Александр Герасимов
Дети Агамемнона. Часть I. Наследие царей
Глава 20
Все, что происходило дальше, запомнилось Акасту как продолжение ужасной резни, настоящий кошмар наяву. Можно было закрыть глаза, но заглушить вопли терзаемых пленников, крики ужаса пиратов, наблюдавших за избиением, – нет. Каждому разбойнику царевич отрубал одну кисть руки за другой, после чего полубессознательную, хрипящую от боли жертву сразу выкидывали в море.
Орест не знал пощады – лишь рубил с каменным лицом, не замечая ни страдальческих стонов, ни проклятий. Многие из команды «Мелеагра» предпочли отвернуться и сделать вид, что заняты уборкой корабля. Пленники пытались вырваться и броситься в воду до того, как меч превратит их в калек, но охрана не позволяла никому избежать страшной кары.
Орест успел разобраться с половиной оставшихся на корабле пиратов, прежде чем меч затупился. Ему пришлось раз за разом наносить удары по руке преступника, который потерял сознание.
Отбросив клинок и не обращая внимания на мучительную боль в раненом плече – хоть он и не замахивался этой рукой, но от постоянного напряжения рана кровоточила, – Орест коротко потребовал:
– Другой меч.
Пауза затянулась. Царевич повернулся к команде. Несколько человек сделали шаг назад от жуткого зрелища: лицо, руки и нагрудник Ореста были обильно усеяны темно-красными, как гранатовые бусины, каплями. Никто не решился протянуть Оресту свой клинок. Глаза юноши засверкали от гнева, когда он увидел этот проблеск неповиновения… Но тут Пилад спокойно шагнул вперед и вложил свой меч в ладонь микенца. Не поблагодарив, Орест молча развернулся и продолжил кровавую расправу.
Вода вокруг кораблей окрасилась в алый цвет. Кто-то из жертв еще пытался всплыть, крича и беспомощно дергая культями, но большая часть пиратов сразу шла ко дну.
Наконец с последним пленником было покончено. Не говоря ни слова, Орест медленно подошел к борту и всмотрелся в кровавую гладь перед собой. После чего с заметным усилием повернулся к Пиладу, возвращая тому меч.
Над «Мелеагром» воцарилась тягостная тишина. Нарушить ее осмелился лишь Дексий, отстраненным и неестественным тоном:
– Мой господин, на «Эвриале» смогли захватить в плен нескольких пиратов. Мне передать Калхасу, чтобы он разобрался с ними… так же?
Орест покачал головой:
– Не нужно. Пусть возвращаются. Их слишком мало, чтобы управлять своей галерой, а без пищи и воды только удача поможет этим мерзавцам добраться до суши. Полагаю, наставление они получили… А дальше решат боги… Наверное.
– Хорошо, я распоряжусь, – Дексий не скрывал облегчения от того, что кровавое побоище закончено. Но напряжение по-прежнему мертвым грузом висело над микенскими кораблями.
Акаст никак не мог прийти в себя. Происходящее казалось ему чудовищным. Всего за один день он потерял друга и заступника, пережил первую в своей жизни битву, а затем стал свидетелем жестокости Ореста – человека, под чьим началом он плавал и которым искренне восхищался.
«Правильно ли это? Разве можно так поступать с людьми, даже если это преступники?..» – подобные вопросы мучили Акаста все то время, что он помогал приводить «Мелеагр» в порядок. Работы было много: требовалось заменить сломанные весла, вытащить из пробитых бортов «Мелеагра» крючья, отмыть судно от крови, перевязать раненых, разложить оружие… И за что бы Акаст ни брался, обрести покой ему не удавалось.
Хотел бы он сам отомстить за Гиласа? Да.
Заслуживали ли кары люди, промышляющие грабежом и убийствами? Разумеется.
Но отвечать на жестокость еще большей жестокостью?.. Орест увидел в этом справедливое возмездие и полезный урок, но Акаст считал иначе.
Молодой гребец поежился от горьких мыслей. Впервые ему захотелось покинуть «Мелеагр», навсегда распрощаться с мечтами о долгих странствиях и осесть где-нибудь в тихой деревне. Увы, это было невозможно: Акаст родился и вырос в Микенах, а значит, подчинялся царевичу Оресту. К тому же тот сделал для него очень многое… Акаст умел хранить верность. И, в конце концов, ему попросту некуда было идти.
Конечно, ростки зла могли взойти в душе каждого человека, будь он хоть хеттом, хоть египтянином. Но считалось, что микенцы были подвержены этому сильнее прочих. Этот народ любил сражаться. Поколения за поколениями росли на сказаниях о могучих мужах. С одной стороны, в бесконечных войнах они учились ценить товарищество и взаимовыручку, закаляли отвагу и гордость, но с другой… Великие герои без зазрения совести убивали десятки людей, а кровопролитие казалось лучшим способом решения проблем. В самом деле, ничто так не возвеличивает и одновременно не умаляет души, как война.
В отличие от дарданов, критян или итакийцев, микенцы были прирожденными убийцами и завоевателями. А правители Львиного города являлись живым символом своего народа. Даже добросердечный и справедливый Орест, отказавшийся от трона, не избежал этой участи – сегодня он поступил, как истинный сын Агамемнона и внук Атрея. Как «достойный потомок» кровавых царей…
Акаст вздохнул. Его мать была родом из Милета. Возможно, оттого он и не впитал прирожденную микенскую жестокость. Это немного утешало.
Мысли гребца вернулись к Гиласу. Что бы сказал его друг? Одобрил бы такую месть за погибших?.. Нет, Акаст так не думал. Гилас наверняка бы решительно осудил произошедшее!
Молодой моряк заморгал и вытер тыльной стороной ладони набежавшую слезу. Горе по ушедшему приятелю прорывалось наружу.
Над водной гладью, пронзительно крича, кружили чайки. Море снова приобрело бирюзовый цвет, как будто ничего не произошло. Две неподвижные пиратские галеры, казавшиеся мертвыми, постепенно исчезали за горизонтом.
***
– Нужно как можно скорее добраться до стоянки. Весел не хватает, раненым необходим отдых на суше… А корпус «Эвриала» дал течь, – сообщил Дексий царевичу.
– Трещину уже залатали? – с тревогой спросил Орест.
– Конечно. Столь малая пробоина не отправит корабль на дно. Но лучше все-таки побыстрее вытащить «Эвриал» на берег. Да и «Мелеагр» нуждается в осмотре.
– Да, но мы не можем ускориться. Многие моряки погибли или получили раны. А оставшиеся не способны грести в полную силу, ведь они только что пережили битву…
– Потому и плетемся, как больная черепаха, – Дексий поморщился, словно у него заныли зубы. – Скорей бы подул попутный ветер! Пока трудятся паруса, люди смогли бы немного отдохнуть.
– Ну, твое желание вот-вот исполнится, – заметил Пилад, до этого хранивший молчание.
– Откуда ты это знаешь? – повернулся к нему Орест.
Вместо ответа тот просто указал рукой туда, где виднелась тонкая белая полоска облаков. Занятые разговором микенцы ее не заметили.
– Ага. Уже по виду облаков ясно, что будет ветрено, – Дексий кивнул. – Главное, чтобы море не начало волноваться, к такому мы сейчас точно не готовы…
– Не думаю, что будет шторм, – пожал плечами Пилад. – В любом случае, затишье наконец-то прекратится, это главное.
– Что ж, распоряжусь насчет паруса. Быть может, мы сумеем вскоре достичь земли, – Дексий удалился, бросив напоследок быстрый, встревоженный взгляд на Ореста.
– Он хорошо держится, но не может скрыть своего беспокойства, – негромко сказал царевичу Пилад.
– Все сейчас такие, и я не исключение. Мы пережили страшный день.
– Верно. Но Дексий особенно переживает за тебя. Сражения с пиратами – не такая уж редкость на море, многие рано или поздно сталкиваются с этим. Люди обычно готовы к подобному… более или менее. Но вот события после битвы надолго лишили твою команду душевного покоя!
– Ты собираешься меня осудить? – спросил Орест. В голосе царевича не было злости или угрозы. Напротив, сын Агамемнона казался усталым и виноватым.
– Я? Никоим образом.
– Ну надо же.
– Полагаю, ты уже настроился, что теперь все вокруг начнут видеть в тебе лишь безжалостного убийцу, который ничем не лучше пиратов, – хмыкнул Пилад.
– Признаться, да.
– Отношение к тебе изменится, конечно. Но не навсегда.
– Даже не знаю… Я ведь не слеп: люди при моем приближении вздрагивают и отводят глаза. А мне нечем себя оправдать, – Орест страдальчески поморщился. – Все было как в тумане, Пилад. Сам не понимаю, что на меня нашло.
– Обычная жажда мщения. Я не раз наблюдал, как самые доброжелательные люди теряли самообладание от вида крови и смерти. Погибла часть твоей команды – естественно, что ты не справился с ненавистью.
Орест прислонился к борту «Мелеагра», сложив руки на груди. Слова давались ему с трудом:
– Я перестарался. Получилось просто ужасно… Мертвых не вернуть, а доверие живых утрачено. Что мне теперь делать, Пилад?
– Ничего, – тот пожал плечами, словно не замечая мук Ореста. – Да, тебя обвиняют в излишней жестокости. Только это еще ни о чем не говорит, микенец. Люди – создания впечатлительные, но забывчивые. Сейчас они взволнованы кровью и пытками, однако со временем подробности в их памяти притупятся. Все будут помнить лишь то, что ты отомстил за их друзей и напарников. Я не раз сталкивался с подобным.
– Мне «повезло» с учителем, – Орест покачал головой. – С такими-то наставлениями можно и вовсе разочароваться в людях.
– Ничего не поделаешь. Боги создали нас по своему подобию, но изделие получилось никудышным… Так что не переживай попусту. Так уж мы устроены: мелкие личные обиды помним до конца дней своих, зато легко прощаем насилие в отношении чужаков. Скоро ты и сам убедишься в моей правоте.
Пилад помолчал, словно подбирая следующие слова. Его пальцы барабанили по рукояти меча, висевшего на поясе.
– Месть, микенец – это дар свыше. Именно она возвращает нас к жизни и придает сил, когда случается беда. Она наполняет нас волей в миг отчаяния, заставляет подняться после постыдного поражения. И нет дурного в том, что ты жестоко отплатил убийцам своих людей. Где-то в мире станет безопаснее, а многие пираты раз десять подумают, прежде чем нападать на микенские корабли… Ведь они узнают, какое возмездие может их ожидать.
Хотя слова Пилада и казались ободряющими, но его потемневшее лицо выдавало истинные чувства, вызванные тяжелыми воспоминаниями. Вздохнув, он закончил свою речь:
– Сожалей о случившемся, Орест, но не терзайся без толку. Ты человек, а потому имеешь право гневаться и ненавидеть. Не отрицай своих чувств, а лучше прими их. Безвинно убитые моряки заслуживали мести, какой бы жестокой она ни была… Я предпочитаю думать именно так. И тебе советую.
Орест молча смотрел на товарища, гадая, какую тайну хранил этот человек в глубине души? Пилад явно говорил со знанием дела, будто сам прошел через подобное испытание. Но царевич понимал, что спрашивать бессмысленно – ответа все равно не последует.
Усилием воли он отвлекся и перевел взгляд на мертвые тела моряков «Мелеагра». Ряды трупов прикрыли тканью, чтобы защитить от солнечных лучей и лишний раз не тревожить команду. Но зрелище все равно было крайне угнетающим.
– Надо будет похоронить их с почестями. Если сегодня не достигнем земли, вечером проведем погребальный обряд на море, – тихо сказал царевич. Пилад согласно кивнул.
Они стояли, не обмолвившись более ни единым словом, пока легкое дуновение воздуха не заставило отвлечься от мыслей. Стоящий на носу корабля Дексий воскликнул:
– Ветер! Ветер крепчает!..
И правда, то был желанный морской ветер. Пилад не ошибся в своих предсказаниях: паруса микенских кораблей с громким хлопаньем натянулись, поймав долгожданный подарок Зефира.
Всю ночь на одном из маленьких островков горели костры и звучали заунывные песни. Микены прощались с павшими по древнему обычаю, который существовал с появления первых людей на земле.
***
Орест приложил ладони к глазам, борясь с головной болью и накатившей усталостью. Несколько раз зажмурился, выдохнул, убрал руки – стало легче, но ненадолго. Солнце бешено светило, словно выжигая все воспоминания о горестной ночи.
В небе парила большая птица. Орел? Да нет, откуда ему здесь взяться. Однако и не чайка – уж слишком большой была тень в безоблачной синеве. Все-таки орел… Такую же птицу он увидел в день отъезда из Микен. Казалось, что с тех пор прошла вечность.
Перед Орестом расстилалась морская гладь, но царевич ощущал себя так, словно вокруг бушевало пламя, а у него не было даже кувшина с водой, чтобы загасить огонь. Мир вокруг то становился четким, то исчезал за дрожащим маревом. Хотелось покончить с этой пляской… Царевич не раз собирался встать и отдать своей команде приказ выдвигаться, но по какой-то причине не мог этого сделать.
Вчерашний разговор с Пиладом облегчил душу. Но это было вчера, а сегодня осознание содеянного накатило с чудовищной силой. Хотя микенец сидел без движения, внутри него все кричало, ворочалось, кипело, будто в жерле вулкана, который вот-вот извергнется в небо пламенем и черной сажей.
Кто бы мог подумать, что он окажется мерзавцем, жестоким убийцей? Орест всегда считал себя миролюбивым человеком – не трусом, но и не жаждущим кровопролития в иных целях, кроме самозащиты. То, что недавно случилось, самозащитой можно было назвать лишь в начале, но никак не в конце.
Он изменился. Или всегда был таким, не осознавая этого?
Орест вспомнил рассуждения своей матери о человеческой природе. Клитемнестра сама не являлась воплощением добродетели, однако во многом была права. Человек – воистину жестокое создание: дай ему возможность причинить боль, и он ею воспользуется. Зверь рождается зверем, он не виновен в собственной природе, наличии у него острых клыков и когтей. Человек же становится чудовищем по вине других людей и оружия, но оправданием это служить не может. Сын Агамемнона не пытался себя защитить – напротив, раскаяние и злость разрывали его сердце на части.
Зверь – это только зверь. Человека создают люди вокруг.
А кто создает таких, как он сам?..
Таких агамемнонов, атреев, орестов… Людей, что с радостью отправят в загробный мир десятки и сотни себе подобных, найдя для этого предлог.
Боги всемогущие, вчерашнее было чем угодно, но только не правосудием. Неужели и он когда-нибудь привыкнет к подобному? Молодой царевич себя ненавидел и боялся. Сегодня алчный, кровожадный монстр в его душе дремал… но сам Орест горел изнутри. Или снаружи тоже? Он потрогал лоб, но ничего не ощутил. Рука была сухой и как будто не принадлежала телу.
Орел улетел, небо и море казались совершенно пустыми. Когда никакой жизни нет – не страшно… Страшно, когда жизнь обрывается у тебя на глазах. Когда ты сам ее обрываешь.
Орест растянулся на камнях, не чувствуя их жара. Перед глазами все плыло. Ему хотелось, чтобы пылающее солнце, этот небесный огонь, сожгло его тело без остатка, очистив душу. И он горел, горел заживо. Такова была его расплата за содеянное.
Над ним склонилась чья-то тень. Кто-то звал его по имени. Голос казался знакомым. Дексий?.. Нет, похоже на Пилада. Да, это был его учитель. Снова он, как и вчера. Однако лица царевич не разбирал, все было мутным и странно далеким.
– Ого, ты весь пылаешь, – в голосе звучало непонятное чувство. Пилад обычно говорил равнодушно или с насмешкой. Теперь же Орест готов был поклясться, что уловил в привычных интонациях сочувствие и даже тревогу. – Давай-ка перенесем тебя в тень.
– Нам… Пора отплывать… Я при… кажу.
– Думай, что говоришь! – сильные руки приподняли микенца, словно тот был ребенком. – У тебя лихорадка. Если о чем и надо распорядиться, так это о длительной стоянке. Нам только лишиться предводителя не хватало…
Орест едва понимал, о чем шла речь. Он чувствовал, как его переносят в тень, как подбегают другие люди… Встревоженные голоса и многочисленные вопросы сливались в единый гул – так шумит пчелиный улей, если разворошить его палкой. Кто-то наклонился, смочил лоб и губы царевича водой. Затем под голову подложили мягкую шкуру – наверное, принесли с корабля… Орест глубоко вздохнул, его мысли вдруг перестали метаться. Тело требовало отдыха; даже горькие чувства будто бы поутихли. Царевич провалился в сон – беспокойный из-за жара, зато без кошмаров.
Дексий, как верный пес, остался сидеть рядом со своим повелителем, готовый при необходимости принести воды или помочь встать. Пилад какое-то время был рядом, а затем развернулся и медленно пошел к стоянке «Мелеагра». Воин выглядел задумчивым, но делиться откровениями с остальной командой явно не желал.
Глава 21
Неоптолем стоял рядом с отцом, безо всякого удовольствия наблюдая, как неторопливо собирается старый царь. На рассвете во Фтию прибыли гонцы из Фокиды: им необходимо было как можно скорее увидеть владыку. Но Пелей отличался сложным, даже буйным характером, а потому его долго не решались будить и поставили в известность, лишь когда старик поднялся с ложа.
Тем не менее царь не изменял своим привычкам: утренние часы он всегда посвящал неспешному созерцанию, вкусному завтраку и долгим сборам – казалось, ничто не способно нарушить мирное начало его дня. Даже сейчас Пелей, не потрудившись толком одеться, расправлялся с сочными яблоками и виноградом. До этого он прикончил большой кусок жареного мяса, оставшийся от вчерашней трапезы. Повелитель Фтии любил завтракать как можно плотнее.
Неоптолем сходил с ума от стариковской медлительности и едва сдерживал желание хлопнуть отца по спине, напомнив о предстоящем приеме. Ведь даже младенцу понятно, что никто без веской причины не будет просить незамедлительной встречи с самим царем! Однако характеры отца и сына сильно различались – если Неоптолем всегда порывался действовать, то Пелей никогда и никуда не спешил.
Впрочем, не только природная необузданность двигала Неоптолемом. Едва он оставался наедине с собственными мыслями, как у него портилось настроение, а память обращалась к злополучному вечеру на Крите, когда все его надежды рухнули… Теперь младший брат Ахилла испытывал раздражение еще чаще обычного.
– Что ты думаешь о наших фокидских гостях, столь неучтиво настаивающих на срочной встрече? – не переставая жевать, спросил Пелей. – Почему бы им для начала не отдохнуть с дороги?
– Не знаю, отец, – Неоптолем пожал плечами. – Я и сам их еще не видел. Но не удивлюсь, если это что-то действительно важное.
– Что же, по-твоему? Голод или мятеж?
«Ешь быстрее, старик, и сам все узнаешь», – его сыну стоило немалых сил удержаться от едкого замечания. Праздность Пелия вызывала у Неоптолема отвращение, но он промолчал и лишь пожал плечами, изображая равнодушие.
Покончив с завтраком, Пелей откинулся в кресле, смакуя из тяжелого кубка рубиновое вино. Старый царь не обладал привлекательностью: черты его лица портили оттопыренная нижняя губа и крупный, мясистый нос. В отличие от своих бравых и красивых сыновей – особенно Ахилла, погибшего у стен Трои, – Пелей производил отталкивающее впечатление. Отвисший живот на худом теле и сутулая осанка также не прибавляли ему красоты. Неоптолем смотрел на отца, едва скрывая пренебрежение.
– Может, следует немного поспешить с приемом? – наконец не выдержал он.
– Спешка царям не свойственна, – снисходительно протянул Пелей. – Торопятся лишь простые люди. Мы же должны вести себя достойно! Тебе, мой мальчик, следует об этом помнить, если хочешь заслужить уважение мирмидонцев и править Фтией. Ты слишком суетишься – это знатному мужу не к лицу.
«Зато любая черепаха проворнее тебя в делах… Да и в постели тоже, как говорят служанки».
Выдав насмешливый ответ в своих мыслях, Неоптолем коротко поклонился отцу и стал в молчании ждать, когда тот закончит баловаться вином. Наконец Пелей соизволил подняться и подозвал слуг, которые, суетясь, принялись облачать царя в дорогие одежды. Это тоже заняло немалое время. Лишь затем Пелей и Неоптолем, сопровождаемые охраной, прошли в мегарон.
Прием посетителей, как и следовало ожидать, начался с гонцов из Фокиды. Царь взмахнул рукой: в зал впустили двух мужчин в запыленной одежде и с нечесаными бородами – гости явно не успели ни отдохнуть, ни привести себя в порядок. Оказавшись перед троном, они почтительно поклонились владыке Фтии. Пелей кивнул:
– Приветствую. Какое спешное известие шлет мне Амфидамант?
Старший из посланников выпрямился и сделал шаг вперед:
– Господин, наш царь просит о помощи, памятуя о старой дружбе. Фокиду втянули в войну, нам нужна поддержка.
Присутствующие в мегароне зашептались. Пелей потер подбородок – услышанное ему не понравилось:
– Кому же понадобилось нападать на Фокиду?
– Микенам, господин, – негромкий ответ посланника поразил всех в зале. Шелест голосов резко затих. Царедворцы переглядывались в полном изумлении, не в силах вымолвить и слова. Стоящий за спиной отца Неоптолем напрягся, глубокая складка залегла между его густыми бровями.
– Фокида воюет с Микенами?.. Всесильные боги, что происходит? – наконец воскликнул Пелей.
Вперед выступил второй посланник:
– Эгисф, недавно взошедший на микенский трон, обвинил царя Амфидаманта в нарушении старых договоров. Под этим предлогом он хочет разорить нашу землю, забрать все ее богатства… Микенский лев пробудился и жаждет добычи. Можно ли терпеть подобное?
– Микены на этом не остановятся, – снова заговорил первый фокидец. – За одной войной обязательно последует другая. В прошлом Атрей и Агамемнон разоряли все царства, на которые падал их взор. Теперь на этот путь ступил их потомок. Следует решительно противостоять проклятому роду Атридов – пусть они подавятся своей алчностью!
Пелей выглядел совершенно растерянным. Его нижняя губа как будто отвисла еще больше, а сам он скрючился на троне.
– У мирмидонцев не достанет сил сопротивляться Микенам, даже объединившись с армией Фокиды…
– О, мы не будем одиноки, царь Пелей! Наш владыка Амфидамант уже отправил гонцов ко всем, кто в прошлом страдал от микенцев. Мы договоримся с царствами, заключим союзы на суше и море… Объединившись, у нас получится остановить поступь льва!
Пелей посмотрел на говорившего с явным сомнением, а затем прикрыл глаза и надолго задумался. Его сын оглядел мегарон: на лицах многих присутствующих замер испуг. Однако в самом Неоптолеме будто запылало пламя решимости. И очень вовремя – отец как раз обратился к нему.
– Что думаешь, сын мой? Ты мирмидонский военачальник, я желаю услышать твое мнение.
Неоптолема передернуло от приторной и даже заискивающей нотки в голосе старика.
«Ты просто боишься принимать решения, отец. Нуждаешься в моей помощи, хочешь переложить ответственность на чужие плечи… Что ж, я не подведу».
Звучный голос Неоптолема заполнил стены мегарона:
– Нельзя в худой час отворачиваться от старых союзников. Если отец прикажет драться, я с готовностью возглавлю войска и поведу их к славной победе. Здесь сказали правду: Микены не уймутся, пока не покорят все земли, до которых сумеют дотянуться! Поодиночке они разобьют любое царство… А вместе мы сможем дать врагу достойный отпор. Ибо союз многократно сильнее отдельного войска. Поэтому мое мнение таково: нам необходимо вступить в битву! Исделать это до того, как Микены начнут угрожать уже мирмидонцам. Я все сказал.
После недолгого колебания Пелей поднялся с трона. Старый царь простер руки и воскликнул:
– Решено! Фтия поможет Фокиде в борьбе против Микен. Горько мне слышать о подлом поступке царя Эгисфа… но справедливы слова посланцев и моего сына: нельзя доверять вероломным Атридам! – многие в зале согласно закивали. – Командовать войском мирмидонцев будет Неоптолем, и я желаю ему прославить наш народ на поле брани! Однако… Война, как известно, стоит недешево, – старик сказал это проникновенным голосом, в котором звучала хитрость. – Конечно, Микены пожелают забрать себе все… А я лишь скромно рассчитываю, что вступление моих мирмидонцев в битву не будет напрасным. Что готова предложить Фокида?..
Послы и царь начали переговоры. Одна сторона желала сбить цену, вторая же – поднять ее как можно выше. Неоптолем их уже не слушал.
В его сердце полыхало пламя свирепого ликования. Он уже предвкушал, как вступит в войну против Микен, как укажет заносчивому Оресту его место. И если им вдруг суждено встретиться на поле боя – что ж, тем хуже для микенского отродья! Сын Пелея желал этого страстно, всей своей уязвленной душой.
Увы, он никак не мог предвидеть того, что действительно случится в будущем, ибо обладал лишь мускулами Геракла, но не имел ни рассудительности Одиссея, ни пророческого дара Кассандры. Неоптолем был воином, но не мыслителем. Поэтому сегодня вместо разумной тревоги он испытывал лишь радость. Скоро он отомстит – до остального ему не было никакого дела…
***
Дни шли своим чередом, но перестали быть беззаботными. Вооруженные отряды проходили через Львиные ворота и скрывались вдали, чтобы сражаться в других землях. Через эти же врата в город прибывали на загнанных лошадях усталые гонцы.
Настроение у большинства микенцев было приподнятым: они верили в победу и обогащение. Они полагало, что боги всегда будут на их стороне. В прошлом войны приносили славу и золото – почему в этот раз должно быть иначе?
Однако подобные взгляды разделяли не все. Тяжелые чувства терзали душу Ифигении, микенской царевны, когда та явилась к брату в мегарон.
Эгисф к тому времени закончил принимать просителей и выглядел утомленным. Удовольствия при виде сестры он не выказал. У Ифигении промелькнула мысль, что она пришла в неудачное время. Однако это уже не имело значения.
Раз она здесь, то выскажется, чего бы ей это ни стоило.
– Я слышала от Телефа, что Фокиду поддержало более десятка царств. Он не ошибся? Ты в самом деле за считанные дни перессорился со всеми соседями, с которыми мы все эти годы сохраняли какой-никакой мир?..
– Погоди-ка, сестра. Так не подобает начинать разговор, – молодой царь повел рукой, указывая на ступеньки у подножия трона. – Почему бы тебе для начала не поприветствовать своего владыку как положено?..
Ифигения поморщилась оттого, что ей указали на ее место. Признавая собственную непочтительность, она шагнула вперед и поклонилась. Но сразу же выпрямилась, выжидательно глядя на брата. А тот будто не торопился с ответом, равнодушно рассматривая ногти на руках. Наконец Эгисф удостоил сестру вниманием и, подавшись на троне вперед, спросил:
– Почему это так волнует тебя, милая Ифигения? Не припомню, чтобы ты раньше интересовалась вопросами, которые обычно решают мужчины. Мне следует выдать тебе копье и нагрудник?..
На щеках Ифигении вспыхнули красные пятна, но более она ничем не показала, что заметила издевку. Она ответила спокойно и рассудительно, как иногда говорила с Электрой:
– Дорогой брат, я вовсе не хочу оспаривать решения, принятые тобой и опытными советниками… или одним из них. Однако замечу, что наша мать выглядит больной от беспокойства. И не всем в Микенах по душе твои действия: за последнее время я говорила со многими людьми. Дорогой Эгисф, меня заботит будущее микенского народа. Мужчины идут сражаться, но некому будет работать и торговать, если война затянется.
– Она не затянется, – со скучающим видом перебил Эгисф.
– Ах, хорошо бы. Но Микены могут оскудеть, а сражения – опустошить твои земли и сокровищницу. Не лучше ли предложить сейчас фокидцам перемирие на выгодных для тебя условиях? Твои войска выиграли пару битв и пока не понесли серьезных потерь, но что будет, когда в сражение вступят объединенные отряды из других царств?.. А закончится эта война – придет новая, ведь потомки нынешних царей пожелают отомстить за гибель отцов и сожженные поселения. Эгисф, откуда в тебе такая самоуверенность? Почему ты не думаешь о том, какое наследие оставишь?..
Царь вскинул брови – Ифигения послушно умолкла. Она чувствовала, что задела брата, хотя и не могла понять, какие именно слова рассердили Эгисфа сильнее прочего.
– Какую чушь ты говоришь, Ифигения! Микены обеднеют?.. Но мы, – он выделил это слово, – мы, потомки великих Атрея и Агамемнона, станем лишь богаче. Уже сейчас я получаю огромную прибыль от торговцев оружием, медью и припасами… даже траурными одеяниями! Спрос на эти товары стремительно поднялся и долгое время будет небывало высок. Ахом дает бесценные советы, как сохранить микенскую казну. А после победы сокровищницы врагов перейдут в наши руки и этот дом станет еще златообильнее прежнего!
Он перевел дыхание, на его щеках появились красные пятна. Эгисф выглядел болезненно взбудораженным, и это встревожило Ифигению – та невольно сделала шаг назад.
– Ты спрашиваешь, что будет после моего правления. Но почему это должно меня волновать больше, чем слава и громкие деяния при жизни?! Я обеспечу Микенам великие битвы и прославлю наш народ, а заодно набью дворец золотом до самой крыши. Разве это не важнее, чем туманное будущее через много десятилетий?.. Мы все равно его не увидим! Пусть вдоволь грызутся те, кто придут после – до них мне нет никакого дела… Нет, и не будет!
Царевна наблюдала за братом, который к концу своей речи стал выглядеть так, словно его мучила лихорадка. Эгисф вцепился руками в кресло, а на его виске набухла жила. Странная мысль промелькнула в голове Ифигении… Озвучивать ее явно не стоило. Но разве могла царевна смолчать, не попытавшись выяснить правды?
Не сводя глаз с Эгисфа, она заговорила:
– Твои слова полны пыла и настойчивости. Но что таится за ними? Почему ты так взволновал и разгневан, дорогой брат?.. Быть может, тебя терзают горечь и страх оттого, что ты не в силах изменить предначертанного природой?
Эгисф откинулся назад на троне и пронзил сестру злым, испепеляющим взглядом. Ифигения продолжала:
– Ты спал со множеством женщин – без разбора, лишь следуя зову плоти. С юных лет тебе, царевичу, были доступны все дворцовые служанки, но ты не пренебрегал и простолюдинками. В этом вы с Орестом совершенно не похожи – старший брат был осторожным в выборе любовниц… Однако ни одна твоя женщина не понесла! Ни единого раза ты не призывал во дворец старух, которые бы занялись устранением последствий… А на женской половине дворца часто обсуждают, что царские прихоти становятся все более дикими и ненасытными. Теперь я догадываюсь, почему так происходит! Ты пустой куст, Эгисф, который не принесет плодов. Ведь так? Ты не продолжишь род Атридов… и потому тебя отталкивает мысль о будущем нашего царства. Твой ум занят лишь собой.
Эгисф хранил молчание. Лишь высоко вздымавшаяся грудь выдавала его чувства.
– Что оставит после себя владыка, которому нет дела до судьбы его царства? Возможно, Атрей и Агамемнон не отличались дальновидностью, но они думали в первую очередь о достоинстве Микен, сами шли с войском в походы. Наш отец ведал не только чувство собственного величия, но и снискал народную любовь. Добьешься ли ее ты, прячась за стенами дворца и заботясь исключительно о себе?.. Бедный мой брат, мне жаль тебя. Искренне жаль.
Эгисф поднялся с трона и неторопливо направился к Ифигении. Ощущая растущую с каждым шагом угрозу, царевна вздрогнула, но продолжила говорить:
