в кучу. Когда они лежали, тесно прижавшись друг к другу, прикрытые от холода своей заплатанной и разорванной одеждой, мало что можно было разглядеть, кроме резких очертаний бледных лиц, которым хмурый свет придавал одинаковый тусклый серый оттенок; кое-где высовывалась тощая рука – не было одеяла, чтобы скрыть ее худобу, и рука была выставлена напоказ, иссохшая и уродливая.
Иные, лежа на спине, закинув голову и сжав кулаки, едва видимые в свинцовом свете, походили скорее на трупы, чем на живые существа, другие скорчились в странных и фантастических позах, какие могли быть вызваны не столько причудами сна, сколько мучительными усилиями на время облегчить боль. Очень немногие – это были самые младшие – спали безмятежным сном, с улыбкой на лице, грезя, быть может, о родном доме. Но то и дело глубокий и тяжелый вздох, врываясь в тишину комнаты, возвещал о том, что еще один спящий проснулся для горестей грядущего дня. И, по мере того как ночь уступала место утру, улыбки постепенно исчезали вместе с ласковой темнотой, породившей их.
Сны – это веселые создания поэм и легенд, резвящиеся на земле в ночную пору и тающие в первых лучах солнца, которое озаряет мрачную заботу и суровую действительность, совершающие ежедневное свое паломничество в мир.
Николас смотрел на спящих сначала так, как смотрит тот, кто созерцает картину, которая хотя и знакома ему, но отнюдь не перестала производить тягостное впечатление, а потом – как человек, который не находит чего-то, что привык встречать его глаз и на чем надеялся отдохнуть. Его все еще занимали эти мысли, и в нетерпеливых поисках он привстал с кровати, когда послышался голос Сквирса, кричавшего с нижней площадки лестницы.
– Эй, вы! – орал этот джентльмен. – Целый день спать собираетесь, что ли, вы там, наверху?..
– Ленивые собаки! – добавила миссис Сквирс, заканчивая фразу и издавая при этом резкий звук, похожий на тот, какой раздается при затягивании корсета.
– Сейчас мы спустимся, сэр, – ответил Николас.
– Сейчас спуститесь! – повторил Сквирс. – Да, лучше бы вы сейчас спустились, а не то я напущусь на кое-кого из вас. Где Смайк?
Николас быстро осмотрелся вокруг, но ничего не ответил.
– Смайк! – заорал Сквирс.
– Хочешь, чтобы тебе еще раз проломили голову, Смайк? – в тон ему осведомилась его любезная супруга.
Снова никакого ответа, и снова Николас стал озираться, так же как и большинство мальчиков, которые к тому времени проснулись.
– Черт бы побрал этого негодяя! – проворчал Сквирс, нетерпеливо колотя тростью по перилам лестницы. – Никльби!
– Да, сэр?
– Пошлите сюда этого упрямого негодяя! Разве вы не слышите, что я его зову?
– Его здесь нет, сэр, – ответил Николас.
– Врете! – заявил школьный учитель. – Он там.
– Нет его здесь, – сердито возразил Николас. – Сами врете!
– Сейчас мы увидим, – сказал мистер Сквирс, взбегая по лестнице. – Я его найду, предупреждаю вас.
С таким заверением мистер Сквирс ворвался в дортуар и, размахивая в воздухе тростью, готовый нанести удар, бросился в тот угол, где обычно было простерто по ночам тощее тело козла отпущения. Трость опустилась, никому не причинив вреда. Там не было никого.
– Что это значит? – спросил Сквирс, поворачиваясь и сильно побледнев.Куда вы его упрятали?
– Я его не видел со вчерашнего вечера, – ответил Николас.
– Бросьте! – сказал Сквирс, явно испуганный, хотя он и пытался это скрыть. – Этим вы его не спасете. Где он?
– Полагаю, на дне ближайшего пруда, – тихим голосом ответил Николас и в упор посмотрел в лицо учителю.
– Будь вы прокляты! Что вы хотите этим сказать? – в сильном смятении спросил Сквирс.
Не дожидаясь ответа, он осведомился у мальчиков, не знает ли кто-нибудь из них о пропавшем товарище.
Раздался тревожный гул отрицательных ответов, из которого вырвался пронзительный голос, поведавший то, что в сущности думали все:
– Простите, сэр, я думаю, Смайк сбежал, сэр.
– Ха! – воскликнул Сквирс, резко обернувшись. – Кто это сказал?
– Томкинс, сэр, – ответил хор голосов.
Мистер Сквирс нырнул в толпу и сразу поймал очень маленького мальчика. Тот был еще в ночном одеянии, и, когда его вытащили вперед, физиономия у него была недоуменная; она словно говорила, что он пока не уверен, накажут его или наградят за эту догадку.
– Так вы думаете, сэр, что он сбежал? – вопросил Сквирс.
– Простите, сэр, да, – ответил мальчик.
– А какие у вас основания, сэр? – продолжал Сквирс, внезапно хватая мальчика за руки и очень ловко задирая ему рубашку, – какие у вас основания полагать, что какой-нибудь мальчишка захочет убежать из этого заведения? А, сэр?
Вместо ответа ребенок испустил отчаянный вопль, а мистер Сквирс, приняв позу, наиболее благоприятную для экзекуции, стал колотить его, пока мальчуган, извиваясь, буквально не выкатился из его рук, после чего мистер Сквирс милостиво позволил ему откатиться как можно дальше.
– Вот так! – сказал Сквирс. – Если еще кто-нибудь из мальчиков думает, что Смайк сбежал, я буду рад потолковать с ним.
Разумеется, последовало глубокое молчание, в течение которого лицо Николаса выражало величайшее отвращение.
– Ну-с, Никльби, – сказал Сквирс, злобно на него глядя, – полагаю, и вы думаете, что он сбежал?
– Считаю это в высшей степени вероятным, – спокойно ответил Николас.
– О, вы считаете! – огрызнулся Сквирс. – Может быть, вам известно, что он сбежал?
– Об этом я ничего не знаю.
– Полагаю, он вам не сказал, что уходит? Нет? – издевался Сквирс.
– Не сказал, – ответил Николас. – Я очень рад, что он не сказал, потому что в таком случае моим долгом было бы предупредить вас заранее.
– А это, разумеется, вам было бы чертовски досадно делать,поддразнивающим тоном сказал Сквирс.
– Разумеется, досадно, – ответил Николас. – Вы очень правильно истолковали мои чувства.
Миссис Сквирс прислушивалась к этому разговору с нижней площадки лестницы, но теперь, потеряв последнее терпение, она поспешила надеть ночную кофточку и явилась на место действия.
– Что тут происходит? – осведомилась леди, когда мальчики шарахнулись направо и налево, чтобы избавить ее от труда расчищать дорогу мускулистыми руками. – О чем ты тут с ним толкуешь, Сквирс?
– Видишь ли, дорогая моя, – сказал Сквирс, – дело в том, что пропал Смайк.
– Это я знаю, – сказала леди, – но что же тут удивительного? Если ты держишь шайку чванных учителей, которые мутят щенят, можно ли ждать чего-нибудь другого? Ну-с, молодой человек, будьте так добры убраться в классную и забирайте с собой мальчишек и носа оттуда не показывайте, пока не получите разрешения, а не то у нас с вами произойдет размолвка, от которой пострадает ваша красота, – ведь вы считаете себя красавцем, – так что я вас предупреждаю! – Да что вы! – отозвался Николас.
– Да, вот вам и «что вы», мистер нахал! – продолжала возбужденная леди.Будь моя воля, вы бы часу не провели в этом доме!
– И не провел бы, будь моя воля, – ответил Николаc. – Идемте, мальчики!
– А! Идемте, мальчики! – сказала миссис Сквирс, передразнивая по мере сил голос и манеру учителя. – Ступайте за своим вожаком, мальчишки, и берите пример со Смайка, если посмеете! Увидите, как ему попадет, когда его приведут назад. И помните: вам попадет не меньше, а вдвое больше, если вы только заикнетесь о нем.
– Если я его поймаю, – сказал Сквирс, – я разве только что шкуру не сдеру с него. Предупреждаю вас, мальчики.
– Если ты его поймаешь! – презрительно повторила миссис Сквирс.Конечно, поймаешь, не можешь не поймать, если как следует примешься за дело. Ну, проваливайте!
С этими словами миссис Сквирс отпустила учеников и после легкой стычки с шедшими позади, которые напирали, чтобы убраться с дороги, но были на несколько секунд задержаны передними, успешно очистила от них комнату и осталась наедине с супругом.
– Он сбежал, – сказала миссис Сквирс. – Коровник и конюшня заперты, значит там он быть не может… И внизу его нигде нет, служанка искала. Он должен был пойти по направлению к Йорку по проезжей дороге.
– Почему – должен? – осведомился Сквирс.
– Болван! – сердито сказала миссис Сквирс. – Деньги у него были или нет?
– Насколько мне известно, у него никогда в жизни не было ни единого пенни, – ответил Сквирс.
– Разумеется, – подхватила миссис Сквирс, – и ничего съестного с собой не взял, за это я ручаюсь. Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха! – захохотал Сквирс.
– Стало быть, – продолжала миссис Сквирс, – он должен просить милостыню, а просить милостыню он может только на проезжей дороге.
– Верно! – воскликнул Сквирс, захлопав в ладоши. – Верно! Но тебе бы это и в голову не пришло, если бы я не подсказала, – отозвалась жена.Теперь, если ты сядешь в двуколку и поедешь по одной дороге, а я возьму двуколку у Свалоу и поеду по другой и мы будем смотреть в оба и расспрашивать, кто-нибудь из нас непременно его поймает.
План достойной леди был принят и немедленно приведен в исполнение. После завтрака, наспех приготовленного, и после наведения справок в деревне, результаты коих как будто подавали надежду, что он напал на след, Сквирс тронулся в путь в повозке, запряженной пони, думая лишь о поимке и отмщении. Вскоре после этого миссис Сквирс, облаченная в белое пальто и завернутая в различные шали и платки, отъехала в другой двуколке и в другом направлении, захватив с собой порядочную дубинку, несколько кусков крепкой веревки и дюжего работника. Все это было припасено и взято в дорогу с единственной целью принять участие в поимке злополучного Смайка и, поймав, ни за что уже его не выпустить.
Николас остался дома в сильном волнении, понимая, что чем бы ни кончился побег мальчика, ничего, кроме мучительных и плачевных результатов, последовать не может. Смерть от голода и холода казалась наилучшим исходом, какого можно было ждать после долгих скитаний такого жалкого и беспомощного существа, одинокого, без друзей, по совершенно незнакомым ему местам. Пожалуй, такая судьба была не хуже возвращения к сладким благам йоркширской школы, но бедняга завоевал симпатию и сочувствие Николаса, и сердце у него надрывалось при мысли о тех страданиях, какие предстояло претерпеть Смайку.
Не находя себе места от беспокойства, он томился, рисуя тысячу возможностей, пока на следующий день вечером Сквирс не вернулся один, не добившись успеха.
– Никаких известий о негодяе! – сказал школьный учитель, который за время своего путешествия, видимо, не один раз разминал ноги по старому правилу. – За это я кое от кого получу утешение, Никльби, если миссис Сквирс его не поймает, так что я вас предупреждаю.
– Не в моей власти утешить вас, сэр, – сказал Николас. – Это не мое дело.
– Не ваше? – угрожающим тоном переспросил Сквирс. – Посмотрим!
– Посмотрим! – отозвался Николас.
– Мой пони запарился, и мне пришлось нанять верховую лошадь, чтобы вернуться домой; это обойдется в пятнадцать шиллингов, не считая других расходов, – сказал Сквирс. – Отвечайте, кто за это заплатит?
Николас пожал плечами и промолчал.
– Говорю вам, я кой из кого это выколочу, – продолжал Сквирс, переходя от обычного грубого и лукавого обращения к явному запугиванию. – Хватит вам здесь хныкать и задирать нос, мистер щеголь, отправляйтесь-ка в свою конуру, вам давно пора спать. Ступайте! Вон!
Николас закусил губу и невольно сжал кулаки, потому что концы пальцев у него зудили от желания отомстить за оскорбление: но, вспомнив, что тот пьян и ничего, кроме шума и крика, из этого не выйдет, он удовольствовался презрительным взглядом, брошенным на тирана, и отправился наверх с таким достоинством, на какое только был способен, немало, впрочем, задетый тем, что мисс Сквирс, юный Сквирс и служанка любовались этой сценой из укромного уголка. Двое первых сделали множество назидательных замечаний о дерзости бедных выскочек, что вызвало бурное веселье, в котором приняла участие даже самая жалкая из всех жалких служанок; а в это время жестоко оскорбленный Николас натянул на голову то тряпье, какое у него было, и твердо решил, что сведет счеты с мистером Сквирсом раньше, чем предполагает этот последний. Настал следующий день, и, едва проснувшись, Николас услышал стук колес подъезжающей к дому двуколки.
Она остановилась. Раздался восторженный голос миссис Скиирс, требующей для кого-то стакан виски, а это уже само по себе являлось достаточным показателем того, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Николас не решался выглянуть из окна, но он все-таки выглянул, и первое, на что упал его взгляд, был несчастный Смайк, такой грязный и промокший, такой изможденный, изнемогающий и обезумевший, что если бы не его одежда, какой никогда не видывали ни на одном пугале, Николас даже теперь мог бы усомниться, он ли это.
– Вытащите его! – сказал Сквирс, после того как буквально упился в молчании лицезрением преступника. – Внесите его в дом, внесите его в дом!
– Осторожнее! – крикнула миссис Сквирс, когда ее супруг вызвался помогать. – Мы стянули ему ноги под фартуком экипажа и привязали их к двуколке, чтобы он опять не улизнул от нас.
Дрожащими от радости руками Сквирс развязал веревку, и Смайк, по всем признакам скорее мертвый, чем живой, был внесен в дом и заботливо заперт в погребе вплоть до того времени, когда мистер Сквирс сочтет целесообразным расправиться с ним в присутствии всей школы.
При поверхностном рассмотрении обстоятельств кое-кому может показаться удивительным, что мистер и миссис Сквирс потратили столько труда, чтобы вновь завладеть обузой, на которую имели обыкновение так громко жаловаться. Но удивление рассеется, если станет известно, что многочисленные услуги раба, буде их оказывал бы кто-нибудь другой, стоили бы заведению десять – двенадцать шиллингов жалования в неделю; к тому же, из политических соображений, всех беглецов заставляли в Дотбойс-Холле служить суровым примером для остальных, ибо, ввиду ограниченного запаса привлекательных сторон, мало что, кроме сильного страха, могло побудить любого ученика там оставаться, если ученик был наделен нормальным количеством ног и способностью ими пользоваться.
Весть, что Смайк пойман и с триумфом водворен в Дотбойс-Холл, разнеслась среди голодного населения со сверхъестественной быстротой, и все утро прошло в напряженном ожидании. Однако ему суждено было длиться до середины дня, когда Сквирс, подкрепившись обедом и набравшись сил благодаря внеочередному возлиянию, появился (в сопровождении своей любезной подруги) с физиономией торжественной и внушительной и со страшным орудием бичевания, крепким, гибким, навощенным и новым – короче говоря, купленным в то утро специально для этой цели.
– Все ли мальчишки здесь? – громовым голосом спросил Сквирс.
Все мальчики были здесь, но все мальчики боялись ответить, – посему, чтобы удостовериться, Сквирс грозным оком окинул ряды, а пока он это делал, все глаза опустились и все головы поникли.
– Все мальчишки по местам! – приказал Сквирс, нанося свой излюбленный удар по кафедре и с мрачным удовлетворением наблюдая всеобщее содрогание, которое он неизменно вызывал. – Никльби! На кафедру, сэр!
Не одним маленьким наблюдателем было замечено, что у помощника учителя выражение лица очень странное и необычное, – но он занял свое место, не разжимая губ для ответа.
С торжеством посмотрев на своего помощника и бросив деспотический взгляд на мальчиков, Сквирс вышел из комнаты и вскоре вернулся, волоча Смайка за воротник, или, вернее, за клок куртки, который был ближайшим к тому месту, где надлежало быть воротнику, если бы Смайк мог похвастаться таким украшением.
Во всяком другом месте появление несчастного, изнуренного, отчаявшегося существа вызвало бы ропот сострадания и гнева. Даже здесь оно произвело впечатление: зрители беспокойно заерзали на своих местах, а самые храбрые осмелились украдкой обменяться взглядами, выражавшими негодование и жалость.
Однако эти взгляды остались незамеченными Сквирсом, который, устремив взор на злосчастного Смайка, осведомился, согласно принятому в таких случаях обычаю, имеет ли тот что-нибудь сказать в свою защиту.
– Должно быть, ничего? – с дьявольской усмешкой сказал Сквирс.
Смайк оглянулся, и на секунду взгляд его остановился на Николасе, словно он ждал, что тот вступится; но глаза Николаса были прикованы к кафедре.
– Имеешь что-нибудь сказать? – снова спросил Сквирс, раза два или три взмахнув правой рукой, чтобы испытать ее силу и гибкость. – Отойдите в сторонку, миссис Сквирс, дорогая моя, мне здесь тесновато.
