Алекс Миро
Озеро: воскресшие
Вскоре вокруг пролома кружили спасательные дроны, вылетевшие с ближайшей станции помощи, а к разлому топали, гремя ледорубами и звеня карабинами, груженные мотками троса андроиды стратостата.
***
С трудом приподнявшись на одном локте, Сибиряк охнул. На любое движение плечо отзывалось острой болью, прострелом, словно ему всадили в кость металлический дротик. Стянув с головы шлем, он огляделся.
– Эй, вы живы?
Черная фигура в паре шагов от него пошевелилась и застонала.
– Кажется, я что-то сломал.
– Не вы один, – вздохнул Сибиряк. – И связи нет. Совсем.
В пещере было темно, только подсветка телефона Сибиряка кое-как разгоняла сумрак.
– Нас уволокло по льду куда-то вглубь, в ледяной карман. Над нами должен был быть разлом, небо, но их нет. Тьма кромешная, – сказал Сибиряк. Он направил луч света, но человек все еще был в шлеме и с визором на глазах.
– Погодите, дайте придти в себя. Голова кружится. – Хантер присел и с усилием поднял визор на лоб.
– Ты? – испугался Сибиряк.
– Твою же мать, – вздохнул Хантер. – Следишь за мной или как?
Сибиряк молча отполз подальше от человека, с которым ему меньше всего на свете хотелось бы остаться наедине в темноте и холоде.
С низкого потолка свисали гроздья сосулек. Их острые зубья злобно щерились в мерцании телефонной подсветки, и казалось, несчастный кружок света вот-вот выхватит из тьмы что-то зловещее.
– Надо найти выход. – Хантер тоже включил подсветку на телефоне, и теперь два кружка шарили по выточенным изо льда стенам, без единого просвета.
Они старались держаться как можно дальше друг от друга, изредка подавая голос, чтобы случайно не столкнуться в темноте.
– Тут что-то есть! – взволнованно сказал Сибиряк, приближая подсветку к высокой выбоине под потолком.
– Похоже это та дыра, из которой мы сюда и попали, – предположил Хантер, задрав голову вверх. – Нам до нее ни за что не долезть, если у тебя нет в запасе альпинистских кошек или ледоруба.
– И что ты предлагаешь? – мрачно спросил Сибиряк.
– Ждать, пока нас кто-нибудь вытащит.
– Никто не знает, что мы здесь, – вздохнул Сибиряк и пошел вправо по стене, подсвечивая каждый уголок.
Хантер пошел по левой стороне.
– Похоже, здесь лед тоньше. За ним видно тоннель или что-то еще, не могу понять.
Сибиряк, осторожно ступая по скользкому полу, подобрался поближе. В искаженной толщей льда поверхности слабым пятном просвечивало что-то на той стороне.
Хантер натянул перчатку и со всей силы ударил по льду. Но вместо удара он поскользнулся и упал на четвереньки.
– Придержи-ка меня, – сказал он, повернувшись к Сибиряку вполоборота.
Он ударил снова, но на этот раз Сибиряк, прислонившись к широкой спине Хантера и опершись ногой о ледяную глыбу на полу, не давал ему съехать назад.
– Ну что? – спросил Сибиряк, нога которого уже соскальзывала с опоры.
– Почти. Уже треснуло! – откликнулся Хантер. Он наносил крепкие удары в одну и ту же точку, так что вокруг этого места расползалась трещина. Она росла, ширилась, пускала отростки по стене, вверх и вниз – паутина гигантского паука. Лед трещал, поддаваясь натиску.
– Есть! – Хантер отступил в сторону, отчего Сибиряк повалился спиной на землю. Хантер усмехнулся. – Пошли, не тормози.
Друг за другом они протискивались в узкий лаз из холодного камня. На секунду Сибиряк подумал, что сейчас Хантеру ничего не стоит оставить его здесь, завалить проход или сделать что-нибудь эдакое, после чего Сибиряк останется гнить в этом темном подземном туннеле. Но, к его облегчению, вскоре они уже вывалились в соседнюю пещеру, широкую, высокую, озаренную светом из зиявшего в своде узкого пролома. Вперемежку с ледяными наростами с потолка свисали увесистые каменные сталактиты. Кое-где они срастались со сталагмитами, образуя причудливые песочные часы с тонким горлышком посередине, застывшие в безвременье.
– Я слышу шум воды, – Сибиряк прислушался.
То пригибаясь под низкими частями потолка, то распрямляясь во весь рост снова, они шли на отдаленный звук, отражавшийся сразу со всех сторон. Пещера становилась все уже и ниже, вдали виднелся черный лаз, который мог окончиться чем угодно: завалом или дорогой к свободе, как повезет.
– Ну что, Алиса, готова прыгнуть в кроличью нору? – осклабился Хантер.
Сибиряк резко остановился.
– Боишься? – спросил Хантер, оглядываясь.
– Удивляюсь, – сказал Сибиряк уверенно. – Зачем она тебе?
– Кто, Омега? – Хантер задумался. – Так много всего, даже не знаю, с чего начать.
– Ее ненавидят за то, что она умеет любить. За то, что была любима человеком, – мрачно сказал Сибиряк.
– Ты прикалываешься? – засмеялся Хантер, не веря своим ушам. – Это она тебе наплела? А прочитать эту историю сам ты не мог! Об этом было во всех местных газетах. Ее хозяин Альфи был болен. Ему уже ничего не помогало. Врачи давали ему пару месяцев, но он так неожиданно и удачно для него самого отмучился, прямо на больничной койке – буквально под носом медсестер. Все знали, что твоя любящая железяка ему помогла. Но доказать ничего не удалось, и ее просто оставили в покое. Но город все помнит. Стоит ей вылезти из своего убежища, как эту убийцу разорвут на части. А ты что думал, она божий одуванчик?
Хантер злобно рассмеялся, а Сибиряк пытался собраться с мыслями, но у него это плохо получалось.
– Почему она солгала мне? – спросил он.
– Потому что, друг мой, все вокруг лгут. Кого ни возьми. Если ты думаешь, что перед тобой не лжец, значит, ты его плохо знаешь. Вот мы с тобой, например, твоя Омега, да бог знает кто еще. И этот О’Коннелл со своим жутким проектом по воскрешению. Чувствую, у этого доморощенного гения рыльце в пушку, так что ты там особо не расслабляйся.
– Расслабиться не получится, Хантер. Я все время боюсь снова встретить тебя в Замке, в темном закутке. Оставь Омегу в покое. Она не твоя Пятнашка, – отрезал Сибиряк уверенно.
– Тоже мне, открытие, – хмыкнул Хантер. – Не она, но такая же. Когда я увидел ее там, в подвале, то растерялся всего на долю секунды. Впервые в жизни замешкался, и это промедление стоило мне удачной охоты.
Сибиряк внимательно посмотрел в глаза Хантера. Если раньше он еще надеялся найти в них хоть немного раскаяния, то теперь не видел ничего, кроме азарта акулы, почуявшей кровь.
– Одного не могу понять, почему ты не повалил меня на пол прямо там, не поднял шум? – спросил Хантер. – Просто стоял и смотрел, как я бегу прочь, вприпрыжку, довольный собственной маленькой шалостью.
– Я замешкался, и это промедление стоило мне удачной охоты, – отозвался Сибиряк, вторя словам Хантера.
– А почему ты полиции ничего не сказал обо мне?
В пещере повисло долгое молчание. Сибиряк не мог ответить на этот вопрос. Кое-что заставило его прикусить язык в тот день, сделать вид, будто он никого и ничего не видел в мастерской Мэри.
– Что бы ни было тогда, теперь я понял, что ошибся и не могу выпустить тебя отсюда.
– И что ты собираешься сделать? – Хантер снимал перчатки, переминался с ноги на ногу, готовый вот-вот отскочить в сторону, если Сибиряк вдруг пошевелится.
Тот стоял молча, лихорадочно соображая. Но Хантер не дал ему времени на размышления. Он сделал резкий шаг назад, и когда Сибиряк, поддавшись инстинкту, бросился за ним, Хантер вдруг сменил тактику и неожиданно ринулся вперед, повалив Сибиряка всей тяжестью своего тела. Каменный пол с мелкими острыми выступами колол спину даже через толстую ткань экипировки. Боль в ушибленном плече нарастала, и Сибиряк, тихо постанывая, крутился под навалившимся на него Хантером, пытаясь высвободить здоровую руку и сбросить Хантера с себя. В сумеречном свете пещеры Сибиряк видел лицо убийцы – спокойное, хладнокровное. Тот не испытывал ненависти, просто делал все, что мог, чтобы выжить, и цена его мало интересовала. Рука нестерпимо болела, но ладонь нащупала наконец тяжелый камень, валявшийся у ледяного бугра. Стиснув зубы, Сибиряк ухватил свое скользкое орудие и попытался замахнуться, но прострел в плече заставил его взвыть от боли. Хантер выхватил камень из ослабленных пальцев Сибиряка и нанес ему удар прямо в висок. Сибиряк поник. Перед его взором выстраивались в ряд неразборчивые тени. То ли это Хантер множился в полутьме затухающего сознания, то ли Сибиряк различил в тумане силуэты иного мира, пришедшие за ним и выстроившиеся вокруг него плотным кольцом.
– А ты не так прост, как кажешься. – Хантер наклонился и поднял с земли два бриллианта. – Так вот кто у нас «анфан террибль» Замка О’Коннеллов. Когда камни объявили в розыск, я и подумать на тебя не мог!
Сибиряк едва мог различить, о чем говорит Хантер, но он уже все понял. Слезы Бога говорили с ним все это время, в его нагрудном кармане, они наперебой рассказывали ему свои истории. Два чистых, прохладных бриллианта, отражающие свет и тьму бесконечным числом граней. Но теперь их голос становился все тише, они удалялись от него вместе с Хантером, прекрасные и родные, уходили в лаз, сжимаемые крепкой равнодушной рукой человека, которому не было до них дела. Из последних сил Сибиряк повернулся на бок, в глазах немного прояснилось. Он потрогал висок – кожа рассечена, рана саднит, но терпимо, только головокружение мешает собраться и предпринять хоть что-нибудь. Шатаясь, он поднялся на ноги, сжимая камень в правой, здоровой руке. Левая болталась ненужной плетью, онемелая, словно ее не было в рукаве.
Из лаза тянуло свежим, знакомым запахом. Сибиряк протискивался сквозь тоннель, опираясь на одну руку. Его макушка все время задевала мокрый свод, бриз холодил влажный лоб, и он уже почти знал, что ждет его впереди.
У другого конца тоннеля черным контуром возвышался силуэт Хантера. Сибиряк тихо, как только мог, крался по каменной плите, к свету, к оглушительному шуму океана внизу, за скальным обрывом, которым заканчивалась пещера.
Хантер ни на что не обращал внимания. Он стоял, глядя вдаль, на линию горизонта, на ледяную воду, над которой пламенело солнце. В ладони перекатывались Слезы Бога – то ли неожиданная удача, то ли бесполезный дар судьбы. Их нельзя было продать, некуда было спрятать, и пересечь с ними границу было невозможно. Но Хантеру хотелось хоть немного насладиться их красотой и величием, почувствовать себя обладателем чего-то настолько прекрасного.
Сибиряк стоял за спиной Хантера, сжимая камень в руке. Он знал себя уже восемьдесят лет. Неспособный на убийство, Сибиряк снова был поставлен перед выбором. Теперь он понимал, что если Хантер выйдет из этой пещеры, то Омеге грозит новая опасность. Сдать его полиции уже невозможно – Сибиряк слишком долго скрывал от них, что видел Хантера в тот день в подвале. Он занес камень.
Хантер повернулся и за секунду до удара перехватил руку Сибиряка в воздухе. Сибиряк ногой толкнул Хантера в живот и тот, поскользнувшись, скатился к обрыву. Океан бросался на каменные стены скалы, пенился и ворчал, глядя на висящего над ним человека. Хантер крепко уцепился руками за выступ.
– Ну что, духу не хватает наступить мне на пальцы? – спросил он ехидно, когда Сибиряк наклонился над ним.
– Тут ты прав. Я, пожалуй, просто уйду. С тебя хватит и этого, – ответил он, развернувшись.
– А как же они? Слезы Бога? Оставишь их тут, со мной? – спросил Хантер, выдохнув, потому что пальцы скользили по камню, а ноги бессмысленно болтались в воздухе, не находя опоры.
Сибиряк оглянулся.
– Где они? – спросил он, возвращаясь.
– У меня в кармане, – простонал Хантер.
Сибиряк опустил руку, и Хантер в один миг, схватив его за запястье, вывернул руку до предела. Сибиряк закричал от боли, и Хантер, подтянувшись, взобрался на скалу и побежал к лазу, из которого они вышли. Сибиряк бросился за ним, по пути схватив камень. Уже пригнувшись, чтобы влезть в узкий проход, Хантер оглянулся, и Сибиряк точным движением ударил его по голове. Слезы Бога лежали на земле.
Он снова был в большой пещере. Свет, падавший через отверстие в потолке, исчез, теперь здесь было сумрачно и холодно. Сибиряк снова припал к лазу и вылез в первой пещере, в кромешной темноте.
– Здесь никого нет… – голоса доносились из отверстия под потолком, ведущего к пролому.
– Я здесь! Здесь! – закричал Сибиряк, подпрыгивая как можно выше, и звук его голоса пронесся под сводами.
Яркий свет фонариков зашарил по стенам, крепкие руки андроида подхватили Сибиряка и втащили в дыру, в конце которой Сибиряк разглядел еще двух андроидов и пару спасательных дронов с привязанными к ним мотками веревки.
– С вами есть еще кто-нибудь? – спросила андроид, все еще держа Сибиряка на руках, как пушинку.
Тот молчал, осматриваясь. Разбитого снегохода Хантера нигде не было видно.
– Вы здесь один? С вами все в порядке? – допрашивала андроид, записывая на камеру глаз испуганное и озадаченное лицо Сибиряка.
– Помогите! – слабый голос Хантера послышался из темноты.
– Там еще один, – констатировала андроид, подергала веревку, пристегнула карабин и полезла в лаз. Ее тело скользнуло по льду вниз. – Вытаскивайте! – второй андроид потащила изо всех сил, и Хантер, протирая глаза от лившейся из рассеченного лба крови, уставился на Сибиряка.
– Ну привет, старый друг, – усмехнулся он.
Теперь оба были повязаны крепкой сетью лжи, посвящены в тайны и грехи друг друга, и это не сулило обоим ничего хорошего.
***
Мэри разложила на полу свои заколки, уселась перед ними, скрестив ноги, словно медитирующий йог, спокойный и задумчивый.
Она рассматривала их все, припоминая, кое-где мельком, кое-где погружаясь в прошлое, читая книгу своей жизни. Роскошный красный павлин, а вот любимый ею и Райаном светлячок, еще египетская пирамидка из золотых нитей с потайной дверкой на крохотных петлях – внутри притаились восемь разноцветных драгоценных камней, таких маленьких и искусно ограненных, что даже тьма умудрялась разыграться в них светом.
Куда только ни заносила их с Райаном жизнь. Они бороздили небо над облаками, меняли континенты, облетали земной шар десятки раз, вдоль и поперек, порознь, разделенные прошлыми обидами и огорчениями, чтобы в итоге снова сойтись и вернуться домой вместе.
Мэри бросила взгляд в окно, на секунду решив, что увидит за ним нечто иное, как зеленую лужайку перед гостиной Замка, но нет, там все так же синело, уже наливаясь ночью, высокое небо. Приготовленное на вечер платье висело на дверце шкафа, и от него веяло прохладой осени. Оно было облетающими, кружащимися в воздухе листьями, оно было коричным запахом в твердой оболочке закрученной в трубочку коры, оно было ветром, разбрасывающим сухие травы. Оно было, как и сама Мэри, великолепным, невозможным и удивительным. Она снова и снова касалась пальцами заколок, подбирала волосы, мысленно примеривала свои сокровища, но никак не могла решиться. Все созданное ею было прошлым, но теперь, глядя на невообразимо длинное платье с подолом, нести который могли бы и верные пажи, на небо за окном, на маленький налитый синячок на запястье, оставшийся от неосторожно брошенного Райаном крепкого снежка, она думала, что пора бы начать новую страницу в своей истории. Крышка шкатулки захлопнулась над своими пленницами, и заколки, погрузившись во тьму, удивленно перешептывались, уверенные, что Мэри непременно должна была выбрать на вечер одну из них. Но они ошибались.
Со второго этажа из кают спускались путешественники. Райан то и дело выглядывал Мэри во фланирующем потоке, но ее нигде не было.
– Спасибо за фрак, – кивнул Сибиряк, пытаясь застегнуть пуговицу на пиджаке. – Если бы не ты, пришлось бы идти в джинсах.
– На здоровье. Не пытайся, не застегнется, – засмеялся Райан. – Я уже двадцать лет на алкалиновой диете. И фосфорные водоросли на ужин. Так что скажи спасибо, что ты вообще влез в костюм.
Вокруг звенели бокалы. Рояль в углу наигрывал что-то из неоклассики, спокойное и размеренное, стратостат покачивался, а андроиды, обходящие гостей, ловко лавировали с подносами на согнутой руке.
– Ну, где же она? – ворчал Райан, поглядывая на часы.
Музыка стихла, путешественники разом остановились, замерли, глядя вверх, на площадку второго этажа, сквозь резные перила. Подобрав длинный подол, по лестнице ступала Мэри Филлипс. Ее платье кружилось, или это просто была иллюзия, ее волосы горели огнем, или то был лишь свет, отраженный в ее рыжих прядях, ее туфли бесшумно шествовали вниз, отсчитывая ступени, или это был просто длинный ворс ковра, торжественно уложенного ей под ноги. Белый рояль снова взял ноты, потянул их, подбрасывая навстречу Мэри, как разноцветные конфетти, приветствуя ее на этом празднике.
Все зашевелились, задвигались, разошлись по залу, покачивая бокалами с шампанским. Андроиды снова пришли в движение, подносы наполнились, и за окном, встречая ночь, зажглись первые звезды. На высоте десяти километров они были точно такими же, как и при взгляде с земли – точки да кнопочки, раскиданные по небу в произвольном порядке.
Сколько бы Мэри ни силилась выучить созвездия – придуманный людьми рисунок, притянутую за уши закономерность, изменчивую картину в небе, – она видела лишь хаос, которым, по сути, и были все эти белые веснушки ночи. Ковши Большой и Малой Медведицы, Дракон, Жираф и Гончие Псы, все они были здесь сегодня, на черном полотне неба, а завтра или через тысячу лет они исчезнут вовсе, а может быть, из них вывалится прочь пара белых звездочек, как выпавшие зубы, и стройная картинка астронома ощерится пустотой в любопытный глаз его телескопа.
– О чем думаешь? – Райан провел ладонью по ее оголенному позвоночнику. Платье зашевелилось, извиваясь, подол радостно зашуршал.
– О звездах, – пожала плечами Мэри и почувствовала, как Райан задумчиво накручивает ее локон на палец.
– А чего о них думать. Есть они и есть.
– Прямо-таки о-о-очень романтично, – хмыкнула Мэри, глядя на их отражение в стекле окна.
– Ты сегодня лучше всякой звезды. Все только на тебя и смотрят. И ходят по твоему платью, кстати, – заметил Райан, покосившись на одного из гостей, промаршировавшего прямо по длинному подолу.
Она взяла его под руку, и под восхищенные взгляды гостей они прошли в открывшиеся двери большого зала. Столики парили в воздухе, на постаменте у стены высилась круглая сцена. На экране позади нее мелькали невнятные тени, похожие на призраков. Но нет, то был лишь свет, направленный через спины собравшихся, превращающий живые, объемные, теплые тела в плоские бесплотные очертания. Райан подвинул стул, помог Мэри расположиться за столом. Золотой подол – осенние листья, разложенные вокруг статного дерева – заставил других гостей почтительно отодвинуть свои стулья.
Поднявшись на сцену, ведущий прищурился – ослепительный свет прожекторов присмирел, и огромная тень, разросшаяся было на весь висевший на стене экран, тоже уменьшилась, съежилась, но так и осталась караулить своего хозяина.
– Дорогие друзья! – и что-то в таком духе. Он говорил и говорил, со свойственной ведущим многоречивостью, беспечностью в лице и голосе, с шутками и смехом. Что-то о счастье быть здесь и все такое. Слова так и сыпались вокруг, и почти каждое можно было предсказать заранее, до того они все были обыкновенны. Поэтому Райан его совсем не слушал. Он смотрел, как в бокале поднимаются крохотные пузырьки. Отблеск циферблата его часов пускал солнечного зайца прямо в золотистую глубину, и тогда пузырьки на секунду вспыхивали. Но, неожиданно для себя, Райан вдруг услышал свое имя.
Вокруг тишина, все смотрят на него, уставились, ждут.
– Иди, – кивнула на сцену Мэри и легким жестом подтолкнула его.
Райан поднялся. Он многое бы отдал, чтобы избежать того внимания, которое преследовало его после интервью у Мишико. Но предпочел смириться – то, что он делал, было необходимо для проекта, и, если все получится, со временем его лицо примелькается на новостных порталах, его будут узнавать в аэропортах, в ресторанах и на улице. Неизбежное зло, как говорится. Покой Замка останется в прошлом. Через его парадные ворота войдут сотни людей, один за другим, жаждущие, страждущие, и все как один проделают тот же путь: крипта – озеро – на выход. Вот и всё. И эта определенность, предписанность будущего нагоняла на Райана тоску. Этого ли он хотел, создавая проект?
– Честно говоря, я был немало удивлен, увидев вас сегодня здесь. Даже глазам своим не поверил. – Ведущий порхал вокруг Райана, одергивая смокинг, оправляя черную бабочку. – И естественно, я не могу удержаться от вопроса…
Райан стоял на сцене, не зная, куда девать руки. Ему было неудобно, хотелось снова оказаться возле Мэри и спокойно насладиться ужином. Но вместо этого он стоял как вкопанный прямо посреди освещенного круга, под ярким лучом прожектора, в ожидании, когда все это наконец закончится.
– …что вы пожелаете нам в наступающем году?
Все выжидательно смотрели на Райана. Тихо. Сцена под ногами едва заметно качается – снаружи бушует ветер, стратостат потряхивает, но внутри этого почти не ощущаешь. В цитадели роскоши хорошо и уютно и можно ни о чем не волноваться. Среди всех собравшихся в зале Мэри видно сразу. И дело не в ее золотом платье, не в ярких рыжих волосах, неприбранных, играющих крупными кольцами на оголенных плечах. Дело в чем-то ином, необъяснимом, в какой-то невидимой силе, исходящей от нее, притягивающей и держащей на расстоянии одновременно.
Чего бы им такого пожелать? Райан задумался. Быть банальным не хотелось. Не этого ждут от него притихшие путешественники. Почему его вообще вызвали на сцену? Внезапно все стало просто и ясно.
– Прежде чем перейти к тосту, – он взял бокал с шампанским из рук ведущего, – я хочу вас заверить, что в самом начале нового года мой проект будет готов. Не стану напоминать вам суть, все и так знают о Замке и о многом, что там происходит. Но в суматохе интервью и статей главное так и осталось несказанным. Это любовь. Знаете, любовь, замешанная на скорби и тоске, разрушает. Она подтачивает, пытает, мучает, обгладывает живую плоть кость за костью, и каждый из нас чувствует, на уровне инстинкта, что любовь не должна быть такой. Она должна, она обязана созидать, даровать жизнь и жажду жизни, освобождать и напитывать энергией. Но это возможно, только если любовь станет счастливой. Разве могли мы с вами, потеряв дорогого человека, надеяться, что наша любовь к нему снова наполнится счастьем, подарит надежду? Возможно, я замахнулся на слишком большое дело. Возможно, я пытался избавить нас всех от страдания и горя, и я попробовал. И пока все идет как надо. Надеюсь, в следующем году у любого из вас, у всех, кто в этом нуждается, будет шанс приехать в Замок и благодаря проекту обрести душевный покой. Поднимаю бокал за то, чтобы в две тысячи семьдесят четвертом любовь была только созидающей и счастливой.
Мэри подняла свой бокал первой. Вслед за ней потянулись и остальные. Райан мельком оглядел зал. Кто-то задумался, кто-то наслаждался, кто-то загрустил, может лишь на минуту-другую, что-то припомнив или не найдя сегодня рядом того, с кем так хотелось бы соприкоснуться хрустальными бокалами. Сколько их будет? Тысячи? И все такие разные, каждый принесет в Замок свою историю, неповторимую, запишет ее на диск, обрывками и цитатами из прошлого.
На время сеанса приоткроется завеса, из колоса будет извлечено зерно – душа, дух, субстрат, перенесенный в питательные глубины озера, чтобы родиться там чем-то целебным, волшебным. Оно выйдет из озера, это обретшее имя зерно, и совершит то, для чего предназначено. Небо останется небом, вода – водой, изменятся лишь те, кто решится приехать в Замок. Вот ради чего он затевал свой проект. Не будет статики, скуки, однообразия, нет. Ничто не повторится дважды – сплошные перемены, одна за другой, и эта мысль заставила Райана улыбнуться.
– Друзья, если вы заметили, в этом помещении нет ни одного окна. Как же так, спросите вы? Разве конструкторы могли допустить такой нелепый промах? – начал ведущий. – Мы сидим здесь, на высоте скольких-то тысяч метров, доедаем великолепный новогодний пудинг с изюмом и миндалем и пялимся на черную стену? О нет, какое разочарование! Но! – Он поднял палец вверх и покрутил им в воздухе, будто наматывал на веретено невидимую нить. – Как и многое в нашей жизни сегодня, это лишь иллюзия.
Черные стены начали плавиться, ниспадать вниз крупными каплями, стекать, будто оставленная у раскаленной печи восковая куколка в траурном платье. А за ними в просветах, которые все росли и росли, проглядывала точно такая же, но отчего-то далекая, насыщенная чернота. Столики поплыли в стороны, аккуратно прижав белые скатерти по краям, словно подобрали болтающиеся юбки. Путешественники вставали с мест, устремлялись к смотровому стеклу, и стулья так же деликатно, стараясь не попасть никому под ноги, поплыли по воздуху куда-то вбок, за ширмы.
– Господи! – только и произнес Сибиряк. Он стоял рядом с Мэри и Райаном, озадаченный.
– На какой мы высоте? – спросил Райан, оглядываясь на ведущего.
– Сто километров, дамы и господа. Пока длился наш новогодний ужин, стратостат набрал максимальную высоту. Мы находимся на границе с космосом.
Мэри оперлась на руку Райана. Ее вдруг охватила слабость. Страх сменялся восторгом, затем переходил в панику, а потом неудержимо тянуло прижаться носом к стеклу, приглядеться повнимательнее, впитать в себя каждую невообразимую деталь. Горизонт сиял вдали линией голубого всполоха. Под стратостатом, как подтаявший пломбир, простирались километры густых облаков, далеко внизу.
Но Райан смотрел не вниз, а вверх, в темноту космоса. Круглый разлапистый спутник кружил там, в пустоте, медленно вращаясь на фоне звездных веснушек. Что-то мелкое проносилось по земной орбите, едва схваченное глазом, нераспознаваемое. Ему хотелось подняться выше, туда, в холодную полость невесомости, но шар так и дрейфовал на максимально возможной высоте, без единого шанса выбраться с заданной траектории. И пока путешественники восхищались происходящим, Райану нестерпимо хотелось подняться выше – таков был он сам, не признававший потолка, предела возможностей, вечно неудовлетворенный и все время заглядывающий за горизонт. Вокруг раздавались удивленные возгласы, трепетный шепот, а Райан уже мечтал о будущем, в котором он сможет хоть ненадолго пробраться дальше, в беспредельные космические угодья, потому что настоящего ему всегда было мало.
– Но и это еще не все, – вдруг прервал молчание ведущий, и, будто по сигналу, под ногами путешественников оголились прозрачные крышки люков.
– Что это такое? – спросил Сибиряк, присев на корточки.
– Вставайте прямо на середину люка. И узнаете.
Когда все встали по местам, будто шахматные фигуры, – Мэри пришлось подобрать широкий подол – стеклянные платформы плавно поехали вниз. В прозрачных трубах было тепло, подогретый воздух стремился снизу вверх, поднимал волосы и щекотал ноздри. Мэри и Райан стояли, обнявшись, в тесном проеме. Больше никого не было видно и слышно, только их собственное дыхание. Вверху над ними круглой прорезью пестрел открытый люк, из которого был виден потолок обеденного зала. Наконец они оказались в капсуле с круговым обзором. Платформа поднялась и оказалась крышкой, герметично запечатавшей вход в капсулу. С лязгом прокрутились вентили, защелки, замки, и тогда они поняли, какой сюрприз им приготовили организаторы поездки.
Райан огляделся. В соседней капсуле сидел Сибиряк, крепко держась за поручень у самого носа кабины. Его лицо было бледным, казалось, он был бы не прочь остаться в стратостате и спокойно закончить ужин, но, завороженный происходящим, все не решался попроситься обратно на борт. Райан помахал ему рукой, и Сибиряк, испуганно улыбнувшись, помахал ему в ответ.
– Гляди, он струхнул, – засмеялся Райан.
– Мне, знаешь ли, тоже не по себе. – Мэри всматривалась в бесконечное пространство перед ними.
Казалось, еще чуть-чуть, и их ждет свободное падение. В животе у Сибиряка ухнуло, когда капсулы начали медленное движение вперед. Длинные толстые тросы, соединяющие их со стратостатом, разматывались в гулких механических глубинах, воздух внутри становился холоднее, горизонт выпрямлялся, и яркая полоса заходящего над Землей солнца теперь казалась оранжевой апельсиновой коркой. Вскоре двадцать пять капсул уже парили в свободном полете, будто ножки гигантского паука – черные, привязанные к стратостату шланги, увенчанные овальными «башмачками» с человечками внутри. Некоторые капсулы медленно вращались вокруг своей оси, некоторые чуть раскачивались из стороны в сторону. Стратостат продолжал движение вперед, по маршруту, и вскоре пломбирные облака уже сменились синей гладью океана. Отсюда все было видно, как на ладони: и необъятную широту Земли, и безмерную удаленность космоса. Вверх и вниз, над прозрачным потолком и под прозрачным полом. Горизонт делил Вселенную ровно надвое. Стратостат двигался в сторону заката и нагонял его, не желая отпускать путеводную оранжевую линию разреза, с сочащимся из него апельсиновым соком света. Сибиряк смотрел вдаль, туда, где, по его предположениям, должен был быть его дом. Хотя и примерно, и наугад, он искал глазами далекую землю, отделенную от него тысячами километров, еще невидимую, спрятанную за аппетитной округлостью планеты; он присматривался к той точке, где, возможно, была его деревня. Прижимаясь лбом к толстому стеклу, единственному, что отделяло его от прыжка в неизвестность, от дороги домой, он сжимал в руке два чистых бриллианта. То и дело он раскрывал ладонь, чтобы дать им полюбоваться красотой космоса и Земли, и снова сжимал пальцы, прислушиваясь к их неторопливому рассказу. Слезы Бога говорили ему, что не впервые видят звезды. Они помнили, как однажды, после тысячелетнего сна в каменных глубинах якутского карьера, их вдруг потревожил оглушительный грохот. Простые камни сыпались, и Слезы Бога сыпались вместе с камнями. Ковш собирал и возносил их, и они возносились вместе с разнородной породой, а потом обрушились вниз, задыхаясь в мелкой пыли каменного крошева, прямо в кузов карьерного самосвала. «Как неуважительно!» Камни вознегодовали от этих воспоминаний, и Сибиряк разжал пальцы, дал им насладиться миром вокруг, успокоиться немного.
Они летели в правильном направлении, все ближе и ближе к Сибири, к тайге, к ее хвойным плато, к разверстым ртам якутских алмазных приисков, к дому, где родился и он, и эти бесценные бриллианты. Сибиряк снова сжал пальцы, и Слезы Бога опять погрузились в воспоминания. Они сетовали, что в кузове самосвала их трясло и гигантская машина закладывала виражи над сыпучими обрывами карьера, разрезая ночь двенадцатью ослепительными вспышками фар. Камни подбрасывало и швыряло, и все, что они видели, это небо – точно такое же, как сейчас, те же звезды, те же одинокие холодные пространства. В тот день они впервые вышли из колыбели карьера, чтобы вдохнуть в себя ночь, рассмотреть и Гончих Псов, и Кассиопею, и Большую и Малую Медведиц, хотя, говорили бриллианты, перекатываясь в теплой ладони Сибиряка, все эти названия – пустой звук. Они, как и Мэри, видели над собой лишь хаос небесных веснушек, разброд и шатание, беспорядок, который и есть единственный порядок Вселенной. Сибиряк разжал пальцы, и камни, всматриваясь в космические пространства над его головой, закивали сами себе. Они всегда были правы, потому что знали мир лучше всех. В этом и была их завораживающая красота.
