Алекс Миро
Озеро: воскресшие
Золотые колосья жизни
Ни одной новости из ленты Мэри обычно не дочитывала до конца – она пробегала по ним взглядом, выхватывала строчки, бросала их на полпути, перебегала к следующим. Буквы, точки, запятые, смысл выстраивался из обрывков. По большому счету, в мире ничего не менялось, стоило ли вникать в каждую новость? Но неожиданно кое-что зацепило ее взгляд.
Как всегда, когда Мэри было грустно, отслеживающая ее мимику Четверка приносила ей свежезаваренный чай с цедрой лайма и тихо, насколько это может сделать трехсоткилограммовый андроид, выходила из комнаты. Но сегодня Четверка, по просьбе Мэри, поставила для нее музыку.
– Лучше бы я не читала новости. Умерла солистка моей любимой группы. Включи их хиты, пожалуйста, просто сборник, – попросила Мэри, когда Четверка подошла к пульту управления умным домом.
– Что в ее смерти тебя расстроило? – спросила Четверка без выражения в голосе. Она не могла понять, что могло тронуть Мэри в смерти совершенно незнакомого человека.
– Ее песни были со мной все время в колледже. Под них я впервые танцевала с Нисом на вечеринке, впервые призналась отцу, что не пойду работать врачом, как бы он на это ни рассчитывал. Когда я говорила с ним, то так боялась, так тряслась, что забыла выключить звук в телефоне и в наушниках играла одна из их песен на повторе. Когда отец в ярости швырнул на пол мой диплом, который висел в рамке у него на стене на почетном месте, я выбежала из дома, и в ушах все еще звучал голос Леоноры Росетти.
– Сочувствую, – ответила Четверка.
Казалось, Четверка сказала это искренне, хотя Мэри знала, что в ее исполнении это просто слова. Она рассчитывала поговорить обо всем за ужином с Райаном, потому что сейчас ей нужно было выговориться. Просидев в своей комнате несколько часов, Мэри все же спустилась вниз на запах тушеного мяса с овощами. У лестницы ее уже поджидала Кэссиди.
– За весь день ты ни разу не пришла ко мне, – обиженно сказала она и вытянула рукав серой кофты. Мэри заметила, что за поворотом в коридор стоит, с интересом выглядывая, Ева.
– Сегодня у меня совсем нет настроения. Но Четверка поставит вам с Евой станцию в саду. Райан купил рождественское приложение «Хранителей времени» – настоящий праздничный квест.
Ева вышла из своего укрытия и подошла к Мэри. Хотя девушке было шестнадцать, они с Мэри были одинакового роста. Казалось, Ева состояла из одних костей, с круглыми суставами на сгибах, а под белой тонкой кожей рук просвечивали синие дорожки вен. Одежда Евы выглядела застиранной, а от дырок на коленях джинсов Мэри поморщилась – сама она предпочитала сдержанную элегантность, и подростковый бунт вызывал в ней недоумение. В зеленых глазах девушки читались смущение и вызов, два противоположных чувства, которые так органично уживаются друг с другом только когда тебе шестнадцать.
– Может, вы… эм-м… составите нам компанию? Я к чему… эм-м… ну, мне было бы интересно узнать, ну, как все это работает…
Сначала Мэри испугалась, что отрывистая речь Евы – результат сбоя при формировании воскресшего. Но потом вспомнила, что на видеозаписи с конференции, где девушка представляла свой проект, она излагала свои мысли примерно так же. Но то было сначала. Когда речь зашла о самой работе, в которую Ева вложила год своей жизни, ее речь потекла, словно река – хоть и с неровными порогами, но полноводная и живая.
Кэссиди нахмурилась на секунду. Ее задело, что Еве было интереснее увидеть станцию виртуальной реальности Райана, чем провести время с подругой. Девочка не замечала, что в свои шестнадцать Ева будто находится на расстоянии нескольких световых лет от наивной десятилетней Кэссиди.
– Не могу, правда. Поиграйте сегодня, а завтра я попрошу Райана уделить время твоим вопросам. Обещаю.
– Ну и ладно, – вмешалась Кэссиди. – Пошли, Ева, у нас вся ночь впереди!
Разве, увидев этих девочек, кто-то смог бы сказать, что они всего лишь имитация реальных людей, продукты программы, сочетающей в себе искусственный интеллект и визуальную матрицу, до которой вполне можно дотронуться?
Четверка была в кухне, сбрасывала пищевые отходы в компостер и вытряхивала готовый для удобрения сада чернозем из лотка. Когда Мэри вошла в гостиную, стол был уже накрыт и во главе его одиноко сидел Райан. Он казался маленьким и потерянным в огромном зале за длинным столом на двадцать четыре персоны. Мэри села, как всегда, по правую руку от него, чтобы смотреть в высокое окно, за которым была видна часть сада, а за полосой низких кустов уходила вдаль вересковая пустошь. Но сейчас, с наступлением темноты, в стеклах отражались лишь обитатели гостиной и неяркие лампы, развешанные вдоль стены.
– Сегодня весь день напеваю «То немногое в тебе», – прервал молчание Райан.
Мэри удивленно уставилась на него.
– Ты помнишь? Это моя любимая песня! – она улыбнулась.
То немногое в тебе, ради чего начать сначала
Стоило бы в сотый раз,
Дай нам шанс.
Мэри подхватила:
Услышать «да» из уст твоих,
В сотый раз начав сначала,
Дай нам шанс…
Райан тихо засмеялся.
– Ты танцевала с Нисом под эту песню. Пришлось мне хорошенько нажраться, чтобы успокоиться.
– И Бирн не пустил тебя на порог. Ты так и остался спать на крыльце, как блудный пес, – веселилась Мэри.
– Ну конечно! Кто сказал тебе такую глупость? – возмутился Райан.
– Я сама видела. Просто перешагнула через тебя и, шатаясь, пошла спать в твою спальню без тебя, – пожала плечами Мэри.
– Что? Я все эти годы был уверен, что ту ночь ты провела с Нисом! Почему ты ничего не сказала?
– Да ты и не спрашивал. Решил, что все знаешь сам, даже не разобравшись. Впрочем, как обычно. Будет тебе уроком.
Мэри поежилась. Сколько раз она лгала ему? А что, если он все знает, просто молчит? Она посмотрела на Райана и вдруг осознала, что это возможно, потому что он всегда был таким – скрытным, самобытным, и заглянуть в его душу мог лишь один человек на свете – его дед Бирн, и делал он это лишь для того, чтобы навести в ней свой порядок.
– Вот уж действительно потеря для мира музыки. – Райан с аппетитом жевал кусок распечатанного мяса.
– Говоришь, будто читаешь газетный заголовок. Без души, – спокойно ответила Мэри.
– Боюсь, меня не трогает смерть постороннего человека, – сказал Райан, вытирая рот салфеткой.
Над столом повисло долгое молчание. Часы метнулись вспять почти на два десятилетия назад. Вымокшая под дождем Мэри стоит у закрытого гроба. Ей почему-то стыдно и хочется плакать. Нет, старик Бирн получил по заслугам. Казалось, столько лет сама смерть в ужасе отворачивалась от него, не желая иметь с ним никаких дел. Но вот он ухитрился достать и ее. «Райан приедет с минуты на минуту», – голос дрожит, она отдала бы все на свете, чтобы Райан наконец вернулся сюда, к ней. Но погода хмурится, вокруг разливается серая муть и тают краски – зеленое поле кладбища теряет цвет, за ним букеты, словно поблекшие разноцветные мозаики, растворяются и мертвеют, в небе сплошная серость, будто сам Бирн взирает из-под закрытой наглухо тяжелой крышки и радуется тоске и безысходности, окутавшей все вокруг. «Пора начинать, мисс Филлипс», – священник мягко касается ее руки. «Мы можем еще подождать? Райан его единственный родственник». Белое облачение, бледное лицо, и даже в нем нет ни единой краски. Хочется выть, но Мэри понимающе кивает, и вокруг нее и дюжины гостей разносятся ничего не значившие для Бирна слова молитвы. Ему выписывают билет на небеса, но каждый из присутствующих знает, что Бирну О’Коннеллу давно заказана дорога в преисподнюю.
– Тебя вообще не трогает смерть.
Овощное рагу в тарелке Мэри остыло. Четверка старалась, но она не обидится, если Мэри выбросит все приготовленное в помойку. Потому что андроид не умеет обижаться. Как хорошо и спокойно жить на свете, если сердце ничего не чувствует.
– Скоро Рождество, – сменил тему Райан, он весело потирал руки.
– Я хочу съездить в город завтра, – сказала Мэри. – Куплю кое-что для рождественского настроения. Если хочешь, могу взять гирлянды, целый моток. Украсим сад. Можно заказать венки на дверь у флориста и носки для подарков на камин. Хочется чего-то традиционного, как в детстве.
– Мы – те немногие динозавры, которые хотят «как в детстве». Сколько лет подряд люди празднуют Рождество в очках дополненной реальности? Разлетятся по разным частям света, наденут очки в сочельник – и вот оно, счастье, все в сборе. Только что тарелки с пудингами на столе подозрительно наезжают друг на друга и праздничным ужином не поделишься. А так очень удобно… – в голосе Райана слышалось разочарование.
Мэри усмехнулась.
– Сколько раз мы с тобой праздновали Рождество так же? Я в Париже, ты в Занзибаре, я в Токио – ты в Ливерпуле. Тебя это ничуть не смущало.
– Я был придурком, Мэри. Теперь я это понял.
Она уже стояла у высокого окна, всматривалась в темный сад, раздумывая, как получше украсить его. Ей хотелось, чтобы воскресшие почувствовали себя счастливыми. Райана не трогает смерть. Никто из воскресших не доживет до следующего Рождества, и все, что она может сделать, это порадовать их, пока они еще здесь. В голове Мэри вертелись десятки вариантов праздничных венков, серебряных звезд, свисающих с деревьев на длинных лесках, красных шаров, в которых будет отражаться клумба у парадного входа, и розовых вересковых метелок, опрокинутых вверх ногами над каминной полкой.
– Хочешь, поднимемся в башню, разберем рождественские игрушки? – спросил Райан. Вилка звякает о край тарелки, из графина в стакан переливается виски, в кухне по полу со скрипом двигается стул – Четверка наводит порядок после готовки. Но Мэри хочется выть, как в тот день, когда она стояла одна у гроба, в окружении незнакомых ей людей, друзей Бирна, промокшая под дождем, в ожидании Райана, которого где-то на другом краю земли не трогала смерть близкого человека.
– Иди, я сейчас догоню, – ответила она через плечо. В саду мелькнули тени, пронеслись голоса. О чем говорят воскресшие, собравшись вместе? Среди них малышка Кэссиди, вытягивает рукава вязаной кофты, прислушивается к звукам ночи.
Райан с легкостью преодолел все крутые лестницы и вскоре был в восточной башне. Двери в Замке не запирались, и, повернув простую латунную ручку, он вошел в темное помещение с полукруглыми окнами. Над крышей снаружи поскрипывал крутящийся на ветру флюгер, и, насколько Райан помнил, на восточной башне флюгер был в виде кудрявого барашка, попирающего копытцами розу ветров. В прогретой за день солнцем комнате было тепло и уютно. Из окон открывался вид на всю долину, на ту ее часть, что заканчивалась перелеском на горизонте, и где-то вдалеке были видны огни города. Высоко в небе пролетали экскурсионные капсулы – их огоньки были зелеными, а в некоторых кабинах горел свет. В чистом ночном небе были видны все звезды, и Райан стоял, вспоминая названия созвездий из школьной программы, до тех пор, пока дверь в башню не отворилась.
– Еле забралась сюда, ноги болят и в боку колет, – пожаловалась Мэри.
– Хочешь, сделаем тебе мастерскую в одной из башен? Чего ты сидишь в подвале, как крыса?
– Вот спасибо! – хмыкнула Мэри. Райан будто нарочно приправлял благие намерения оскорблением, словно боялся сойти за мягкосердечного нытика.
Райан щелкнул выключателем, и пять ламп в старинных медных плафонах зажглись по кругу, озарив потолок.
– Коробки должны быть подписаны, – сказал он, обходя стеллажи с аккуратно расставленными контейнерами. – Четверка сортирует вещи в доме по правильным схемам, расставляет по понятной логике.
– Вот они, – обрадовалась Мэри и спустила три тяжелые коробки на пол.
– Не могла подождать меня, я бы тебе помог, – рассердился Райан, но Мэри только усмехнулась.
Они надрезали пыльную полоску клейкой ленты и заглянули внутрь. Елочные шарики. Стеклянные.
– Их не на что вешать, настоящей елки-то нет, – посетовала Мэри.
– Поставим виртуальную в гостиной, как всегда, – предложил Райан.
– Ты знаешь, я немного старомодна. Хочу Рождество как в детстве. Раз рубить настоящие запрещено, купим имитацию, нарядим…
– Да ну ее, этот веник из маниоки, – прервал ее Райан, и Мэри поморщилась от обиды. – Я закажу виртуальную проекцию в интернет-магазине, ее разработают за день и пришлют на почту. У нас будет шикарная елка. Выберешь шары из электронного каталога, какие захочешь, лучше и интереснее, чем эти.
Со злостью Мэри закрыла коробку с игрушками.
– Да ну, Райан, ты вообще ничего не понимаешь? Я же говорю, как в моем детстве. Праздника хочу, настоящего. А тебе лишь бы побыстрее заказать и отделаться! Ты меня не слушаешь!
– Да понял я тебя! Просто ты предлагаешь всякую глупость. Ну на кой тебе зеленое подобие метлы, если ты живешь с человеком, способным купить для тебя самую роскошную елку на маркете? Хочешь, я ее даже подкорректирую? Пара изменений в кодах, и у тебя будет уникальная елка, какой ни у кого на свете нет. Да ты ее от натуральной не отличишь! О чем вообще речь!
Мэри поднялась с пола, подошла к низкой двери, едва вспомнив, что надо пригнуться, и выскочила вон к крутой винтовой лестнице. Она стояла, облокотившись спиной о стену, и глубоко дышала, чтобы успокоиться. «Вот же идиот, – думала она зло. – Даже Четверка поняла бы меня, в отличие от этого чурбана. Хотя…»
Как обычно, Мэри могла найти оправдание для любого поступка или слова. Так ей было легче. Жить рядом с человеком, на которого таишь обиду, в сотни раз хуже, чем найти любое, даже самое глупое, объяснение и простить.
«Хотя… он хочет заказать для меня самую красивую елку. Просто не может нормально выражать свои мысли. Ладно, шарами и гирляндами украсим сам дом».
Дверные петли чуть скрипнули, и доски пола под ногами повторили этот пронзительный звук. В одном из длинных узких окошек отражалась сама Мэри, стоящая в черном проеме, – такая же темная фигура.
– Успокоилась? – примирительно спросил Райан, будто с самого начала не воспринял ее обиду всерьез.
– А шары я могу развесить где захочу? – спросила Мэри, но в ее голосе слышался не вопрос, а утверждение.
– Ну конечно. И сад укрась по своему вкусу.
Кивнув и сдержанно улыбнувшись, довольная Мэри села рядом с Райаном. Он уже распаковал вторую коробку.
Все, что лежало на этом чердаке, было достоянием Райана и многих поколений его семьи. Но он без особого энтузиазма рассматривал затейливые вещицы, кое-что откладывал в сторону, чтобы потом выбросить. Для Мэри все это добро значило гораздо больше, чем для его законного владельца. Любя Райана, она быстро привязывалась ко всему, что принадлежало ему, принимала в свое сердце и его, и все, что с ним связано. Каждая безделушка, вроде новогоднего фонарика с севшей батарейкой или птички с деревянным тельцем, вдоль которого раскинулись бумажные крылышки, была ей дорога как привет из прошлого того человека, кем она по-настоящему дорожила. Она потихоньку отползла в сторону и взяла пустой контейнер.
– Это все в помойку, – сказал Райан, заметив, как она бережно складывает в контейнер неработающие гирлянды и полысевший серебристый «дождик».
– Я сама потом выброшу, – сухо сказала Мэри, сосредоточенно укладывая на «дождик» бумажную птицу.
– Не выбросишь, знаю я тебя. Припрячешь куда-нибудь, пока Четверка не доберется до этого барахла.
Во второй раз за вечер Мэри захотелось побольнее ущипнуть Райана за руку или просто развернуться и уйти.
– Тебе вообще по барабану то, что я делаю? Для тебя это все глупости и капризы? Может, для меня дороги вещи из нашего прошлого, на которые ты плевать хотел!
– Во-первых, это ненормально. Что было, то прошло, тоже мне ценность. Во-вторых, и что с того, что ты это сохранишь? Мне не нужны поломанные праздничные игрушки, – разозлился Райан. – Я уехал из дома в восемнадцать и много лет не приезжал сюда. А когда вернулся, ни деда, ни отца уже не было в живых. То, что ты возомнила вещами большой важности, для меня ничего не значит.
Райан был вне себя от негодования, и Мэри не знала, как объяснить ему, что этот ее поступок – просто одно из проявлений любви.
– Я спрячу контейнер подальше, и ты его больше не увидишь, – сказала Мэри и придавила крышку – птичье крылышко хрустнуло, обломившись на самом кончике. Мэри тихонько выругалась.
– Ты посмотри, что я нашел, – сказал Райан, отодвигаясь от коробки, чтобы Мэри лучше могла рассмотреть содержимое.
Он бережно извлек оттуда два венка. Еловый, с красными ягодами омелы, листьями плюща, белыми шариками хлопка и золотыми колокольчиками. Райан потряс венок, и тот зазвенел тихо и робко, словно стеснялся собственного голоса после стольких лет молчания. А Мэри достала широкий венок из сосны, с пожухлыми кружками апельсина – коричневые сердцевины в оранжевом обводе кожуры. На шишках еще держалась обсыпка из белых блесток, словно кристально чистый снег припорошил их рано поутру, палочки корицы болтались на веревках.
– Венки ты тоже намерен выбросить? – упрямо спросила Мэри, глядя на него из-под насупленных бровей.
– Конечно, нет! Они же наши. Магазинчик, где мы их купили, давно закрылся. Я проверял. Вот это для меня дорого. Корица напоминает по цвету твои волосы…
Он протянул к ней руку, от чего Мэри зажмурилась и щеки ее порозовели. Она почувствовала, как он вытягивает длинную прядь мягких волос, стянутых заколкой в виде крохотного одноэтажного домика. На витрине размером с ноготь выставлены красные, зеленые, золотые рождественские украшения, собранные и выточенные Мэри из полудрагоценных камней. Тот самый магазинчик в Килларни.
Райан приложил ее локон к коричной палочке, чтобы сравнить цвет. Мэри открыла глаза и придвинулась ближе. Запах детства от коробок с игрушками, теплый дощатый пол башни, едва слышный скрип флюгера на крыше – мир закрутил ее, завертел, будто она летела на карусели в парке аттракционов, увлекаемая центробежной силой. Вся ночь пролетела незаметно, как один час.
***
К обеду Мэри уже была в Килларни. Она деловито цокала ботильонами на высокой графеновой платформе, лавировала между туристами, сбившимися в кучу перед аэропабом. Когда все столики один за другим воспарили под купол, плавно, не расплескав ни единой капли пива, улица наконец расчистилась. По тротуару волочился конец тяжелого мотка разноцветной новогодней гирлянды, которую купила Мэри, но она была так увлечена собственными мыслями, что не замечала ничего вокруг.
– Мисс, постойте. Мисс!
Она прищурилась – яркое солнце светило в глаза.
– Солнечная батарея вот-вот оторвется. Вы ею скребете по тротуару. – Молодой человек поднял с земли аккумулятор, протянул его Мэри.
– О, спасибо. Я и не заметила.
– Моток тяжелый, давайте помогу донести.
– Почему бы и нет, – обрадовалась Мэри. – Моя машина заряжается на стоянке через пару улиц отсюда.
– Сибиряк, – представился новый знакомый.
– Что, простите? – спросила Мэри.
– Юрий Успенский. Лучше просто Сибиряк, – ответил он, пыхтя, потому что гирлянды в руках так и норовили расползтись из наспех связанного мотка.
– Русский, значит. Я Мэри Филлипс. Ochen’ priyatno.
– Неплохо, – засмеялся Сибиряк. – Знаете русский?
– Как и все сейчас, по паре фраз из многих языков. Когда столько путешествуешь, волей-неволей что-нибудь да выучишь.
– Собственно говоря, я тоже не из местных. Приехал из Штатов ненадолго.
– Посмотреть достопримечательности? – спросила Мэри.
Вопрос поставил Сибиряка в тупик. Сказать «да» – значит, отказаться от участия в проекте Замка. Если он признается честно, Мэри решит, будто он специально выслеживал ее, чтобы познакомиться.
– Здесь живет моя старая знакомая. В последний раз мы виделись много лет назад, и вот теперь столкнулись на вокзале в Дублине. Она попросила меня навестить ее. Элайза Маккенна.
– Мир тесен! Я как раз собиралась заехать к ней на днях, – удивилась Мэри. – Могу поменять планы и сделать это сегодня. Мы нечасто видимся, нам будет приятно встретиться перед Рождеством. Я могу отвезти вас к ней, если хотите.
– Даже не подумаю отказаться, – обрадовался Сибиряк.
Они дошли до стоянки. Сибиряк загрузил моток в багажник. Аккуратно расставленные пакеты с подарками, коробки имбирных пряников, кукурузные и вересковые метелки, перевязанные красными лентами, золотая звезда с острым наконечником и набор стеклянных шариков с искусственным снегом. Вот оно, Рождество, звякает, перекатывается, шуршит в багажнике машины, готовое к употреблению.
Сибиряк рассматривал застраивающийся пригород. Вдоль дороги как грибы росли пятиэтажные дома с открытыми парковками и зарядными станциями для машин. Минимаркеты для будущих жильцов, за прилавком андроиды в красных рубашках, надетых поверх обязательной заводской униформы. За новыми кварталами стелились поля солнечных батарей, сельскохозяйственные пастбища с модифицированными зерновыми культурами, устойчивыми к засухе. Вдоль ровных квадратов засаженной ячменем земли протаптывали дорожки одичавшие овцы. Мясо выращивали в биоколлайдерах, печатали на принтерах, а овцы, похожие на круглые шерстяные шарики, бродили по полям, озадаченные свободой.
Вдали у горизонта Сибиряк заметил яркую вспышку, но она тут же погасла.
– Что там такое? Похоже на кислородный парник, – спросил Сибиряк, всматриваясь вдаль.
– Не просто парник. Здесь они называются «консерваторы природы». Купол протяженностью два километра и километр в ширину. Туда со всего острова свозят растения и насекомых, которые не смогли приспособиться к меняющемуся климату и погибают на воле. Внутри микроклимат как пятнадцать лет назад.
– С удовольствием пожил бы там немного. Особенно если зимой под куполом выпадает снег или хотя бы достаточно холодно, чтобы надеть теплую куртку и перчатки.
– Когда-нибудь зима вернется. Я верю в это, все верят, – ответила Мэри и свернула налево на узкую проселочную дорогу. – Может быть, мы даже почувствуем ее приближение загодя.
– Первый вестник зимы всегда ветер. Он какой-то злой, будто его растревожили посреди ночи, – ностальгировал Сибиряк. – Зимний ветер хватает за волосы, бьет по лицу, не сильно, так, чтобы не зазнавались, ищет прорехи в одежде, просовывает свои ледяные руки к телу…
– Да, именно таким я его и помню, зимний ветер, – вздохнула Мэри.
Сибиряк подумал, что они с Мэри в чем-то похожи. Она так же связана со своим домом крепкими узами, поэтому тонко чувствует происходящее вокруг. Когда он жил в родном поселении в тайге, то порой было достаточно одного шороха, птичьего крика или луча, иначе упавшего на подоконник через омытое дождем стекло, чтобы понять, что погода меняется, приходит другой сезон или просто лес хочет сказать ему что-то по секрету. И снова сожаление кольнуло его: связь с домом, прерванная, обрубленная, ныла фантомной болью в области сердца.
– Приехали, – сказала Мэри, паркуясь у дорожки перед входом.
Сибиряк огляделся. Двухэтажный перестроенный дом, едва ли сохранивший первоначальные черты. Над вторым этажом возвышался голубой стеклянный купол парника: из него выглядывали карликовые пальмы, по полу стелились вьюны, а к потолку были подвешены лианы. К стеклу льнуло дерево, на голых ветвях которого красовались оранжевые плоды. Цветок ростом со взрослого человека высунул из раскрытой створки огромные красные бутоны с белыми острыми пиками – разверстые тигриные пасти, – они впитывали солнечный свет.
Удивленная появлением Мэри и Сибиряка, Элайза спешила им навстречу.
– Ты уже познакомился с Мэри сам? – спросила она шепотом.
Сибиряк был рад ее военной привычке вести себя осторожно и не болтать лишнего в любой непонятной ситуации.
– Не говори ей, что я узнал ее по фото из Сети, ладно? Я искренне захотел ей помочь, – прошептал Сибиряк.
Они с Элайзой стояли в холле, пока Мэри разгружала наборы с имбирным печеньем на кухонном столе.
– Договорились. Ты еще хочешь убедить ее взять тебя в программу?
– Больше всего на свете, – кивнул Сибиряк.
За обедом Мэри все больше слушала. Она не была склонна рассказывать всем и каждому о том, что происходит в Замке, тем более при постороннем человеке. Но Сибиряк ей нравился, он казался простым и открытым, его слова шли от самого сердца. Мэри ни разу не отметила в нем ни фальши, ни обиды, ни злости.
– …и умеет говорить с душами, – закончила фразу Элайза, и Мэри, до того не особенно вникавшая в разговор, встрепенулась.
– Как ты сказала? – оторопела она.
Последнее, что можно было услышать из уст сержанта Маккенна, так это разговоры про душу. Порой Элайза казалась Мэри самым большим скептиком из всех, кого она видела. Даже когда Райан, рассказывая ей о воскресших Замка, вдруг употребил слово «душа», Элайза только рукой махнула. Она как никто понимала, что на самом деле их воскресшие представляют из себя набор искусно прописанных кодов. Поэтому Мэри не могла поверить в то, что Элайза сейчас сказала.
– А ты сама попробуй, – ответила та, хотя Мэри еще не проронила ни слова, только удивленно глядела то на Сибиряка, то на хозяйку дома.
– Простите, кажется, в чае было что-то поинтереснее заварки, – усмехнулась Мэри в надежде, что Элайза просто шутит.
– Черный китайский и щепотка марихуаны с собственной грядки, – пожала плечами Элайза и жестом пригласила Мэри сесть на диван.
Сибиряк сел рядом, но весь вид его говорил о том, что он недоволен происходящим.
– Послушай, Элайза, я же не представление даю, – сказал он мягко, словно пытался вразумить зарвавшегося ребенка.
– А я и не прошу тебя о шоу, – откликнулась Элайза. – Я знаю Мэри много лет и хочу, чтобы ты показал ей, на что способен. Мир намного удивительнее, чем мы думаем. Разве можно упустить возможность приоткрыть для себя очередную завесу?
Мэри не понимала, шутит Элайза или нет. Ее эмоции были скрыты за спокойным рассудительным тоном, всегда одинаковым.
Элайза вышла, оставила их вдвоем.
– Если вы не против, Мэри. – Сибиряк протянул ей руку.
– Это фокус какой-то? – Она все еще сомневалась, но вложила ладонь в руку Сибиряка.
Мэри закрыла глаза, почувствовала легкость, которую не испытывала очень давно. Заботы и тяготы жизни разом ее покинули, душа освободилась, как освобождается от жесткой шелухи пшеничное семя и предстает обнаженным ростком перед солнцем и ветром, одним из миллиарда в золотом плодородном поле. Теперь Мэри «была» по-настоящему, без тела, без имени, без волнений. Над ней – только небо, белые редкие облака, вокруг лишь то самое поле, из которого она родилась на свет. Она поднимается вверх, покачиваясь на ветру, ни цели, ни смысла, и могла бы провести так целую вечность. Внизу через поле тянется тропа, проложенная полегшими колосьями. По тропе волочится поводок, черный, широкий, с железными кнопками по всей длине. Другой конец поводка исчез где-то среди стогов. Тихое жалобное повизгивание, оно слабеет с каждой секундой. Мэри почувствовала нестерпимую грусть. Если бы у нее все еще было тело, то она начала бы безутешно плакать. Она хочет спуститься ниже, чтобы взглянуть на своего пса Арчибальда хотя бы раз, снова, и пусть чувство потери ударит по ней стотонным валом.
– Не нужно, Мэри, – ласково говорит Сибиряк. Его нигде нет, над полем не проскальзывает и тени, но Мэри знает, что Сибиряк вокруг нее, оберегает и защищает. – Это не нужно ни тебе, ни ему.
Мэри снова посмотрела вниз. Тропы уже нет, а там, где скулил от боли Арчибальд, теперь высится очередной золотой сноп, перевязанный черным поводком. Ей стало хорошо, впервые она подумала о любимом псе с улыбкой, а не с тоской. Он никуда не делся, он здесь, ждет ее в бескрайнем поле, как и заведено от самого сотворения мира.
– Нам пора идти дальше, – позвал Сибиряк.
Мэри перемещалась над полем легко и быстро, но чувство страха тревожило ее все больше и больше. На горизонте за полосой пшеницы чернеет пятно. Оно ширится, углубляется. Озеро и воронка посередине, круговорот времени, притягивающий, засасывающий. Колосья на берегу клонятся к темной воде, затянутые мощной силой, они ломаются, вылетают из земли вместе с корнями, исчезают в крутящейся утробе. Мэри чувствует, ее тянет туда же, вниз, в ненасытную озерную пасть. Она движется все быстрее и быстрее и никак не может зацепиться за золотые головы пшеницы, чтобы остановиться.
– Я не хочу туда, помоги мне! – закричала Мэри, и Сибиряк ее услышал.
Черная воронка схлопнулась, и Мэри, висевшая над самым ее краем, желтым зернышком упала на вспаханную землю у границы успокоившейся воды. Она почувствовала запах сырой почвы, в которой, как она знала, ей предстоит однажды родиться заново. Небо высокое и синее, такого же цвета, как глаза Сибиряка, и почва поглощает зернышко-Мэри, спокойно и со знанием дела, дарованным тысячами лет рождения и смерти золотых пшеничных колосьев.
Мэри открыла глаза. Ей нечего было сказать. В чем-то Элайза была права: мир полон чудес, и одно из них только что случилось.
Солнечный луч скользил по столу и креслу, указующий перст полудня.
– У вас красивая душа, Мэри. Мир каждой души выглядит по-своему, хотя я думаю, он просто является в разных обличиях, меняет маски и декорации, – сказал Сибиряк тихо.
– Неужели все это правда? – спросила Мэри.
– И да, и нет. Воспоминания – правда. Они были, прошли, канули, но теперь мы их видим, оживляем. Как знать, что такое правда вообще?
– Мы с Райаном до сих пор не знаем, кто такие наши воскресшие. Воспоминания – это импульсы нейронных связей, воскресшие Замка – это электрические импульсы станции виртуальной реальности. Но и то и другое – нечто большее. А сейчас… По крайней мере, я смогла проститься с Арчибальдом. Благодаря вам. Могу я сделать что-нибудь для вас?
Сибиряк помолчал, будто раздумывал, хотя слова готовы были сорваться с языка немедленно.
– Однажды я потерял друга, не смог сказать «прости». Так и не смирился. Эта боль мучает меня уже тридц… Три года, – быстро поправился Сибиряк.
– Тогда приезжайте в Замок. Мы с Райаном сделаем для вас все, что сможем.
– Спасибо, – просто ответил Сибиряк. Он знал, что так оно и будет, разве могло быть иначе? Пути судьбы были расчерчены, пиратская карта с отмеченным крестиком тайным кладом.
Остаток дня они провели втроем. Мэри и Сибиряк помогали Элайзе в саду под куполом: ухаживали за растениями, поливали и сажали, вскапывали и подрезали. И цветы с благодарностью принимали заботу, жадно пили воду, стряхивали пыль с листьев и нетерпеливо поворачивались в сторону солнца, чтобы впитать в себя каждый его живительный луч.
***
Все следующее утро Мэри и Райан провели в крипте. Очередной доброволец, Грэг, никак не мог собраться и сделать то, о чем просила Мэри. Его трагедия произошла всего пару месяцев назад, и он явно не был готов к тому, чтобы снова увидеть невесту. Как Грэг ни старался, воспоминания о любимой то и дело прерывались слезами, а вопрос Мэри о том самом последнем дне поверг его в исступленное рыдание. Райан понимал, что в этот раз горе еще слишком свежо, и даже боялся представить, что случится с беднягой на берегу озера. Он всерьез подумывал ввести ограничения по срокам давности и принимать заявки только тех добровольцев, чьи душевные раны уже не кровоточат.
