Влад Стифин
Рифмовщик
– Да, – ответила Юста, – я воспользуюсь вашей рекомендацией. А пока, Ньюка, ответьте мне на такой вопрос: о чём вы разговаривали в коридоре с главврачом?
Порфирий Петрович снова вмешался в процесс:
– А какое это имеет значение? Они могли говорить о чём угодно – о погоде, например.
Последнюю фразу адвокат произнес громко – так, чтобы главврач ее расслышал.
– О погоде? – переспросила Юста. – Можно и о погоде. Ньюка, а какая погода была в тот день? Солнечно, сухо? Или слякоть и шел дождь?
Ньюка вопросительно посмотрел на Порфирия Петровича. Тот в ответ кивнул головой, и Юста впервые услышала несколько глуховатый баритон восемнадцатилетнего юноши:
– Дождливо было с утра. А потом… потом тоже слякотно было.
– Не правда ли, в такую погоду обычно настроение хорошим не бывает?
В разговор, как и ожидалось, включился адвокат:
– Это у нас, у стариков, в слякоть настроение ухудшается, а у вас, у молодых, любая погода хороша.
– Ньюка, вы тоже так считаете? – спросила Юста.
Ньюка уже более раскованно ответил:
– Был проливной дождик. На улице торчать скучно.
– А к деду приехать было не скучно? – продолжила разговор Юста.
Порфирий Петрович насторожился. Он остановился у окна и внимательно посмотрел на Юсту. Она сделала вид, что не замечает его взгляда.
– Нет, не скучно, – ответил Ньюка.
Он, сделав паузу и не получив от адвоката никаких указаний, продолжил:
– Дед всё время вспоминал свою молодость, войну. Разве скучно слушать про войну?
Последнюю фразу Ньюка произнес как-то заученно – в его интонации опытный слушатель мог уловить неискренность и, может быть, даже некоторую иронию: мол, отвяжитесь от меня со своими рассказами о старине.
Порфирий Петрович уловил это и решительно вмешался:
– Да, совершенно правильно, что молодежи интересна наша история. Сейчас патриотическое воспитание очень актуально. Вот и молодой человек формируется как патриот, как человек, любящий свою родину, – и он впрямую обратился к Ньюке: – Вы, Ньюка, имея такого деда, я полагаю, цените подвиги наши в последней войне?
– Да, конечно, – сухо ответил Ньюка. – Мы всех победили, и правильно сделали.
– Вот видите, – обращаясь к Юсте, произнес Порфирий Петрович, – наша молодежь получает правильное воспитание.
– Да, – согласилась Юста, – но мы отвлеклись от дела.
За окном потемнело, неожиданно набежали осенние тучи. Пошел сначала мелкий, а затем и сильный дождь. Помощники срочно убрали с балкона манекен и посадили его в свободное кресло. Наступила неожиданная пауза. Сидящие за круглым столом заканчивали оформление бумаг. Охранники стояли у двери и откровенно скучали. Пуэла в какой-то странной задумчивости стояла у балконной двери и смотрела на дождь. Юста вспомнила, как прошлой осенью Крео привез ее на родину деда – в ту деревеньку, где она много раз отдыхала в летние месяцы.
***
Внедорожник долго и натужно преодолевал совершенно заброшенную дорогу, на которую они съехали с более-менее нормальной грунтовки. Иногда казалось, что машина не выберется из очередной ямы, проточенной водными потоками. Последние три километра преодолевались не менее получаса. Юста не бывала в этих местах с тех пор, как родители вывезли деда в город.
Прошло уже почти десять лет. Дорога по краям заросла молодой порослью, бывшие поля под натиском зелени превратились в большие поляны высокой травы. Лес наступал повсюду – некоторые места она узнавала с большим трудом.
– Вот справа сквозь заросли ольхи открылся холм заброшенного хутора, а вот там, в низине, блеснуло большое озеро, широкой дугой уходившее за лесной мыс.
Преодолев низкое болотистое место, машина выбралась на бугор, откуда раньше была видна вся дедова деревня. А сейчас Юста не увидела ничего, кроме двух старых лип, еще стороживших въезд на широкую деревенскую улицу. Липы постарели, одна из них болела: макушка совсем засохла, и жить ей осталось, наверное, недолго. Вторая еще держалась и раскидистой кроной закрывала вид на озеро.
Они проехали мимо, и через минуту машина остановилась у разрушенного палисадника деда. Хатки, похоже, уже давно не существовало. На ее месте рос высокий бурьян из иван-чая, да по краям еще виднелись плоские камни бывшего фундамента. Но сад – старый яблоневый сад, высаженный ее прадедом, – частично сохранился. Корявые, кое-где уже полузасохшие яблони уходили по склону вниз к озеру, где когда-то стояла дедова банька. Банька топилась по-черному, и дед устраивал им помывки каждую субботу. Распаренные до елетерпения, они с подружкой голышом прыгали с мостков прямо в озеро, а потом сидели на скамеечке у теплой бревенчатой стены со стороны сада и с наслаждением грызли сочные яблоки.
Юста с Крео спустились через сад к озеру. Берег повсюду зарос высокой осокой – подойти к воде было невозможно. На месте баньки из бурьяна торчала груда камней от печи. А когда-то отсюда они, завернувшись в полотняные простыни и повязав по-деревенски платки, поднимались в хатку, где до самых сумерек чаевничали. Дед по субботам готовил какой-то особенный чай с пахучими травами. К тому еще полагалось варенье разных видов из лесных ягод.
По субботам после бани ей с подружкой запрещалось ночевать в саду, в шалашике. После застолья они забирались на печку, устраивались там в тепле, где пахло грибами, яблоками и прочей вкуснятиной, которую дед заготавливал на зиму, и начиналась какая-нибудь новая дедова история. Обычно по субботам дед рассказывал особенно страшные истории. Он долго укладывался внизу на старой деревянной кровати, тихо кряхтел, удобно располагая болезненные суставы, и издалека начинал свой очередной рассказ:
– Давно это было. Это когда еще телефонов полезных не было, – неспешно развивал свою мысль дед. – А телевизоров – и подавно. Вот сосед… – и дед назвал имя хозяина крепкого дома напротив, – первым завел себе телевизор. Так и что ж? Набьются в хату в вечер с полдеревни – не продохнуть – и в стекло это смотрють не отрываясь. Эхе-хе! – покряхтел дед и продолжил: – А в старину соберутся бабы – и давай байки разные сказывать, смеются, гогочут до упаду. А мужики сурьезно говорили про то, про сё. По субботам гармоника играла. Девки песни как заведут – красота душевная вокруг наступала… – Вы там спите поди? – спрашивал дед.
– Нет, дедуля, мы слушаем, – отвечали они с полным ртом, занятым поглощением сушеной малины и черники.
– Осторожно там с ягодами-то! Как бы организму не повредить! – предупреждал дед и продолжал свой рассказ: – Этот случай мне отец сказывал, когда я пацаном еще был, а ему – его отец. Это было когда вокруг деревни хутора стояли и дороги крепче были. Вот там, от развилки слева, болотина начиналась, так и тянулась – версты четыре будет. Бабы с девками туда за ягодами бегали. Морошки полно. По краям черника да голубика. А там, где помокрее, – клюквы видимо-невидимо. Поодиночке не ходили – боязно. Так особо в чертей вроде и не верили, но на всякий случай гуртом бегали – мало ли чего, зверь какой выйдет. Старики говаривали, что жил когда-то на болоте старый леший. Вроде и добрый, но кто его знает, это болотное чудо? И видели его не раз, а может, и набрехали. Так подробно описывали, так это когда врут, не стесняясь.
Дед остановился передохнуть; слышно было, как он повернулся на скрипучей кровати, вздохнул, как будто собирался с силами, и продолжил:
– Будто глаза у него голубые, ласковые, а сам весь волосьями заросший, да с копытами. Так, вроде, и не трогал никого из деревенских и хуторских тож. Если кто заплутает на болотине – так он побухает, побухает пузырями, да и отстанет. А была тогда на деревне отчаянная девка – оторва, как говаривали бабы. Ничего и никого не боялась. Парней без страха разнимала, когда на кулачках сойдутся. И ходила она на то болото одна-одинешенька, когда ей вздумается. Хоть с утра, хоть под вечер. В тот год ягод уродилось как никогда, вроде как нынче. Старики говаривали: зима лютая будет, а потому на болото молодежь бегала, как минутка свободная случится. А девка эта и в вечер повадилась за ягодой – день-то в августе еще длинный. Солнце поздно садится. Ушла один день и до утра пропала. Парни по краю болота пробегли, поаукались уж когда темень наступила, а девка никак не отыскалась. Темно. Где ж искать-то?
Поутру, когда все в поле были, явилась красавица. Мокрая вся, да в болотной тине. Так это ничего – только смеется всё, не останавливается. Ребятня родичей с поля кликнула. Родственники девку в порядок привели, а она как не своя вроде. «Гы-гы-гы» да «гы-гы-гы» – смех остановить не может. Как будто спортил кто. Дня два гоготала да затихла. Думали – слава Богу, направилась девка, ан нет, как потом оказалось… Слухаете или спать будете? – спросил дед.
– Слухаем, слухаем. Интересно: что дальше будет? – ответили подружки с печи.
– Так-так, – продолжил дед. – Уж поздно – может, завтра дорассказать?
– Нет, дедуля, сегодня хотим! – послышалось с печи.
Дед затих, как будто прислушивался к спящей деревне. В тишине не проявился ни один звук. Только где-то далеко, наверное, в дальнем конце озера, что-то гукнуло: то ли птица хлопнула крыльями, то ли рыбища большая, поднявшись со дна, плеснула громадным хвостом. Когда-то деревенские промышляли рыбой. Дед сам по молодости с берега ловил на хлеб крупную плотву. Сейчас не ловит – сырости опасается, ноги болят.
Дед вздохнул и продолжил рассказ:
– Тихая девка стала. Родичи не нарадуются. Вся беспокойства пропала в ей. Хош сейчас замуж отдавай! И с подружками дела наладились. Ранее-то побаивались водиться с ей – шабутная больно. А теперь по вечерам с девками тихо сидит, шушукается. Чой-то меж собой у них происходит. Особенно с двумя особливо тихими сдружалась. Как вечер свободный – всё они втроем обретаются.
Дней сколько-то прошло – стали они вместях за ягодой бегать. Носют корзинами. Домашние довольны, заготовки к зиме делают. Да только девки, как вернутся с болота, смеются всё. Отхохочутся с несколько времени и снова затихнут, до следующих ягод. По деревне слух пошел: портит девок кто-то на болоте, ухохатывает. Сами-то они молчат, слова не вытянешь. Никак нечистая в болоте балуется! И батюшку уж приглашали, и в церкву водили. Всё едино, отхохочутся и тихо до поры… Не спите, а? – спросил дед.
– Не-а, – послышалось сверху. – Дедуля, а сейчас на то болото ходят за ягодами? Не боятся?
Дед чуточку кашлянул и ответил:
– А уж и болота-то толком нет. Как новую канаву к озеру прорыли, подсохло всё. Ягода-то еще осталась, а мокроты почти что нет. Лесом всё зарастает. Рассказывать дальше, что ли?
– Да, дедуля, пожалуйста, рассказывай, – ответили подружки.
– Ладно, слушайте, полуночницы. И решил один паренек из их дальней родни проследить за ними. Разузнать там на болоте, что да как. Никому ничего не сказал, незаметно под вечер увязался за девками. Они-то уж вернулись на заходе, а его всё нет. Деревня не сразу спохватилась: лето, тепло – мало ли парня занести может? Но как к утру не обнаружили – забеспокоились. А как же? Работать надо, а рук не хватает! А как и где искать? Кто знает?
День без него прошел, и только под вечер, как сумерки спустились, заявился он к дому. Худой, словно неделю не ел. Весь в болотине. А как мать взглянула на него, запричитала вся: поседел, вся голова белая – аж светится! А главное – молчит, глазами как-то испуганно смотрит безучастно. Отец попытал его маленько, и только через день-два паря рассказал, что с ним на болоте существилось. Пошел он за девками, скрытно двигался, чтоб не увидели. А девки по кочкам, по кочкам углубляются, в самую центру забрались. Паря наш, как девки остановились, залег за кочкой в дурман-траву, наблюдает. Солнце ему в спину светит, и девок ему хорошо видать. Встали они в кружок, корзинки на траву склали и давай аукать и покрикивать: «Ягод дай, ягод дай! Повеселим тебя. Ау, ау!»
Чудно ему стало, думает: «Кому это девки так кричат? Неужто с ума сходят?» Лежит паря, удивляется, и тут тень рядом появилась – сзади кто-то встал и сопит. Хотел было наш паренек оглянуться, да и посмотреть, кто это сзади. А не может – вроде как онемение в теле наступило. Да еще дух такой пошел, как будто псина кака гнилая рядом, аж дурман-траву заглушило всю. Лежит наш паря не шелохнется. По спине, пониже шеи, словно капли росы холодной ощущаться стали. Тень рядом колыхается, дух дурной всё заполонил, да сопение и хрюканье сзади слышно. Тут еще одна напасть приключилась: кто-то по спине ему шершавым чем-то водит, да давить сильно стал. Тело всё в кочку вгоняет, всё глубже да глубже. Вот уж и живот до мокроты дошел, а сверху давление не убавляется. Подумал паря, что конец ему пришел, глаза зажмурил и не дышит уж почти… Ну как, девоньки, не запужал я вас? – делая паузу, спросил дед.
– Нет, дедуля, – ответили девоньки, – нам интересно! А тот леший, может, и сейчас там живет? Нам бы посмотреть на него!
– Кхе-кхе, – прокашлялся дед. – Нетути сейчас никаких лешаев. Как электричество завели, столбов понаставили, так эта вся живность нечистая ушла. Нечем теперь молодежь пугать, воспитывать. Только и остались сказы эти от стариков. Да и молодежь вся разбежалась по городам. Одни мы трухлявые в деревне остались.
– Дедуля, а чем эта-то история закончилась?
– А этот случай вот как завершился, – и дед продолжил: – Лежит, значит, наш парнишка и чует, что давить-то его перестали – легче ему стало. Дух вредный вроде как рассеялся, и страх маленько проходить стал у него. Слышит он – девки песню веселую завели:
Ягоду в бору собрала,
Дроле ягоду снесу.
Я любви еще не знала,
Для нее я здесь пою.
Не судите меня строго,
Забавляться мне пора.
Ягод будет очень много,
Здесь судьбинушка моя.
«Чудная песня, – думает паря. – Кому это девки так распелись?» – Голову из моха приподнял, глаза маленько потер: мать чесная – девки голые по кочкам прыгают, под песню свою вроде как пляшут. А какая-то чудища косматая с корзинами вокруг копошится, ягоды собирает, да так скоренько работает, что ягоды так и сыплются в те корзины. Смотрит – а уж корзины почти полные. А чудища в его сторону рожу-то свою поворотила, ягоды собирать бросила и на парнишку пошла. Он с силой собрался, от кочки оторвался и бежать что есть мочи. Несколько пробёг, да и в тину провалился, по пояс завяз. Ползет, из сил выбивается. Обернулся – тихо вокруг. Солнце садится, уж кромкой мелколесье на краю болота зацепило. Ни девок, ни чудища. Лег он в изнемоге – так в трясине и пролежал до следующего дня. Спасся, значит, от смерти убиения на болоте. Ну, вот и конец сказу моему, – добавил дед.
– Как конец? – затараторили подружки. – А что дальше-то с ними было? Расскажи, дедуля, пожалуйста?
– Дальше-то всё просто было, – ответил дед. – Девок этих отправили к дальним родственникам в деревню верст за тридцать отсюда будет. Парнишка выправился. Здоровье поправил, работал как все, только седина никуда не делась. Его парни иногда лунем звали, да он не обижался. А деревня вся решила на то болото более не ходить, и долго не ходили, пока случай не забылся.
***
– А вот здесь наш шалашик был, – Юста указала на полянку меж двух яблонь. – Одичало всё, – добавила она, срывая яблоко. Откусила небольшой кусочек. Горько-сладковатая мякоть на вкус была неприятна. – Одичал сад, – повторила она.
Крео в знак согласия кивнул головой:
– Всё дичает, если не ухаживать.
– Некому ухаживать, – вздохнула Юста. – Нет деревни, одни камни от фундаментов остались. Лешие и черти ушли, а за ними и люди.
– Это как в сказке? – удивился Крео.
– Дедуля мой говорил, что нечистая сила от электричества ушла, а теперь вот и людей нет.
– Интересно, – ответил Крео и после паузы добавил: – Не живут люди без сказок и легенд. Не получается так жить. Скучно. Без прошлого скучно. Вот, послушай, – и он прочел:
Туда не надо возвращаться,
Туда, где молодость была.
Нам надо с нею попрощаться —
Сегодня есть у нас дела.
Но что-то тянет нас обратно,
Где слышен смех и громкий плач.
Как будто что-то непонятно
Нам здесь, где мало неудач.
Там каждый день ломают копья,
Бурлят идеи без границ,
Сражаются с врагами в клочья
И не щадят ни тел, ни лиц.
И снова мы туда приходим —
Без прошлого нам здесь не жить.
И мысленно с собой уводим
Всех тех, кому сейчас не быть.
– Да, без прошлого скучно, но с прошлым иногда так грустно, – сказала Юста. – Мне иногда кажется, что молодые грустными не бывают. Всё им смешно. Я себя вспоминаю в том возрасте: всё-таки мы были хоть чуточку не такими.
– Брось ты это сравнивать! – ответил Крео. – Всё повторяется по кругу. Мы по молодости были веселыми – веселуха повсюду была. Так же сейчас и у новых молодых. Вот ты вспоминаешь деда. Так он, я думаю, веселым был даже в возрасте.
– Да, ты прав. Он даже о войне одни курьезы рассказывал, – ответила она.
– Всё движется по кругу. Мы уходим и возвращаемся и бесконечно что-то ищем, находим, и снова теряем, и опять ищем…
Они прошлись по еле заметной тропке посередине бывшей деревенской улицы, ненадолго задерживаясь у тех мест, где когда-то стояли дома. Юста вспоминала деда, соседей, подружку, с которой когда-то бежала вниз к озеру. В полуденную жару они бросались в прохладную воду. Плыли, фыркая, подальше от берега и останавливались на глубине. Работая руками, висели столбиками в прозрачной воде и любовались зеленью леса, вплотную поступившей к зеркалу большого озера.
Он спросил ее:
– О чём ты думаешь?
– О прошлом, – ответила она.
– О прошлом, – повторил он. – Да, о прошлом думать хорошо, но оно уже ушло.
– Да, ушло, – согласилась она.
Некоторое время они шли молча. Тропинка совсем потерялась. Пора было возвращаться.
– Заросло всё, – сказал он.
– Да, – ответила она. – А когда-то жили люди. Шумели, веселились. Теперь тишина и покой. Нет домов, нет людей. Вечный покой.
– Может быть, и вечный, – согласился он и спросил: – Может, назад пойдем?
– Сейчас постоим и пойдем, – ответила она. – Как тихо. Ты слышишь?
– Что? – спросил он.
– Ты слышишь тишину?
– Да, слышу, – ответил он.
– Почитай мне что-нибудь свое, – попросила она.
Он обнял ее за плечи, наклонился к самому уху и тихонько, почти шепотом, прочел:
Потом. Когда-нибудь потом
Все наши прошлые невзгоды,
Как будто древние породы,
Все зарастут былым быльем.
Удачи, подвиги, победы,
Как будто пышные обеды,
Пройдут за давностью времен,
Как исчезает чемпион
На фоне бьющихся рекордов.
И будут новые аккорды
Стирать ушедший тихий звук.
Но память что же нам оставит?
Возможно всё ей уместить?
Быть может, что-то нам подправит,
Почистит что-то, заместит,
Загладит промахи и беды,
Подправит неприятный звук
И наши прошлые победы
Очистит от великих мук.
Потом. Когда-нибудь потом
Пусть будут эти перемены.
А что сейчас? Вернемся в дом,
Где помогают даже стены.
И тихо выдохнем: мы здесь.
Какое счастье – дома снова!
И слава Богу, мы здесь есть,
«Дом» – замечательное слово!
***
Юста повернулась к Пуэле и, нарушив неожиданно наступившую тишину, спросила:
– Пуэла, вы сейчас способны отвечать на вопросы?
Пуэла, не поворачиваясь, опустила голову и, как показалось, еле заметно кивнула.
Юста спросила:
– Когда вы вошли в палату, генерала там уже не было? Вы подтверждаете это?
Пуэла молчала; внимательный взгляд мог заметить, что руки ее немного дрожат и плечи как-то согнулись, опустились. Вся она сгорбилась, и это состояние могло перейти во что угодно. В обморок, в истерику и что-то еще, пока что неизвестное.
Юста не стала ждать развития негативных событий и предложила:
– Давайте я за вас буду отвечать, а вы будете соглашаться или…
– Ни в коем случае! Протестую, – заявил Порфирий Петрович. – Вы не имеете права подсказывать ответы подозреваемой. Я делаю вам официальное заявление, протест. Прошу учесть это!
Порфирий Петрович подошел к Пуэле и уже более спокойно продолжил:
– А вы не обязаны отвечать на вопросы без адвоката. Почему вы здесь находитесь без адвоката? Это неправильно. Откажитесь от участия в этом… – Порфирий Петрович несколько замялся – возможно, хотел сказать какое-то уничижительное слово в адрес Юсты, но спохватился и сказал: —…в этом мероприятии.
Юста, не вступая с ним в полемику, моментально отреагировала:
– А вы, пожалуй, правы. В таком случае вы можете взять на себя роль адвоката Пуэлы, а формальности мы учтем. Я обещаю: документы будут подготовлены надлежащим образом.
Порфирий Петрович сначала пожал плечами, потом, разместившись в одном из кресел, произнес:
– Это всё не есть хорошо. Вы действуете незаконно. Я буду жаловаться.
– Так вы отказываетесь быть адвокатом Пуэлы? – спросила Юста.
– Решительно отказываюсь, – ответил Порфирий Петрович, – и уж совсем равнодушно добавил: – Вы, как выразился наш доктор, обворожительная начальница, сделали большую глупость, взявшись за это дело. Кто-то из классиков сказал: «Ничто так дорого не ценится, как собственная глупость».
Порфирий Петрович хотел еще что-то сказать, но сдержался и, картинно облокотившись о ручку кресла и подперев лоб ладонью, затих.
Юста подошла к Пуэле и тихо спросила:
– Продолжим?
Пуэла кивнула головой и хрипло, чуть слышно, произнесла:
– Его уже не было.
– Вы утверждаете, что когда вы вошли в палату, генерала там уже не было?
– Да, – тихо ответила Пуэла.
Она повернулась в сторону Ньюки, затем осмотрела палату, словно впервые попала сюда, и взгляд ее вновь остановился на закрытой балконной двери.
Дождь прекратился, остатки рваных туч уходили за горизонт, и временами проглядывало солнце.
Кто-то из присутствующих заметил:
– Вот погодка-то: уж, было, подморозило ночью, а теперь опять слякоть. Хорошо, что еще солнышко проглядывает.
– Да, – ответили ему, – поздняя нынче осень. Интересно: какая зима будет? Прошлая почти без снега была. Ох! Плохо это для природы. Не любит природа аномалий.
– Это мы не любим аномалий. А природа – она как есть природа, – ответил кто-то из охранников.
Разговор затих сам собой. Пуэла подошла к балконной двери, открыла ее и снова тихо повторила:
– Его уже не было.
Юста дала ей возможность успокоиться и продолжила:
– Пуэла, когда вы вышли на балкон, то подобрали пуговицу и перенесли стул в палату. Это было именно так?
– Да, – снова ответила Пуэла.
– А когда вы узнали, что генерала уже нет в живых?
Ответа не последовало.
Порфирий Петрович, до того делавший вид, что он считает все действия Юсты незаконными и посему не желает в них участвовать, кашлянул и произнес:
– Какая-то белиберда творится, – и, обращаясь ко всем присутствующим, добавил: – Я полагаю, что наше присутствие с юношей здесь уже ни к чему. Достаточно будет этой женщины.
Он встал и всем своим видом показал, что собирается покинуть помещение.
Юста, не обращая внимания на Порфирия Петровича, спросила Пуэлу:
– Вы испугались, что Ньюка мог это сделать? У вас на то были основания?
Пуэла молчала. Иногда казалось, что она просто не слышит вопросов. Вот и сейчас она снова безучастно смотрела в окно. Порфирий Петрович поднял Ньюку и в нерешительности остановился. Он явно ждал реакции Пуэлы, но она продолжала молчать. Пауза затянулась. Первым заговорил адвокат. Он обратился к Юсте со словами:
– Мне кажется, что вам следовало бы освидетельствовать подозреваемую у психоневролога. Возможно, женщина, судя по ее поведению, находится в невменяемом состоянии и, наверное, находилась в нём в тот злополучный день, и потому мы с вами здесь просто зря теряем время.
«Хитрый этот Порфирий, – подумала Юста, – правильную тактику избрал! Затянуть, а там и время всё выйдет. Пуэла молчит. Как ее разговорить, вызвать на откровенность? Жалеет она своего Ньюку. Да какой же он ей свой? Отлучили ее от ребенка. Чужой он ей!»
Юста посмотрела на Ньюку – тот стоял рядом с Порфирием.
«Хорош, – подумала она, – статен, видна генеральская порода! А ты, обворожительная начальница, детей-то не имеешь, а рассуждаешь. Вот заведешь своих, тогда… А может, и вправду пора?»
– Пора, – повторила она вслух.
Пуэла, как ни странно, очнулась от этого слова и тихо, даже как-то жалобно, произнесла:
– Пуговичку я хотела на место пришить, когда он вернется.
– Вот видите, – Юста обратилась к Порфирию Петровичу, – всё прояснилось. И как стул переместился в палату с балкончика, и как пуговица в кармане оказалась? А вы говорите: «Невменяемая».
– Стул? Не понимаю его роли! – буркнул в ответ Порфирий Петрович. – Ну, стоял стул, потом дождь пошел – женщина и убрала его, чтобы не намок.
– Но ведь кто-то этот стул поставил на балкон? – продолжила Юста. – Как вы думаете, Ньюка: кому понадобился стул на балконе, да еще в сырую погоду? Вы застали деда на балконе или в палате?
Ньюка, давно не участвующий в разговоре, явно не ожидал вопроса. Он как-то дернулся, посмотрел на балкон и что-то хотел ответить, но Порфирий Петрович его опередил:
– Молодой человек застал своего дедушку где положено и ни к какому стулу отношения не имеет.
– А я не настаиваю по поводу стула, – возразила Юста. – Наверняка внук застал деда в палате – погода была мерзкая. Вы, Ньюка, сами же сказали: «Дождливо было». На балконе в дождь неуютно. Не правда ли?
Ньюка кивнул головой. Порфирий Петрович, видимо, решил остаться и сел в кресло. Жестом он велел Ньюке сеть рядом на диван.
– Таким образом, нам всем ясно, что стул на балкон поставил либо сам генерал, либо еще кто-то. Вы согласитесь со мной, уважаемый Порфирий Петрович? – Юста впервые назвала адвоката по имени и отчеству.
– Я повторяю: мне эта тема со стулом непонятна. Допустим, генерал захотел подышать свежим воздухом. Открыл балкон и поставил стул – ему захотелось там посидеть. Это же в госпитале не запрещено? – Порфирий Петрович обратился к главврачу:
– У вас здесь можно дышать на балконе?
Главврач, до этого тихо наблюдавший за происходящими событиями, не сразу сообразил, что адвокат обращается к нему. Он приподнялся с дивана, потом снова присел и только тогда ответил:
– У нас дышать можно везде.
– Но не вываливаться с балкона, – добавила Юста и спросила: – А вы, уважаемый доктор, зачем заходили в палату, когда там появился Ньюка?
Доктор сначала никак не отреагировал на вопрос. Он сделал вид, что не очень расслышал его, и после паузы, несколько поморщившись, ответил:
– Я могу заходить куда угодно и к кому угодно. Это моя обязанность.
– Да, конечно, – согласилась Юста. – Но этот случай необычный: пациент мертв не по показаниям болезни. Может быть, вы всё-таки объясните, зачем вы зашли в палату?
– Я зашел для того, чтобы справиться о здоровье пациента. Вас такой ответ удовлетворяет? – ответил доктор.
– Удовлетворяет, – ответила Юста. – То есть вы, Ньюка и генерал некоторое время находились в палате втроем. Не так ли?
Ответа не последовало. Главврач внимательно ожидал продолжения в рассуждениях Юсты. Порфирий Петрович, хотя внешне выглядел спокойным, но по повороту головы можно было догадаться, что он тоже был начеку и готов был вмешаться в монолог Юсты в любой момент. А Юста, не прерываясь, продолжала:
– Это означает только одно: что вы были последними, кто видел пациента живым. Если это так – а это именно так, – то остается выяснить, что или кто был вольной или невольной причиной дальнейших событий.
– Вы что же – подозреваете нас в том, что произошло с пациентом? – возмущенно спросил доктор.
– Это моя обязанность – подозревать и расследовать, – парировала Юста.
– Но у вас нет никаких доказательств, – несколько успокоившись, произнес доктор.
– Да, прямых пока нет, но и у вас нет железного алиби, – ответила Юста.
Наступила напряженная тишина. Участники мероприятия почувствовали, что вот-вот наступит кульминация всех событий. Противостояние следователя и подозреваемых было налицо. Порфирий Петрович первым нарушил общее молчание.
– Я думаю, что у нас пока что действует правило презумпции невиновности. Вам не стоит, – он обратился к Юсте, – обвинять без доказательств и тем самым унижать уважаемого человека и совершенно невинного юношу. У этих подозреваемых, как вы их обозначили, совершенно не было никаких мотивов для совершения такого деяния. А подозревать доктора – это просто смешно. Я боюсь быть несколько циничным, но полагаю, что у якобы злонамеренного доктора было бы множество вариантов, чтобы скрытно загубить пациента, а не выбрасывать его с балкона. – А ваш пресловутый стул, – продолжил Порфирий Петрович, – он вообще не вписывается в картину преднамеренных действий подозреваемых. Зачем им стул при сбрасывании генерала вниз? Это даже не смешно, если только можно говорить так об этой трагедии, а весьма глупо.
Порфирий Петрович осмотрел всех присутствующих и, как будто ожидая аплодисментов, замолчал.
– Да, уважаемый Порфирий Петрович, вы весьма логичны, – ответила Юста. – Но есть у нас – вы это знаете лучше меня – такое понятие, как доведение до самоубийства, да и мотивы к тому были.
– Странно, очень странно, – Порфирий Петрович не спеша продолжил свое выступление, – не ожидал. Вот уж не ожидал, что у нас в следственных органах такие фантазеры завелись! Новые времена, новые люди. В мое время основывались на фактах, а теперь сплошные иллюзии. Цирк, одним словом. Нет профессионалов. Есть симпатичные фантазерки, – он в этот раз говорил очень медленно, делая для большей убедительности паузы после каждого предложения. – Допустим, что доктор поимел такую глупую мысль: довести пациента до суицида. Вопрос: чем же он мог так запугать генерала – бывшего фронтовика? Болезненными процедурами, что ли? Это просто несерьезно. А о внуке я уж совсем не говорю. Вы, наша обворожительная начальница, усложняете – прямо-таки роман у вас получается о злодеях, решивших загубить хорошего человека. Наивно, очень наивно, голубушка! Фантазии хороши для развлечений, для искусства, а не для серьезных дел. Да и в искусстве нынче модно иметь художественную правду. Не верят, не хотят люди верить в вымысел. А впрочем, прошу прощения: это не моя область, не компетентен я в искусстве.
Юста внимательно слушала Порфирия Петровича и думала:
«Вот ведь вроде умный, опытный человек, а притворяется демагогом. Самому, наверное, противно от собственных рассуждений. А может, я и не права? Может, ему нравится быть таким, за словами скрывать истину. Это его профессия. Вот генерал ничего не скрывал. Ему уже нечего было скрывать – он доверил свои записки неизвестному читателю, понимая, что всё это будет потом…»
Она вспомнила генеральскую строку: «…и что к чему. Дальнейшее молчание». Где-то она слышала эти слова, но вспомнить никак не могла. Генерал писал:
«Бывают такие вдохновенные минуты, когда ощущаешь себя причастным к чему-то великому, вечному, большему, чем все вместе заботы и мировая суета всех и вся на белом свете. Это ощущение причастности случается нечасто, скорее очень редко посещает нас. Посещает случайно, неожиданно, и в этой случайности есть великий смысл. Надо быть всегда готовым к таким случайностям.
