Влад Стифин
Рифмовщик
***
– Вы еще очень молоды и нас… – он, наверное, хотел сказать «стариков», но, подумав, сказал: —… старшее поколение иногда не понимаете. Это как в одной песне, – и он процитировал неизвестные ей строчки:
«Что молодость? В чём прелесть этих звуков?
Порыв, надежда, радость и любовь,
И сладостные грезы, даже муки,
И каждый день ты проживаешь вновь.
А старость? В чём ее заслуга?
Что нам сулит ее судьба?
Всё знаем мы, и наступает скука —
Прекрасная осенняя пора».
Он на минуту замолчал и, казалось, что-то вспомнил из того далекого, где-то там, в годы свои молодые. Глаза его чуточку оживились, какие-то озорные искорки появились в них. Потом, возвращаясь в действительность, он вздохнул и, немного стесняясь невольно созданной им паузы, заговорил снова:
– Наверное, и у вас бывает такое: казалось бы, невзначай, не к месту, что-то вспомнится из того, что было. А к чему вспомнится? И сам не можешь понять. Ассоциации, и более ничего… Так вы говорите, что она созналась во всём? Странно, весьма странно. Они уже давно не живут, то есть не жили вместе. – Он отпил глоток уже остывшего кофе, машинально поправил седую прядь волос. Почему-то оперся о ручку клюки, как будто собрался встать, и продолжил: – Я думаю, генерал не мог совершить над собою такое. Кто-то помог ему это сделать. Я боюсь, опасаюсь высказывать предположения, но думаю, вы профессионал – знаете лучше меня, какие принципы здесь применить.
– Вы имеете в виду, кому это выгодно? – вежливо вставила она.
– Да, вот именно. Кому? Мы с генералом виделись почти месяц тому назад. Не могу сказать, что он был подавлен или как-то чрезмерно задумчив. Да, обстоятельства болезни, я думаю, его беспокоили, но он тщательно их маскировал за желанием шутить и мемуарничать. Мы служили долгое время вместе. Так, в последний раз он вспомнил забавный случай, что произошел с нами в конце войны. Да, я вижу, вам это не интересно?
Он склонил голову набок, пристально посмотрел ей в глаза и слегка улыбнулся.
– Нет, что вы, мне интересно всё, – встрепенулась она, прогоняя какие-то свои мысли. – Простите, я, может быть, чуточку отвлеклась.
– Да-да, конечно, у вас сложная задача – раскрыть преступление, а я тут болтаю о ерунде какой-то.
– Еще чашечку кофе? – предложила она. – Ваша уже остыла.
– Нет, спасибо, мне этого зелья много нельзя. А рассказ мой, если позволите, будет не очень долгим:
Мы с генералом, тогда еще будучи капитанами, оказались в одной лодке со старшиной-хозяйственником. Переправлялись через речушку. Речушка-то тьфу – метров пятьдесят в ширину, – правда, с течением и под левым берегом глубока была. Суденышко наше утлое особого доверия не внушало, но другого под рукой ничего не нашлось. – Он неспешно оглядел почти пустое кафе, как будто хотел найти что-то похожее на ту лодочку из своих военных воспоминаний. – Я постараюсь рассказывать без «картинок». Я полагаю, вы понимаете, что военные диалоги машинально, как бы естественно, сопровождались специфическими словечками. Конечно, без них рассказ может быть бедным, но сейчас, я думаю, эти штучки будут ни к чему.
Она кивнула головой в знак согласия.
– Плывем мы, значит, потихоньку: два молодца и весьма грузный дядька. Тогда он нам казался уже почти стариком. У дядьки битком набитые чем-то два вещмешка, да и карманы гимнастерки выпирают, словно груди. Товарищ мой и спрашивает этого старшину: мол, что за ценности перевозим? Может, боеприпасы новейшего образца везем, так, мол, и так? Старшина молчит, только хмурится всё более – лодка водицей наполняться стала. Плывем дальше, на середину с грехом пополам выбрались. Вместо весла какая-то дубинка, то есть что под руку попалось. А вода уже почти сапоги заливает, борта еще торчат над водой, но перспектива плыть, так сказать, своим ходом, без судна уже налицо. Старшина заерзал, и голос его прорезался пужливый. Говорит: «Потопнем же! Ни за грош пропадем, туды твою растуды!» – «Не боись», – отвечаем мы, – «Выплывем с полречки-то», мол, – «Ерунда, раз эдак, осталась. Только боеприпасы свои тебе, дядька, бросить надо бы, а то, – говорим, – плохо тебе будет». – «Братцы, сынки родненькие! – завыл дядька, когда момент критический настал, лодка подлодкой оказалась. – Спасайте меня! А то так и так – потопну». А сам за мешки свои держится, словно круги спасательные у него по бокам. (Сейчас, когда я это рассказываю, забавно получается, а тогда нам не до смеха было.) Лодка, полная воды, где-то под нами, мы сидим по грудь в воде. Дядька орет не понять почему, не барахтается, стараясь выплыть, – мешки свои держит. Тут серьезно всё выглядело. Спасаться самим надо и дядьку спасать надо. Кое-как оторвали мы его от мешков. Слова всякие ему говорили: «Мол, что же ты, батя, так, мол, раз эдак, от мешков еле отрываешься? Нехорошо, мол, ведешь себя! Эдак все утопнем с твоими боеприпасами». Барахтаемся что есть силы, дядьку тащим за собой тяжелого. К берегу прибились еле живы, запыхались ужас как…
Он остановился, словно хотел отдышаться, как тогда, на берегу безымянной речушки десятки лет тому назад.
Юста представила себе троих мужиков, лежащих у воды и, наверное, счастливых от сознания того, что спаслись все, все живы и что, наверное, скоро конец войне, и подумала:
– Они были безмерно счастливы. Все счастливы, кто выжил на той войне.
В кафе забрела небольшая компания – девица и три парня лет шестнадцати. Веселые, розовощекие, говорливые, они шумно разместились за соседним столиком, что-то заказали себе и не переставая громко общались между собою.
– Да, молодежь априори счастлива и весела, не обремененная жестоким опытом. Всё правильно – так и должно быть. Мы тогда были счастливы и молоды, как они, – он кивнул в сторону веселой компании, – и не имеет значения, в каких обстоятельствах эта молодость оказалась. Хотя обстоятельства бывают разными, – и он на минуту задумался, а затем продолжил: – Выползли мы повыше на берег, а дядька, смотрим, горюет по мешкам. Мы ему: «Батя, брось печалиться, ну их, мешки-то эти, раз их раз так! Выплыли – и слава богу!» А дядька никак не хочет развеселиться, горюет всё по мешкам. Тут уж и мы с товарищем запечалились. Видать, ценные мешки, а не дай бог что-то ответственное, секретное в них было – загубят батю нашего тогда органы! Сидим, потихоньку в себя приходим, воду из сапог сливаем. Соображаем, как бате нашему помочь. «Батя, а что там у тебя в мешках-то было?» – осторожненько спрашиваем его. Батя расстегивает карман гимнастерки и достает оттуда наручные часы. Там их у него штук с десяток набито. – «Кхе, – говорим мы, – ну ты, батя, даешь, а мы-то думали… А оно вот как, часики трофейные! Эко добро?» А батя, наблюдаем, отходит от уныния потихоньку и возражает нам в ответ: – «Вы, сынки, молоды еще, многого не понимаете. Война скоро, видать, кончится, домой все вертаемся». – «А ты что ж, батя, торговать часиками после войны собрался?» – эдак язвительно, с извинениями спрашиваем его. Отвечает нам: «Зачем торговать? У нас село большое. До войны под пятьдесят дворов было. Всем, кто там натерпелся за лихолетье, подарки будут, как награда за терпеливость. Эх! – он крякнул и высыпал на песок все трофеи свои из карманов. – А теперь куды это всё годится? От воды заломалося всё». Мы с товарищем притихли, достали свои фирменные на цепочках часы и вручили дядьке.
Пора было прощаться. Она помогла ему встать и, провожая до двери, спросила:
– А генерал был богатым человеком?
Он не сразу понял вопрос и переспросил:
– Богатым? Что вы имеете в виду: уж не часики ли трофейные?
– Нет, не часики, – ответила она. – Я имею в виду богатство в нынешнем его понимании.
– Он тяготился этим: не его это всё, не его… – и, опираясь на палку, он не торопясь двинулся прочь от кафе.
***
Он появился снова у редактора через несколько дней, уверенно уселся на место посетителя и с некоторой торжественностью выложил свою папку на стол.
– Вот доработанный вариант. Мне думается, что можно печатать.
– Вы хотите сказать «опубликовать»? – редактор с тревогой посмотрел на папку, и ему показалось, что ее пухлость увеличилась с прошлого раза вдвое.
– Да, публиковать, – поправился посетитель.
– Вы откорректировали «снующие ракеты»? – машинально спросил редактор без особой надежды в этот раз отвертеться от новоявленного автора.
– Да, теперь они летают, – ответил посетитель.
– Хорошо, оставьте рукопись, – редактор решил взять последний тайм-аут.
– Дядя сказал, что вы можете напечатать в следующем номере, – посетитель не собирался уходить.
– Да? – несколько вопросительно ответил редактор.
– Я бы хотел знать: под какой рубрикой пойдет публикация? – спросил посетитель.
Редактор задумался.
– Я могу вам предложить на выбор несколько, – и он перечислил: – «Дебют», «Новые авторы», «Проба пера».
Теперь задумался посетитель:
– А вы сами мне что посоветуете?
Редактор потихоньку закипал изнутри, но держался.
– Для вас мы можем придумать что-нибудь пооригинальней, чем то, что я сейчас предложил. Ну, например…. – редактор закатил глаза к потолку и выдавил из себя: – Ну, например… «Новизна дебютная».
Теперь пришла очередь закатить глаза к потолку посетителю. Он, прислушиваясь к собственному голосу, тихо повторил услышанное и спросил:
– Это будет новая рубрика?
– Да, – с глубоким кивком головы твердо ответил редактор.
– Хорошо, – нараспев согласился посетитель. – А можно, я приведу к вам приятеля? Он еще не литератор, но очень интересный человек.
– Нет уж, нет и нет! – взмолился редактор. – Мы уж с вами как-нибудь вдвоем опубликуемся.
– Вы меня не поняли, – искренне удивился посетитель. – Он просто интересный человек. Оригинальный парень, мой товарищ. Шутник. Я думаю, вам, как редактору, надо знать нас – современную молодежь. Вы же молодежное издательство. И дядя говорит, что мне надо дружить с такими людьми. Это известная семья, – и он назвал фамилию генерала.
Редактор остолбенел и несколько секунд лихорадочно соображал: «Это тот генерал, про которого мне говорила Юста!»
– А как зовут вашего друга? – уже почти дружелюбно спросил он.
– Ньюка. Ньюка… – и посетитель повторил известную в городе фамилию.
– А чем занимается ваш друг? – редактор еще не верил такой удаче.
– Пока еще ничем. У них недавно умер дед. Ньюка сейчас отдыхает где-то от стресса.
– Приводите, приводите Ньюку обязательно! Когда это может произойти? – плохо скрывая нетерпение, спросил редактор.
– Он возвращается на следующей неделе – так я сразу же его и приведу, – ответил посетитель.
***
«Нормальный врач, нормальный человек. Боится за свое место – естественная реакция. Ничего подозрительного», – подумала Юста, когда мужчина средних лет в белом халате, расположившись перед ней на черном диване, отвечал на ее вопросы по этому делу.
– Зачем вы скрывали от пациента степень тяжести его заболевания?
Врач не сразу ответил – он тщательно обдумывал свои слова:
– Я обязан отвечать на этот вопрос?
– Здесь и сейчас – нет, не обязаны, но мы можем переговорить официально. Я вызову вас как свидетеля, – ответила она.
– Да какой же я свидетель? – несколько волнуясь и стараясь возмутиться, спросил он. – Я врач. В тот злополучный день, да, я действительно дежурил. Но то, что произошло с пациентом, мне стало известно только по истечении получаса. Медсестра оповестила меня, когда было уже поздно.
– С медсестрой я обязательно побеседую. А сейчас мы общаемся с вами, и вам решать, как мы продолжим беседу, – ответила она.
Он убрал руки с колен, положил ногу на ногу, проскрябал небольшую щетинистую бородку и, возможно, приготовился защищаться. Юста много раз наблюдала такие закрытые позы и, не дожидаясь его дальнейших действий, прямо спросила:
– Вы боитесь раскрыть некоторую семейную тайну? Не бойтесь: мы беседуем без свидетелей и без записей. Я могу заверить вас, что своими действиями не причиню вам вольно или невольно какой-нибудь ущерб.
– Вы полагаете, я должен поверить вам на слово?
Она искренне улыбнулась и ответила:
– Вы думаете, что я очень коварная дамочка и мне нельзя верить?
Он немножко расслабился, хотя редкое покачивание ботинком выдавало некое движение мыслей и внутреннее напряжение.
– Не знаю, не знаю, – он включился в игру. – На вид вы внушаете доверие, но только на вид.
– Так вы опасаетесь меня? – спросила она снова. – Даже тогда, когда на первый взгляд вам ничто не угрожает?
Она почувствовала, что он пытается понять, какую линию поведения ему выбрать: замкнуться бирюком или подыграть ей, не зная, чем это может закончиться. Она уловила его растерянность и снова улыбнулась, давая понять, что догадывается о том, что он сейчас испытывает.
В дверь постучали. Они оба ответили: «Войдите». Это синхронное «войдите» сняло его напряжение, и она заметила это. В дверях появилась девушка в белом халате:
– Доктор, вас просят зайти к главному.
Он быстро ответил:
– Через пять минут буду, – и, посмотрев прямо Юсте в глаза, добавил: – Об этом просил его сын.
Она дважды кивнула головой, показывая, что это ее не удивило и что об этом она догадывалась с самого начала.
– Я могу идти? – спросил он.
– Да, конечно. Спасибо вам, – ответила она.
***
Лето было на исходе. По ночам появилась прохлада, но дневная жара еще не отпускала. По утрам холодная роса накрывала густую траву, и утренние туманы нередко висели над полями, яблоневыми садами, и только верхушки хаток и деревьев то там, то здесь виднелись над молочной пеленой.
Дед запрещал ей с подружкой ночевать в саду в шалашике. Он воспитывал их и журил:
– Застудитесь, девки! Ой, застудитесь! Ой, попадет мне от родителев!
Она потом, уже став взрослой, часто вспоминала те летние деньки и счастливые ночи в яблоневом саду деда. И вот сейчас, изучая материалы дела, она почему-то вспомнила, как грызла огромные яблоки в шалаше, а с неба падали крупные капли дождя от уходящей тучи, и вдали за пологими холмами уже сияло солнце.
Хатка деда располагалась на краю небольшой деревеньки и была, наверное, такая же древняя, как и сам дед, весь седой и морщинистый. Он щурился на солнце, и в такие минуты глаза его – щелки – излучали какое-то домашнее тепло. Даже когда дед сердился на них за проказы, они его совсем не боялись. Дед был добрый и мудрый.
Его хатка единственная в деревне была покрыта соломой, тогда как остальные соседи изладили кровли из дранки, железа, а у некоторых уже появился тогда еще новый материал – шифер.
Дед отказывался менять солому на что-то новое, приговаривая:
– Всё должно быть натуральным, а солома – она ведь почти живая. Она чует и дыхает во время дождя – помнит, как в поле стояла.
Еще ей запомнились сумеречные посиделки в хате, когда дед после вечернего травяного чая с вареньем рассказывал им деревенские истории: иногда веселые, иногда страшные – про чертей и нечистую силу, которая в изобилии в те времена водилась в округе в глухих лесах и болотах.
Страшные истории им нравились больше всего, потому что щекотали нервы, но всегда имели счастливое окончание. Одну историю она помнила до сих пор. Утомленный чаепитием дед издалека начал свой рассказ:
– Загуляла на деревне молодежь. Песни, хороводы, гармошка играет. До глубокой ночи шумела деревня. Осень. Урожай собран. Праздник.
Утерев полотняной тряпкой лоб, дед продолжил:
– Я, как есть молодец, средь девок сную, веселуху играю, глазами стреляю, молодок забавляю. Уж звёзды высыпали. Горят на небесах. «Пора бы, – думаю, – и к дому на хутор подаваться». В ту пору семья наша большая на хуторе хозяйствовала, версты за полторы от деревни. Крикнул я братишку: мол, до дому пора. А он разгулялся – молодой, впервой на такой веселухе оказался, – кричит в ответ: «Ты иди, я, значит, тебя догоню». Ну, я и пошел по тропочке через жнивьё – так прямее было. Иду, ногами тропку щупаю, а как-то темно совсем стало. Видать, тучки надвинулись. Ничегошеньки не видно, хоть глаз коли. Чую, тропку потерял. Аж присел, руками стерню щупаю – нет тропки моей! «Эка – думаю, – попался паря, будешь до утра плутать в темноте». Стою, думаю: что делать? Так стоять до рассвета или шариться по полю – может, дорожку отыщу свою?
Прислушался – тишина, ни звука. Глаза растопырил, головой верчу – ничего… Запужался, конечно, маленько. А как же: мало ли чего в голом поле? Вдруг чую – тень, что ли, или еще чего, саженях в десяти от меня двигается. Обрадовался – думаю, братишка догнал меня, домой торопится. Крикнул я – не останавливается. Я за ним, полегонечку вроде приближаюсь, а догнать никак не могу. «Ну, – соображаю, – видать, задумался братишка после гулянки, не слышит ничего». Иду, стараюсь тень не потерять, уж думаю – хутор должон быть. Ан нет. Идем так с братишкой и идем. Чую – трава пошла. Ну, как видно, хутор недалече. Тута бах – дрызь, провалился я в яму. Жижа вокруг, треста, да вроде камыша еще что-то. Барахтаюсь, ничего не пойму с перепугу. «А-а-а…!» – завыл, тишина в ответ. Сел, где посуше, кумекаю: где это я оказался? Туды-сюды руками щупаю. Кажись, канава с болотиною. Тута просветление на меня нашло. Канава та, мужиками прорытая несколько годков тому для подсушки дороги, идет к нашей копани хуторской. «Вот оно как, – думаю, – эко я в сторону забрал с братишкой!» Поаукал я еще раз – не слыхать его. Встал, да так по канаве к хутору и выбрался. На сеновале отлежался, а утром как родичам рассказал, как плутал, так старики сразу определили: чёрт водил меня. Да, слава богу, в болото не завел на погибель мою.
Дед откашлялся и, завершая свой рассказ, спросил:
– Ну, что, девоньки, в сад пойдете, а чертей не запужаетесь?
– Не запужаемся, дедушка, – ответили они дуэтом. Но спали эту ночь в шалашике тревожно, поджимая пятки, – вдруг черти щекотаться начнут.
***
С небольшой фотографии на нее смотрел юноша – внук генерала. Ньюка, наверное, снялся сразу после восемнадцатилетия. Она всматривалась в это лицо мальчика-юноши и пыталась понять: кто он, этот отпрыск ветерана? Молодое, чуть худощавое лицо равнодушно смотрело в объектив. Ньюка совсем не был похож на деда.
«В мамину породу пошел мальчик», – подумала Юста.
Чуть суженные глаза, прямой нос и тонкие губы намекали на некоторую жесткость характера, хотя по физиономии такого возраста ничего не определишь, кем будет данная начинающая личность.
«Интересно: о чём он разговаривал с дедом? Он был предпоследним посетителем генерала, – спросила она себя и добавила: – Вот, уже с фотографией разговариваю! Пора поговорить с оригиналом».
Она дня за два успела побеседовать где-то основательно, где-то впопыхах с его учителями и бывшими одноклассниками – с теми, кто соглашался хоть что-то сказать о Ньюке. Картина вырисовывалась пестрая. Ньюка не был лидером в прямом смысле этого слова, скорее он подстраивался под других, но некоторые его поступки намекали, что лидерство было спрятано у него глубоко где-то внутри. Друзей особых, закадычных у него не было – так, приятели одни. Девчонки любили с ним оказаться в людном месте – где-нибудь в кафешке. Он угощал их вкусностями и мороженым. Карманные денежки у него завелись рано. Пацанам он ссуживал их под небольшой процент, и они особо дружить с ним не рвались, но и не чурались его. У него всегда можно было одолжить деньгу для разных потреб. Учителя отзывались о нём неплохо: учился хорошо, но в пятерочники не стремился. Зубрилой не был. Словесница души в нём не чаяла. Эдакая у нее странная любовь проявилась к ученику. Все высказывания о нём только в превосходной степени. Когда Юста с ней беседовала, ей даже показалась в этом обожании какая-то ненормальность. Говорить об ученике «мой любимый мальчик» – слышать это от дамочки за тридцать как-то, как показалось Юсте, странновато. Что бы ни сотворил этот любимый мальчик, всё было оправдано цельной натурой ищущего молодого человека. А когда Юста заикнулась о матери этой цельной натуры, словесница скривила розовые губки и ответила явно недружелюбно:
– Она не могла его правильно воспитать. И слава богу, мальчик был лишен этой вредной опеки.
– Вы думаете, воспитание без матери пошло ему на пользу? – спросила Юста.
– У мальчика прекрасный отец. Он сделал всё для сына. Всё, что может сделать современный состоявшийся мужчина.
– А дед? Дед воспитывал Ньюку, то есть он как-то влиял на него? – снова спросила Юста.
Словесница насторожилась и, подумав, ответила:
– Генерал… – она назвала его фамилию, – был человеком того прошлого, которое мы, конечно, чтим, но живем-то мы сейчас, сегодня. Вы, надеюсь, меня понимаете. Генерал жил прошлым, и я думаю, что мальчик понимал это. Прошлым жить невозможно.
– Но без прошлого нет будущего. Так говорят мудрецы, – заметила Юста.
– Да-да, – спохватилась словесница, – мудрецы, конечно, правы. Ньюка мудрый мальчик. Он готовит себя к новой жизни. Тем более что у него есть такие возможности.
– Готовит к новой жизни? – переспросила Юста.
– Да, без комплексов, – ответила словесница. – Без этого романтизма, свойственного инфантильной личности. Чистый прагматизм.
– Вы собираетесь воспитывать одних прагматиков? – спросила Юста. Ей было интересно, как далеко заведет свои прагматические мысли эта учительница.
– Уж как получится, – ответила словесница. – Я веду их с пятого. Приходят несмышленыши разные. А жизни нужны прагматики. Вот и стараюсь научить жить. Брать, так сказать, от нее всё. Не нюни распускать, а брать не стесняясь, что кто-то что-то скажет.
– А отдавать вы их учите? – удивленно спросила Юста.
– Отдавать? Учу. Только сначала надо взять, а уж потом лишним можно и поделиться.
– А как же «Сам погибай, а товарища выручай»? – Юста не хотела ввязываться в спор и уже пожалела, что привела известное выражение.
Словесница, как бы изучая Юсту, прищурилась и, видимо, почувствовав, что со следователем спорить не стоит, сделала, как ей самой показалось, дружескую улыбку:
– Да, классика всегда полезна. Классику надо знать, какая бы она ни была.
Они нарочито вежливо распрощались, и Юста в школе больше ни с кем не пообщалась.
***
– И что теперь ты намерена делать? Встретиться с Ньюкой у меня в кабинете никак нельзя! Нас с тобой сразу разоблачат.
Юста сидела в кресле, закутавшись в большой плед, и слушала его.
– Ты, конечно, можешь с ним столкнуться, как будто случайно, у входа или в наших коридорах. И что ты ему скажешь? «Здрасьте, я следователь по делу вашего деда. Прошу побеседовать». Смешно как-то получается. Судя по настрою твоего шефа, тебе заманить к себе Ньюку не удастся. Он просто проигнорирует твои повестки и просьбы.
– Конечно, ты прав, – сказала она, поежившись от вечерней прохлады.
Пора было идти в дом, но так не хотелось уходить с веранды в такой тихий вечер!
– Ты можешь разговорить его сам – ты же инженер человеческих душ.
– Разговорить, разговорить… – он несколько раз повторил это слово, прохаживаясь вдоль открытых окон. – Он будет не один. С этим молодым дарованием от дяди. И что ты хочешь получить от Ньюки? Ты его подозреваешь?
– Я должна разобраться до конца. Это моя работа, – ответила она.
– Он может еще и не прийти, – сказал он. – Хотя ты, конечно, права. Воспользоваться таким случаем надо обязательно. Я постараюсь их разговорить. Сыграю с ними в литературную игру. По крайней мере, попытаюсь узнать, как он общался с дедом-генералом.
– Вот и правильно. Поиграй с ними, – согласилась она. – А что это за игра такая? Со мной ты ни разу не играл, – стараясь покапризничать, она продолжила: – Давно со мной ни во что не играешь, инженер литературный!
– Юстинка, видимся-то мы только ночью, когда спим. Ты стала страшно занятым человеком. А поиграть – да хоть сейчас!
Он вошел в дом и вернулся с толстой книгой в руках.
– Игра простая. Мы ее практиковали еще на первом курсе. Курьезные вещи получались. Я наугад открою страницу и прочту тебе кусочек классического текста из романа, а ты должна продолжить сюжет, как тебе это захочется. И эту процедуру мы повторим несколько раз. Бывали случаи – получались неплохие рассказики.
– Ты думаешь, что твои собеседники будут играть в это? – удивленно спросила она и добавила: – Это, наверное, очень трудно.
– Да, трудно, если мозгов совсем нет, – согласился он. – Хочешь попробовать?
Она вяло усмехнулась и тихо ответила:
– Сейчас у меня точно мозгов нет. Просто почитай мне что-нибудь свое, а я отдохну.
Он положил толстую книгу на столик, достал небольшой блокнот и начал читать монотонно без выражения, как обычно читают авторы свои тексты:
– «Долгой зимней ночью что только не приснится деловому человеку, если он целыми днями крутится как белка в колесе, а дома вечером только и успевает, что проглотить ужин и донести себя до постели.
Вот и в тот вечер он ввалился домой поздно. Ребятишки уже спали, а полусонная супруга в каком-то древнем халате скоренько что-то там подогрела и поставила на стол пару тарелок и чай со словами:
– Я пойду, ты уж сам справишься. Посуду не мой – я завтра всё уберу.
Он разоблачился, скинул ненавистный галстук, который сегодня как-то неудачно забрызгал подливой в обед, и разместился за столом ужинать.
“Плохой день понедельник”, – подумал он и машинально разжевал кусок чего-то теплого.
Его сегодня дважды вызывали “на ковер”. И он, исполнительный работник с десятилетним стажем, отдувался за своего молодого зама…»
Юста под монотонный текст задремала. Он остановился и посмотрел на нее, на это милое лицо и красивые каштановые волосы. Он не знал, как ей помочь развязаться с этим странным делом генерала.
Она открыла глаза:
– И чем закончилась эта история?
– Еще ничем, я только что начал ее описывать, – ответил он. – Наверное, надо перебраться в дом – уже поздно. Завтра рано вставать.
***
«Наскоро ополоснувшись, он плюхнулся в постель и сразу же заснул. Проснулся он среди ночи и сначала никак не мог понять, где он. Большой кабинет с красной ковровой дорожкой намекал ему, что он не у себя. Покрутив головой, он обнаружил его – того, что вчера сказал ему обидные слова:
– Мы с вами вряд ли сработаемся.
А он растерялся и не смог ничего ответить; руки как-то отвисли и стали как будто не свои. Он стоял, поверженный этой фразой. А этот, без году неделя появившийся в их начальственных кабинетах, наверное, наслаждался своей административной силой. Супруга окликнула его где-то сзади:
– Не перечь, не связывайся!
– Да, не буду, не буду, – мысленно ответил он и с удивлением обнаружил, что стоит посреди этого административного антуража в ночной пижаме и тапочках.
“Ну вот, сейчас еще одно замечание сделает за ненадлежащий вид”, – подумал он и опустил глаза.
А этот “индюк надутый” как раз и заметил его домашний вид и с издевкой прошипел, не вставая из-за стола:
– Ну, вы совсем не соблюдаете! Ну не знаю, не знаю. Думается… – и он снова произнес эти обидные слова: – Мы с вами вряд ли сработаемся.
Что произошло дальше, он помнил плохо. Это было словно во сне, словно не с ним. К его удивлению, одежда его вдруг преобразилась: на нём красовались великолепный деловой костюм, идеальная белоснежная рубашка и его любимый галстук.
– А вы думаете, мне доставляет удовольствие работать с вами? – выпалил он, глядя прямо в глаза этому “индюку”, и добавил уже совсем спокойно: – Вы, – он намеренно не назвал “индюка” по имени, – неграмотный руководитель и, к сожалению, не понимаете это. Мне вас жаль.
“Индюк” вскочил из-за стола и что-то бормотал себе под нос. Стараясь выглядеть солидно, он несколько раз брался за папки с бумагами, но солидность не очень-то получалась. “Индюк” был молод, и навык бюрократической заскорузлости им еще не был освоен. От бормотания “индюка” он слышал только обрывки каких-то фраз:
– Самоубийца… Административный суицид… Сошел с ума…
На фоне этих слов он развернулся и не спеша вышел из кабинета.
– Котик, ты кричал во сне, – растормошила его супруга, – тебе пора вставать.
Он догадался, что “индюка” он победил во сне. Несколько минут он с удовольствием вспоминал сон и подумал, что когда-нибудь потом он скажет эти слова. А впрочем, может, и не скажет».
Утром за чашкой кофе Крео ответил ей на вчерашний вечерний вопрос:
– Во вчерашней истории главный герой прямо без страха назвал своего начальника дураком.
– Такой смелый? – спросила она.
– Да, такой смелый – во сне, – ответил он.
***
Они оба заявились к редактору во второй половине дня. Старый знакомый – начинающий литератор от дяди – и его приятель Ньюка без особого стеснения расположились в гостевых креслах рядом с журнальным столиком.
– Это Ньюка, – литератор от дяди кивнул головой в сторону молодого человека, спокойно озирающего обстановку кабинета.
– Располагайтесь, – как можно любезней произнес редактор. – Да вы, молодцы, без церемоний. Это правильно, – он встал из-за стола и, заняв свободное кресло, присоединился к гостям. – Ну-с, рассказывайте, как прошло время? Каковы творческие планы? Нам в редакции всё интересно знать о молодежи.
– Вот, думаю взяться после «Космодрома» за серьезный роман, – абсолютно уверенно ответил дядин племянник.
– А вы, Ньюка, тоже пишете? – спросил редактор.
– Нет, я не пишу, – равнодушно ответил Ньюка.
– Нет желания, или… – редактор осторожно подбирал слова, – или творите в какой-то другой области?
Ньюка пожал плечами и ответил:
– Я еще не выбрал, где творить. Буду пробовать в разных местах.
– А ваш приятель, думаю, уже опубликуется в следующем номере, – редактор пытался ненавязчиво разговорить гостя.
– Он талант. Он еще в школе писал и писал, – с еле заметной иронией, а может быть, и завистью произнес Ньюка, – и сейчас всё пишет и пишет. У меня так не получится.
– Этому можно легко научиться, – продолжил тему редактор.
Ньюка снова пожал плечами и ничего не ответил.
– Что же это мы без чая? Чай, кофе? – предложил редактор.
Гости согласились на кофе. Они молча наблюдали, пока редактор копошился возле бара.
– Секретаря-помощника нет – сам кручусь, – оправдывался редактор, выставляя на столик сладости и чашки со свежеприготовленным кофе из автомата.
Гости зашуршали обертками от конфет и приступили к кофепитию. Выждав небольшую паузу, редактор продолжил разговор:
– Так я и говорю: этому ремеслу можно легко научиться. Вот вы, – он обратился к племяннику, – не сразу стали писать относительно большие произведения. Начинали, наверное, с малого – так, вроде этюдов на тему?
Племянник, дожевывая очередную конфету, кивнул головой. Редактор удовлетворенно продолжил:
– Это совсем не плохое занятие – литераторствовать; по крайней мере, не хуже других. Можно заработать и интересно жить. Недаром писателей нынче хоть пруд пруди. Правда, супер – как вы, молодежь, выражаетесь, – немного, но ремесленников, в хорошем смысле этого слова, немало. Кто-то пишет, кто-то читает.
