Александр Леонидович Аввакумов
Пион не выходит на связь
– Деньги, говоришь, нужны? А кому они не нужны? Но деньги надо зарабатывать, а не выпрашивать.
Тарасов оторвал его цепкие пальцы от отворотов шинели и оттолкнул его в сторону.
– Ты меня «на ура» не бери, Павлуша. Я к тебе пришел не милостыню просить. Ты хорошо знаешь, что я умею делать. Если я нужен твоим друзьям, то я готов работать! Любая, даже самая грязная, работа меня сейчас устроит, потому что мне нужны деньги, продукты. Ты только мне скажи, что нужно делать?
– Работать, значит, хочешь, это хорошо. Будет для тебя работа, не испугаешься? Ведь то, что я тебе сейчас предложу, связано с большим риском для жизни.
Александр понял, что Павел готов ему что-то сообщить, и поэтому с нескрываемым интересом посмотрел на него.
– Ну, что за работа? Ну, говори же, не томи! Я на любую работу соглашусь! – выпалил Тарасов. – Ты же знаешь, что я смерти не боюсь!
– А на предательство Родины ты согласишься? – спросил он его и нервно засмеялся. – Да, да, я не шучу. Ты готов на это?
– Если за это я получу деньги, которые так необходимы для моей семьи, то почему бы и нет? Родина для меня – это благополучие моей семьи.
– Я надеюсь, что ты это серьезно. А то завтра вдруг испугаешься и побежишь сдаваться в НКВД?
– Не бойся, Романов. Меня в НКВД никто не ждет. Мне сейчас без разницы, где погибать, здесь или там, на фронте.
– Тогда давай, выпьем, Саня, – произнес Павел и разлил остатки самогона по стаканам.
***
Тарасов пожал руку майору Виноградову и, попрощавшись с ним, направился в сторону Зилантовой горы. Майор был доволен его докладом и не стал скрывать свои чувства.
– Молодец! Смотри не переиграй. Эти люди прошли специальную подготовку в разведшколе и поэтому готовы на все, вплоть до устранения неугодных им людей.
Надежда Зиновия Павловича на помощь Александра полностью оправдывалась. Сегодня, четвертого ноября 1941 года, он мог доложить комиссару внутренних дел республики, что его отделу удалось выйти на немецкую агентурную сеть. Выйдя к дому Алафузова, майор сел в служебную автомашину и поехал в комиссариат.
Часовой, стоявший у входа в комиссариат внутренних дел, отдал ему честь и, повернувшись к пульту, нажал на клавишу. Теперь дежурный по НКВД был извещен о том, что Виноградов вернулся с выезда и находится на рабочем месте. Проходя мимо кабинета Горшкова, майор остановился у его двери. Он посмотрел на наручные часы, видимо, прикидывая про себя, стоит ему входить в кабинет или нет. В этот момент дверь резко распахнулась, едва не сбив его с ног. Из кабинета в сопровождении конвоя вышел Рябко–Гнус. Лицо диверсанта было в крови, а под глазом фиолетовым цветом светился синяк. Он с нескрываемой злостью посмотрел на Виноградова. Один из конвойных толкнул его рукой в плечо, и он направился по коридору дальше, где находилась камера предварительного заключения.
Зиновий Павлович вошел в кабинет Горшкова и, сев на диван, расстегнул ворот шинели.
– Как дела, Горшков? Что говорит арестованный?
Старший лейтенант вытянулся в струнку и, набрав полную грудь воздуха, приготовился к докладу.
– Не напрягайся, Горшков. Садись и рассказывай.
– Товарищ майор, арестованный Рябко полностью признался в хищении взрывчатки со склада. Однако, напрочь отрицает свое причастие к убийствам сторожа и женщины. Говорит, что убийство совершил его напарник по немецкой разведывательной школе, старший их группы – некто Леонтьев. Говорит, что тот до разведшколы служил в Казани, был интендантом. А взрывчатка предназначена для совершения диверсий, которые запланированы на день Октябрьской революции. Каких именно объектов, он не знает.
– Понятно, Горшков. Что думаешь делать с ним дальше? План есть?
– Так точно, товарищ начальник отдела. Хочу установить, для начала, всех офицеров по фамилии Леонтьев, которые проходили службу в Казани.
– Не думаю, что это лучшее решение. Считаю, что фамилия Леонтьев, названная им – вымышленная. Однако проверить не помешает. Говоришь, что диверсии назначены на праздник Октября? Значит, у нас с тобой есть еще целых три дня: или мы с тобой найдем их и предотвратим эти диверсии, или грош нам цена, Горшков.
Виноградов встал с дивана и направился к двери. Около нее он остановился и повернулся к Александру.
– Горшков! Ты Тарасова хорошо знаешь? – спросил он.
– А почему вы меня об этом спрашиваете, товарищ майор. Он был моим соседом по дому и ни в чем противоправном замечен не был.
– Слушай меня, старший лейтенант. С сегодняшнего дня, – он на какую-то секунду задумался, а затем произнес, – а впрочем, зайди ко мне в кабинет минут через тридцать, есть серьезный разговор.
– Есть, товарищ майор.
Виноградов вышел из кабинета и, не снимая шинели, направился в приемную комиссара.
– У себя? – поинтересовался он у секретаря. – Доложите, что мне необходимо с ним переговорить.
– Есть, товарищ майор. Он вас минут пятнадцать назад спрашивал. Я сейчас доложу о вашем прибытии, а вы пока снимите шинель.
Девушка в военной форме, с петлицами младшего сержанта, исчезла за дверью кабинета. Через минуту она вышла и, мило улыбаясь, предложила ему пройти в кабинет начальника. Зиновий Павлович подробно доложил комиссару информацию, полученную от Тарасова.
– Выходит, ваше предчувствие не обмануло вас, товарищ Виноградов, – произнес комиссар и улыбнулся. – Если честно, то я не совсем верил во все это. Выходит, я ошибался.
Майор впервые с начала войны увидел на лице комиссара улыбку и невольно удивился ей. Через мгновение лицо начальника снова стало серьезным.
– Зиновий Павлович! Подготовьте план оперативных мероприятий. Нужно создать у врага впечатление, что Тарасов действительно является дезертиром. Главное, все это красиво преподнести его сослуживцу. За Романовым установите наружное наблюдение. Установите все его связи, адреса. Главное – выйти на резидента и радиста, который сегодня уже выходил в эфир в районе станции Куркачи.
– Товарищ комиссар, как шифровальщики? Результат есть?
– Пока нет. Радист за месяц уже третий раз меняет шифр. Немцы, видимо, серьезно рассчитывают на эту диверсию, если заставляют так рисковать радиста с частотой выхода в эфир. Идите, майор, я жду вас через два часа с планом.
Виноградов встал из-за стола и вышел из кабинета.
***
Полковник Карл Шенгард положил трубку телефона и, обернувшись назад, пристально посмотрел на капитана Ноймана.
– Капитан, я не смог переубедить адмирала об изменении даты проведения операции «Эшелон». Он по-прежнему настаивает на дате праздника Октября, так как считает, что именно в этот день мы должны нанести большевикам не только удар по оборонной промышленности, уничтожив их последний пороховой завод, но и не менее нокаутирующий политический удар. Именно в этот день большевистская Россия отмечает свой самый большой политический праздник.
Он сделал паузу и снова посмотрел на капитана. Нойман стоял молча, поедая глазами своего начальника.
– Кстати, Ганс! Адмирал высоко оценил ту разведывательную информацию, которую мы с вами получаем от Пиона. Думаю, что она заслуживает доверия, так как подтверждается еще одним независимым от Пиона источником. В конце разговора адмирал посоветовал мне подготовить наградные листы и внести в них вашу фамилию. В случае удачного завершения операции вам светит железный крест. Кстати, Ганс, вы можете с сегодняшнего дня носить погоны майора. Я рад за вас, Нойман, вы заслужили это звание своим упорным трудом и верностью идеям фюрера!
Полковник подошел к застывшему от счастья капитану и пожал ему руку.
– Надеюсь, вы надолго запомните этот день, Ганс. Где хотите отметить это событие?
– Господин полковник! Я сегодня жду вас в ресторане «Гамбург». Надеюсь, что вы не откажете мне в просьбе отметить этот вечер в вашем кругу?
– Стар я, Нойман, чтобы посещать подобные места. Идите, капитан, мне нужно немного подумать. Прошу извинения, майор.
Теперь уже – майор Нойман – звонко щелкнул каблуками начищенных до блеска сапог и вышел из кабинета. Он шел по коридору разведшколы, не замечая прижимающихся к стене курсантов, которые попадались ему на пути. Он был счастлив оттого, что сам адмирал Канарис отметил его отличную работу.
«Если так пойдет и дальше, то я скоро смогу заменить полковника Шенгарда на посту начальника разведшколы. Сейчас Германии нужны молодые и активные люди. Люди, подобные полковнику, не в состоянии правильно осознавать новые направления в разведке. Они по-прежнему живут старыми понятиями чести», – размышлял он на ходу.
Он вошел в свой кабинет и взял в руки рапорт, который лежал на письменном столе. В рапорте он сообщал о результатах работы резидента в городе Казань и его просьбу об изменении даты проведения операции «Эшелон». Пион просил перенести эту акцию, как минимум, на неделю. Он еще раз перечитал документ и положил его в сейф. Сейчас он не сомневался, что начало операции, назначенное не только полковником, но и адмиралом Канарисом, на седьмое ноября, действительно решало сразу две задачи – военную и политическую.
Нойман улыбнулся. Теперь за провал этой операции несли ответственность его начальники, а не он. Он по-прежнему считал, что дату и время начала операции должен назначать непосредственный исполнитель, а не команда сверху. Ведь взрывчатку, с таким трудом доставленную на объекты теракта, могли обнаружить в любое время. При проведении такой операции нельзя игнорировать понятие случайности. Вот почему он письменно обратился к полковнику Шейнгарду с личной просьбой о переносе сроков начала операции.
«Сейчас не время для спора с полковником, – подумал он, садясь за письменный стол, – придет время, которое покажет, кто из нас был прав: я или он».
Он открыл ящик стола и, достав из него чистый лист бумаги, начал писать рапорт на имя начальника службы безопасности оберштурмбанфюрера Мозе. Закончив писать, он сложил лист вчетверо и сунул его во внутренний карман кителя. Он отлично понимал в этот момент, что поступает нечестно в отношении своего непосредственного руководителя, но другого выхода он для себя не видел. Этот рапорт был его страховкой и своеобразной подушкой безопасности в случае срыва этой, хорошо организованной и продуманной, операции.
Он невольно посмотрел на дверь кабинета, услышав стук. От неожиданности он вздрогнул и со страхом взглянул на вошедшего в кабинет ефрейтора.
– Господин майор! Вам почта, – произнес ефрейтор и передал ему небольшую посылку, скрепленную сургучной печатью. Он взял ее в руки и прикинул вес. Посылка была довольно тяжелой.
«Откуда он знает, что мне присвоено звание майора? Впрочем, это не столь и важно. Интересно, что там?» – подумал Нойман.
– Свободен, – произнес он и, дождавшись, когда за ефрейтором закрылась дверь, пододвинул к себе коробку. Обратного адреса на ней не было. Взяв в руки ножницы, он стал вскрывать посылку, положив ее на стол перед собой. Яркая вспышка сначала ослепила Ноймана, а затем раздался сильный взрыв, который разметал тело новоиспеченного майора по стенам кабинета.
Полковник Шенгард, услышав взрыв, с довольным видом потер ладони. Он отлично понимал, что слава – это такая вещь, которую не принято с кем-то делить.
***
Зоя с трудом втащила на подножку железнодорожного вагона свой потертый от времени коричневый чемодан и, достав из кармана пальто носовой платок, вытерла им потный лоб. Сидевший на сиденье военный, заметив ее, вскочил на ноги и, подняв ее тяжелый чемодан, помог забросить его на верхнюю полку вагона.
– Вы не камни случайно везете? – пошутил он.
– Не угадали. Картошка там. Вот ездила по деревням, меняла на нее свои вещи. Для чего они мне, если есть в доме нечего, – ответила она на его шутку.
Поблагодарив офицера, Зоя присела на освобожденное им место и посмотрела на перрон станции, на который высаживался личный состав маршевого батальона. Несмотря на бельковую шубку, в которую она была одета, Зоя очень замерзла.
– Я смотрю, вы сильно замерзли? – произнес офицер и, развязав свой вещевой мешок, достал из него флягу и кружку. Ни слова не говоря, он налил в кружку граммов семьдесят водки и протянул ей.
– Вот выпейте, а иначе заболеете, – произнес он, отламывая от буханки хлеба увесистую горбушку.
– Спасибо, но я не пью, – еле слышно произнесла она.
– Выпейте, это для здоровья, – настаивал военный, – поверьте мне, я медик.
Зоя взяла в руки кружку с водкой и, давясь, выпила. Она мгновенно почувствовала, как что-то горячее разлилось у нее внутри. Ей стало тепло и хорошо. Она отломила маленький кусочек хлеба и закусила им выпитую жидкость.
– Спасибо, – поблагодарила она офицера.
– Вы в Казань? – поинтересовался он у нее. – И я тоже в Казань. Меня назначили главным врачом в военный госпиталь.
– Я живу в Казани. Раньше преподавала в музыкальной школе, сейчас помогаю в госпитале. Я – музыкант по образованию, учила детей музыке.
Через некоторое время между ними завязался непринужденный разговор.
– А сейчас вы откуда? – спросил ее мужчина. – Как же вы такой тяжелый чемодан таскаете?
– Куда денешься? Говорят, своя ноша не тянет. Вот и таскаю все свое в чемодане.
Они говорили и говорили. Военврач был человеком интересным, он засыпал женщину анекдотами, над которыми смеялся так, что вызывал у нее непроизвольный смех. За разговором они не заметили, как тронулся поезд. За окнами вагона замелькали пригородные поселки. Неожиданно Зоя замолчала. От былой веселости не осталось и следа. В вагон вошли военные и стали проверять документы пассажиров, заставляя их открывать свои баулы, мешки и чемоданы. Зоя мгновенно поняла, с чем связана эта проверка. Лицо ее побледнело, и она невольно вцепилась пальцами в руку военного.
– Ваши документы? – обратился к ней молоденький лейтенант в фуражке сотрудника НКВД. – Куда держите путь?
Зоя, молча, протянула ему свой паспорт и невольно замерла, глядя на командира патруля. Тот быстро просмотрел паспорт и протянул его ей.
– Покажите ваши вещи, – потребовал у нее лейтенант. – Вы с вещами?
Заметив ее замешательство, в разговор вмешался военврач.
– В чем дело, товарищ лейтенант? Это моя новая супруга, – произнес он и протянул военному свои документы. – Вот посмотрите мое назначение…
Офицер взял его документы и стал тщательно их изучать. Посмотрев на сопровождающего патруль мужчину в штатском, он также вернул документы обратно.
– Извините, товарищ подполковник медицинской службы. Служба. Скажите этот чемодан ваш???
Он не успел договорить. Сидевший в соседнем отделении вагона мужчина неожиданно для всех вскочил с места и устремился в конец вагона с явным намерением выпрыгнуть на ходу с поезда. Весь состав патруля, забыв обо всем, устремился вслед за ним. Через некоторое время пассажиры вагона услышали несколько винтовочных выстрелов. Минут через пять патруль вернулся в вагон. Они снова стали проверять документы и осматривать вещи пассажиров, забыв о том, что не досмотрели вещи подполковника и Зои.
***
Клава накрыла на стол и села на диван. Взяв из тумбы клубок шерсти и спицы, стала довязывать свитер. Иногда она бросала взгляд на настенные часы, которые показывали начало восьмого вечера. Она уже привыкла к тому, что Борис Львович возвращался домой поздно, усталый и молчаливый. Она не спрашивала его ни о чем, так как хорошо знала, что он ей все равно не скажет правду, а слушать очередную, придуманную им на ходу историю ей не хотелось. Вчера он вернулся так же поздно. Судя по его виду, он явно был чем-то подавлен. Он сел за стол и, налив себе полный стакан водки, выпил ее залпом.
– Клава, у меня к тебе один вопрос, – спросил он ее глуховатым голосом. – Ты можешь бросить все и уехать со мной далеко-далеко, туда, где никто не знает нас?
Она на какой-то миг растерялась от неожиданного вопроса и не знала, что ему ответить.
– Я так и знал, – с неким укором и грустью в голосе произнес он. – Значит, не готова. Впрочем, кто я тебе? Не муж, не родственник, а так – квартирант.
– Ты не прав, Боря! Ты мне не чужой человек. Я очень благодарна, что ты поддержал меня в самый трудный период моей жизни. Разве обязательно быть мужем, чтобы я испытывала это чувство. Ты, наверное, позабыл, что я не одна. У меня малолетний сын и нянька. Ты о них-то подумал? Сейчас ты хочешь, чтобы я сделала выбор между тобой и сыном. Мне трудно это сделать. Мне нужно время, чтобы подумать, принять решение. Не торопи меня с ответом.
Он снова налил в стакан водку и выпил. Закурив, он посмотрел на нее сквозь голубоватый табачный дым. Взгляд его карих глаз был каким-то необычным. От этого взгляда ей стало нехорошо. Она встала с дивана и пошла на кухню. Борис направился вслед за ней. Он подошел к ней сзади и обнял за плечи. Она обернулась и посмотрела ему в глаза. В его глазах был страх.
– Что с тобой, Боря! Что случилось? Почему ты решил бежать на край света? Скажи мне, чтобы я могла понять тебя.
– У меня, Клава, проблема и проблема не маленькая. Как-нибудь в другой раз я расскажу тебе об этом, но не сейчас. Я просто не хочу впутывать тебя в эту историю.
Он стал целовать ее в губы. Его поцелуи были такими горячими и настойчивыми, что у нее потемнело в глазах. Ее стала бить приятная дрожь, которая волнами прокатывалась по телу от кончиков волос до мизинцев ног. Нижняя часть живота стала тяжелеть от переполняющего ее желания.
– Я люблю тебя, Боря, – прошептала она, обвивая его шею руками.
Она почувствовала, как его рука скользнула ей под юбку и с силой сжала ягодицу. Ее дыхание сбилось, оно стало глубоким и прерывистым. А он все целовал и целовал ее в губы, в грудь. Соски стали твердыми, касание к ним все сильнее и сильнее заводило ее. Борис рукой сбросил со стола посуду и, подняв ее на руки, положил спиной на стол. Все поплыло перед ее глазами. Что было потом, она толком не помнит. Она пришла в себя, почувствовав, что Борис освободил ее из своих объятий. Она встала, и начала быстро приводить себя в порядок.
Сейчас она сидела на диване, ловя себя на том, что не знает, что ответить Борису Львовичу на заданный ей накануне вопрос. Часы пробили девять вечера, а его все не было. Отложив вязание в сторону, она встала с дивана и подошла к окну. Погасив свет, она отодвинула в сторону занавеску. На улице шел снег. Он был крупным и легким. Снежинки кружились в воздухе и медленно падали на землю, укрывая ее белым ковром.
Из-за угла двухэтажного дома появилась фигура Бориса Львовича. Он шел по улице, подняв воротник шинели. Он часто останавливался и оглядывался, словно кто-то невидимый шел за ним. Дойдя до парадного подъезда дома, он скрылся с ее глаз. И тут она заметила тех, от кого он скрывался, – двух молодых людей. Один из них направился вслед за ним в подъезд, а второй, закурив папиросу, скрылся в подъезде дома, из которого хорошо просматривался их подъезд. Через минуту из их парадной вышел молодой человек и, осмотревшись по сторонам, скрылся в подъезде соседнего дома, в котором ранее укрылся его напарник.
***
Борис Львович вошел в прихожую и стал снимать с себя шинель. Повесив ее на вешалку, он посмотрел на Клаву, которая стояла в дверях и наблюдала за ним.
– Ты что так смотришь на меня? – стараясь казаться спокойным, спросил он у нее. – Что-то случилось или просто так?
– Борис, через два дня праздник, а у нас ничего нет, – произнесла она. – Я хотела пригласить на праздник соседей, но, видимо, не придется, ведь за пустой стол их не посадишь?
Борис Львович улыбнулся и, вымыв руки, обнял ее за плечи.
– Ты не переживай, Клава. Мы с тобой такой праздник закатим, что все твои соседи запомнят его надолго. Как у тебя дела? Ты подумала над моим предложением?
Клава сделала вид, что не расслышала его вопроса. Она развернулась и направилась в комнату.
– Давай, Боря, присаживайся. Вот горячая картошечка, огурчики соленые, я их сегодня на рынке купила у одной бабушки. Хотела купить капусту, но мне не досталось. Кругом такие большие очереди. Боря, правда, что немцы стоят под Москвой и вот-вот возьмут ее?
Эстеркин прошел в зал и сел за стол. Он мгновенно догадался, что Клава специально уходит от ответа, задавая ему эти вопросы.
– Ты права, немцы действительно стоят под Москвой, и падение города – вопрос лишь нескольких дней. Ты, Клава, никогда не задумывалась, что будет с тобой, если в Казань войдут немцы? Похоже, ты об этом еще не думала, а это плохо. Нужно всегда думать об этих вещах. Могу сказать тебе одно, что ты являешься вдовой погибшего красного командира, а немцы таких людей не уважают.
– Ты это о чем, Боря? Я-то причем с сыном? Мы что, в них стреляли? Мне не совсем понятны твои слова.
– Это неважно, кто в кого стрелял. Для них намного важнее, о чем ты думаешь.
– Откуда ты это все знаешь, Боря? Можно подумать, что ты с ними общался.
Эстеркин взглянул на нее и, заметив усмешку, обиженно сжал свои тонкие губы.
– Почему ты меня об этом спросила, Клава? – поинтересовался он у нее. – Да и ведешь ты себя сегодня как-то странно.
– Ты вчера, когда заснул, стал о чем-то разговаривать. Я сначала не поняла, о чем ты говоришь, а затем, прислушавшись, поняла, что ты был у них в плену. Ты несколько раз произносил фамилию какого-то немецкого полковника Шенгарда.
Борис Львович вздрогнул и со страхом посмотрел на Клаву. Ему не верилось, что он мог во сне рассказать мучившую его все это время тайну.
– Да брось ты! – словно шутя, произнес он. – С чего это ты взяла? Да я никогда в жизни не разговаривал во сне. Какой полковник Шенгард? Я о таком никогда не слышал.
Она улыбнулась. Он играл очень плохо, и его голос звучал как-то неуверенно, он явно врал ей. Клава встала с дивана и подошла к нему. Она прижала его голову к своей груди и, нагнувшись над ним, стала тихо ему говорить.
– Борис! Я не знаю, кто ты. Я даже не уверена в том, что тебя действительно зовут Борисом. Впервые, когда я тебя увидела, ты был одет в форму офицера, сейчас она висит в шифоньере. За последний месяц ты ни разу ее не надел. Скажи мне, Борис, кто ты? Я никому не скажу об этом. Да и шпалы ты снял с петлиц, почему?
Эстеркин резко вскочил на ноги и сердито посмотрел на Клаву. Он был необычайно зол: и не столько на свою сожительницу, сколько на себя. Он никак не ожидал, что сам выдаст себя, и главное – это сделает во сне. Он сунул руку в карман галифе и нащупал ребристую рукоять пистолета.
– Ты что, с ума сошла? Борис я! Борис!!! Я никогда не был у немцев и не знаю никакого полковника Шенгарда! Ты поняла меня? Мне не о чем перед тобой оправдываться! Я чист перед тобой и Родиной! Ты это поняла?
Он еще хотел что-то сказать, но в этот момент в зал вошел сынок Клавы. От испуга мальчик заплакал и бросился к матери. Видя все это, Эстеркин бросился в прихожую. Он быстро надел на себя шинель и, как ошпаренный, выскочил из квартиры. Клава подошла к окну и, отодвинув краешек занавески, посмотрела на улицу. Она увидела, как из подъезда дома вышел Борис Львович и, оглядевшись по сторонам, направился вдоль по улице. Секунд через пятнадцать из подъезда соседнего дома вышли двое мужчин и направились вслед за ним.
***
Романов проснулся от громкого стука в дверь. Он зажег керосиновую лампу и, взяв в руки костыль, направился к входной двери.
– Кто там?
– Открывай быстрее, НКВД! – прозвучало из-за двери. – Ты что там, умер?
От неожиданности Павел чуть не выронил из рук лампу. Язык у него во рту стал деревянным и плохо слушался его. Ему вдруг стало нехорошо. Перед глазами поплыли круги. Огонь керосиновой лампы заплясал у него в руке, и Павел чуть не упал на пол. Пересилив себя, он нащупал щеколду и отодвинул ее в сторону. Отстранив его рукой, в прихожую вошли двое мужчин в гражданской одежде. Тот, что был моложе, сразу же направился в комнату, а другой, включив электрический фонарик, стал осматривать чулан.
– Где Тарасов? – спросил его молодой оперативник, когда в комнату вошел Павел. – Когда и где ты последний раз видел его? Только не ври, Романов. Мы хорошо знаем, что вы служили вместе с ним, да и сосед нам сказал, что тот часто бывает у тебя.
– Какого Тарасова? Я знаю нескольких людей с фамилией Тарасов. О ком вы спрашиваете?
– Меня интересует твой сослуживец, Александр Тарасов. Ты понял?
– Почему вы меня спрашиваете о нем? Я его после выхода из окружения ни разу не видел. А в чем дело?
– Не ври, сука! Мы хорошо знаем, что ты с ним общаешься. Говори, где он скрывается?
– Ты на меня не ори! Я кровь свою за Родину проливал в то время, когда ты здесь бабам под подол заглядывал, – неожиданно осмелев, закричал на оперативника Романов. – Может, ты считаешь, что я свою ногу по пьянке потерял!
Его крик заставил молодого сотрудника НКВД прервать осмотр помещения. Он остановился и с удивлением посмотрел на Павла.
– Ты знаешь, сморчок, с кем ты разговариваешь? Давно в рыло, похоже, не получал? Я не посмотрю, что ты на одной ноге прыгаешь…
Романов мгновенно испугался. Лицо его побледнело. Он тотчас забыл все, чему его учили в разведшколе немецкие инструкторы.
– Так ты скажешь нам, где скрывается этот дезертир? Может, ты хочешь проехать с нами на «Черное озеро»? Я думаю, что ты там быстро язык развяжешь.
– За что на «Черное озеро»? Что я сделал такого, чтобы вы меня туда забирали? Я честно работаю, никого не трогаю. Да и Сашку я видел всего два раза. Последний раз, два дня назад. Ну, приходил он ко мне, откуда я знаю, почему он в Казани? Может, в отпуск приехал? Он ведь воевал очень хорошо и всегда был на глазах у командиров.
Молодой оперативник сел за стол и достал из кармана кожаного пальто сложенную бумагу.
– Давай, Романов, рассказывай все, что ты знаешь о Тарасове. Темнить не стоит, если соврешь, сгною в подвале. Ты понял меня?
Павел осмотрелся по сторонам, словно кто-то чужой мог услышать то, что он собирался рассказать о своем друге сотрудникам НКВД. Он быстро скрутил цигарку и, прикурив, начал рассказывать им все, что знал об Александре. Закончив рассказ, он подписал свои показания. Страх, сковывающий его все это время, куда-то исчез.
– Вот что, Романов. Вот здесь я написал номер своего телефона. Если увидишь Тарасова, проследи за ним, а затем позвони мне. Вопросы есть?
– Нет, начальник, – коротко ответил он. – Я все понял, найти и сообщить!
– Значит, правильно понял свою задачу. А сейчас закрой за нами дверь и никому ни слова о нашем посещении.
Они вышли во двор, а Павел, закрыв за ними дверь, впервые осенил себя крестным знамением.
***
Романов встретился с Проценко около десяти часов утра. Встреча состоялась около «Журавлевских казарм» на остановке Петрушкино. Иван подошел к нему, как всегда со спины, и, сев рядом, передал небольшой сверток.
– Я думаю, что ты знаешь, как общаться с этой штукой. Там тебя должен был научить этому ефрейтор Краузе. Часы установишь на шесть часов утра седьмого. Понял? Кстати, ты, во сколько заканчиваешь свою смену?
– В двенадцать ночи, – произнес Павел слегка осипшим от волнения голосом.
– Что нового?
– Сегодня с утра у меня были сотрудники НКВД. Их интересовал Тарасов, это тот, о котором я вам уже дважды докладывал. Он действительно, с их слов, сбежал с фронта и сейчас находится в розыске.
– А почему они искали его у тебя?
– Они считают, что он скрывается у меня. Мы с ним встречались два дня назад у меня дома… Видимо, кто-то из соседей донес.
Он не успел договорить, как почувствовал, что в его спину уперся тупой предмет.
– Ты что, сука! – прохрипел за спиной Проценко. – Решил нас всех запалить? Я же тебе приказал прервать с ним все контакты…
– Да я ничего, он сам ко мне пришел, не выгонять же его силой. Что ни говори, мы с ним прошли не один километр фронтовых дорог. Ты не кипятись, Пион. Он человек надежный, зуб могу отдать.
– Мне твои зубы не нужны, оставь их себе. Главное, что ты не выполнил мой приказ. Ты мог легко не только сорвать нашу операцию, но и подставить нас всех под автоматы чекистов.
– Прости, Пион, ты прав, я не подумал об этом, – примирительно произнес Романов.
– Вот что еще. Организуй мне встречу с этим Тарасовым. Хочу прощупать его немного. Если что, просто замочу.
– Так, где я его найду? Он же в бегах?
– Найдешь, если захочешь. До этого же находил. Пусть придет сюда в семь вечера. Я сам к нему подойду. Обо мне ни слова.
– Ну, я же не мальчик. Я что, не понимаю?
– Смотри, если что, головой ответишь.
Павел почувствовал, что предмет, упиравшийся ему в бок, куда-то исчез. Он повернул голову и увидел удаляющуюся мужскую фигуру, которая исчезла за снежной пеленой. Романов сунул сверток за отворот телогрейки и, взяв в руки костыли, медленно направился в сторону дома. Из стоявшего недалеко от остановки грузовика вышел мужчина небольшого роста неброской внешности и медленно направился вслед за Павлом.
Романов, проходя мимо дома Тарасова, увидел его жену, которая развешивала выстиранное детское белье.
– Здравствуй, Надя, Саша случайно не дома? – поинтересовался он у нее.
– А ты что, Павел, не знаешь, где мой муж? Он – на фронте, – коротко бросила она, продолжая развешивать белье.
– Передай ему, что он мне нужен, – тихо произнес он и заковылял дальше.
Около своего дома он оглянулся и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, открыл калитку и вошел во двор. Его мать что-то делала в сарае, и он, сплюнув у порога на землю, открыл входную дверь. В прихожей, в углу, на табурете сидел Тарасов. Павел вздрогнул от неожиданности и молча прошел в комнату, вслед за ним проследовал и Александр.
***
Проценко, направляясь на встречу с Тарасовым, решил заглянуть в дом Учителя. Тот что-то строгал в сарае и не сразу заметил вошедшего во двор гостя.
– Здравствуй, – поздоровался с ним Проценко. – Что скажешь нового?
Учитель слегка усмехнулся в свои пышные усы и посмотрел на Пиона. Чем меньше времени оставалось до начала операции, тем больше и больше волновался за ее результат этот человек.
– У меня все в порядке, Пион. Взрывчатка и детонатор на месте. Сегодня мне на смену, там все и заложу. По моим расчетам, выгрузка продукции начнется часа в два ночи.
– Вот и хорошо. Установи часы на три часа утра. Должно рвануть как раз во время загрузки. Вот было бы здорово, если бы кто-то отвлек внимание охраны. Ну, например, попытался бы проникнуть на территорию предприятия.
– Но туда просто так не прорвешься, ведь это похоже на самоубийство.
– В том-то и дело. Прорваться туда действительно невозможно, но почему бы не попробовать это сделать. Представляешь – тревога, охрана брошена на место прорыва…
– Я хорошо понимаю, что ты предлагаешь, Пион. У меня, кажется, есть подобный человек. Попробую использовать его втемную. Посмотрим, что из этого получится.
– Главное пошуметь немного и не более.
Учитель взял в руки доску и поднес к глазам. Он ласково погладил ее своими огрубевшими от работы руками. Он был доволен своей работой. Заметив это, Пион спросил его:
