Александр Леонидович Аввакумов
Пион не выходит на связь
Сердце Горшкова громко застучало в груди. Он бросил папиросу и вошел в вагончик.
– Вот, товарищ лейтенант, смотрите, это именно та машина, которая вас интересует. Она пересекла Волгу в четырнадцать часов тридцать минут и вернулась обратно в Казань около восьми вечера. Вот ее государственный номер, а это – данные водителя. У него фамилия смешная, и я сначала подумал, что он шутит. Но в документах стояла именно эта фамилия.
Горшков прочитал фамилию и невольно улыбнулся. Фамилия у водителя была действительно смешная – Водянка.
– С ним в кабине сидел подполковник с эмблемами инженерных войск. Ему чуть больше сорока лет, волосы волнистые с проседью. Нос у него, товарищ лейтенант, немного похож на крючок. Он или еврей, или с Кавказа. Я еще на его руки обратил внимание. Они почему-то у него мелко дрожали.
Горшков быстро оформил протокол допроса и, положив его в полевую сумку, вышел из вагончика. По дороге, объезжая стоявший в очереди автотранспорт, к парому подъезжала оперативная группа НКВД во главе с майором Виноградовым.
***
Тарасов встретился с Виноградовым около льнокомбината. На фабрике только что закончилась первая рабочая смена, и ткачихи, группками, появлялись в проходной фабрики, чтобы через минуту разойтись в разные стороны.
Они поздоровались и, медленно шагая, направились вдоль берега Казанки.
– Как дела, Тарасов? – поинтересовался Виноградов. – Давай рассказывай, что у тебя интересного.
Александр коротко доложил о своей работе. Закончив доклад, он достал из кармана шинели кисет с табаком и, скрутив цигарку, закурил.
– Вы знаете, Зиновий Павлович, я всю слободу облазил, но его так и не встретил. Сердцем чувствую, что он где-то рядом ходит, но где, пока не знаю. Вы тогда правильно мне сказали, что на фронте все просто и ясно, враг перед тобой, и ты должен его уничтожить. А здесь…
Он не договорил и от злости махнул рукой.
– Не нужно отчаиваться, Тарасов. Я верю, что ты найдешь его. Я вчера был в Камском Устье. Там враги убили двух ни в чем неповинных людей и похитили взрывчатку. Я долго думал, зачем она им? У нас на сегодняшний день в городе три важнейших объекта – пороховой завод, Романовский мост через Волгу и водокачка. Они уже пытались взорвать мост, но у них ничего не получилось. Тогда нам удалось задержать диверсанта. Думаю, что похищенной взрывчатки им явно не хватит, чтобы снова попытаться взорвать мост. Выходит, остаются два объекта, вывод из строя которых нанесет значительный урон городу. Ты помнишь, тот взрыв в семнадцатом году, когда снарядами были практически уничтожены Игумново и Аракчино. Для взрыва завода много взрывчатки не нужно.
– Выходит, товарищ майор, они хотят взорвать пороховой завод?
– Не знаю, Тарасов, но не исключаю этого. Похоже, диверсанты живут где-то здесь и хорошо знают систему охраны завода. Поэтому мы и отозвали тебя с фронта в надежде, что ты нам поможешь найти этих врагов.
Виноградов остановился и поднял воротник кожаного пальто.
– Холодно, – произнес он. – Что-то рано в этом году похолодало. Октябрь, а холодно, как зимой. Скоро праздник Октябрьской революции. Если они задумали совершить диверсию, то постараются приурочить ее к этому празднику. Так что времени у нас с тобой на раскачку немного. Кстати, как у тебя дома?
– Как вам сказать, товарищ майор. Жена работает по двенадцать часов в сутки. Дети дома сидят с соседкой-старушкой. Ей уже за восемьдесят, и она плохо видит. Младший заболел, температурит. Врач приходил, говорит, что похоже на дифтерит.
– Понятно. Сейчас всем тяжело, Тарасов, война идет. Задание остается прежним. Ищи, Тарасов.
– Товарищ майор! Я недавно заходил к бывшему однополчанину. Мы вместе с ним выходили из окружения на Украине. При прорыве он потерял ногу.
– И что? Ты это для чего мне рассказываешь, Александр?
– Да так, к слову пришлось.
– Ладно, давай прощаться. Работы много, нужно ехать.
Они пожали друг другу руки и разошлись.
***
Проценко сидел спиной к Романову и внимательно слушал его рассказ о встрече с однополчанином. Когда тот закончил, Иван задал ему вопрос:
– Ты уверен, что он сбежал с фронта и сейчас находится на нелегальном положении? Может, это подстава НКВД?
– Утверждать точно не могу, но мне так не кажется. Вы сами подумайте, кто его мог просто так отпустить с фронта? Вот я и подумал, что он просто сбежал с передовой. И еще, он почему-то был одет в шинель с петлицами младшего лейтенанта. Насколько я помню, он был сержантом, а здесь – офицер.
Павел замолчал, ожидая, что ему на это скажет Пион.
– Нужно все проверить, Романов, прежде чем привлекать его к нашей работе. Это первое. Второе, как его использовать в нашем деле, если он находится на нелегальном положении? Да он нас всех засветит.
– Я не знаю. Вы же главный, вам и решать. Я просто доложил вам об этой встрече и ничего более. Он же не специально убежал с фронта, чтобы встретиться со мной.
Он замолчал, Проценко тоже не спешил с ответом.
– Романов! Ты ничего за эти дни не заметил? Ну, например, слежку или еще чего-нибудь подозрительного?
– Если бы я это заметил, то неужели бы я пришел на встречу. Пока все тихо. Все, что вы мне передали, я заложил под фундамент электродвигателя в моторном отделении водокачки.
– Молодец! Хвалю за находчивость. Жди сигнала. И еще, Романов, ты особо не общайся с этим человеком, можешь сгореть.
– Хорошо. Я присмотрюсь к нему. Если бы он работал на НКВД, я бы догадался.
– Мое дело предупредить тебя, а остальное, дело твое.
Проценко встал с места и быстро направился из парка. Романов оглянулся назад и увидел удаляющуюся мужскую фигуру.
«До сих пор не доверяет, – с обидой подумал он. – А может, и правильно. Мало ли что? Ведь я ему тоже до конца не доверяю». Он поднялся со скамейки и, опираясь на костыли, медленно двинулся в сторону своего дома.
***
Тарасов вернулся из больницы и с отчаянием сел на стоявший у стола табурет. Еще никогда в жизни он не испытывал подобного состояния. Его младшего сына утром положили в больницу с диагнозом – дифтерит. Врач порекомендовала найти лекарство, которое могло бы помочь ребенку. Он, надеясь на чудо, открыл дверь третьей аптеки, так как в двух аптеках, которые он уже посетил, этого лекарства не было. В нос ударил характерный запах химических препаратов. Он протянул рецепт женщине и с надеждой посмотрел на нее.
– Вы знаете, товарищ военный, но у нас такого лекарства нет, – тихо произнесла она.
– Вы не подскажете, где я могу найти этот препарат или какой-либо заменитель его? У меня в больнице лежит сын, которому всего три года. Со слов врача, ему может помочь лишь это лекарство, и если я его не найду, то он может умереть.
– Вы едва ли найдете его в аптеке, – произнесла женщина. – Сами знаете, идет война, и все лекарства централизованно направляются в военные госпитали. Попытайтесь обратиться туда, может, они вам чем-нибудь помогут.
– Спасибо за совет, – поблагодарил женщину Тарасов и направился к выходу.
Ближайший военный госпиталь находился на улице Красный Химик. Он открыл дверь госпиталя и осторожно вошел внутрь. В нос ударил запах хлороформа, крови, пота, лекарств и гноя.
– Вам кого, мужчина? – обратилась к нему женщина в белом халате, из-под воротника которого виднелись петлицы со шпалой.
– Товарищ капитан, мне в аптеке посоветовали обратиться к вам за помощью. У меня больной ребенок, и ему срочно необходимо вот это лекарство.
Александр протянул ей рецепт. Женщина взяла его в руки и тут же вернула обратно.
– Я не могу вам ничем помочь, товарищ младший лейтенант, – коротко бросила она и хотела направиться дальше по коридору.
Он схватил ее за рукав халата.
– Товарищ капитан медицинской службы! Если вы мне не поможете, ребенок умрет, – закричал он от охватившего его отчаяния. – Почему вы такие бездушные! Неужели у вас нет сердца? Вы же женщина, и, наверняка, мать!
– Вы не шумите здесь, товарищ младший лейтенант! Здесь тоже каждый день умирают люди, которым мы не можем оказать нужную им помощь, и все потому, что у нас не хватает необходимых для этого медикаментов, – резко ответила она ему. – Кстати, скажите, а почему вы не на фронте? Вы же здоровый мужчина, а прячетесь в тылу?
Он не успел ей ответить. Женщина вырвала из его руки свою руку и быстрым шагом проследовала дальше. Тарасов вышел на улицу. Холодный ветер ударил в лицо. Он поднял воротник шинели и направился в сторону наркомата внутренних дел. Оказавшись в кабинете Виноградова, он рассказал ему о болезни ребенка. Тот поднял трубку и связался с главным военным врачом госпиталя. Переговорив с ним, он взглянул на Александра и посоветовал ему вернуться обратно в тот же госпиталь.
Тарасов не шел, а скорее летел обратно. Начался снег, было очень скользко, но он не обращал на это никакого внимания. Он вошел в приемный покой госпиталя и обратился к санитару. Тот встал из-за стола и исчез за белой дверью. Вернулся он минут через пятнадцать и протянул Александру два маленьких пузырька с какой-то бесцветной жидкостью.
– Вот, возьмите, – устало произнес санитар. – Что нужно делать, лечащий врач, наверняка, знает.
Тарасов схватил эти пузырьки и бегом направился в детскую больницу, которая находилась на соседней улице. Он долго стучал в закрытую дверь приемного покоя, пока ему не открыла женщина с заспанным лицом.
– Чего шумишь? Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени? Уходи, придешь завтра утром.
– У меня здесь лежит сын! Ему срочно нужно вот это лекарство. Позовите сюда дежурного врача.
Женщина скрылась за дверью, оставив его стоять под снегом. Сколько он стоял около закрытой двери, он не знает, время потеряло для него смысл. Наконец дверь приемного покоя открылась, и на порог вышла врач.
– Ирина Васильевна! Вот возьмите лекарство для сына! Это то, что вы мне написали! Я его нашел! – произнес он и протянул ей два маленьких пузырька, зажатых в большой и сильной ладони.
– Извините меня. Поздно, Тарасов, – тихо ответила она ему. – Ваш сын умер час назад. Мы ничем не могли ему помочь.
Она еще что-то говорила, но он ее уже не слышал. Он стоял под снегом, и по его лицу стекали капли воды от тающего снега, перемешанные с горькими мужскими слезами.
***
Гнус закончил работу и, загнав свой ЗиС в гараж, направился к диспетчеру. Сделав отметку в путевом листе, он пошел в раздевалку. Умывшись, он направился домой. Гнус, он же Рябко Виктор Федорович, до войны жил и работал в Кустанае водителем грузовика. Он шел по улице в сторону дома, все время, ощущая на своей спине чей-то взгляд. Он иногда останавливался и наклонялся, якобы для того, чтобы завязать шнурки на ботинках. То ли все эти уловки были хорошо знакомы наблюдателям, то ли ему это просто казалось, что за ним кто-то следит, но ничего подозрительного ему заметить так и не удалось. По улице шли люди, не обращая на него никакого внимания. Три дня назад, направляясь на работу в гараж военного комиссариата, в котором он работал уже более месяца, ему показалось, что стоявший напротив его дома мужчина последовал за ним. Страх разоблачения сковал его. Он оглянулся назад, но не увидел никого.
«Неужели показалось?» – подумал он и, свернув в первый попавшийся переулок, затаился в подворотне небольшого дома. Время шло, однако преследователей он так и не дождался. Проверившись еще несколько раз, он направился на работу.
После того как он, бросив винтовку и подняв руки, добровольно сдался немцам, он стал замечать за собой одну странность, которую приобрел с начала войны. Этой странностью был животный страх, который накатывал на него порой, лишая разума. До войны он был активным комсомольцем, критиковал и изобличал в своих выступлениях «врагов народа» и сочувствующих им. Именно за эту непримиримость к «врагам народа» его выбрали секретарем комсомольской организации сначала роты, а затем и батальона.
Однажды, проходя мимо кабинета командира батальона, он услышал громкие голоса. Что-то заставило его остановиться и прислушаться. В кабинете разговаривали два человека. Он сразу узнал по голосу командира батальона майора Яковлева. Тот горячо спорил с кем-то, доказывая, что Сталин делает большие стратегические ошибки, начиная чистку Красной Армии накануне войны с Германией.
– Гриша! Вот ты пытаешься меня убедить, что Тухачевский, Блюхер, Якир и другие высшие офицеры, которые арестованы, являются «врагами народа», но я не верю в это, – горячился Яковлев. – Кто-то специально все это делает. Сейчас оклеветать любого человека – ничего не стоит.
– Ты хочешь сказать, что партия и товарищ Сталин ошибаются? Что кто-то из наркомата внутренних дел специально провоцирует их на эти действия? Я в этом не уверен. Если бы я тебя не знал с гражданской войны, то посчитал бы тебя настоящим врагом партии.
Дальше он не стал слушать. Он открыл дверь и вошел в свой кабинет. Он сел за стол и, достав из папки листок бумаги, начал писать на имя начальника особого отдела полка рапорт об услышанном споре. Когда он заканчивал писать, то увидел в открытое окно старшего сержанта Корнилова, в отделении которого он начинал свою службу. Этот сержант трижды назначал его в наряд, то за то, что он плохо вычистил материальную часть орудия, то за опоздание на построение. Мстительная улыбка скривила лицо Виктора. Он обмакнул перо в чернильницу и дописал в рапорте, что майор Яковлев не один, с ним вместе ведет пропаганду против товарища Сталина и старший сержант Корнилов. Он сложил листочек пополам и положил его в карман гимнастерки.
«Посмотрим, как вы запляшите на допросе в НКВД, – подумал он и, закрыв от удовольствия глаза, представил их окровавленными, лежавшими на грязном и сыром полу в камере. – Я вас всех упеку, кто встанет на моей дороге».
Вскоре Яковлев и Корнилов исчезли из расположения батальона. Через несколько дней началась война. Мотострелковый батальон, где находился Рябко, вступил в бой вечером 22 июня 1941 года. Не выдержав атаки немецкой мотопехоты и танков, батальон начал отходить за небольшую речку, пытаясь организовать оборону на другом берегу. Виктор впервые увидел так близко немцев, о которых так много читал в прессе. Вот тогда впервые приступ страха сковал его разум. Он бросил винтовку и, сорвав с ног обмотки, пополз в сторону атакующего врага.
– Не стреляйте! – закричал он. – Я сдаюсь! Не стреляйте!
Потом был небольшой фильтрационный лагерь, месячные курсы в разведывательной школе Абвера, после которой он и оказался в Казани.
Он снова обернулся и, нагнувшись, сначала развязал, а затем стал завязывать шнурок на ботинке.
«Нет, снова показалось, – решил он про себя. – Сегодня вечером встреча с Эстеркиным. Стоит ли идти? А вдруг за мной действительно следят? Что тогда?»
***
Утром Гнус был на работе. Он открыл капот машины и, проверив уровень масла, вытер щуп о кусок грязной тряпки. Он закрыл капот, сел в кабину и завел двигатель. Тот несколько раз громко чихнул и заглох. В этот момент в помещение гаража вошел посыльный.
– Виктор! Тебя разыскивает военком, – выкрикнул он. – Просил тебя не копаться в гараже, а сразу же идти к нему.
– Зачем я ему понадобился? – поинтересовался он у посыльного, но тот пожал плечами и исчез за дверью.
«Интересно, зачем я понадобился ему?» – снова подумал Гнус.
Он закрыл кабину автомобиля и, выйдя из гаража, посмотрел по сторонам. Какой-то внутренний голос подсказывал ему, чтобы он бежал сломя голову с работы, но он пересилил себя. Он посмотрел на пролом в заборе, через который можно было легко попасть в соседний двор.
«Не паникуй! – приказал он себе. – Иди спокойно. Ну и что из того, что тебя никогда до этого не вызывал военком? Это же не повод, чтобы паниковать?»
Он поднялся на второй этаж и постучал в дверь районного военного комиссара. Услышав приглашение, Виктор толкнул дверь и вошел в кабинет.
– Здравия желаю, товарищ комиссар, – отрапортовал он. – Водитель Миронов, по вашему приказу, прибыл.
В кабинете, помимо хозяина, находились еще двое, одетых в штатские костюмы. В одном из них он сразу узнал того, кто толкался напротив его дома.
«Все – конец!» – мгновенно промелькнуло у него в голове.
От этой мысли ему почему-то стало плохо. Он уперся рукой в стенку, так как перед глазами все завертелось, и какой-то комок подкатил к горлу, мешая ему дышать. В воротнике его гимнастерки была вшита ампула с ядом, но он почему-то забыл о ней.
– Вы арестованы, гражданин Миронов, по-моему, так записано в ваших документах, – произнес один из мужчин. – Пройдемте с нами!
Гнус сделал несколько неуверенных шагов и вдруг, толкнув одного из мужчин, устремился к выходу.
– Стой, гад! Стрелять буду! – выкрикнул молодой мужчина и устремился вслед за ним, расталкивая руками людей, стоявших в узком коридоре военкомата.
Навстречу Гнусу попался сотрудник военкомата. Схватив его за рукав гимнастерки, он с силой дернул на себя. Тот от растерянности выронил папки с документами и упал на пол. Сотрудник НКВД перепрыгнул через лежащего человека и устремился вниз по лестнице. Диверсант бросился к пролому в стене. До него оставалось метра три, когда преследующий его чекист сзади подсек ему ногу. Виктор со всего размаху плюхнулся в лужу, подняв фонтан брызг. В ту же секунду на него навалился молодой парень и ловким движением заломил руку.
– А, а, а, …– закричал от боли Виктор. – Отпусти руку, сломаешь!
– Вставай, сука, – произнес сотрудник НКВД, приставив к его голове пистолет ТТ. – Вставай медленно, если дернешься, убью на месте.
Гнус выполнил его команду и, встав на ноги, поднял руки. В этот момент к нему подбежал второй чекист и, достав из кармана нож, срезал у него кончик воротника гимнастерки, в который была вшита ампула с цианистым калием.
– Что не отравился, смерти боишься? – спросил он его. – Вижу, что боишься. А ты подумал о тех людях, которых ты с напарником зарезал в Камском Устье.
– Я никого не убивал, – прохрипел Гнус, – не докажете!
– А мне это и не нужно. Тебя будут судить, Рябко, не за убийство этих несчастных людей! Тебя будут судить, как немецкого диверсанта, предателя и дезертира! Надеюсь, ты понял меня?
Во двор военкомата въехала легковая автомашина и остановилась около задержанного.
– Горшков, доставьте арестованного Рябко в следственный изолятор НКВД, а затем направьте «Эмку» за мной. Я буду ждать автомобиль здесь.
Горшков открыл дверь автомашины и, когда в нее сел Гнус, захлопнул ее. Сев рядом с водителем, он приказал ему следовать в НКВД.
***
Эстеркин все сразу понял, взглянув на окно Гнуса. На подоконнике не было герани. Он прошел мимо его дома и свернул в переулок. Сейчас он благодарил Бога, что никому из своих новых товарищей не сообщил адрес Клавы. Страх перед арестом снова обострил у него чувство самосохранения.
«Нужно рвать когти, – подумал Борис Львович и сам удивился тому, что начал думать какими-то блатными и не свойственными ему выражениями. – Господи, до чего я дожил, даже нормально мыслить разучился».
Дойдя до конца переулка, он обернулся. Переулок был пуст: ни людей, ни машин. Он никогда не думал, что он, Эстеркин Борис Львович, выросший и получивший образование в Советском Союзе, станет заклятым врагом этой власти. Что живший в нем постоянный страх постепенно вытравит из него все человеческое и превратит в зверя, способного просто так зарезать человека, который, по сути, не сделал ему ничего плохого. Да и сейчас он шел по улице и озирался по сторонам, словно затравленный собаками волк. В каждом попадающем ему навстречу человеке он видел сотрудника НКВД, который только и норовит навалиться на него сзади и заломить руку. Вот и сейчас идущий навстречу мужчина показался ему подозрительным и, чтобы не искушать судьбу, он свернул в первый попавшийся переулок. Дождавшись, когда мужчина свернет за угол дома, он вышел из укрытия и продолжил свой путь.
«Какое сегодня число? – спросил он сам себя. – Кажется, третье ноября. Следовательно, до начала операции «Эшелон» остались каких-то три дня. Утром седьмого ноября, когда весь народ Советского Союза будет справлять очередную годовщину Великого Октября, они уничтожат два важнейших стратегических объекта в оборонной структуре страны».
Словно испугавшись своих мыслей, он поднял воротник шинели и оглянулся назад. Ветер, дующий с Волги, был холодным и, словно шило, пронизывал его потрепанную шинель. Он свернул и, оказавшись на улице Архангельская, ускорил шаг.
«Как же они смогли выйти на него? – подумал он. – Гнус был очень осторожным человеком, и его просто так взять было практически невозможно. О том, что он добровольно сдался немцам и длительное время служил осведомителем в концлагере, он как-то проговорился ему, по пьянке. Он хорошо осознавал, что его ждет в случае разоблачения и, наверняка бы, предпочел смерть своему разоблачению. Впрочем, что здесь гадать, в НКВД тоже работают не дураки и могли вычислить его по автомашине, на которой они ездили в Камское Устье. Да, я тогда был против использования его автомобиля, но Пион не захотел менять свой план и заставил нас ехать на ней. Сейчас Пион не при делах, Гнус – в застенках НКВД, а я вынужден искать новую непаленую хату».
Он невольно улыбнулся тому, что снова в своих размышлениях воспользовался блатным сленгом. Выйдя на улицу Большая, он лицом к лицу столкнулся с воинским патрулем. Скрываться было поздно, и он уверенно направился навстречу военным.
– Ваши документы? – обратился к нему старший наряда, офицер лет сорока в очках с толстыми линзами.
Борис Львович достал из кармана шинели документы и протянул их офицеру. Тот, включив фонарик, быстро пробежал по ним глазами.
– Что вы здесь делаете, товарищ подполковник? Судя по штампу, вы прописаны в центре города? – спросил он его.
Несмотря на то, что внутри Эстеркина все затряслось от страха, он, тем не менее, нашел в себе силы загадочно улыбнуться офицеру.
– Вы же мужчина, товарищ капитан. Зачем вы заставляете меня смущаться? Просто посетил одну прекрасную женщину, а сейчас вот направляюсь в сторону дома. Надеюсь, это не является преступлением?
Офицер внимательно посмотрел на него и вернул документы.
– Вы, почему не на фронте, товарищ подполковник? – поинтересовался он у Бориса Львовича.
– У меня еще дела в Казани, товарищ капитан. Впрочем, это не ваше дело.
Офицер козырнул ему и, взглянув на замершие фигуры солдат, направился дальше.
«Слава Богу, пронесло, – подумал Борис Львович. – А если бы офицер попросил показать адрес этой женщины? Что тогда?»
От этой мысли ему стало как-то не по себе. Надвинув шапку на озябшие от ветра уши, он поспешил дальше.
***
Проценко сидел за кухонным столом и поигрывал финским ножом, виртуозно перебрасывая его из одной руки в другую. Напротив него сидел Учитель и, словно завороженный, смотрел на сверкающее лезвие ножа. Наконец Иван положил нож на стол и посмотрел на морщинистое лицо своего соратника.
– Вот что, Учитель. Завтра поедешь в Зеленодольск. Вот в этом адресе заберешь часовые механизмы для мин. Особо не светись, дом хоть и не жилой, но можешь вызвать нездоровый интерес у соседей. Эти механизмы привезешь к себе и спрячешь в надежном месте. Я хочу, чтобы эти два заряда сработали одновременно. Ты представляешь, Учитель, какой это будет фейерверк? – он громко засмеялся и закрыл на несколько секунд глаза. – Я представляю, что начнется в городе.
– Как бы нам самим не попасть под этот взрыв. Чего улыбаешься, может и накрыть.
– Ты не беспокойся из-за этого. У нас будет время выехать из города.
– А как другие участники этой операции?
Проценко посмотрел на него и хитро улыбнулся.
– Пусть тебя эти люди не волнуют. Они не достойны того, чтобы о них говорить. Идет война, а она без жертв не бывает. Я легко пожертвую этими людьми ради нашей победы над Советами.
Он замолчал и снова взял в руки нож. Дважды подкинув нож в руке, он с силой метнул его в деревянную дверь. Нож воткнулся и мелко задребезжал от удара.
– Вот, возьми, здесь адрес. Завтра тебя там ждут с десяти до одиннадцати часов дня. Если все понятно, я пошел. Меня провожать не нужно.
– Дело твое, Пион.
Иван встал со стула и подошел к двери. Он вытащил нож из полотна двери и сунул его за голенище сапога. Проценко торопился: через полчаса он должен был встретиться с Романовым. Он уже знал, что в группе Эстеркина произошел очередной провал. Сотрудниками НКВД был задержан Рябко, он же Гнус. Он не испытывал никакой жалости к этому человеку, так как никогда его не видел. Жизнь любого нелегала всегда находится в опасности, и каждый разведчик должен быть готов к провалу. Почему Гнус не отравился при задержании, он тоже не понимал. Сейчас, когда идет война, рассчитывать на милость противника – явная утопия.
Романова он увидел издалека. Тот сидел на лавочке, рядом с ним лежали костыль и палочка. Иван присел рядом и, достав из кармана папиросы, закурил.
– Что нового? – тихо спросил Проценко. – Ты чист? На днях взяли Гнуса, будь осторожен.
– Извини, но я не знаю этого человека. Мы с ним не встречались ни в разведшколе, ни здесь, в Казани. Во-вторых, прежде чем направиться на встречу, я проверился. Ничего опасного для себя я не заметил. В-третьих, жду вашей отмашки.
– Хорошо, Романов. Береженого человека Бог бережет, а не береженого конвой стережет. Все равно будь внимателен, это приказ. Мне сейчас терять людей нельзя, тем более таких, как ты. И еще. Окончательный груз доставят завтра вечером. Операция назначена на седьмое ноября.
– Хорошо, Пион. Значит, осталось не так долго ждать.
Романов бросил окурок на землю и раздавил его каблуком сапога.
– Слушай, Пион! Ты помнишь, я тебе рассказывал о своем сослуживце? Ну, мы с ним еще из окружения вместе выходили?
– Помню и что?
– Вон идет, может, окликнуть его?
– Для чего?
– Ну, мало ли что? Может, пригодится?
Проценко посмотрел на приближающегося к ним мужчину, одетого в старую солдатскую шинель. Что-то знакомое было в его фигуре и внешности. Он постарался вспомнить, где он видел этого человека, но у него ничего не получилось. Иван стал со скамейки и, пожав руку Романову, молча направился в сторону улицы Большая. Отойдя метров на тридцать, он оглянулся. Незнакомец стоял рядом с Павлом и о чем-то с ним разговаривал. Проценко ускорил шаг и повернул за угол дома. Он снова ощутил неприятное чувство страха, хотя еще не совсем понимал, откуда исходит эта опасность.
***
Тарасов подошел к Романову и пожал ему руку. С момента смерти сына Александр впервые вышел из дома и направился на выполнение задания. Подходя к дому Павла, он увидел того человека, ради которого его отозвали с фронта и командировали в Казань. Он сразу узнал в нем человека, который принимал участие в минировании железнодорожного моста через реку Казанка.
– Павел, это что за человек, с которым ты разговаривал? – поинтересовался у него Александр. – По-моему, я с ним ранее встречался? Он не из нашей части?
– Какой человек? – осторожно спросил его Романов. – Мало ли какие люди здесь ходят? Вот и ты сейчас ко мне подошел, я и с тобой разговариваю, что из этого? Ты просто ошибся, Саня. Этого человека ты не мог видеть, он не из нашей части.
– Что ты так болезненно прореагировал на мой вопрос? Да я просто поинтересовался у тебя. Похоже, что я где-то его видел, а вот вспомнить никак не могу. Скажи, он местный, я имею в виду, слободской?
– Ты что ко мне пристал? – с нескрываемой злостью ответил Романов. – Откуда я знаю, где он живет? Мне, например, это неинтересно. А что ты у меня все выспрашиваешь? Ты случайно не в НКВД работаешь? Если тебе так это нужно, то догони его и поинтересуйся, где он живет!
Тарасов засмеялся и, чтобы как-то сгладить возникшее напряжение, похлопал Романова по плечу.
– Дурак ты, Павел. Если бы я работал в органах, то, наверное, не мотался бы с тобой по украинским лесам, а сидел бы здесь дома и покуривал бы папироски, как твой знакомый. Может, это твой знакомый работает в ЧК, раз он курит папиросы?
– Нет, Саня, он не чекист, я это знаю точно. Просто есть люди, у которых есть деньги и деньги большие. Почему бы не курить папиросы, когда в кармане есть золотишко?
Александр достал из кармана шинели кисет и, свернув из газетного листочка цигарку, закурил.
– Выходит, твой знакомый – вор, если он при деньгах. Я бы сейчас пошел на все, чтобы вот так жить.
– Хватит, Саня, мне надоели твои вопросы. Лучше расскажи, как ты сам – после смерти ребенка. Жена, наверное, с ума сходит от горя?
Тарасов сделал глубокую затяжку и посмотрел на Романова. Лицо Павла от напряжения было словно каменным. Он явно хотел поменять тему разговора и сейчас, похоже, ждал, примет ли Тарасов его игру.
– У меня, Павел, вроде бы все нормально, а вот с Надеждой было действительно очень плохо. Наверное, сам догадываешься, что бывает с людьми, когда они хоронят своих детей. Может, пойдем, выпьем, Павел, помянем Геночку? Хороший был мальчик.
– У меня только самогон, водки нет, Саня. Будешь пить самогон? – спросил Павел Александра.
– Самогон, так самогон, – тихо произнес Тарасов. – Где сейчас найдешь водку? Ладно, хоть есть самогон.
Они докурили и направились в дом Романова.
– Проходи, Саня, – произнес хозяин. – Я сейчас мигом, только хлеба нарежу.
Тарасов выпил полстакана самогона и посмотрел на Павла. Тот, не выдержав его взгляда, сам начал расспрашивать Александра.
– Скажи мне, Саня, ты действительно сбежал с передовой? Я что-то смотрю на тебя и никак не могу понять, как ты мог оказаться снова в Казани?
Видя, что гость молчит, Романов снова разлил самогон по стаканам. Они, молча, выпили, и чтобы как-то нарушить возникшую паузу, Павел снова начал его расспрашивать.
– Ты что темнишь, Саня? Думаешь, я не догадываюсь, что ты дезертировал с фронта? Я сразу это понял, как только увидел тебя. Ты специально себе лицо испортил, чтобы изменить внешность?
– Ты что меня все пытаешь, Павел? Тебе, какая разница, как я оказался в Казани? Помнишь, при первой нашей встрече с тобой ты что-то рассказывал о красивой жизни, о больших делах и крупных деньгах? Ты знаешь, что у меня умер сын, и мне сейчас нужны деньги, ведь я официально никуда не могу устроиться. Сведи меня с этими людьми, я тебя не подведу.
Романов разлил самогон по стаканам и испытующим взглядом посмотрел на Тарасова. Александр сразу догадался, что Павел готов что-то рассказать ему, но никак не может решиться.
– Что ж, Павел, если не хочешь помочь своему старому приятелю, я больше к тебе по этому вопросу обращаться не стану. Я сам попытаюсь достать деньги. Ты знаешь, я больше не могу смотреть на жену, как она делит хлебную пайку на детей и на меня. Впрочем, тебе этого не понять, сытый голодному не товарищ. Ладно, давай выпьем.
Тарасов поднял стакан и, не чокаясь с хозяином дома, опрокинул его в себя. Он взял двумя пальцами соленый огурец и с хрустом откусил половину. Павел выпил. Он поставил стакан на стол и, схватив Александра за лацканы шинели, с силой подтянул его лицо к своему.
