Александр Герасимов
Дети Агамемнона. Часть I. Наследие царей
Глава 24
Густые кипарисовые леса замерли, будто вслушиваясь в приближающиеся сумерки. Даже пение насекомых не заглушило ощущение всеобщего покоя и тишины. Гермиону посетила мысль: затихни этот звук, и само время остановит свое размеренное течение, застыв подобно меду в пчелиных сотах.
Царевна откинула с лица прядь рыжеватых волос и окинула взглядом расстилавшийся перед ней горизонт. Она стояла у обрыва; море мягко перекатывалось пенистыми барашками, которые разбивались внизу об острые каменные выступы. Серые на заре времен, эти камни со временем побелели от воды, соли и солнца, но все так же служили неодолимой преградой для морских волн, которые продолжали их атаковать.
– Здесь так хорошо и спокойно, а где-то в мире прямо сейчас идут кровавые битвы… Удивительное чувство, – сказала Адония, служанка царицы, неловко переминаясь с ноги на ногу. Казалось, ее беспокоило молчание и отсутствующее выражение на лице повелительницы.
Гермиона не удостоила служанку ответом. Прошло немало времени с праздника Аполлона, на котором случился разрыв между ней и Неоптолемом. С тех пор на все новости из внешнего мира будто наложили проклятье: они несли в себе лишь семена смерти и разрушения. Никто из гостей Крита, торговцев и посланников, не рассказывал более о строительстве новых городов и храмов. Никто не описывал удивительные места и далекие земли, не показывал необычные диковины для продажи… Теперь торговали лишь самым важным – металлом, зерном, провизией. А говорили о бесконечных битвах, больших потерях и тайных заговорах.
Гермионе это претило, и она все чаще уходила из дворца под любым предлогом, лишь бы не видеть хмурых лиц и не слышать встревоженного шепота.
Несколько раз к Идоменею являлись посланники царств, ведущих войну на стороне Микен или же против них. Старый правитель Крита выслушивал каждого и всегда был благожелательным. Однако его решение оставалось непоколебимым: в этой стычке Крит не примет участия.
Идоменей был воином, но не глупцом: вмешиваться в изнурительную и рискованную битву в его планы не входило. К тому же царь пребывал не в том возрасте, чтобы возглавить войска. Ему хотелось видеть, как его сын Идамант растет в мире без крови и боли. Строгий властелин, честолюбивый мужчина и герой давней Троянской войны, Идоменей все же хорошо знал цену человеческой жизни. И оттого не спешил бросать свой остров во всепоглощающую бездну войн и раздоров…
Наконец, царевна заговорила. Но казалось, что она скорее размышляла вслух, а не обращалась к Адонии:
– Проблемы Микен не касаются Крита. Так должно быть и впредь. Надеюсь, нам удастся сохранить подобие хрупкого мира, несмотря на пылающий вокруг огонь.
– Мой отец сражался против Трои. И рассказывал, что микенцы всегда вели себя высокомерно даже по отношению к союзникам. Это кровожадный народ… – энергично заявила Адония, не заметив отсутствующего взгляда своей госпожи.
Гермиона разглядывала линию горизонта, едва заметно отделяющую небо от морской глади.
– …Микены не исправить, они всегда ищут крови соседей! Хорошо, что царь Идоменей отказал им в поддержке. Надеюсь, мерзавцы из Львиного города больше не ступят на нашу землю!
От этих слов Гермиона нахмурилась, на ее лицо набежала тень. Поняв, что ее сейчас резко отчитают и прогонят прочь, Адония спешно извинилась:
– Простите мою болтовню, госпожа! Вы же знаете, я…
– Замолчи.
Служанка низко поклонилась, повинуясь нетерпеливому взмаху руки царевны. Конечно, Адония не могла знать истинной причины недовольства Гермионы. А дочь Идоменея тем временем терзали весьма смущающие мысли…
Еще недавно критская царевна сама бы сочла любого микенца опасным человеком, от которого стоит держаться подальше. Но все же один из них сумел взволновать ее душу и внушить нечто вроде… доверия? А расстались они далеко не лучшим образом; вдобавок царевна не получала никаких вестей о его странствиях. Заглянет ли Орест вновь на Крит? Сумел ли он понять ее чувства или затаил обиду после холодной разлуки?.. Гермиона задавалась этими вопросами каждый день. А когда рядом с ней начинали рассуждать о вероломстве микенцев, желая им смерти, царевна и вовсе впадала в уныние.
Ей вдруг вспомнились слова, сказанные Орестом в тот далекий день, когда они впервые искупались вместе:
«…от меня будут ждать побед, войн, великих свершений… А настоящий Орест не боец, в нем нет честолюбия и жажды власти. Он разделяет твои взгляды на жизнь, царевна. И надеется, что они единственно правильные в этом мире».
От воспоминаний защемило в груди. С новой силой нахлынули вопросы без ответа: где сейчас странствует микенский царевич, знает ли он о войне, изменились ли его взгляды на жизнь?.. Гермиона с трудом подавила вздох. Вряд ли ей суждено узнать об этом в ближайшее время.
– Госпожа, не пора ли нам возвращаться? – тихо спросила Адония.
В самом деле, они стояли так уже весьма долго. Голос служанки отвлек царевну от безмолвных рассуждений.
– Ты права. Отправимся в Кносс, пока не стемнело.
Гермиона уже собиралась отойти от обрыва, однако что-то на горизонте вдруг завладело ее вниманием. Царевна прищурилась, пытаясь лучше разглядеть пятно на морской глади. А оно не просто увеличивалось в размерах – рядом появлялись и другие темные точки. Корабли. Адония придвинулась ближе к своей владычице и прошептала:
– Надеюсь, это просто торговцы…
Они застыли на месте, наблюдая, как все четче проступали вдали очертания судов, плывущих прямо к критскому берегу. Гермионе показалось, что они выглядят как-то знакомо – особенно тот, что шел первым. Этот черный корпус, этот парус…
– Микены!
Адония глядела на море широко раскрытыми глазами, в которых виднелся страх. Служанка не ошиблась.
– Что им здесь нужно? Микенский посланец отбыл с Крита не так давно, – удивилась Гермиона.
– Не нравится мне это, – жалобно запричитала ее спутница.
– Успокойся, глупышка. Крит не враг Львиному городу, – напомнила Гермиона. Испуг маленькой служанки она сочла скорее забавным.
– А если все изменилось, госпожа? Если они решили напасть?.. Ой!..
– Прекрати, Адония! – строго сказала царевна. – Разве нескольких кораблей достаточно для штурма целого острова? Перестань устрашать саму се… – тут она осеклась, разглядев черты переднего корабля. Сердце Гермионы замерло, а губы прошептали что-то невнятное.
– Госпожа, что с вами? Что произошло? – подскочила на месте служанка, напуганная еще сильнее.
А дочери Идоменея казалось, будто сами боги ниспослали ответ на ее вопросы о судьбе Ореста. Царевна с надеждой всматривалась в очертания «Мелеагра», не до конца веря происходящему.
***
Она увидела Ореста лишь на следующее утро – Идоменей пригласил микенца и его подданных разделить завтрак. Пока все горячо обсуждали происходящие в мире события, Гермиона пыталась рассмотреть лицо гостя: тот сидел слева от царя, а она с младшим братом – справа.
Царевич сдержанно отвечал на вопросы о своих странствиях, однако живо интересовался новостями о войне. Судя по всему, обрывочные и подчас противоречивые сведения Ореста не радовали – Гермиона пару раз услышала его вздохи и даже раздраженные восклицания, – однако в остальном Орест вел себя достаточно невозмутимо. И заодно уверил старого Идоменея, что питает к обитателям Крита самые теплые чувства вне зависимости от обстоятельств.
– Ты всегда можешь рассчитывать на мое расположение, царь Идоменей. Что бы ни происходило в Микенах, – заявил он.
Это были смелые слова, и царь Крита оценил их, склонив голову с благодарной улыбкой. Но несмотря на любезности, беседа была не из легких. Рассказы о войнах не могли не омрачать атмосферу за столом.
Когда Гермиона поднимала голову или тянулась за кушаньем, то замечала, что Орест бросал на нее взгляды. Пару раз они даже обменялись улыбками, но все это было лишь проявлением подобающей вежливости. Со свойственной ей наблюдательностью, царевна приметила на щеке Ореста тонкий шрам, частично прикрытый волосами.
Она услышала, как отец спросил микенца:
– Долго ли ты пробудешь гостем моего острова?
– Боюсь, мы не сможем задержаться, царь, как бы я ни желал. – тот задумчиво потер подбородок. – Хотя я рад отдохнуть душой и телом на мирном, солнечном Крите, однако новости о войне заставляют меня торопиться домой. Большая часть команды, как и я, родом из Микен… моряки обеспокоены судьбой своей земли и хотят повидать близких. Мы не останемся на Крите дольше пяти-шести дней. Пополним запасы провизии, проверим корабли, соберемся с силами и отправимся дальше.
Идоменей понимающе кивнул, после чего поинтересовался, нуждались ли микенские суда в услугах критских мастеров. Гермиона уже не слушала, что отвечал Орест; царевну охватили грусть и разочарование. Едва заглянув на Крит, Орест уже завел разговор об отплытии… Безусловно, он беспокоился о своей родине и семье – ей было решительно не в чем упрекнуть микенца. Но в душе дочери Идоменея образовалась пустота.
Для Ореста ее родной Крит почти ничего не значил. Это была всего лишь небольшая остановка в пути… Однако царевна вдруг поняла: ей страстно хотелось, чтобы он приплыл ради нее и заявил об этом во всеуслышание. Всесильная Афина, что за глупая прихоть?..
Когда с завтраком было покончено и царь отпустил присутствующих, Гермиона решила направиться к морю и освежиться. День обещал быть жарким, других дел у царевны не было, а желание пообщаться с Орестом пропало.
У моря ее ждало новое разочарование. Добравшись до берега, Гермиона внезапно для себя обнаружила, что купаться ей тоже совершенно не хотелось… Настроение было безрадостным, и его не оживляло ни солнце, ни зелень вокруг, ни морская лазурь впереди.
Она села на песок, не переживая о том, что дорогие одежды помнутся, и начала пропускать золотые ручейки песка между пальцами. Море пело ей ласковую, хорошо знакомую с самого детства песню, отчего на сердце у царевны стало спокойнее. Она уже довольно давно здесь не появлялась – как оказалось, зря. Место было пропитано согласием и уединением.
Гермиона не могла сказать точно, сколько она так просидела, просеивая в руках песок и щурясь от бликов солнца на воде. Однако справа вдруг раздался звук шагов – царевна повернула голову. К ней разом вернулось былое напряжение: неподалеку показался Орест. Критянка почувствовала, как бешено заколотилось ее сердце. Она поднялась, стараясь сохранить равнодушный вид.
– Что ты здесь делаешь? – голос прозвучал резче, чем следовало бы, за что Гермиона тут же себя выбранила.
– Хотел тебя увидеть. Во дворце сказали, что ты куда-то уехала, и я решил отправиться на поиски.
– И сумел найти? Крит велик… Это больше похоже на слежку, – дочь Идоменея с недоверием приподняла брови.
Орест явно смешался, а затем покачал головой:
– Нет, но… Здесь мы впервые смогли поговорить по душам. Наверное, мне просто захотелось найти тебя именно на этом берегу.
– А ты проницателен. Я часто сюда прихожу, – Гермиона немного смягчилась. – Искал меня, чтобы что-то сказать?
– Для начала как следует тебя поприветствовать, царевна. На пиру сделать это трудно. А еще… – Орест развел руками, – я хотел тебя увидеть. Даже если это не взаимно.
– Вот как? Странно это слышать от человека, который торопится покинуть остров, – Гермиона не собиралась этого говорить, но слова будто вырвались сами собой.
Орест поднял руку в протестующем жесте:
– Это не то, чего я желаю. Мне казалось, что ты должна понимать мои чувства. Возможно, я ошибался.
Нет, Гермиона понимала. Может, не сердцем, но разумом. Ей было неловко за свою резкость, потому она дала Оресту продолжить.
– Скорое отплытие меня расстраивает. Но команда обеспокоена новостями. Наше царство ведет кровавую войну – продолжать беззаботное плавание было бы слишком эгоистично. Разве я не прав, царевна?.. Где бы ни находился твой дом, будь он дворцом или хижиной – ты бы тоже поспешила к нему, случись что-то неладное.
Гермиона кивнула, ощущая, что больше не сердится. Более того, ей внезапно захотелось быть откровенной. Сделав шаг вперед, она взяла Ореста под руку и сказала без утайки:
– Я все понимаю. Просто мне было обидно, что ты так быстро покинешь меня.
На лице микенца застыло удивление. Царевна быстро добавила:
– Мне казалось, что мы… дружны. И на Крите не хватает людей, с которыми можно говорить обо всем, что меня заботит. Поэтому твои слова во время завтрака сильно меня огорчили. Прости за холодную встречу, Орест. Кажется, моя маленькая месть на самом деле выглядит большой глупостью!
Сын Агамемнона неожиданно улыбнулся:
– Пустяки! Отрадно слышать, что на Крите я кому-то нужен. Не уверен, что дома меня будет ожидать такой же теплый прием… Скорее, я окажусь лишним в Львином дворце.
– Кто знает, – Гермиона пожала плечами. – Размышления о грядущем все равно ни к чему не приведут, так почему бы тогда не обсудить дела минувшие? Расскажи мне о своих странствиях.
– Но я уже говорил о них у твоего отца… Что еще ты хочешь узнать?
– Все, – критянка указала ему под ноги. – Давай присядем, если не боишься запачкаться. И поведай мне во всех подробностях, где ты побывал, что видел? Кто оставил тебе этот шрам?
Она подняла руку, словно желая погладить рубец на его щеке, но остановилась, смутившись.
– Утром я не слишком внимательно слушала твои речи. Давай исправим это! Обещаю быть самой благодарной слушательницей на свете.
***
Они долго сидели рядом, и Орест рассказывал критской царевне о своих странствиях, с каждой новой историей все сильнее увлекаясь. Он говорил про поросшие миртом и бурьяном развалины на месте старых поселений, покинутых исчезнувшими народами; про долины с со старыми, раскидистыми деревьями, про высокие скалы с медным блеском, выжженные солнцем вересковые поля и изумительные голубые заливы, окаймленные полосами белого песка…
Орест воздержался лишь от подробного рассказа о битве с пиратами. Но Гермиона не стала настаивать. Критянка ценила взаимопонимание, которое вновь появилось между ними.
А микенец вспоминал маленькие островки, мимо которых его корабли проплывали ночами, и о том, как лунный свет бросал черно-серебристые узоры на утесы, возвышавшиеся над водой… Орест рассказывал про убранство домов в далеких царствах, восторгался украшениями женщин, пытался передать на словах вкус чужеземного вина, и у него это прекрасно получалось. Сын Агамемнона с удовольствием подражал говору встреченных им жителей, описывал одежды рыбаков, торговцев и солдат. Собственные истории явно его раззадорили – ни с кем он еще не делился своими впечатлениями так подробно. Царевне порой казалось, будто она слушала старого Одиссея, который время от времени навещал Крит.
Орест рассказал и о встрече с итакийским царем. Узнав, что тот здоров и бодр, Гермиона обрадовалась. У нее давно не было известий об Одиссее – большинство новостей так или иначе касались войны.
Гермиона слушала, восторженно восклицая или широко раскрывая глаза от удивления. От внимания царевны не укрылись пробелы в его рассказах, но она решила отложить неудобные вопросы до завтрашнего дня.
«А если он начнет сопротивляться, я поговорю с его командой…» – решила про себя дочь Идоменея. Высокое положение наследницы Крита, милая внешность и пригоршня серебра наверняка развяжут язык кому-нибудь из гребцов на «Мелеагре».
Тем временем Орест запустил руку в мешочек у пояса и достал камень удивительной формы и красоты, переливающийся оттенками голубого. У Гермионы на миг перехватило дыхание, настолько он был прекрасен. Ничего подобного ей прежде не доводилось видеть.
– Я купил его у одного торговца из Родоса. Одиссей говорил, что подобные камни – не помню, как они называются – Ясон когда-то привез из Колхиды. Здесь они большая редкость. Смотри, какие прочные!
Орест поднял отполированную морем темно-серую гальку и с силой провел по ней сверкающим камнем. На гальке появилась тонкая царапина – драгоценность же осталась гладкой.
– Это для тебя, – немного помолчав, сказал царевич. – Я загадал, что он станет символом нашей дружбы… Что она окажется такой же крепкой, как прекрасный камень из далеких земель. Скоро мне нужно возвращаться, и неизвестно, когда мы увидимся вновь. Пусть этот подарок даже в разлуке напоминает обо мне!
Гермиона взяла камень в руки. Он показался ей на удивление холодным. Тронутая словами Ореста, царевна почувствовала укол в груди и сделала пару глубоких вдохов. Успокоившись, она подняла глаза на микенца: тот глядел на нее с волнением и заботой. Гермионе он вдруг показался совсем юным, почти мальчишкой. Даже шрам на лице перестал привлекать ее внимание.
– Спасибо, – она протянула руку и коснулась его плеча. – Я ценю твой дар… И принимаю его с радостью.
Остаток дня они провели, обсуждая жизнь на Крите. Ореста интересовало все, что происходило на острове: от сбора урожая до народившегося у ее любимой кобылы жеребенка. Пользуясь случаем, Гермиона посетовала, что торговля краской с Порфирусом из-за войны стала сходить на нет. Усмехнушись, микенец пообещал навестить на обратном пути старого Леарха и поговорить с ним.
Одно лишь вызывало сожаление у дочери Идоменея: нельзя было продлить этот чудесный день хотя бы ненадолго. Мысль о том, что вскоре они с Орестом разойдутся на несколько лет – если не навсегда! – наполняла еще большей горечью, чем ранее. И тем сильнее она наслаждалась временем, которое безраздельно принадлежало только им двоим.
Глава 25
На следующий день Гермиона через служанку отправила Оресту приглашение прогуляться по кипарисовой роще. Дочь Идоменея не слишком любила толпу и шумные сборища, поэтому выбрала место вдали от городской суеты.
К ее радости, согласие пришло почти сразу же. Передавая ответ, Адония смотрела с плохо скрываемым неодобрением, но у Гермионы не было желания обсуждать косые взгляды служанки и делать замечания. Она знала, что эта мнительная девушка боялась микенцев и прочих людей с оружием, как огня. Разве можно ее за это осуждать?.. Царевна и сама до недавних пор рассуждала точно так же.
– Вы сегодня так прекрасны, – внезапно сказала служанка.
– Только сегодня? Хочешь сказать, что обычно я похожа на ослицу? – смеясь, спросила Гермиона. Впрочем, Адония с трудом понимала подобные шутки. Служанка в ужасе замахала руками и невольно отступила на несколько шагов:
– Что вы, госпожа! Ваша красота известна каждому! Просто вы выглядите такой радостной, а ваши глаза прямо-таки сияют. Будто сама Афродита снизошла в мир смертных… Но позвольте спросить, зачем вы так тщательно выбираете одежду? Словно к большому празднику готовитесь! Обычно ваши сборы гораздо короче.
– Считай это маленьким женским капризом. Что скажешь насчет этого гиматия?
– Он прекрасно подойдет, госпожа, – серьезно ответила служанка. – А если еще и скрепить ваши волосы золотой нитью, будет совсем замечательно.
– Нет уж, так я точно буду собираться целую вечность. Ну же, Адония, помоги мне одеться!
Гермиона сбросила одежды, в которых ходила по дому, и расставила руки, чтобы служанка накинула гиматий. Внезапно Адония улыбнулась:
– Я немного завидую вашей красоте, госпожа. С такими ногами и грудью… Не удивительно, что мужчины не могут перед вами устоять… Даже этот микенец.
– О чем ты говоришь? – Гермиона строго взглянула на служанку через плечо.
– Он даже не пытался скрыть радость, когда я передавала ваше приглашение! Мужчины все такие. Не умеют прятать своих чувств, что дети, что старики…
Адония наклонилась, чтобы поправить складки гиматия. Придирчиво осмотрела дело своих рук, и лишь затем продолжила:
– …а если и упрячут чего в одной голове, так другая всегда подскажет. Так я узнала, что нравлюсь будущему мужу. Ох и весело же было его дразнить!.. А потом мы поженились, и ни одной из его голов с тех пор больше терпеть не приходилось.
– Адония! – засмеялась Гермиона. – Что ты вообще несешь?
– Так это же правда, – служанка захлопала глазами. – Он за мной все лето ходил, как бычок, двух слов связать не мог. Зато потом всецело оправдал надежды…
Гермиона покачала головой:
– Иногда я удивляюсь, почему держу тебя рядом. Ты ужасная болтунья и часто говоришь дикие вещи. Но я все равно дорожу тобой, Адония, несмотря ни на что.
– Спасибо, госпожа, – служанка смутилась от внезапной откровенности. – Вы хотите, чтобы я была более… сдержанной?
– Ничего подобного. Просто не вздумай говорить в таком духе при моем отце, он тебя не поймет, – Гермиона с улыбкой повернулась и провела рукой по платью. – Что ж, если у нас еще есть немного времени… Где там золотая нить для волос? Я передумала и не возражаю против хорошей прически.
– Как прикажете! – все еще испытывая неловкость, Адония бросилась выполнять поручение царевны.
Спустя некоторое время Гермиона, по-праздничному одетая и причесанная, спустилась по ступеням кносского дворца. У подножия ее уже ждал Орест. Увидев царевну, микенец затаил дыхание и даже замешкался с приветствием. Впрочем, затем он учтиво поклонился, как того требовали правила приличий.
– Сегодня ты восхитительно выглядишь, – покраснев, заметил он.
– Ты не первый, кто с самого утра расточает лесть. Я начинаю к этому привыкать! – Гермиону позабавило его смущение. – Пойдем, я покажу свои любимые места. Будет, о чем вспомнить, когда уплывешь…
Стояла жара; в начале прогулки они старались идти в тени покрытых дорожной пылью деревьев. Затем микенец и критянка свернули прямо в кипарисовую рощу и, неторопливо, беседуя о разном, прошли ее насквозь. Сразу за рощицей располагалась маленькая деревня всего на шесть покосившихся домиков. Там они купили немного хлеба у толстого загорелого селянина; Гермиона пояснила, что этот булочник поставляет свою выпечку прямо в кносский дворец. Хлеб и правда был отменным, с еще теплой, слегка похрустывающей корочкой и нежным мякишем. Перекусив, Орест и Гермиона покинули селение.
Они спустились к небольшой, густо усыпанной цветами равнине и пересекли узкую речку – вода едва доставала до щиколотки. Какое-то время они шли по петлявшей между низких холмов дороге, с обеих сторон которой росли старые оливы, и миновали еще два селения, когда зной уже начал спадать. Гермиона оперлась на руку микенца. То, что идущие навстречу жители Крита видели эту вольность, их не смущало.
После они отправились к дальнему заливу, где берег был усеян великим множеством разноцветных мелких камней. Галька, отполированная за множество лет соленой водой, лениво перекатывалась и мягко шуршала, когда набегавшие волны продвигались дальше обычного, касаясь голышей. Гермиона и Орест сняли сандалии. Пройдясь по влажным камням у самой кромки теплой воды, они уселись на берегу.
Дочь Идоменея принялась перебирать в руках гальку. Орест тоже занялся этим незамысловатым делом. Море придало каждому камню свою неповторимую форму: некоторые были похожи на лунный диск, другие – на боевой щит, а иные смахивали на птичьи яйца. Расцветка, узоры и ломаные линии прожилок поражали взгляд. Критская царевна и присоединившийся к ней гость-микенец не спешили: им хотелось сполна насладиться каждым проведенным вместе мигом.
– Если бы мать увидела, как я катаю камни на ладони вместо того, чтобы заниматься делами царства… Наверное, она бы немедленно отреклась от меня! – заметил Орест, смеясь.
– А мой отец, застав меня за столь неподобающим занятием, лишь спросил бы, когда я наконец соберусь замуж, – фыркнула царевна.
Орест улыбнулся в ответ, но сразу посерьезнел. Казалось, слова Гермионы напомнили ему о чем-то неприятном.
– Я хотел узнать… Простила ли ты меня за то, что произошло в мой первый приезд?
– Ты о чем? – Гермиона удивленно взглянула на него, но тоже перестала улыбаться. – А, ты говоришь о Неоптолеме…
– Да. Я понимаю, что невольно стал причиной раздора между вами. Этому мирмидонцу я не понравился с самого начала… Он больше не возвращался на Крит?
– Нет, – царевна покачала головой. – И я надеюсь, ты перестанешь считать себя поводом для размолвки с Неоптолемом. Этот человек видел себя моим мужем и господином, а я желала знать его только как друга. Рано или поздно ссора все равно бы произошла… Теперь я это хорошо понимаю.
– Но мне казалось, что ты рассердилась на меня. Когда я покинул остров…
– Да, рассердилась. Но простила же. К тому же ты ничего не смог бы с этим сделать – мне просто нужно было время, чтобы самостоятельно справиться с собственными чувствами.
Они немного посидели молча. Орест с задумчивым видом уставился на морскую гладь, о чем-то размышляя. Гермиона какое-то время не прерывала тишины, а затем предложила напоследок пройтись вдоль побережья. Микенец согласился, и они направились к подножию невысоких, кряжистых гор, густо поросших ракитником.
Темнело. Хоть небо было еще голубым, но к его оттенку уже примешивался густой розовый цвет. Над головами путников мягко замерцали ранние звезды. Из-за горы поднималась бледная, еще не набравшая силу луна, не дождавшаяся ухода золотого светила – торопилась объявить о предстоящей ночи.
– Смотри, – вдруг сказала Гермиона и указала рукой куда-то перед собой.
Царевич пригляделся и увидел тонкую струйку ручейка, упорно пробивавшегося к морю.
– Хочешь набрать воды?
– Конечно.
Они сделали несколько глотков. Несмотря на теплый вечер, вода была настолько холодной, что от нее сводило челюсти… но такой свежей, что от жажды не оставалось и следа.
– Какая вкусная! – заметил Орест, напившись. – Во время стоянок мне порой попадались родники, где вода была горькой, словно слезы старика… да еще и с неприятным запахом. Но выбирать тогда не приходилось.
– Знаешь, этот ручеек очень похож тебя, – вдруг заявила Гермиона, окуная пальцы в серебристые тонкие струйки.
– Почему?
– Он так же спешит к морю, как и ты. Мчится прочь, уносится от тягот и людей, стоящих на его берегу. Вечно бегущий, не способный остановиться хоть ненадолго… Когда ты уплывешь, я буду приходить сюда, смотреть на ручей и вспоминать тебя.
– Да, я тоже буду о тебе думать, – тихо проговорил Орест.
– Вот как? И какие же слова будут звучать в твоем сердце, когда ты начнешь размышлять о далекой критянке?
Гермиона коснулась его плеча ладонью. Пальцы девушки были холодными и влажными от воды.
– Я… – Орест понял, что его голос вдруг сел, и откашлялся. Прикосновение царевны мешало сосредоточиться. – Думаю, я буду сожалеть, что тебя нет рядом. Что не могу разделить с тобой удивительную красоту этого мира. Я бы хотел вместе наблюдать за приближающимися берегами Лемноса и Феры, Порфируса и Родоса… Хотел бы удивляться рыбам, всплывающим из морской синевы. Бродить по узким тропинкам, которые незнакомы тебе и мне. Любоваться рассветами и закатами в далеких землях, касаясь твоей руки. Мне жаль, что ты не простая дочь медника или винодела, а царевна Крита, иначе я бы попросил тебя уплыть со мной. Сначала в Микены, а потом… Хоть в Айгиптос, хоть в Колхиду!.. Но я понимаю, что это невозможно. Поэтому все, что мне остается, – бережно хранить твой образ… Я всегда буду с нежностью вспоминать Крит. И тебя, царевна.
– Ты мог бы стать хорошим сказителем, – Гермиона убрала руку и сделала шаг назад. – Кажется, я зашла слишком далеко… Ну и пусть!
Она закинула руки за голову. В следующий миг ее гиматий соскользнул с плеч.
– Я хочу, чтобы тебе действительно было, о чем вспоминать после отплытия, – просто сказала царевна. Подобная статуе, она застыла перед утратившим дар речи Орестом.
Микенец глубоко вздохнул, с восхищением глядя на Гермиону. Он уже видел ее без одежды, но то было скорее случайностью; теперь же у него было полное право разглядывать обнаженную фигуру. Царевна Крита была великолепна: стройная, с крепкими бедрами и икрами… Небрежным жестом она вытянула из волос нитку золота – длинные волосы свободно раскинулись по плечам, частично прикрыв небольшую грудь.
Гермиона протянула к нему руки.
Они наслаждались друг другом быстро и пылко, осознавая, что им осталось совсем немного времени наедине. Орест чувствовал, как растворялся без остатка в податливом теле, как терял способность здраво мыслить – только ощущать. Царевна вцепилась ногтями в плечи микенца и выгнула спину, а он ускорился, повинуясь ее нетерпеливому зову. После они не отпрянули друг от друга, но так и остались лежать на земле, с трудом переводя дыхание.
После долгого молчания Гермиона приподнялась на локтях и серьезно посмотрела на Ореста:
– Я люблю тебя.
Так просто и откровенно. Без ухищрений, без ненужных вопросов, как подобает истинной дочери солнечного Крита. Орест ответил, не мешкая:
– И я тебя тоже.
– Что, правда?
– Да. Но почему ты спрашиваешь?
– Мужчины далеко не всегда любят женщин. Куда чаще они хотят просто обладать ими. А я хочу, чтобы твои чувства были правдивы… Хочу, чтобы ты отныне смотрел только на меня!
Орест ответил не сразу. По выражению его лица Гермиона поняла, что микенец старательно подбирал нужные слова.
– С тех пор, как мы расстались в прошлый раз, у меня не было женщины. В последний раз я спал со служанкой на Порфирусе, которую еще до покушения прислал в мои покои царь Леарх. А потом… потом я встретил тебя. И больше не мог думать о других девушках.
Помедлив, он с улыбкой добавил:
– Они вдруг потеряли для меня всю привлекательность.
– Вот как! Теперь мне ясно, почему ты был таким пылким – слишком долго держал свою плоть на коротком поводке! – царевна засмеялась. Она провела пальцами по щеке Ореста и добавила:
– Но я рада этому. Меня устроит, если ты будешь желать одну-единственную женщину во всем мире. К сожалению, жадность – мой порок.
Вместо ответа он поцеловал ее. Они занялись любовью второй раз – на этот раз без спешки, а с неизбывной нежностью.
Когда их близость подошла к концу, уже совершенно стемнело. Спохватившись, Орест и Гермиона торопливо оделись и направились в сторону Кносса. Путь предстоял неблизкий, но лунный свет заливал окрестности мягким серебром. Во дворце зажгли лампы – их далекие огоньки, дрожа и вспыхивая желтым, указывали дорогу.
Микенец и критянка шли, крепко держась за руки. Казалось, они провели вместе не одну ночь, а целую вечность.
***
Орест с Гермионой преодолели уже почти половину пути, когда царевна охнула и обернулась:
– Я забыла свое золото… Какая глупость! Может, вернемся обратно?
– Как во тьме ночной отыскать золотую нить? Даже если повезет, в Кноссе мы окажемся уже под утро.
– Жалко все-таки. Завтра точно ничего не найдем. Или найдем, но не мы!
– Значит, какой-то критянин станет немного богаче. И что с того? – недоуменно спросил Орест. – Ты и без драгоценностей красивее всего, что я встречал в этой жизни… А я успел повидать многое, хоть мне и далеко до Одиссея.
Гермиона усмехнулась:
– Ты невероятный льстец, Орест, но я не возражаю. Да будет так, пусть мое золото принесет кому-нибудь удачу!
