Александр Леонидович Аввакумов
Пион не выходит на связь
Он сделал паузу и, взглянув на притихший персонал, продолжил:
– Коллеги! Когда «самострелы» поняли, что медики научились хорошо выявлять подобные ранения, они пошли дальше и стали стреляться через смоченную в собственной моче тряпку, через котелки с водой. Как вы, наверное, поняли, что все эти предметы скрывали пороховой ожог, а сукно или крошки металла в ране бойца объяснялись довольно просто, тем, что на бойце всегда есть какая-то одежда. Хочу довести до вас еще один способ членовредительства, так называемый «самоподрыв». Все предельно просто. Боец берет гранату, привязывает к чеке веревочку, крепит ее на сучке дерева, а сам прячется за его толстый ствол. Затем он высовывает руку из-за дерева, дергает веревку, взрыв, ранение, госпиталь. В минометных подразделениях «самострелы» после опускания мины в ствол миномета не убирают кисть руки от обреза ствола, и вылетающая из ствола мина своим оперением кромсает ладонь.
Он снова сделал паузу и, поправив на своем крючковатом носу очки, продолжил:
– Прошу усвоить только одно, что солдат, притворяющийся больным, так же, как и «самострел», приравнивается к дезертиру. Прошу вас об этом не забывать и своевременно информировать о выявленных фактах в первую очередь меня, а в мое отсутствие – сообщать сотрудникам НКВД.
«Сука! – подумал Романов о немецком офицере, который прострелил ему ногу. – Вот и верь им. Если бы не воспаление и начавшаяся гангрена, то опытный хирург мгновенно вычислил бы меня, как «самострела». Меня бы вот так, как этих мужиков, чекисты вытащили бы из палаты и застрелили в кустах».
– Романов! Вы что побледнели? Не волнуйтесь, вас уже проверяли работники НКВД. Ваши товарищи подтвердили, что ранение вы получили во время боя, хотя я изначально и засомневался в этом, рассматривая вашу рану, – произнес хирург. – Так что успокойтесь, вам не стоит переживать.
Павел сглотнул слюну и, взяв себя в руки, тихо произнес:
– Мне, доктор, нечего бояться. Я чист перед Родиной.
Павел снова открыл глаза. По вагону шел воинский патруль и проверял документы. Он расстегнул карман гимнастерки и, достав из кармана документы, положил их на столик перед собой.
***
Редкий лесочек слева от шоссе полностью простреливался автоматными и пулеметными очередями противника. Остатки батальона майора Гупало залегли, а затем рассредоточились на местности, укрываясь за деревьями и кочками. Утром батальон тихо снялся с позиции и стал отходить на восток, пока не напоролся на немецкий мотоциклетный разъезд. Красноармейцам удалось уничтожить несколько мотоциклистов, однако остальные немцы залегли и открыли огонь из пулеметов и автоматов по красноармейцам.
– Тарасов! Возьми людей и обойди немцев с фланга. Их необходимо уничтожить, пока они не подтянули сюда резервы. Нужно это сделать быстро, а иначе они зажмут нас в кольцо и уничтожат. Ты понял меня?
– Разрешите действовать?
Майор махнул ему здоровой рукой. Александр отполз от него и, взяв с собой полтора десятка бойцов, скрылся в густых кустах орешника. Пройдя по дну глубокого оврага, они оказались в тылу немецких мотоциклистов, которых было более тридцати человек. Он достал из-за пояса гранату и, вырвав чеку, швырнул ее в залегших немцев. Раздались несколько взрывов, и, пока не рассеялся дым, красноармейцы бросились на немцев. Схватка длилась недолго. Уничтожив гитлеровцев, Тарасов вышел на поляну и стал махать рукой, показывая командиру батальону, что путь свободен. Батальон поднялся и быстро двинулся вдоль опушки леса. Пройдя километра два, они настигли отходящий на восток полк.
Александр шел в общей колонне батальона. От его разведывательного взвода в живых остались лишь три человека, включая его самого. Мимо него, обдавая солдат дорожной грязью, мчались грузовики с ранеными бойцами. Он провожал их взглядом, воздавая хвалу господу Богу за то, что за все это время он не получил ни одного серьезного ранения. Он невольно вспомнил раненого Романова.
«Наверное, ему ампутировали ногу, – подумал он, чавкая по грязи разбитыми в хлам ботинками. – Когда я последний раз видел Павла, его нога была синей и опухшей, да так, что лопнула кожа. Как сказал мне тогда врач, спасти ему ногу практически невозможно».
Около него остановилась штабная автомашина. Дверь открылась, и он увидел сидевших там майора Гупало и офицера с нашивками НКВД на рукаве шинели.
– Тарасов? – спросил его капитан НКВД.
Он, молча, кивнул головой и остановился, чем вызвал некое замешательство среди проходивших мимо бойцов.
– Садись в машину, – приказал Гупало. – Давай быстрее, что «замерз», что ли?
Александр сел рядом с ним, и машина, набрав скорость, устремилась вперед, обгоняя идущую маршем колонну батальона. Он сидел в салоне машины и молча смотрел на командира батальона, стараясь угадать, зачем его пригласили сесть сюда, и куда везут. Они проехали километров пять, и машина, съехав с дороги, повернула в сторону небольшой березовой рощи. Вдруг она резко остановилась. Впереди, перед их автомашиной, стояло с десяток штабных автомашин. В стороне от них стояли три броневика и два легких танка.
– Выходи! – скомандовал капитан. – Давай, Тарасов, быстрее.
Александр вышел из автомашины и стал ожидать, когда из нее выйдет майор Гупало. К майору подскочил незнакомый старший лейтенант.
– Товарищ майор! Вас приглашает к себе командир дивизии.
Командир батальона поправил на себе гимнастерку и пошел вслед за штабным офицером. Тарасов растерянно посмотрел по сторонам, не совсем понимая, почему ему приказали следовать вместе с командиром батальона.
– Тарасов! – выкрикнул его фамилию капитан НКВД. – Подойдите сюда!
Александр забросил за спину автомат и направился к нему. Он приложил руку к пилотке, но капитан махнул рукой, как бы говоря, что ему не нужно представляться.
– Могу тебя поздравить, Тарасов, – произнес он загадочным голосом. – Тебе присвоено звание младшего лейтенанта. Теперь ты – офицер, и я рад за тебя.
Тарасов застыл от неожиданности. Что-что, но этого он не ожидал.
– Вы шутите, товарищ капитан?
– Какие шутки. Я сам видел твое представление за подписью генерала. Ты что, не рад?
– Я даже не знаю, товарищ капитан. Почему мне, а не кому-то другому?
– Это ты спросишь у генерала, а не у меня.
Через минуту из штабного автобуса выскочил старший лейтенант и направился к Александру.
– Тарасов? Следуй за мной.
Все остальное происходило, как во сне. Статный генерал с усталым и серым лицом, крепкое рукопожатие и какие-то напутственные слова. Щелчки фотоаппарата военного корреспондента. Он пришел в себя, когда возвращался на машине в расположение батальона. Теперь, по приказу командира полка, он командовал ротой, в которой набиралось чуть больше взвода подавленных и усталых бойцов.
***
О том, что близится бой, ради которого рота Тарасова всю ночь окапывалась и мерзла в полных водой окопах, они догадались сразу, когда вместо сухарей и консервов им привезли наваристый мясной суп.
– Ешьте, братишки, ешьте, – произносил пожилой кашевар, накладывая большим черпаком суп в котелки красноармейцев. – Когда еще поедите?
Не прошло и часа, как каждому бойцу налили по сто граммов водки. Отощавшие, простуженные мужики сразу захмелели. То тут, то там в траншеях слышались смех и громкий разговор. Тарасов сидел в наспех выкопанном им окопе и смолил цигарку. Утром его вызвал к себе майор Гупало и поставил перед его ротой задачу. Они должны были атаковать и выбить немецкую пехоту, оседлавшую небольшую высотку. С этой высоты гитлеровцы полностью контролировали дорогу, по которой отходили наши потрепанные в боях воинские части.
– Возьмешь высоту, Тарасов, представлю к герою, – произнес командир полка, ставя перед ним задачу. – Не возьмешь, пойдешь под трибунал. Понял?
Александр невольно улыбнулся. Он, как и командир полка, хорошо знал, что силами его роты взять эту высоту практически невозможно, однако каждый из них воспринимал все это по-своему. Командир, полный мужчина небольшого роста, всегда мог оправдаться перед командиром дивизии, что положил почти всю роту, но не смог выполнить поставленную задачу, ввиду отсутствия в полку резервов и артиллерии. Тарасову было тоже все понятно. Выбора у него просто не было. Ему, уже своеобразно приговоренному к смерти, было безразлично, как погибать: штурмуя высоту или получив пулю от сотрудника НКВД за невыполнение приказа командира полка.
– Так точно, товарищ командир полка. Мы все сделаем, чтобы взять эту высоту. Вы бы помогли артиллерией, вот это было бы совсем хорошо.
– Что-то не вижу огня в твоих глазах, Тарасов? – вмешался в разговор батальонный комиссар.
Он сначала посмотрел на Гупало, словно ожидая от него какой-то поддержки, а затем перевел взгляд на командира полка.
– Нет у меня, Тарасов, артиллерии, – произнес комполка глухим простуженным голосом. – Ты думаешь, я не понимаю, что лучше сначала сделать артналет, а уж потом штурмовать пехотой. Но что поделаешь, если нет у меня, ни артиллерии, ни танков.
– Кстати, Тарасов! У тебя в роте есть политработник? – поинтересовался у него батальонный комиссар.
– Нет. Политрука убили два дня назад, а нового пока не прислали.
– Это плохо. Я тебе советую собрать сегодня коммунистов и комсомольцев и объяснить им суть поставленной перед ними задачи. Думаю, что они все поймут и будут верными тебе помощниками в штурме высоты. А сейчас иди, готовь людей к бою.
***
Дождь, начавшийся еще вчера вечером, продолжал идти. Сконцентрировав всю свою роту у небольшого лесочка, Тарасов махнул рукой. Промокшие до нитки красноармейцы впервые за эти дни поднялись из окопов в полный рост и серыми тенями двинулись через небольшую речку. Наступившая темнота скрывала движение роты, и они смогли пройти метров сто, прежде чем немцы обнаружили их. Где-то сбоку послышалась пулеметная стрельба. Трассеры разорвали тишину и с визгом понеслись над головами атакующих бойцов. Похоже, что-то насторожило немцев, и на всякий случай они стали поливать из пулеметов темноту. Как только огонь пулеметов ослабевал, Тарасов снова поднимал роту, и красноармейцы успевали преодолеть еще несколько метров, прежде чем снова упасть в грязь и лужи. Последние сто метров, что разделяли атакующую роту и немцев, они преодолели буквально на одном дыхании. Прошло еще какое-то мгновение, и они с криками и матом ворвались в немецкую траншею.
Крики, выстрелы, взрывы гранат, стоны раненых, все слилось в какую-то какофонию. Александр почувствовал сильный удар в голову и на миг потерял сознание. Очнулся он оттого, что на его лицо что-то потекло. Он открыл глаза и не сразу понял, что прижат к земле трупом немецкого солдата. В темноте по-прежнему продолжался бой. Столкнув с себя труп, он поднялся на ноги и, вытащив из-под тела убитого свой автомат, ринулся в бой. В этой сплошной темноте, в разбухшей от дождя земле, копошились десятки людей, оглашая округу предсмертными хрипами и криками.
Он дал короткую очередь, увидев, что к нему с винтовкой в руках бросился немецкий пехотинец. Пули попали ему в живот, и он, дико закричав от боли, упал ему под ноги, уронив на землю свою винтовку. Второго немца он застрелил у поворота траншеи. Это был немецкий офицер. Лицо его было, по всей вероятности, в крови, так как Тарасову сначала показалось, что у того нет вообще никакого лица. Сделав несколько шагов, Александр упал, споткнувшись о труп красноармейца, из спины которого торчал немецкий штык. Внезапно стрельба стихла, и над высотой повисла тишина, раздираемая криками раненых и умирающих людей.
Александр поднялся с земли и посмотрел по сторонам. Мимо него промелькнула чья-то тень.
– Гладышев, – окликнул его Тарасов, – это ты?
– Я, товарищ младший лейтенант.
– Собери всех, кто остался в живых.
– Есть, товарищ командир. Я мигом.
Вскоре около Тарасова собрались около тридцати пяти человек.
– Соберите оружие и боеприпасы. Приготовиться к обороне.
Он сел на пустой ящик из-под патронов и почувствовал сильную боль в руке. Из разодранного рукава шинели хлестала кровь. Он подумал, что ранен в руку, но рука почему-то не болела, и все пальцы шевелились нормально. Александр не сразу понял, что кровь в рукав струилась с лица, носа и щеки, разодранных в рукопашной схватке. У кого-то из бойцов нашелся перевязочный пакет. Боец неумело перебинтовал ему голову и лицо, оставив лишь щель для глаз.
К Тарасову подбежал посыльный от командира батальона и протянул ему сложенный вчетверо листок из школьной тетради. Александр накрылся немецкой плащ-палаткой и включил трофейный фонарик, протянутый кем-то из его бойцов. Он несколько раз перечитал записку, прежде чем понял ее смысл. Это был приказ комбата сняться с высоты и отходить в сторону населенного пункта Гремячий Ключ. Спазмы гнева и злости сжали его горло. Ему захотелось закричать от охватившей обиды. Взглянув на бойцов, он дал команду, и остатки роты, захватив с собой раненых, медленно побрели с высоты вниз, оставив на ее склонах три четверти личного состава.
Часть четвертая
Майор НКВД Виноградов, недавно отозванный приказом наркома внутренних дел СССР в Казань, сидел за большим столом, застланным зеленой тканью. В кабинете было темно, лишь настольная лампа освещала бумаги, разложенные на столе. Со стороны трудно было понять, спит ли он в этом большом кожаном кресле, или просто сидит с закрытыми от усталости глазами. Он пододвинул к себе бумаги и попытался изучить содержание последних рапортов оперативных групп, работающих по розыску немецких диверсантов, окопавшихся в городе, но смертельная усталость последних дней заставила его в очередной раз сомкнуть глаза. Третью ночь он проводил у себя в кабинете, и всего лишь раз ему удалось вырваться с работы домой, чтобы побриться и сменить старый подворотничок шерстяной гимнастерки на новый. Телефонный звонок, громко прозвучавший в большом кабинете, заставил его открыть глаза.
– Майор Виноградов, – произнес он и встал с кресла. – Так точно, товарищ нарком. Есть подготовить аналитическую справку за последние три дня.
Он положил трубку на рычаг телефона и посмотрел на циферблат напольных часов, стоявших в углу кабинета. Часы показывали начало второго ночи. Он подошел к окну и слегка отодвинул занавеску. На улице шел мелкий осенний дождь. Сильные порывы ветра срывали последние желтые листья с деревьев и с силой швыряли их в лужи. Он невольно поежился от увиденного на улице и снова сел в кресло. Майор взял в руки рапорт и начал его читать, делая какие-то выписки к себе в блокнот.
Вот уже две недели, как в городе возобновила работу вражеская радиостанция. Перехваты радиопередач пока ничего не давали, похоже, немцы поменяли код, и сейчас специалисты НКВД ломали головы над расшифровкой этих донесений. Его предположение о том, что у радиста сели батареи, похоже, нашло свое подтверждение. Сейчас, когда активность выхода передатчика в эфир вновь возросла до максимума, можно было предположить, что Абверу удалось доставить в Казань батареи к рации.
В дверь кабинета кто-то постучал. Виноградов оторвал глаза от бумаг и посмотрел на дверь. Стук повторился. Майор встал и, немного прихрамывая от длительного сиденья, направился к двери. Он открыл ее. Перед ним стоял оперативный дежурный.
– Разрешите доложить, товарищ майор? – спросил он Виноградова и, получив утвердительный ответ, приступил к докладу.
– Пятнадцать минут назад в районе станции Пороховой воинским патрулем был замечен подозрительный мужчина, одетый в куртку железнодорожника, который что-то делал у товарного вагона. Решив проверить, чем занимается неизвестный, старший патруля сержант Симонов окликнул его и потребовал предъявить документы. Порывшись в кармане, мужчина достал паспорт и передал сержанту. Когда тот попытался прочитать его данные, мужчина выхватил из рукава нож и нанес сержанту удар в область живота, после чего попытался скрыться. Патрульные бойцы, несшие охрану по периметру станции, открыли огонь и ранили его. Судя по предъявленному паспорту, раненым является гражданин Богомолов, проживающий в деревне Лаишево. Я связался по телефону с участковым, который обслуживает эту деревню. Он сообщил мне, что гражданин Богомолов Михаил Панкратович, 1910 года рождения, скончался в сороковом году, упав с крыши своего дома.
– Что с раненым сержантом?
– Он доставлен в госпиталь. Состояние тяжелое. Нож задел поджелудочную железу.
– Что показал осмотр товарного вагона, около которого был замечен этот Богомолов?
– Осмотреть вагон, товарищ майор, не удалось. Пока оперативная группа занималась Богомоловым, эшелон ушел.
– Необходимо связаться с Канашом и передать им все сведения: номер эшелона, вагона и т.д. Пусть местные чекисты найдут и осмотрят этот вагон. Дежурная машина здесь?
– Так точно, товарищ майор, на месте.
– Пусть ждет, я сейчас выйду. Позвони комиссару второго ранга и доложи ему о происшествии. Я поехал в больницу. Хочу переговорить с раненым диверсантом.
Дежурный козырнул и вышел из кабинета. Виноградов собрал все документы, которые лежали на столе, и убрал их в сейф. Выключив настольную лампу, он вышел из кабинета.
***
Эстеркин стоял в подворотне и ждал Маркелова. Это был один из тех, кто входил в его диверсионную группу. Три дня назад Проценко приказал его группе совершить первый диверсионный акт на железной дороге. Они должны были попытаться заминировать воинский эшелон, вышедший с территории порохового завода. Часовая мина должна была взорваться, когда воинский эшелон будет проходить по Романовскому мосту, соединяющему два берега Волги. В случае удачной диверсии, разрушенный мост надолго бы сорвал движение по данной ветке. Во время очередной встречи Проценко передал Борису Львовичу сведения о времени отправки состава, а также номер вагона, в который необходимо было заложить мину.
Время шло, а Маркелова все не было. Ждать больше было нельзя, так как жители дома уже бросали в его сторону настороженные взгляды. Он бросил на землю недокуренную папиросу и вышел из подворотни. Где-то раздался смех, Эстеркин оглянулся и увидел воинский патруль, который шел в его сторону. Чтобы не столкнуться с ним, он снова буквально нырнул в подворотню и скрылся в темноте. Когда патруль свернул за угол дома, Борис Львович направился дворами к дому, в котором проживал третий участник его группы. Он дважды стукнул в дверь. Сделав небольшую паузу, он снова повторил условный стук. Дверь открылась, и он, оттолкнув рукой мужчину в сторону, вошел в комнату.
– Быстро собирайся! Уходим! – произнес он. – Да не копайся ты, ради Бога. Давай быстрее!
– Что случилось? – испуганно спросил его Хмелев. – Ты можешь мне что-то объяснить?
– Похоже, взяли Маркелова. Он не вернулся с задания. Скажи, он знал твой адрес?
Хмелев испуганно мотнул головой и заметался по комнате, собирая вещи. Через минуту-другую они покинули адрес и, выйдя на темную улицу, двинулись в сторону центра города.
– А может, не стоило так резко бросать все? Почему ты решил, что его взяли, а не убили?
Борис Львович промолчал. Сейчас ему не хотелось вступать в дискуссию с этим человеком. За три дня до отправки группы в Казань капитан Нойман ознакомил его со служебными характеристиками этих двоих. Хмелев характеризовался человеком жестоким, но не слишком умным и находчивым.
Они свернули за угол и двинулись в сторону Академической Слободы.
«Главное, сейчас не нарваться на воинский патруль», – подумал он и мысленно перекрестился. Он не был христианином, но в этот момент он посчитал, что будет намного лучше, если за него заступится Бог русских. Остановившись около небольшого старого двухэтажного дома, Эстеркин достал из кармана ключ и, открыв дверь дома, первым вошел внутрь.
– Пока поживешь здесь, – приказал он Хмелеву. – Особо не светись. И еще, в комнате не курить. Соседи здесь староверы, и не любят запаха табака.
– Понял. Как долго придется жить здесь?
– Пока не знаю.
Он открыл дверь и вышел на улицу. Пройдя метров пятьдесят, он снова скрылся в подворотне. По улице проехала легковая автомашина «Эмка», освещая улицу узкой полоской света. Вскоре он оказался у знакомого ему дома. Он вошел в подъезд и постучал в дверь.
– Кто там? – раздался из-за двери женский голос.
– Клава, это я – Борис.
Дверь открылась, и он вошел в квартиру. Сняв с себя шинель, он повесил ее на крючок и, потирая озябшие руки, направился в туалет. Вымыв руки, он прошел в зал и сел в кресло.
– Что так долго, Боря? – поинтересовалась у него Клава. – Я уже стала волноваться за тебя.
– Работа, Клава, работа. Ты ведь хорошо знаешь, что идет война, людей катастрофически не хватает, а приказы руководства нужно выполнять. Я же не могу отправлять на фронт части, не обеспечив их продовольствием?
Он врал Клаве и врал уже три недели, с того дня, как перебрался жить к ней.
– Дай что-нибудь поесть, ужасно хочется. Я сегодня весь день без обеда.
Она, молча, поставила на стол еду и, сев напротив, стала наблюдать, с какой жадностью он ест. Заметив это, Эстеркин улыбнулся.
– Как ребенок?
– Спит. Видно простудился немного. Весь день кашлял.
– Плохо, Клава. Завтра обязательно вызови врача, пусть посмотрит, что с ним.
Он отодвинул от себя пустую тарелку и встал из-за стола. Посмотрев на нее, он направился в спальню.
***
Романов уже неделю жил у себя в доме. Только вчера Павел сходил в районный военный комиссариат и встал там на учет. Возвращаясь домой, он зашел в сквер и сел на лавочку. На улице было холодно, и в сквере практически никого не было. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он встал со скамейки и направился в сторону старого, покосившегося от времени дома и сунул руку под крыльцо. Он сразу же наткнулся на сверток, завернутый в кусок плащ-палатки. Достав его, он сунул пакет в сумку из кирзы и, опираясь на костыли, заковылял к себе домой. В комнате он развернул сверток и был приятно удивлен, обнаружив в нем толстую пачку денег.
«Надо же, – подумал он, – я таких денег в жизни не видел. Неужели все эти деньги предназначены мне?» В свертке он обнаружил записку, в которой ему сообщались место и время встречи с резидентом гитлеровской разведки в Казани.
«Может, плюнуть на все и смотаться куда-нибудь на север? – подумал он, пряча деньги в тайник. – Нет, рисковать не стоит. Они все знают обо мне, ведь там, в плену, я ничего не скрывал от немцев. Стоит им засветить меня, и НКВД в момент разыщет, где бы я, не находился».
Спрятав деньги, он решил навестить жену Александра Тарасова и передать от него привет. Доковыляв до ее дома, он поднялся на второй этаж и остановился у двери квартиры.
«Что я ей скажу? – подумал он. – Да ладно, придумаю что-нибудь». Он постучал в дверь и стал ждать, когда ему откроют. Наконец дверь приоткрылась, и он увидел женщину лет тридцати. У нее была смугловатая кожа и большие глаза.
– Вы к кому? – спросила она.
– Я к Тарасовым. Вот зашел передать привет от Александра. А вы случайно не Надежда?
– Проходите, не стесняйтесь. Я сейчас мигом, – произнесла она и скрылась в одной из комнат.
Павел вошел в квартиру и в нерешительности остановился у порога. В этот момент к нему устремились трое детей. В отличие от матери, они были светловолосыми.
– Дядя, проходите, – произнес старший из них и, схватив его за руку, потащил в комнату.
В этот момент из комнаты вышла Надежда. Только сейчас Романов смог оценить красоту этой женщины. У нее была высокая красивая грудь, стройная, как у девушки, фигура. Но больше всего поразили волосы. Они были черными, как смоль, и необычно густыми и волнистыми. Ее коса толщиной в мужскую руку достигала колен. Она была так рада этому посещению, что от растерянности и радости, охвативших ее, не знала, куда посадить столь дорогого гостя. Она металась из угла в угол, доставая последние припасы, которые хранила для детей, и все это она выставляла на стол.
– Надя! Не нужно. Я сыт, оставьте детям, – повторял Павел, когда она проходила мимо него.
Наконец она накрыла на стол и села напротив него, ожидая рассказа о муже. Он не стал врать и все рассказал, как они познакомились в теплушке, как воевали, как прорывались из окружения. Неожиданно он замолчал. Она, словно почувствовав неладное, вдруг заволновалась.
– Ты почему замолчал, Павел? Что случилось с Александром?
Романов достал из кармана шинели кисет и скрутил цигарку. Прикурив, он выпустил клуб синего дыма и посмотрел на хозяйку.
– А вот что произошло с ним дальше, я не знаю. Мы оказались в фильтрационном лагере НКВД. Это специальный лагерь, в котором осуществляется проверка всех красноармейцев, которые вышли из окружения. Меня, как раненого, отправили в госпиталь. Больше я его не видел.
Он сделал еще одну затяжку и посмотрел на Надежду.
– Ты что молчишь, Павел? Что с ним? – чуть ли не закричала она, схватив его за лацканы шинели. – Говори!!!
Она опустила руки и обреченно села на стул.
– Насколько я знаю, его арестовали сотрудники НКВД…
– За что? – еле слышно спросила она.
– Не знаю. Может, что-то сказал не так, или что-то сделал не совсем правильно. Я же вам уже сказал, меня отправили в госпиталь…
Перед ее глазами медленно поплыла комната. Чтобы не упасть со стула, она ухватилась за угол стола. Это известие потрясло ее. Надежда хорошо знала, что мало кто возвращался после ареста сотрудниками этого ведомства. Она даже не заметила, как поднялся со стула и вышел из квартиры Павел. Ее привел в чувство четырехлетний сын, который схватил ее за юбку и громко заплакал, словно понимая, что чувствует в этот момент его мать. Она подняла его на руки и крепко прижала к своей груди.
– Не плачь, сынок, врет этот дяденька. Жив, твой папка, жив. Не может он умереть просто так, он же обещал нам обязательно вернуться домой.
Она вытерла слезы уголком платка. Успокоив ребенка, она одела детей и направилась с ними в соседний подъезд, где проживала одинокая старушка, которая согласилась приглядывать за детьми. Оставив малышей, она пошла на работу.
***
– Тарасова! Тебя вызывают в райком партии, – произнес начальник цеха, встретив ее во дворе фабрики. Давай свой пропуск, я сделаю в нем отметку.
– Анатолий Иванович, а вы не знаете, зачем я им понадобилась?
Брови начальника цеха сошлись на переносице. Это был явный признак того, что он начинал сердиться.
– Раз вызывают, Тарасова, значит, что-то им нужно от тебя. Поняла? И больше не задавай мне подобных вопросов. Долго не задерживайся, одна нога там, другая здесь.
Она развернулась и, выйдя из проходной, направилась в райком партии, который находился недалеко от предприятия.
– Заходи, заходи, Тарасова. Как дела, как жизнь? Есть вести от мужа? – поинтересовался у нее первый секретарь райкома и, не дав ей ответить ни на один заданный вопрос, продолжил. – Райком партии решил тебя направить на усиление охраны порохового завода. Ты – коммунистка с 1936 года и должна хорошо понимать линию партии. Вопросы ко мне есть?
– Есть, товарищ первый секретарь. А как быть с детьми? Вы же знаете, что у меня их трое. Также работа по двенадцать часов. Кто за ними будет следить, у меня родственников нет. Может, вы за меня будете нянчить моих детей?
– Вон ты как, Тарасова? Значит отказываешься? А знаешь, что за это бывает в военное время? Да ты за этот отказ от партийной мобилизации можешь уехать из Казани лет на десять с поражением всех гражданских прав в далекий и холодный Магадан. Ты этого добиваешься? Муж бы твой так не поступил. Для него Родина-мать важнее семьи. Выйди из кабинета, посиди в коридоре и подумай. Или ты соглашаешься, или я вынужден буду обратиться в НКВД. Сейчас твой отказ сродни дезертирству, а с дезертирами сейчас вопрос решается быстро.
Надежда вышла из кабинета и, сев на стул в пустом и гулком коридоре, горько заплакала. Плакать ей пришлось недолго. Неожиданно дверь кабинета открылась, и ее снова пригласил к себе первый секретарь райкома.
– Что надумала, Тарасова? Давай, соглашайся. Не заставляй меня делать то, что я не хочу. Подумай о детях…
– Хорошо, товарищ первый секретарь, я согласна.
– Вот видишь! Я сразу понял, что ты женщина умная и хорошо чувствуешь остроту и серьезность момента. А сейчас иди и работай. Я сам позвоню и сообщу вашему руководству решение райкома партии.
Она вышла на улицу и села на лавку, внезапно почувствовав, что ноги не слушаются ее. Немного успокоившись, она медленно побрела на работу.
***
Тарасов шел по лесу в сторону медсанбата. Вскоре он добрался до поляны, куда приносили и привозили на повозках раненых солдат. Некоторые из них, как и он, добирались сюда самостоятельно. Он остановился в нерешительности, не зная, к которой палатке ему направиться. Кругом слышны были стоны и матерная ругань. На поляне работал батальонный врач, капитан. Ему помогали, как могли, два пожилых санитара. Некогда белый халат капитана был весь в крови, и было видно невооруженным взглядом, что врач буквально валится с ног от усталости.
Александр был знаком с врачом, тот частенько заходил к командиру батальона, с которым, как он понял, они были не только из одного города, но даже учились в одной школе. Врач сразу узнал Тарасова и, поздоровавшись, произнес осипшим от простуды голосом.
– Давай показывай, младший лейтенант, что у тебя? – обратился он к нему. – Разворачивай свой бинт.
Тарасов потихоньку стал снимать бинт. Наконец остался небольшой кусок, который, как ему показалось, намертво прилип к его ране на лице.
– Потерпи немного, младший лейтенант, сейчас будет больно, – произнес капитан и рывком сорвал приставший к ране бинт.
Тарасов сначала громко ойкнул, а затем матерно выругался. Из открытой раны снова потекла кровь, падая на землю крупными густыми каплями.
– Да, Тарасов! Разукрасил тебя фриц. Ты хоть женат? А то с такой внешностью трудно будет найти себе бабу, – произнес он и громко засмеялся. – Да ты не переживай, я тебя сейчас быстро заштопаю, и будешь снова как новенький. Не тащить же тебя в тыл с этой раной.
Он налил в алюминиевую кружку граммов сто пятьдесят спирта и протянул ее Александру.
– На, выпей, чтобы было не так больно. Я сейчас только покурю и начну тебя штопать.
Тарасов выпил спирт и запил его водой из фляги. Минуты через три хмель ударил ему в голову. Стало тепло, мир словно изменился, он уже не слышал ни криков раненых, ни стонов, ни ругани. Врач спиртом смыл с его лица кровь, чем вызвал у Александра новый приступ боли.
– Что ты мне здесь рожи корчишь? Я же тебя предупреждал, что будет больно, – произнес врач и начал стягивать рану нитью.
Закончив свою работу, он вымыл руки и снова подошел к нему. Посмотрев на работу санитара, который пытался перебинтовать рану, он оттолкнул его в сторону и сам начал бинтовать ему лицо.
